Паразиты

— Это моя внучка, — трескучим голосом сквозь горечь проговорила она, протягивая завернутую в пакет фотографию. — Может, вы ее видели?

В трясущихся руках поблекшее фото отбрасывало солнечные блики, и я не сумела разглядеть ни линии.

— Простите, но я не местная, вряд ли сумею помочь.

Рука упала на колено, всхлип приподнял обвисшую грудь.

— Она хорошая девочка. Ни разу слово грубое старикам не сказала, говорила, выучится, станет работать и нам домик купит с огородом. Мы с дедом вдвоем ее вырастили, мать-то рак сгубил, Маришке и трех годков не было, — по желобкам морщин потекли слезы, старушка ладонью потерла глаза и пожелтевшие от времени щеки. — Деда прошлым летом похоронили, а теперь и Маришка...

Рыдания еще больше накренили ее плечи, дряхлые руки прикрыли рот, всхлипы каскадом сыпались из горла.

— А что случилось? — я приобняла старушку за плечи, отгоняя собственные плаксивые спазмы.

— На танцы пошла с Максимом своим. Этот вертихвост-то никогда мне не нравился и на тебе! Говорит, поругались они, одну домой отпустил. Да так и нет ее, уже неделя скоро будет.

Ее лицо блестело от влаги. Старушка полезла в сумку за платком, упокоив целлофановое сокровище на коленях. Мне пришлось наклониться, чтобы разглядеть миловидные черты и светлые кудряшки.

— Простите, мне надо... — я не сумела договорить прогоркшим голосом и сорвалась с места.

Люди, локти, тормоза, крики... галдящая улица укрылась туманом, я не видела дороги из-за радужной соленой пелены. Маришка. Ангел с глазами эльфа в свете фар чертового "Фольксвагена". Пойманный ангел.

Под прикрытием безлюдного двора полегчало. Горячее дыхание ветра в прохладной тени согрело до апатии, щеки стянула колючая корочка слез. Я воткнула наушники и позволила холодной, отрешенной музыке соблазнить себя. "No time to cry"[6] возвещал острый как зазубрины звезд голос солиста. И я безоговорочно поверила. Мне вообще хотелось верить невидимым друзьям драконов. Их чарующие мелодии расползались по венам то леденящими осколками серебра, то лавой золота и уносили мысли далеко-далеко, настолько глубоко в саднящее гарью брюхо мира, насколько даже не понимаю. Мне всегда представлялись бледные лица музыкантов, и я мысленно прикасалась к хрупким изящным телам, которые скрывает непременно темная одежда, такая узкая, словно вторая кожа. Нереальные существа с черными от косметики глазами и яркими, влажными губами.

Самопроизвольные всхлипы сошли на нет, и хотя через двор постоянно тянулись вереницы прохожих, он казался пустым. До сигаретного ларька пара домов. Я впервые затянулась крепким дымом и закашлялась. Видимо, куски разодранного горла закупорили дыхательные пути, в нос будто кулаком ударили, слезы заполонили глазницы. Но уже в следующий миг меня накрыло жесткое очарование никотина. Подступившая тошнота уже не играла роли. Прислонившись спиной к киоску, я почувствовала, как голова, словно наполненный гелием огромный воздушный шар, старается оторвать тело от Земли. Я облизнула губы, они оказались сладкими от пропитанного сиропом фильтра ароматических сигарет. Еще одна затяжка ставшего приторным дыма далась легче. Организм боролся с ядом столь же отчаянно, как я сопротивлялась открытой драконами философии смерти. И, как я, сдался.

Тело нуждалось в опоре посерьезнее киоска с потрескавшейся белой краской. Справа, на узкой маленькой улочке — жалком подобии неформального Арбата — пустовала пара лавочек, и я нырнула в разноцветный поток молодежи.

Бессознательно рука увеличила громкость музыки. "Going away on a strange day"[7] эксгибиционировал декадентством Роберт Смит. Джон почитал его чуть ли не Богом, разве что плакаты не развешивал. Мне бы хотелось заглянуть в глаза этого человека с голосом из крови и боли. Почему-то кажется, что они должны быть такими же, как у Марка — цепкими воронками цвета киви.

Несколько минут в одиночестве на оживленной улице среди разношерстной молодежи успокоили. Пестрые кофточки и полосатые гольфы, траурные юбки и джинсы с цепями, военные куртки и очки-бинокли. В каждом из них свое "нет". Дети мирного времени, они нашли, как противопоставить себя обществу. И глупо винить их за это. Просто молодая кровь требует протеста. Поколению "дворников и сторожей" было проще — они боролись за право голоса. А сейчас? Кто-то выбирает войну за чистоту нации, кто-то за деньги, а кто-то за право "болтать о смерти". И именно последние не причинят никому вреда, потому их поле боя — собственная жизнь без вкраплений и примесей.

А я? Казалось, главный выбор сделан еще тем дождливым днем, но каждый серьезный шаг требует подтверждения. Что ж, мне придется измениться. Я обязана успокоиться. Хватит истерик и сожалений.

Стать стервятником, перевернуть с ног на голову приоритеты. И научиться любить себя до создания стальной кольчуги неуязвимости.

По безлюдным дорогам до дома не так уж далеко. Можно пройтись пешком. Я сняла наушники, чтобы слышать вой ветра на мосту. Прохладный, влажный воздух летит сломя голову от одного борта к другому, колышет маленькую сумочку, в которой лишь кошелек, ключи да сигареты.

Сорок минут быстрым шагом до дома в тумане мыслей. Теперь замок показался мне крепостью. Моей крепостью.

— Это что, макияж нового поколения? — скривился Джон, стоило мне переступить порог спальни. Он валялся на диванчике, закинув длинные ноги на подлокотник, и просматривал свежие газеты. — Детка, умойся, тебе не идет.

Разводить дискуссии о правилах хорошего тона и огрызаться не хотелось, поэтому ответ был коротким:

— Иди к черту.

Выглядела я и правда жутко — от туши и подводки вокруг глаз чернели круги с рваными краями, помада "съелась", на лацканах брюк слой пыли, даже бинт темно-серый. Но мне не хотелось приводить себя в порядок, словно грязь — элемент загадочного ритуала очищения.

— Где Марк?

Джон лениво потянулся и взъерошил волосы.

— Он в левой башне. Сходи, поищи.

— Куда?

— Куда-куда. Говорю же, в левой башне. Там открыто.

Вот это новости. Меня допускают в святая святых, двери распахиваются одна за другой. Только в правую башню заходить не хочется. Оттуда еще никто не возвращался.

Старинный висячий замок действительно болтался разомкнутым на одной петле. Я шагнула в полумрак. Вопреки ожиданиям, винтовая деревянная лестница башни не скрипела, от стен не пахло сыростью, напротив, сухим воздухом было сложно дышать, но я быстро привыкла. На первом ярусе несколько комнат пустовали. Кое-где стояли ящики со старой одеждой, едва не рассыпающейся в пальцах, кое-где — стеллажи с разноцветными склянками и латинскими надписями.

Марка я нашла в просторной лаборатории. Маленькие окошки освещали удивительно хорошо, на столах и полках лежали провода, россыпи каких-то мелких деталей, странного вида скобы и металлические загогулины. Заметив меня, Марк отвлекся от сложного устройства, в котором сосредоточенно копался с пинцетом в одной руке и паяльником — в другой. Его волосы то и дело выпадали из-за ушей и русой ширмой закрывали лицо.

— Привет, — я улыбнулась и села на стул напротив. Если с Джоном в последнее время я позволяла себе вольности (с этим маргиналом сложно общаться культурно), то перед Марком до сих пор испытывала суеверный трепет.

— Привет. Что случилось? — он оглядел меня исподлобья. Все-таки нужно было умыться.

— Марк, у меня к тебе один вопрос, — подобрать слова сложно. Наедине с собой так легко быть решительной, но стоит столкнуться лицом к лицу с несокрушимым всевластием, как силы тают воском. — Несколько раз вы привозили девушек в ту, вторую башню. Я слышала крики... когда утюгом обожглась... да и потом раз несколько. Я не прошу вот так взять, и рассказать все. Наверное, не стоит. Но сегодня на улице я случайно встретилась с одной старушкой. Она ходила по остановке, плакала, к людям приставала. Короче. Маришка, это беленькая такая, с кудряшками... вы привозили ее сюда. Так вот. Эта старушка — ее бабушка. Она фотографию всем показывает.

— Лина...

— Погоди. Ты только скажи, почему именно она? Как вы жертв выбираете? Почему именно они?

Холодный взгляд я выдержала, хотя хотелось прикрыть лицо ладонью, чтобы избавиться от зеленого яда.

— Мы выбираем тех, кого проще спрятать. Девицы из клубов, прыгающие в машину ночью, как эта Марина, сбежавшие из дома жены...

— И дочери, — добавила я.

— Да.

Сладкий, медный привкус крови появился на языке, мягкий кусочек откушенной губы прилип к зубам, и защипавшая случайная рана на мгновение отвлекла от ужаса ответа.

— Я... тоже... должна была? — маленькая капелька крови смешалась со слюной.

— Нет, — отрезал Марк, но вместо логичного облегчения, я испытала еще большее потрясение, словно меня впихнули в темный чулан с пауками, и я отчетливо слышу шипение змеи прямо у ног. — Ты другая. Ты — хищник и сумеешь стать одной из нас.

Он замолчал, терзая испытывающим взглядом.

Рожденная убивать. Как глубоко прячется природа человека, раз самому преподносит сюрпризы? Возможно, я слишком редко ныряла на дно сознания. На это просто не хватало времени. Мешали попытки стать "одной из", мешал прописанный родителями сценарий существования. Мешало отсутствие одиночества.

— Марк, у меня есть просьба.

— Да? — он отбросил волосы с лица и спрятал губы за сжатыми в замок пальцами.

— Я видела свободные комнаты в башне. Можно занять одну из них?

На лбу сложились морщинки удивления, но это всего лишь игра "докажи мне, что я не ошибся".

— Тебе претит спать с нами?

— Нет, — быстро ответила я. — Просто иногда нужно побыть одной.

— Хорошо, — легко согласился Марк и загадочно улыбнулся.

Расшифровывать изгибы губ я не стала. Некоторые вещи порой теряют значение. Что мне до мыслей драконов? Их не постичь, как не разгадать Теорему Ферма. По крайней мере, мне.

Я вернулась в уже пустующую спальню и, раздевшись, забралась в постель с бордово-золотистым томиком Гюго. Прокушенная губа саднила, от принятого никотина тошнило, и этот вечер казался мистичной новеллой Маркеса.

А где-то в новорожденном закате, у разбитого бетонного забора школы, под прикрытием десятилетних тополей умирала старшеклассница. Ее насиловали грубо, не обращая внимания на хруст сломанных ребер. Она пыталась укусить ладонь, зажимавшую рот, но не могла даже разомкнуть челюсти. И когда фиолетовые всполохи в глазах сменились черными пятнами, а промежность обжег слишком горячий поток, симпатичная вертихвостка, избалованная дочка именитого отца, умерла.

Но я об этом еще не знала.

Глава 7.

Свершилось! Сбылась-таки детская мечта — мне позволили обустроить свою комнату. Небольшая каморка в башне с единственным стрельчатым окном как нельзя лучше подошла для кельи.

Пока домработница скрупулезно вычищала комнату, мы с Джоном совершили налет на интерьер-салоны. Я не стремилась потратить как можно больше денег, но кто же знал, что элегантная классика дороже навороченных "писков моды"? Вместо одной только кровати с ажурной остроконечной спинкой у изголовья можно было купить целый уголок отдыха из бесформенных диванов и уродливого косолапого столика. Приглянувшийся секретер обошелся почти в шкаф-купе, который я тоже купила — надо же где-то хранить дюжину плащей и набранные оптом туфли. Вместо люстры решено было повесить абажур с забавными серебристыми кисточками. Зато я сэкономила на шторах, от солнца защитят три метра темно-бордового велюра с черным гипюром вместо тюли. Кроме шкафа о современности напоминал лишь маленький холодильник, как альтернатива громоздким барам, да глянцево-черный ноутбук с акустической системой.

Я наслаждалась покупками, последождевой погодой и благодушным настроем Джона, которого всякий раз при похудении бумажника распирала мужская гордость за возможности. "Смотрите, я — молодой важный индюк, и вы обязаны чистить мне перышки". Это было смешно до умиления. Я не задумывалась о чистоте выброшенных на капризы денег. Возможно, в них чей-то поруганный брак, или чья-то преждевременная смерть, но эти люди не сумели сохранить жизнь, а я попытаюсь.

Вернувшись, мы застали замок безлюдным. После Ольги моя келья блестела, как сапоги после гуталина, и это ввело в растерянность.

— Ну елки-палки!

— Что-то забыла? — Джон подтянулся на дверном косяке, едва не сорвав обналичник.

— Тут так чисто, а мне ведь картины повесить надо.

Сама мысль о цементных облаках из-под дрели казалась кощунством. Джон снисходительно прищурился, процедил сквозь зубы "у-у-у, ж-женщина" и обреченной походкой направился к лаборатории. Мне стало стыдно.

— Брысь отсюда, — скомандовал он, вернувшись с ящиком инструментов.

Повторения не требовалось, и я ретировалась в спальню собирать вещи.

Как много значит для человека Дом. Не стены или пол с подогревом, а возможность остаться наедине со своими демонами, выпустить их на волю и наблюдать за проказами с умилением матери. Я всю жизнь была лишена этого и обрела лишь, потеряв семью. Жестокий, бесчеловечный выбор. Как и сама жизнь.

А ведь когда-то я была другой. Как все девчонки собирала фантики и закапывала их под стеклышками в палисаднике, вместе с дедом мастерила корабли (доска, гвоздик и лист сирени вместо паруса), на святки ночевала у прабабушки, чтобы в зеркалах увидеть лицо будущего возлюбленного, и величайшей свободой казалась возможность не спать до одиннадцати. Вспомнились вечера у бабушки с клубничным вареньем к чаю, теплые комариные ночи на даче... Тогда ведь я была счастлива.

От червивой тоски спас Джон. Ввалился в спальню покрытый пятнами цементной пыли, в стружках, с торжеством героя на лице.

— Принимай работу!

— Всю стену разворотил или половиной ограничился? — я спрыгнула с кровати и деловито прошествовала мимо дракона, всем видом показывая, что "подвиг" слишком преувеличен.

— Поговори мне еще, — пригрозил Джон, но нотка обиды медом подсластила слух. Люблю злить особо самовлюбленных.

— Ты два часа сверлил три дырки? — я стояла посреди белого от пыли и опилок пола, с недоумением глядя на победно торчащие шурупы. — А чопики из бревен выпиливал?

— Вообще-то — нет, — отступив, Джон прикрыл дверь, и я обомлела.

Во всю высоту деревянного прямоугольника, гордо расправив крылья-оси, высился анкх — египетский крест бессмертия. Незамысловатый, но от этого еще более изысканный узор тянулся вдоль "позвоночника" подобно лозе, каждое перышко крыльев поблескивало только что нанесенным лаком (теперь я поняла, что за резкий запах липнет к ноздрям), а острые когти дополняли стилизацию под ворона и казались смертоносными.

— Ты... ты вырезал это за два часа?!

— Просто подумал, что такой рисуночек подойдет к выбранной мебели.

Я плюнула на извечные пререкания и повисла у Джона на шее.

— Спасибо.

На гладковыбритой щеке остался след от помады.