Клинок и виела (общий файл)

В келье девушки появилось большое, сияющее чистотой зеркало в вычурной бронзовой раме, в крошечном шкафу висели два новых наряда. Теперь каждое утро к Жюли являлся куафер и делал ей сложную прическу. Из серебристой амальгамы на нее смотрела незнакомка — красивая, загадочная, взрослая. Синие глаза сияли радостным изумлением, полные вишневые губы непроизвольно улыбались, искусно уложенные локоны красиво обрамляли нежное лицо. Плотный корсет платья делал талию еще тоньше, пышная юбка ниспадала в пол красивыми складками. "Это не я", — с замиранием сердца думала девушка, разглядывая свое отражение и боясь верить ему. Впервые в жизни она осознала собственную красоту, и это стало для нее чудесным открытием. В душе поднималось предчувствие счастья, ожидание какой-то новой, прекрасной и неизведанной еще жизни.

Больше не было молитв и занятий науками, их заменили уроки танцев. Первая половина дня посвящалась бесконечным беседам с мастерами. После дневного бдения, которое, к бесконечной радости Жюли, ее наставница не отменила, начинались самые тяжелые часы. До позднего вечера девушка отрабатывала правильный шаг, приседала в вычурных реверансах и замирала в жеманных позах менуэта, манерно покачивалась в гавоте, кружилась в стремительной вольте. Теперь, когда сестра Агата стала относиться к ней более снисходительно, дело пошло на лад. Жюли обрела уверенность и грацию движений и все чаще удостаивалась короткого одобрительного кивка своей строгой учительницы.

Вечером сил хватало только на то, чтобы раздеться и упасть в постель. Девушка засыпала моментально, и видела смутные, неясные, но удивительно приятные сны — высокие красивые дома, нарядных улыбающихся людей, будто сошедших с гравюр в исторических книгах. После таких волшебных видений Жюли просыпалась с ощущением счастья.

Закружившись в вихре новых впечатлений, она за все это время ни разу не навестила лесничего. Сначала боялась, что во время дневного отдыха явится сестра Агата с каким-нибудь мастеровым. Потом, когда стало ясно, что наставница не собирается нарушать монастырскую традицию, Жюли была настолько захвачена своими мыслями и мечтами, что ей даже не хотелось на свободу. Но к концу второй недели она вспомнила о стариках и ощутила укол совести. "Они, наверное, волнуются обо мне, — размышляла девушка, — думают, что со мной что-то случилось. Нет, нужно пойти к ним, рассказать обо всем. На всякий случай попрощаться. Сестра Агата ничего не говорит, но вдруг свадьба будет совсем скоро, и мы уедем?"

В тот же день, дождавшись, когда монастырь замрет в полуденной дремоте, Жюли незаметно выскользнула за каменную стену и побежала к лесу. "Вот удивятся Жан с Анеттой, когда я приду к ним в новом платье и с такой красивой прической! — думала она. — Интересно, сразу ли узнают меня?"

Но, уже подходя к домику лесничего, девушка забыла об этих мыслях. Что-то было не так. Возле дома стояли три взмыленные лошади. Неизвестные всадники бросили скакунов, даже не удосужившись привязать поводья. Из распахнутой настежь двери доносились тревожные голоса. Первым побуждением Жюли было сбежать, пока ее не заметили. Но любопытство и тревога за стариков пересилили страх, и она вбежала в дом.

В маленькой комнатке было тесно, помимо Анетт здесь находились двое молодых мужчин. Все втроем они стояли рядом с широкой лавкой, на которой лежало... мертвое тело? Девушка замерла у входа, не отводя расширенных от страха глаз от неподвижного окровавленного человека, над которым склонилась лесничиха. Человек застонал, и Жюли ощутила облегчение, поняв, он жив. Ловким движением Анетт разорвала на мужчине рубаху, обнажая покрытую курчавыми черными волосами грудь. Девушка тихо ахнула, увидев под грудью, чуть ниже солнечного сплетения, рану, из которой пульсирующими толчками текла темная кровь.

Оба мужчины, стоявшие над раненым, одновременно обернулись на ее вскрик. Один — молодой, сероглазый парень с подвижным худощавым лицом, бледным от волнения за товарища, через силу улыбнулся девушке:

— Ты откуда, сестренка? — и тут же снова отвернулся.

Второй человек — постарше, лет тридцати — молча вперился в Жюли тяжелым взглядом. За короткое мгновение на его мрачном лице отразилась целая гамма чувств: удивление, потрясение, узнавание, какой-то священный страх и наконец, восторг, заставивший тонкие бескровные губы незнакомца сложиться в мечтательную улыбку. Напуганная такой бурей эмоций, вызванных ее появлением, девушка попятилась назад.

— Дочка, поди сюда! — подозвала ее Анетт, наконец заметившая гостью. — А вы ступайте, нечего тут! — строго прикрикнула она на мужчин. — Ступайте, ступайте, обиходьте лошадей. Мы сами управимся.

Лицо женщины было непривычно суровым и обеспокоенным. Выпроводив пришельцев, она тут же принялась командовать:

— Достань из комода простыню. Разорви ее на полосы. Так... молодец. Давай сюда. Нет, ты не подходи. А то испачкаешься в крови — что твои монахини подумают? Я сама... а ты принеси воды. Вон там, в ведре... хорошо. Да горшочек с подоконника подай!

— Он будет жить? — спросила Жюли, наблюдая, как ловкие руки тетушки Анетт зажимают рану, накладывают на нее сложенную в несколько слоев ткань, пропитанную темной пахучей мазью из горшочка.

— Будет, — отрывисто проговорила лесничиха, — недельки через две-три спляшет еще. — Рана не смертельная, хоть и болезненная, и крови много вышло. Насквозь его проткнули, но в такое место, что ничего не задели.

На душе стало немного легче. Девушка внимательнее присмотрелась к лежавшему с закрытыми глазами незнакомцу. На вид ему было лет тридцать пять, или может быть, это седина, светившаяся в черных волосах, делала его старше? Смуглое, обветренное скуластое лицо с жесткими носогубными складками, покрытое многодневной щетиной, упрямо сжатые губы, кривоватый нос с горбинкой, широкие брови... Жюли поймала себя на том, что гадает: какого цвета у него глаза? "Наверное, карие", — почему-то решила она. Странно, но запахи крови, смеси терпкого мужского и конского пота не вызывали у нее ни брезгливости, ни дурноты.

— Что, пташка моя, любуешься? — добродушно усмехнулась Анетт. — Да, хорош парень...

— Кто он, тетушка?

— Товарищи его говорят, они бродячие музыканты. Да только думаю я, не так-то прост наш красавец...

— Почему?

— Сама глянь, — Анетт указала на плечо мужчины. — И тут, и еще вот тут...

Жюли присмотрелась: на смуглом теле виднелись белые нити старых шрамов.

— Он воевал, тетушка?

— Видно, воевал, — вздохнула лесничиха. — И не диво: в наших краях войн на всех хватает...

— А кто на него напал?

— Разбойники. Много их на трактах шалит... — Анетт обмакнула в воду тряпицу, отерла грудь и живот мужчины. — Вот и все. Рана затворилась, кровь больше не идет. Теперь позови его друзей, поднять парня надо, чтобы перевязку сделать.

И в этот момент раненый, коротко застонав, открыл глаза. Жюли ошиблась: они были абсолютно черными — настолько, что зрачок сливался с радужкой. На какое-то мгновение остановив на девушке бессмысленный, горячечный взгляд, незнакомец снова опустил веки. Черты лица его заострились, по лицу разлилась бледность.

В душе рождалась острая жалость к этому большому, сильному, но такому беспомощному сейчас человеку. Жюли вздохнула, пряча некстати подступившие слезы.

— Ты еще тут? — прикрикнула на нее Анетт. — А ну, быстро на улицу! Позовешь парней — и ступай, детка, домой. Пора тебе уже.

— Можно я завтра приду? — умоляюще спросила Жюли.

— Не нужно приходить, доченька.

— Почему?

— Негоже молодой девушке бывать там, где трое парней обретаются.

— Но ведь они не разбойники!

— Эх, птичка моя, да рядом с такой красавицей любой мужчина — разбойник! — грустно усмехнулась лесничиха. — Так и норовят, ироды, цветочек сорвать...

— Какой цветочек? — удивилась Жюли.

— Иди уже, милая, — уклонилась от ответа женщина. — А то хватятся тебя.

— Так я приду, тетушка?

— Приходи, что ж с тобой поделать, — махнула рукой Анетт. — Да только платьишко попроще надень...

Просияв, Жюли выбежала из дома. Лесничиха ласково смотрела ей вслед. На вид взрослая, а совсем еще ребенок... В ее возрасте Анетт уже три года как была замужем. "И что сестры Кристы творят? — с досадой подумала женщина. — Пора бы уже девчонке знать, чем опасны мужчины..." Однако, сама Анетт не хотела лезть к Жюли с объяснениями.

Мужчины уже обтерли и привязали лошадей и теперь, тихо переговариваясь, стояли под окнами. При виде нее тот, что старше, опустил глаза, словно боялся, что она прочтет в них какую-то тайну. Этот человек вызывал у девушки робость и неловкость. Поэтому она обратилась к молодому:

— Тетушка вас зовет.

— Как Милано? — быстро спросил парень, делая шаг к крыльцу.

— Тетушка говорит, все будет хорошо. Рана не опасна.

— Слава Кристе! — горячо воскликнул музыкант. — Клянусь красотой Лизы, я уже было испугался!

— Негоже упоминать имя Пречистой рядом с именем нечестивицы, Никколо, — в голосе второго мужчины слышались недобрые нотки.

— Говорят, где-то неподалеку есть женский монастырь, — на бегу отозвался парень. — Ступай со своими поучениями к сестрам, Джеронимо.

— Здравствуй, дочка, — из леса вышел Жан, одной рукой придерживавший веревку от перекинутой через плечо вязанки хвороста, в другой сжимавший пучок пушистой травы. — Подожди, сейчас отнесу это жене, вернусь и провожу тебя.

Жюли удивилась:

— Я и сама дойду.

— Нет уж, дочка, как я посмотрю, в лесу нынче неспокойно...

Шагая по тропинке в сопровождении Жана, девушка перебирала в уме впечатления от неожиданной встречи. Впервые она видела рядом с собой молодых мужчин, говорила с ними. Ювелиры, портные и месье де Блуа — не в счет, все они были скучными стариками. А эти люди... От них веяло приключениями, опасностью, дальними странствиями. Уставшие, покрытые пылью дорог, пахнущие костром и лошадиным потом, музыканты поразили воображение скромной воспитанницы монастыря, которая никогда не бывала дальше избушки лесника. Все они были интересны по-разному. Парень по имени Никколо своей открытой улыбкой и веселыми речами располагал к доверию. С ним хотелось поболтать, посмеяться над его шутками, послушать рассказы о его похождениях в далеких городах. Тот, которого называли Джеронимо, вызывал у девушки противоречивые чувства. Под мрачной молчаливостью таилась загадка, словно мужчина знал что-то, недоступное другим, и взирал на непосвященных с легким высокомерием. Его взгляд — истовый, горящий, и вместе с тем оценивающий, будто спрашивающий: "А кто вы? Вы достойны моей тайны? Сумеете ли вы нести по жизни ее священное знамя, служить ей, отдать ей себя, как делаю это я?" — порождал в душе холодок страха. Но так он смотрел на всех, кроме Жюли. При виде нее в глазах угрюмого музыканта вспыхнуло нечто другое — настоящая буря чувств, мыслей и... боли. В следующую минуту Джеронимо как будто сумел взять себя в руки и потом избегал встречаться с девушкой взглядами.

А вот при виде раненого Жюли испытала острую жалость, сострадание, желание помочь. И дело тут было не только в муках, которые терзали его тело. Ей почему-то хотелось все время, не отрываясь, смотреть на этого человека. Просто быть рядом, видеть его лицо, ждать, когда взгляд его сделается осмысленным, узнать о нем все... И какое у него чудесное имя: Милано... Девушка не понимала, чем вызвано такое желание, но не могла не мечтать о новой встрече с музыкантом, облик которого больше подходил воину.

Она успела вернуться в монастырь вовремя. Едва вбежала в свою келью, едва перевела дыхание, отряхнула подол платья от паутинки и цветочной пыльцы, как в коридоре послышались шаги сестры Агаты. Весь оставшийся день Жюли провела в библиотеке, разучивая прыжки и вольты. Из-за мыслей о своем приключении она не могла сосредоточиться и все время сбивалась с такта. В конце концов наставница сердито произнесла:

— Что с тобой, дитя? Ты невнимательна! А ведь это всего лишь подобие вольты, с ее кружением, но без высокого подскока! Что же будет, когда в настоящем бальном зале ты не попадешь в такт? Кавалер просто-напросто уронит тебя! — и отправила воспитанницу спать.

Вопреки усталости девушка долго не могла уснуть. Как только она закрывала глаза, перед мысленным взором вставал образ раненого путешественника. Жюли мучили недобрые сомнения: а вдруг Анетт ошиблась, и рана все же оказалась смертельной? Вдруг мужчина скончается от потери крови? Ведь ее пролилось так много? Вдруг на хижину лесника нападут разбойники, преследовавшие музыканта? Этих "вдруг" было так много, что они прогоняли сон. Наконец, она до такой степени извелась, что, устав от собственных кошмаров, провалилась в тяжелое забытье.

Наутро, едва открыв глаза, девушка снова подумала о незнакомце. Всей душой стремилась она в домик лесничего, чтобы узнать о самочувствии раненого. Время тянулось невыносимо медленно. Мастера сегодня казались скучнее, чем обычно. Жюли с трудом дождалась дневного бдения: едва монастырь затих, торопливо сменила новое платье на старенькое, серое, и отправилась в путь.

Анетт она застала возле дома. Женщина сидела на крыльце и, щурясь на солнце, что-то тщательно перетирала в ступке.

— Здравствуйте, тетушка, — приветствовала ее Жюли.

-Здравствуй-здравствуй, птичка моя. Что, как смогла, тут же прилетела? Видно, запал тебе в сердце красавчик Милано!

Судя по интонациям женщины, никакая опасность здоровью раненого не угрожала, но девушка, измученная тяжелыми мыслями, не сразу это осознала и с запинкой выпалила:

— Он... жив?

Лесничиха рассмеялась:

— Живее всех живых! Всю ночь проспал, а утром, как глаза открыл, сразу вскочить попытался. Мол, в дорогу пора, дела у него какие-то. Еле уговорили лежать. Ему покой нужен, иначе рана откроется. Вот, лежит сейчас, злой как черт, проклинает разбойников и весь мир заодно.

— А где его товарищи?

— В деревню поскакали, еды купить.

Жюли очень хотелось увидеть раненого. И вовсе он не красавчик. Ничуть не похож на портреты аристократов, которые девушка видела в своих книжках. У тех людей были мягкие, какие-то женственные черты, нежная белая кожа, в их глазах и полуулыбках пряталось лукавство и высокомерие. А лицо этого человека — резкое, смуглое, немного грубоватое, утомленное жизнью...

— Иди уж к нему, деточка. Ничего не поделаешь, дело молодое... — вздохнув, непонятно сказала Анетт. — Да вот погоди, на подоконнике кружка с травяным отваром, дай ему, пусть выпьет. Травка целебная, но горькая. Может, из девичьих-то рук ему слаще покажется...

Жюли быстро взбежала на крыльцо, распахнула дверь, вошла в дом и остановилась, растеряв всю свою решимость. Милано лежал на скамье, сбросив одеяло на пол. Из одежды на нем были лишь потертые штаны. Плоский живот прикрывала повязка с бурым пятном засохшей крови. Мужчина сердито смотрел на дверь, будто собираясь обвинить вошедшего в приключившейся с ним беде. Но при виде девушки взгляд его немного смягчился. Он внимательно оглядел замершую в нерешительности Жюли и спросил: