Ходящий-далеко-во-времени (общий файл; пишется)

Шойвенг отшатнулся назад, чуть не опрокинувшись на спину, больно ударился боком о каменный выступ и ободрал ладони.

— Эть, собрался куда? — чей-то голос разнесся по пещере, накатываясь сразу отовсюду. Густой, сочный, похожий на гудение шмеля на лугу в летний полдень. — Безобразишь... Долго, ох как долго ждать!

За голосом из полутьмы выступил его обладатель — старик-бродяга в грязном рубище, подпоясанный толстой веревкой. Квадратная неровная борода торчала вперед — такая же пегая и всклокоченная, как и пепельно-седая с широкими грязно-белыми прядями шевелюра. Старик шагнул ближе, стукнув о каменный пол толстым сучковатым посохом, и навис над Младшим. Руки у него были жилистыми, с узловатыми пальцами и обломанными черными ногтями. Шойвенга передернуло.

— Ждать-то будешь? По чину? — Старик отступил и двинулся к колоннам. — А по чину, по чану, по чашечке... Сколько вылито, сколько залито — янтарем, смолой... Временем, да. Знаешь ведь? Знаешь, знаешь... не пришел бы иначе, не ушел... Не уйдешь. Никто не уйдет. Все тут... самые... самые...

С этими словами бродяга прикоснулся к одной из самых толстых, в пять-шесть обхватов, колонне, и та отозвалась яркой вспышкой.

Младший наконец вспомнил, как это — двигать руками и ногами, — и вскочил. Старик, бормоча совсем уже неразборчиво, пошел по Кругу, петляя между столбов. И каждый отвечал ему переливами золотистого света. Потом к золотому добавилось голубое — заново разгорались "ленты" и "дорожки" Древних, все ярче и ярче... Бормотание старика стихло, и сам он скрылся, опять слышался только надоевший звон капель. В подземелье стало уже так светло, что слепило глаза.

Шойвенг завертелся на месте, стараясь отыскать бродягу среди сияющих вихрей света:

— Стой! — Голос прозвучал неожиданно звонко, совсем по-мальчишески. — Я не понимаю... Откуда ты взялся? Кто ты?

Незваный гость не спешил показываться. Младший сорвался к границе Круга Прорицающих, намереваясь выбраться, найти старика, где бы тот ни прятался в этом каменном лабиринте, и потребовать ответа. Застыл на миг, набираясь решимости выйти... и ощутил на плече горячую руку. Стремительно развернулся, сбросив чужую ладонь, и оказался с ним лицом к лицу. Пришелец подкрался совершенно беззвучно, и это пугало. Если быть честным, пугало не только это, но потребовать объяснений Шойвенг не успел. Старик медленно, ударяя посохом о каменный пол, пошел на него, заставляя отступить снова к центру круга. Из-под кустистых бровей пронзительно смотрели глубоко посаженные глаза. Темные, почти черные, как угли, они завораживали, играли колючими голубыми искрами и заставляли молчать.

Когда Младший снова оказался точно посреди кольца из сияющих колонн, старик проговорил:

— Я — никто. Ничто... нечто... Кто скажет, тот знает. Незачем, незачем тебе... Другой ответ нужен, другого ждешь. Другой и дадут. Садись... — На плечо опять легла жаркая ладонь и с силой надавила, принуждая опуститься на пол. — Жди.

Шойвенг послушался, точно во сне. Удобно подобрал под себя ноги и приготовился пробыть здесь, в сердце творения Древних, сколько потребуется. Хоть до скончания эпох.

Куда пропал старик, он не заметил.

Колонны и узоры из светло-серого камня нестерпимо сияли, и Младший закрыл глаза, уставшие от яркого света. Кажется, он и вправду задремал.

Перед ним в переливающейся полумгле вставал город... Город из серебристого шелкового камня... Улицы, вымощенные светлыми плитами, утопающие в зелени дома, цветы и фонтанчики в маленьких укромных палисадниках. Высокие силуэты, тени, скользящие по улицам и площадям... И самое сердце этого места — цитадель с массивными башнями и террасой, отделанной не серым, а ослепительно белым камнем. Точно таким же, только белым... Летящие одежды... длинные прозрачные рукава, струящиеся по ветру... и свет. Много света. Солнце в зените... И белый камень, попадая в его лучи, начинает искриться. Вокруг него переливается сам воздух, точно в нем плавает алмазная пыль, и просверкивает радуга — яркая, как на детских рисунках. И высоко-высоко надо всем этим великолепием — цветные росчерки в небе: синие, ало-золотые, изумрудные... И один белый — возле пятой башни, ажурной, самой высокой... незаконченной... Она сложена только наполовину. Там каменотесы...

Младший напрягся, стараясь поймать видение и разглядеть Древних получше — какие они на самом деле, похожи ли на людей... Но картинка стала размываться. Мешал странный шорох. Как будто тихий шелест опавшей листвы, и даже еще тише — точно прах или пепел, разносимый ветром по выжженной степи... Он начался где-то позади, сухой, едва слышный, и медленно нарастал — с каждый вдохом, с каждым ударом сердца. Шорох перекатывался от камня к камню, приближался, отталкиваясь от стен пещеры, и удалялся, носился в воздухе, незримой поземкой скользя между колоннами, пока не перешел в невнятный шепот. Шойвенг невольно прислушался и открыл глаза. Видение города пропало, но шепот никуда не делся.

Свет вокруг поугас — голубые каменные ленты и спирали исчезли совсем, а колонны сияли уже не столь нестерпимо. Из углов подземного зала медленно наползал полумрак, и вместе с ним — точно принесенные неведомым ветром — все четче проявлялись звуки. Они посвистывали, шипели, сухо потрескивали, складываясь в слова: есс-с-сли... х-хоч-чеш-ш-шь с-сс-сох-ххра-нить... откажш-шис-ссь... Звуки набирали силу — хоч-чч-ччеш-ш-шш-ш-шь... ссо-х-х-хх-ххра-ннить... — набегали волнами и откатывались снова, становясь все громче и громче. И вот уже вокруг свистел и бился, пригибая к земле, не шепот, а звучный, стонавший и хрипевший на все лады ураган, гудели колокола, громовые раскаты болью раскалывали голову... Шойвенг согнулся, прижав ладони, к ушам и закричал.

И стало тихо.

Он повалился на бок, хватая ртом воздух. По лицу текли слезы, виски ломило, а в уши точно налили воска. На мгновение Младший испугался, что оглох, но тут в холодной тишине Круга раздался сухой безжизненный голос. Он шел отовсюду и ниоткуда, отчетливо и мертво произнося слова:

— Если хочешь сохранить, откажись, перестань быть тем, кто ты есть.

Шойвенг замер, боясь пропустить, не услышать...

— Только видевшие перерождение мира могут спасти империю. — Голос не порождал эха, но каждое слово, произнесенное им, обретало тяжесть и плотность и медленно оседало в воздухе, становясь почти зримым. — Путь найдется там, где камни легче воды.

Последние слова предречения проплыли над Шойвенгом, опустились и словно бы впитались в кожу. Он долго смотрел на свои ободранные ладони, оглядывал руки, пытаясь отыскать следы или какой-то знак, но ничего не было. Потом неуклюже сел. Тени становились глубже, полумрак расползался по пещере, постепенно обращаясь в непроглядную подземную ночь. Сияние Древних гасло, и что-то подсказывало Младшему, что на этот раз пробудить его уже не получится.

Шойвенг потер отбитые бока, морщась из-за потревоженных ссадин и резкой боли в голове. Кажется, ясно, куда просочились слова предречения — они пойманными птицами бились внутри черепа, стучались в виски и мешались с его собственными мыслями. И раздражали. Тем, что по отдельности каждое слово просто и внятно, но вместе — сплошная несуразица... Вроде той, что нес давешний бродяга. Однако чем дальше, тем больше росла уверенность, что ни одно из них не забудется и не потеряется, а значит, можно о предречении и потом подумать. Когда голова перестанет болеть, желудок будет полон, а сам он отогреется под солнцем. Или хотя бы просто выберется из бесконечного подземного холода и темноты.

Младший чувствовал себя разочарованным и разбитым, точно после болезни или долгого-долгого сна. Все кругом виделось странным: вроде бы то же, что и прежде, но как будто чуть-чуть другое, измененное. Ноги подгибались, когда он вставал, но рассиживаться здесь не хотелось совсем. Слишком неуютно стало вокруг. Гораздо неуютней, чем в начале.

Перед глазами плавали черные точки. Шойвенг потряс головой, пытаясь их отогнать. И зря: точки превратились в пятна, а ноги стали еще слабее. Он чуть согнулся, уперся руками в колени и сделал несколько медленных и размеренных вдохов. Холодный воздух пещеры царапал сорванное горло, на зубах скрипела пыль. Или пепел... Зато полегчало. Осторожно выпрямился и поискал глазами сумку. Она лежала там, где он ее оставил — ни юродивый, ни еще кто-либо ее не тронули. Одной заботой меньше. А в сумке — лепешки и вода... Живот свело голодной судорогой, и Шойвенг вдруг понял, что не ел с самой поверхности, и случилось это, кажется, эпохи назад. Шагнул к вожделенной котомке... и застыл. Спину сверлил чей-то взгляд. Он обернулся, ожидая снова увидеть старика, но позади никого не было. Огляделся. Золотистое сияние колонн угасло почти полностью, однако по ним — то в глубине, то по поверхности — еще пробегали яркие искры. Света хватало, хотя скоро опять придется жечь фонарь. Хорошо бы до этого момента найти нужный проход... В пещере становилось все неуютней. Младший поежился и заметил в одном из самых огромных столбов Круга два огонька — ярко-золотые, с прозеленью, они горели на высоте двух человеческих ростов. Точно глаза. Говорят, Древние были великанами... Шойвенг ощутил пробежавший по спине холодок. Если бы они дожили до наших дней... Огоньки мигнули пару раз и погасли. Колонны молчали, погруженные в полумрак, а он все смотрел туда, где мгновением раньше горели две странные искры... Спустя несколько ударов сердца медленно поклонился, коснувшись земли, повернулся и вышел из Круга.

Подхватив сумку, Младший зашагал по первому попавшемуся проходу, стараясь не оглядываться и не слишком часто спотыкаться. Ушибы давали о себе знать все сильней, но оставаться здесь он больше не хотел ни на мгновенье. А поесть можно уже по дороге к поверхности.

Последние искры света гасли по всей пещере, и Шойвенг прибавил шагу: пока не исчезли последние отблески, хорошо бы найти нужный лаз. Холод чувствовался все ощутимей, пальцы деревенели, начала потряхивать дрожь. Не помогала даже ходьба. А старик тут бродил босиком и в одной мешковине... Младший вспомнил колючие искры в глазах, странную речь. Он раз или два видел похожих безумцев в Дэннаре — дурачки, блаженные, которых народ любит и слушает. Кто-то верит их бредням, находит в них смысл и знаки богов. А жрецы и рады — если в храме есть свой юродивый, жертвы растут: считается, что бог или богиня коснулись человеческого дитя, посылая через него благословение не только храму, но и всем, кто почтит его дарами. Но откуда юродивый тут? И эти искры... Шойвенг помнил ощущение жара, исходившее от ладони старика, — обжигающее, горячечное. А ведь тут холод... Хорошо бы найти этого бродягу да расспросить хорошенько. Брат бы так и поступил. Но свет гаснет, а в темноте поиски могут длиться вечно, особенно учитывая, что двигается старик совершенно беззвучно. Младший все равно замер на несколько мгновений, всматриваясь в подступающий мрак и прислушиваясь. Ничего. Только приевшаяся капель, которая стала ощутимо ближе. Странно... Когда он выходил к Кругу, ему казалось, что капли звенели дальше, на другом конце пещеры. Получается, сейчас он бежал не к выходу, а от него. Забыв о юродивом, он хотел кинуться обратно, но быстро сообразил, что вместо того, чтобы бродить по лабиринту из обломков, можно просто обойти пещеру по краю, вдоль стен. Вряд ли осыпей на пути будет много... А те, что все-таки попадутся, можно обойти, не углубляясь далеко в путаницу тропинок. Так нужный лаз найти будет даже проще. Усталость вытеснила лишние мысли, и Шойвенг двинулся дальше.

Когда он выбрался наконец из каменного лабиринта, свет в пещере полностью угас. Ноги дрожали и подгибались, руки тряслись, но Младший заставил себя достать огниво, фонарь, проверить масло. Потом опустился на колени и принялся зажигать фитиль. Огонек вспыхнул только после нескольких попыток, и это вымотало его окончательно. Капель звучала совсем близко, по правую сторону. И там же по ощущениям находился проход к замку Древних.

Прежде чем идти дальше, Шойвенг оперся на руки, поставив их по обе стороны от горящего фонаря, и несколько мгновений наслаждался теплом, которое от него исходило. Это придало сил, и он собрался на последний бросок.

До капели он добрел через два десятка шагов. Тоненький ручеек сочился по стене и с небольшого выступа в двух-трех локтях от земли падал каплями в озерцо — крошечное, не больше шага в поперечнике. Вода блестела в свете фонаря, и от каждой капли разбегались мелкие волны. Младший присел на корточки и выпил три-четыре ледяные горсти. Вкуса почти не почувствовал. Вода казалась выхолощенной, пустой... Мертвой. Но все равно принесла облегчение.

Он побрел дальше и вскоре заметил первый проход. Тот чернел в стене провалом во мрак, пустоту, и оттуда тянуло сыростью. Шойвенг такого не помнил. Он подобрался ближе, ощупал края, осмотрелся и решил окончательно — не этот. И опять потащился вдоль стены.

Проходы стали попадаться чаще, но каждый оказывался или слишком низким, или слишком сырым, или чересчур извилистым — а Младший помнил, что прежде чем попасть в пещеру, он долго шел по прямой — или еще чем-то отличался от того, который Шойвенг видел в своих мыслях. Наконец один показался знакомым. Пелена усталости затмевала мысли, но он все равно узнал контуры каменных завалов возле проема, а сам коридор был с высоким потолком, прямым и похожей ширины. И оттуда веял сквозняк, несущий слабый запах солнца, травы и земли. Младший поискал взглядом расчищенную площадку, где он раздевался, чтобы разбудить свет Древних, и обнаружил ее в паре-тройке шагов. Серебристая каменная лента глянцево блестела — не своим светом, а отраженным, золотым, от масляного фонаря.

Шойвенг выдохнул с облегчением, поправил на плече сумку и прикрутил фитиль — масла оставалось совсем немного, но на дорогу к поверхности, с учетом запаса в сумке, должно было хватить. И заплетающимся шагом потащился по каменному коридору.

Он шел как в тумане. Голова болела все сильней, накатывала тошнота, а свет фонаря то и дело перекрывали тучи черных мошек, мельтешивших перед глазами. Звуки — эхо шагов, шорох потревоженных камней, потрескивание горящего масла — стали тягучими и глухими, и за ними все отчетливей проступал голос... Мертвый голос, произнесший предречение. Он звучал где-то внутри, снова и снова повторяя бессмыслицу: там, где камни легче воды... если хочешь сохранить, откажись, перестань... кто ты есть... перестань быть... перестань...

На очередном шаге пол вдруг уплыл из-под ног, зрение померкло, и последним, что услышал Шойвенг, был удар его собственного тела о землю.

Он забыл, как дышать.

Тяжелый, давящий ужас накрыл его ледяным валом. Руки отнялись, голову прижало к земле, а грудь оставалась мучительно неподвижной несколько долгих, как годы, мгновений...

А потом оцепенение отступило, и Шойвенг, еще не до конца придя в себя, вдохнул так глубоко, что, казалось, лопнут ребра.

Медленно приходило понимание: он все еще под землей, лежит на камнях, неудобно подвернув под себя правую руку, а левая, закинутая к голове, оказалась придавлена боком походной сумки. И обе руки страшно, до онемения, затекли ... А ноги?.. Младший дернулся и ощутил, как носки сапог слабо царапнули землю. Что ж, ноги свободны и почти действуют. Шойвенг заворочался, пытаясь отодвинуть сумку и перекатиться на спину.