The Immortality

— И снова в эфире "Лица без масок", — затараторил в микрофон Борис после перерыва. — Напоминаю, что сегодня свои истинные лица показывают музыканты группы "Истерика" — Лилит и Лестат. Итак. Лилит, у меня вопрос к тебе. Все готы и представители так называемых "темных" стилей предпочитают серебряные украшения, считая, что серебро отпугивает злых духов и нечисть. У тебя же большинство аксессуаров из золота. Почему?

Инстинктивно Лилит прокрутила на пальце золотой перстень, но опомнившись отдернула руку.

— Если культивируешь и уважаешь потусторонние силы, зачем их отталкивать? — ответила она, краем глаза заметив, что Лестат тоже теребил тонкую золотую цепочку на запястье. — Пусть притягиваются. Особенно смешно, когда видишь человека с наращенными клыками а-ля Дракула и обвешанного серебром.

— Кстати, — заметил Лестат, — сочетание желтого и черного цветов самое магическое. Помнишь, в "Мастере и Маргарите" встречу главных героев? Маргарита была в черном пальто, в черных перчатках и с желтыми цветами в руках. "Она несла желтые цветы. Нехороший цвет! ... Отвратительные тревожные желтые цветы".

— Верно, — согласился Борис, к нему снова вернулся энтузиазм. — Как писал Люшер, швейцарский психолог, это сочетание указывает на отчаяние, суицидальные мысли. Эти чувства вы стремитесь пробудить в слушателях?

— Нет, — рассмеялась Лилит, бросив испепеляющий взгляд на ведущего. Ей очень не хотелось возникновения нового спора. — Мы хотим показать, что в жизни бывает и хуже. А значит, еще не время прыгать с окна.

Зато Лестат, похоже, вошел во вкус, добравшись до любимой темы.

— Смерть, — глубокомысленно подхватил он, — это единственное яркое пятно в жизни человека. Но чтобы умереть красиво, чтобы это действительно стало событием для кого-то, надо сначала Жизнью обратить на себя внимание. Именно об этом мы и говорим своей музыкой — живи, пока есть возможность, живи вопреки всему. А вообще, — он хотел было снова крутануться на кресле, но Лилит задержала, — каждое течение есть протест. Рокеры России сначала протестовали против СССР, против жестких рамок, панки — против созданных обществом принципов морали, готика — против жизни как таковой.

— А против чего протестует "dark revival"? — смакуя каждое слово произнес Борис. Не то, чтобы он пытался вернуться к щекотливому вопросу, но наступать на больные мозоли любимое занятие журналистов.

— Против самоуничтожения и одиночества, — резко ответила Лилит.

На лице ведущего засияла улыбка, сейчас в студии снова будет жарко. Музыканты же дали себе клятву, не выпускать на волю эмоции.

— Я читал в одном из ваших интервью, — с едва уловимой издевкой сказал Борис, — что последнее является вашим главным источником вдохновения.

— Мы бежим от одиночества, но оно нам необходимо, — нарочито спокойно ответил Лестат. — Это главный парадокс. Он вполне объясним. Человек привыкает к одиночеству. А оно ведь как наркотик, бывают даже ломки. И вся личная жизнь превращается в поиск понимающей души, настолько же нуждающейся в одиночестве. Если она находится — нет большего счастья, чем сидеть, держась за руки, посреди леса, смотреть на закат и молчать, погрузившись в свои мысли и зная, что сидящий рядом испытывает то же самое.

— В вашем взгляде на жизнь очень много противоречий.

— Возможно. Но наша жизнь — это религия крайностей: Тьма и Свет, смерть и жизнь, глубочайшее одиночество и публичность, необходимость открыться окружающим, чтобы донести часть своего сердца, и отчасти показать людям, что выход есть. Мы раздариваем себя, пока есть силы. А когда их не останется, уйдем в тень.

Яростно замигал красный индикатор коммутатора, Борис покосился на лампочку, затем на часы и жестом изобразил телефонный звонок.

— Отлично! А сейчас пришло время вопросов наших слушателей и у нас первый звонок, — его пальцы скользнули к кнопке, и в наушниках раздалось шипение телефонной линии. — Здравствуйте, как вас зовут?

— Здравствуйте.

Голос позвонившего дрожал от напряжения, а у Лестата мелькнула мысль: "Разве не положено сначала принять звонок вне прямого эфира?"

— Меня зовут Виктор и у меня вопрос, — на том конце провода перевели дух, унимая волнение. — Вы сейчас говорили о счастье, о лесе и так далее. А вы нашли его?

Взгляды музыкантов встретились. Испуганные и затравленные. Никому не хотелось отвечать, слишком живы были в памяти слова и события, слишком больно давили изнутри острые шипы сердечной неудовлетворенности. Лестат отвел глаза, не умел он врать, а говорить правду не хотелось.

— Счастье найти очень сложно, — тщательно подбирая слова произнесла Лилит. — Потому что о нем думаешь только когда его нет. Я не могу сказать, что мы несчастны, мы просто живем. И жизнь становится намного проще, если не думать о смысле.

Им не удалось избежать вопросов ни о новом альбоме, ни о черных очках, но Лестат, благодарный подруге за принятие огня на себя в трудную минуту, отвечал слушателям охотно и даже шутил. Стоило Борису отключить микрофоны и пустить рекламный блок, как студия наполнилась людьми. Первым в обнимку с музыкантами сфотографировался программный директор, остальных они не запомнили. Слишком много было лиц вокруг и мыслей внутри.

На пути к парковке их встретил свежий влажный ветер, солнце спряталось за тучи, но дождь идти не собирался.

— Да, Лил, после всего, что мы сейчас наговорили нам грозит суд Линча, — сказал Лестат, перестраиваясь на соседнюю полосу перед светофором.

— И не говори, в следующий раз надо будет сочинить заранее какую-нибудь сказку, пусть лучше сплетни ползут, чем разговоры "о нашей философии жизни", — ответила Лилит, передразнивая ведущего, и махнула рукой. — В топку все это.

Лестат заливисто рассмеялся последней фразе.

— Слушай, может лучше к падонкам податься? Песни перевести. Во прикол будет!

— Ага, и заявить, что мы из Бобруйска.

— Не-е-е, в Бобруйск наоборот всех отправляют, как на три буквы. Интересно, чем этот город им не угодил?

— А черт его знает.

* * *

Вдоль узкого коридора тянулся солнечный луч и оставлял на линолеуме неровные вытянутые пятна от узоров тюлевых занавесок. В углу у двери забилась в угол девчонка, одна ее рука обнимала колени, а вторая прижимала к уху старенький магнитофон, который на минимальной громкости шипел радиоэфиром. Затаив дыхание, Энн ловила колебания звуковых волн, исподлобья наблюдая за братом. Вик почти вдавил в голову телефонную трубку. Дрожь напряжения колыхала его руку, а взгляд не находил покоя и бесцельно бегал по однотонным обоям. Наконец, трубка брякнулась на телефонный аппарат, прервав писк коротких гудков.

— Как думаешь, — тяжело дыша спросил он, — что это значит?

— Не знаю, Вик, — Энн отложила магнитофон и уперлась подбородком в острые коленки. — Лилит слишком долго молчала перед ответом. Может, у них не все гладко, может, еще есть шанс все изменить?

Сделав шаг назад, Вик прислонился к стене и сполз на пол. Протянув руку, он нащупал ладонь сестры.

— Я надеюсь, Энн. Очень на это надеюсь, но боюсь, что мы слышим желаемое и отворачиваемся от очевидного.

Носком он дотянулся до магнитофона и выключил. В наступившей тишине, разрезанной лишь их дыханием и крыльями единственной выжившей мухи, сильнее накрывали сомнения, но и надежда смелее стучалась в сердце.

* * *

Вторые сутки "Sacrament" в полном составе не покидал стен студии звукозаписи. Уже угоревшие от отшлифовки только что записанной песни, в наушниках, со вздыбленными волосами музыканты походили на людей, переживших устроенный ими же Апокалипсис. Почти опустел кулер питьевой воды, по всей комнате валялись пакетики из-под растворимого кофе, а смог сигаретного дыма можно было смело резать ножом, но воспаленные, опухшие глаза музыкантов все еще горели огнем.

— Надо здесь бас добавить, тебе не кажется? — Лари оторвал взгляд от монитора, на котором пестрыми лентами тянулись музыкальные дорожки, и посмотрел на Алекса.

— Не-ет, — задумчиво протянул Лав, — басов не надо, они наоборот ударные забивают, вот уровень ударных и надо поднять. А еще здесь можно такую фишку вставить дж-дж-дж-дж-дж-дж-дж, — изображая руками и голосом игру на гитаре с дисторшеном, Алекс напел придуманный ход.

— Да, — одобрительно покачал головой Лари, — сейчас пропишем.

Он сорвался с места и бросился к гитаре, но запнулся об ножку кресла, на котором дремал клавишник Майк. По уже опустевшим в столь поздний час стенам раскатились горохом отборные ругательства, да такие, что даже Григо не смог переварить значения некоторых.

— Ноги уже не держат? — сочувственно поинтересовался он.

Гитарист оперся на протянутую ударником Сидом руку и поднялся.

— Затекли. Ничего, переживу.

Он потер ушибленное колено, словно проверяя на месте ли оно, и проковылял к инструменту.

Очень редко подобные инциденты проходили без скабрезных шуток и подтрунивания, но иногда усталость мешает даже смеяться. Григо высыпал в покрытую изнутри толстым темным налетом кружку очередной пакетик кофе и, дотянувшись до кулера, налил кипятка. Брызги горячих капель попали на ладонь, но грубые руки басиста проигнорировали попытки ожога.

— Слушай, Алекс, у меня идея появилась.

В ответ Лав хмыкнул, он не отрываясь наблюдал за скачками частотной диаграммы звуковых уровней, спустив один наушник.

— Может, — продолжил Григо, — пока нет материала для альбома, "Razorblade" синглом выпустим? Ты сам называешь ее "лучшей песней", пусть и идет отдельным компактом.

— Да, наверное, — отозвался фронтмен. — И пару каверов кинем для массы.

На том и порешили.

После фестиваля прошло уже две недели. Алекс чувствовал себя вполне счастливым человеком, он нашел новую подружку, которая убирала квартиру, готовила ужин на всю толпу и обожала его до беспамятства. Постепенно жизнь набирала обороты и входила в привычное русло — бары-друзья-студия. Но, слушая в тысячный раз отглаженную, почти готовую композицию, Алекса удивлял один момент — как мало понадобилось, чтоб написать эту песню, всего лишь переспать с русской девчонкой, казавшейся неприступной. А он-то думал — любовь... Нет, любовь слишком обременяющее чувство, чтобы желать его. Гораздо проще не думать о ней вовсе и наслаждаться свободой, так и не познав золотых прутьев клетки. От этих мыслей становилось легче, но ненадолго, потому что раз за разом все ближе подползали настойчивые, мерзкие черви сомнений. А вдруг раздариваться на случайные связи и привязанности глупо? Вдруг отдать себя полностью кому-то одному — единственное предназначение человека? Вдруг он потерял больше, нежели сохранил? Алекс усердно гнал из головы эти мысли, но когда кто-нибудь включал в его присутствии "Истерику", что-то под ложечкой начинало стонать и вырываться наружу. А в гастрольном графике значилось выступление "Sacrament" в Москве через два месяца. Алекс не знал, радоваться этому или нет, и даже надеялся, что Лилит там не увидит.

3.

От сухого колючего ветра слезились глаза, капли острыми иглами исцарапали веки до покраснения. Лилит стояла у дверей спорткомплекса и курила одну сигарету за другой, жалея, что не захватила черные очки. От солнца спасаться глубоким вечером нужды не было, но яркие фары летящих мимо машин и невыносимый ветер жалили измученные бессонницей глаза посильнее природных лучей. Лилит выбросила очередную сигарету и взялась за ручку двери. Она не хотела входить, но и уйти не могла. Из-за стен неслись оглушительные звуки гитар и крики толпы. Концерт "Sacrament" был в самом разгаре. Импульсы взяли верх, и Лилит рванула дверную ручку на себя, но тут же отпустила. Хлопок оглушительным гулом отозвался внутри здания и растворился в воздухе.

"Дура! Дура! Дура! — стучась лбом в массивную дверь, повторяла Лилит. — Если войду, я увижу его, мне захочется подойти, мне захочется снова его обнять. Может, он захочет этого тоже. А потом снова уедет. И снова ждать чего-то, — она перевела дух и отступила на шаг. — Если я останусь здесь — переболит, пройдет. Когда-нибудь".

На плечо легла рука и Лилит, вздрогнув, обернулась.

— Чего ты здесь стоишь? — спросил Брюс, хотя отлично знал все возможные варианты.

— Я не знаю, — горько ответила Лилит и уткнулась носом в плечо друга. Как вовремя он оказался рядом.

Несколько минут басист выжидал, пока кончится тихая истерика, и успокаивающе гладил подругу по голове. Она не плакала, не кричала, просто прерывисто дышала в лацкан пальто.

— Лил?

— Что? — отозвалась она, не поднимая лица.

— Или иди внутрь, или пойдем, напьемся.

Она отстранилась и обернулась к дверям спорткомплекса. По доносившимся сквозь стены звукам невозможно было определить, что за песня летит со сцены в душный зал, но Лилит казалось, что это именно "Razorblade". В памяти всплыли строки безысходности и отчаяния. Эти слова принадлежат ему. Он говорил о ней. Он после первой же встречи написал реквием по их... любви?

— Пойдем, напьемся, — почти шепот сорвался с ее губ.

Брюс вздохнул с облегчением и обнял ее за плечи.

— Вот и хорошо.

Его машина радостно пискнула отключившейся сигнализацией и зашумела мотором.

— Кстати, а где твоя тачка? — спросил Брюс, открывая перед девушкой дверцу.

— В гараже, — ответила она. Только упав на сидение Лилит почувствовала, как устали ноги. — Я на троллейбусе приехала.

— Совсем рехнулась?

— Просто хотелось посмотреть на лица людей.

— Да-а-а, — еще больше убедившись в острой потребности целительного алкоголя для психики подруги, протянул Брюс и плюхнулся в свое кресло. — Окунуться в чужие проблемы, чужие радости. Это не твои эмоции, понимаешь, у тебя своих тараканов хватает, чтобы еще и за чужими гоняться. Сейчас приедем в "Кардинал"...

— Почему именно туда? — спросила Лилит, хотя место попойки не играло особой роли. Лишь бы подальше отсюда.

— Там придурков меньше. Повеселиться можно будет, цирк устроить, — Брюс ехидно улыбнулся. — У них сегодня какая-то джаз-вечерина, поорем. Кстати, послушай, я диск новый "Глазьев" взял. Ничего так. Готишно. По-вампирски. Обожаю "The 69 eyes", — колонки за задним сидением ожили, Брюс закачал головой в такт мелодии, и тронулся с места.

— Знаешь, о чем я подумал? — спросил басист, в очередной раз наполняя бокалы вином.

Они сидели в "Кардинале" уже более часа и пытались напиться, но даже после четвертой бутылки ясность никак не покидала головы.

— О чем?

— Мы вот смеемся над Марсом, а ведь он умнее всех нас вместе взятых.

— Кто это смеется? — искренне удивилась Лилит. Для нее клавишник всегда оставался загадкой, но не посмешищем.

— Да все! — возмутился Брюс. — Стоит ему слово сказать, и мы ржем, как кони. А ведь он правильно делает! Пытается разобраться в эмоциях, постичь смысл и природу каждой из них, приравнять материальное к абстрактному. Мы все, начиная с тебя и заканчивая Никой, переживаем, ноем, жалуемся. И что получается? Депрессия, поиск выхода, зацикливание на результатах. Нет, Марс — молодец! Он причину ищет, уводит проблемы как бы в другую реальность, где они становятся бессмысленными. Помнишь, он про дождь говорил?