Рождественская Ария

Особенно под Рождество.

В любой другой день печать уже мирно посапывала бы на дне ее кармана.

Покуда сеньора Гуидичелли изучала затейливое пресс-папье, изображавшее обезьянку с гроздью бананов, Мэг, чуть приоткрыв рот, разглядывала миниатюрную копию театра. Малышка Жири смотрела на крошечные фигурки, маленькие декорации, на хрустальную люстру с таким восхищением, что Виктор Гюго мог писать с нее Козетту перед игрушечной лавкой. Впрочем, что взять с особы, которой в детстве приходилось мастерить кукол из балетных тапочек? Вдоволь налюбовавшись "домиком", Мэг отыскала фигурку балерины, весьма похожей на Сесиль Жамм, и довольно улыбнулась — похоже, она собиралась сотворить над соперницей какой-то колдовской обряд.

Кристин, для которой сегодняшний визит был не первым, опустилась в кресло, с улыбкой наблюдая за подругой.

— Ну и как тебе нравится жилище нашего Призрака, Мэг? — спросила мадемуазель Даэ.

— Если бы я развела такой кавардак в дортуаре, матушка повесила бы меня на люстре вниз головой, — пожала плечами девушка.

— К твоему сведения, сеньорита Жири, это называется "артистический беспорядок", — отозвалась Карлотта, ибо у нее самой рыльце было в пушку.

— А по-моему здесь очень мило! Разве что немного сыро, и в первый же день куда-то запропастились мои чулки — я думаю, их кры... пауки украли, а так довольно симпатичная квартира. Хотя когда я смотрю на все это убранство, мне порою становится грустно, — вдруг сказала Кристин, — он позолотил свою клетку, но это не изменило ее природы — клетка остается клеткой, а Призрак все так же несвободен. Не могу даже представить, как Эрик страдает один. А ведь ему, бедному, тоже хочется праздника! Посмотрите, он повесил носок над камином, и обвил решетку плющом, и...

— И шашлык приготовил тоже, наверное, от одиночества, — протянула Карлотта, склоняясь над жаровней в попытке определить, их какого именно мяса Призрак приготовил шашлык чтобы развеять одиночество. Да, это скорее всего был шашлык, потому что никто не станет нанизывать угли на шампуры и жарить их с уксусом....

— ...Тысяча дэвов! Эрик, я шашлык забыл! Когда мы убегали — я забыл снять его с жаровни! И что теперь делать?! Корица, кардамон, шафран — я три дня мариновал его в простокваше, три дня трудов плешивому ишаку под хвост!! О Аллах, мне нет прощенья! Да ты вообще слышишь меня?

— Слышу, слышу, — сквозь зубы прошипел Призрак, упираясь плечом в заржавевшее колесо, — чем оплакивать шашлыки, лучше помоги мне.

Перс навалился на колесо, и скупые мужские слезы заструились по его бороде.

... Примадонна выпрямилась — скорее всего, в прошлой жизни это действительно было мясом, но после того, как оно прошло кремацию в лучших традициях индуизма, его бренный прах, согласно обряду следовало развеять над водой. Что и было сделано.

— Ну и ладно, у нас гусь есть. Мэг, Кристин, послушайте план. То, что Призрака нет дома, нам только на руку. Мы с Мэг возьмем стулья и полезем за лодкой — не смотри на меня так, Мэг, ты прекрасно знаешь что, теплица больше не работает, так что нам нечего опасаться. Кристин, как я понимаю, здесь не в первый раз. Знаешь где кухня? Мне бы сейчас чего-нибудь горяченького.

— Я могу приготовить чай, — предложила оторопевшая инженю. — Эрик даже научил меня делать чай по-русски, в самоваре — это такой большой чайник с сапогом на крышке.

— Чай мне сейчас как мертвому припарка, а тем более с сапогом, — для Карлотты понятия "чай" и "сапог" не входили в один и тот же синонимический ряд. — Мне нужен кофе. Крепкий кофе. А туда коньяку, и побольше, побольше. Grazie, Кристин.

— Но почему я должна?.. — вопросила ошарашенная девушка.

Она собиралась было возразить против такой эксплуатации, но Карлотта и Мэг, подхватив пару стульев, устремились обратно в комнату неопределенного назначения. В обители Призрака осталась только болонка, которая почти закончила отгрызать бахрому от скатерти.

Глава 23, в которой, наконец, появляется виконт де Шаньи.

Несчастный виконт, пару минут назад общими усилиями вызволенный из подводного плена, распластался на полу в колоритной позе. Он походил на фрагмент картины кораблекрушения, написанной художником эпохи романтизма. Влажные золотистые кудри обрамляли его страдальческое лицо, губы были чуть приоткрыты, брови собрались в трагический излом — казалось, молодой человек собирался прочесть очень печальное стихотворение. На щеках Рауля играл детский румянец, сообщавший окружающим, что искра жизни еще теплилась в груди виконта. Правая рука была прижата к груди, словно он прислушивался к биению собственного сердца, левая же откинута в сторону, пальцы чуть согнуты, мизинец изящно оттопырен, что особенно удручало де Шаньи-старшего. А ноги Рауля... положение его ног приводило всю компанию в состояние неописуемого дискомфорта.

Наконец Филипп решительно шагнул к телу брата, сложил ему руки по швам, дабы придать его позе хоть какое-то благообразие, и обратился к остальным спасателям.

— Кто-то должен сделать ему искусственное дыхание. Немедленно.

— Я не умею! У нас в консерватории этому не учили, — поспешно отозвался мэтр Рейе.

Служба в Опера Популер приучила его быстро реагировать на непредвиденные ситуации, будь то замена первого акта Il Muto на третий или потенциальная угроза собственной репутации, которая тоже в хозяйстве вещь не лишняя.

— Я тоже не умею!— вторил ему дарога. — Полиция в Мазандеране является скорее карательным органом, поэтому я совершенно не обучен спасать человеческие жизни. Вот если вам понадобиться устроить допрос с пристрастием, то я буду рад посодействовать, эффенди. А искусственное дыхание — уж увольте. Это не по нашей части.

— А что это вы все на меня так смотрите?! Я НЕ БУДУ ЭТОГО ДЕЛАТЬ! — вскричал Призрак Оперы, для пущей убедительности вынимая лассо из кармана. — Давайте играть начистоту, господин граф. После ваших откровений к Раулю никто на пушечный выстрел не подойдет, не говоря уже о том чтобы прикасаться... а вдруг он очнется в этот момент и... и мало ли что ему взбредет в голову!

— Эрик, я настаиваю...

— Даже и не думайте, граф...

— Рауль серьезно пострадал...

— ...В чем нет моей вины! Знаете, сударь, у русских есть пословица "Если послать глупца слушать мессу, то он повредит себе лоб". Так вот, про Рауля можно добавить "и подожжет церковь".

— Это ваша западня!

— Это ваша родня!

— Спасибо на добром слове. Так вы что, хотите чтобы я сам делал ему искусственное дыхание?! — задохнулся де Шаньи. — Еще неизвестно, с кем он... то есть, я хотел сказать, что тоже не умею. Вы заварили эту кашу, вам и расхлебывать!

— Ну так заставьте меня, сударь. — Призрак улыбнулся обворожительной улыбкой, приветливо помахивая пенджабской удавкой.

Этот жест означал, что если его сиятельство желал покинуть подземелье целиком, а не по частям, то лучше бы ему оставить глупые требования, а еще лучше не тянуться к револьверу, припрятанному за пазухой специально для таких случаев. Филипп побагровел, пробормотав что-то об испорченном празднике. Перепалка продолжалась бы еще долго и завершилась бы дуэлью, благо секунданты были под рукой, как вдруг тело, которым давным-давно перестали интересоваться, обиделось и подало признаки жизни, тем самым разрядив обстановку.

— Я уже умер? — прошептал утопленник, небрежным жестом откидывая волосы со лба.

Филипп поморщился как от зубной боли — в шкале самых неуместных высказываний в данной ситуации эта фраза занимала почетное второе место, между "Где я?" и "Водыыыы". Определенно, нужно провести ревизию братниной библиотеки и заменить коллекцию Поль де Кока томами Энциклопедии, дабы придать его мыслям более трезвое направление.

— Нет, не умер. Разве мы похожи на ангелов или на Святого Петра?

Рауль с интересом разглядел своих спасителей — мокрых, словно купальный сезон уже начался, без сюртуков, с закатанными рукавами, в перепачканных жилетках. И взгляд у них был недобрый — завидев их, все демоны ада подошли бы побрататься.

— Нет, вообще-то, — отметил виконт. — Кто-нибудь, подайте мне руку, а то голова кружится.

Его невинная ремарка внесла смятение в ряды друзей. Призрак Оперы принялся насвистывать арию Фигаро, к нему после недолгих раздумий присоединился мэтр Рейе, а лицо графа приобрело бесстрастное выражение, именуемое в народе "Что я, крайний что ли?" Доброволец нашелся лишь через пару минут.

— Давайте руку, Рауль, — с гримасой величайшей неохоты, Перс помог Раулю подняться на ноги. — Только хочу всех сразу предупредить — я всего-навсего протянул руку страждущему. Да, именно так, и ничего сверх этого. Я вас, господа, знаю поименно и поадресно, уж не беспокойтесь, досье на каждого найдется. И если в Опере начнутся пересуды о том, как дарога ринулся поднимать виконта, и как они потом перемигивались и прочая чепуха, то я знаю, к кому обратиться! Это относится прежде всего к вам, мсье Рейе. А вы, эффенди граф, поддержите брата, все ж вы не чужие. Так, все готовы? Тогда идем обратно, к моим шашлыкам, ныне покойным — пусть Эрик сыграет им "Реквием". Кстати, у тебя какая-то лампочка горит в углу, горит и горит, и очень действует мне на нервы.

Призрак Оперы мгновенно обернулся и почувствовал, что его позвоночник покрылся инеем. О Господи...

— Давно она горит? — спросил Призрак дрогнувшим голосом.

— Да почитай с тех пор, как мы сюда заявились... Эрик?! Шайтан тебя побери, ты куда это помчался? Дезертир! Вернись немедленно, слышишь!

Рауль в изнеможении опустил голову дароге на плечо, чем окончательно испортил ему настроение.

Глава 24. The Phantom of the Opera is there... very much there.

Призрак почти летел по коридорам, но ему казалось, что с таким же успехом он мог бы ползти. Время превратилось в густой сироп, и он увяз в нем, и как бы он теперь ни торопился, напрягая каждый мускул до предела, было уже поздно. Ну кто бы мог подумать — все эти годы в его ловушки не попадалось ничего крупнее крысы*. И вот сегодня, под Рождество, сбылась поговорка "Не было ни гроша, а вдруг алтын". Причем два алтына — одним был Рауль де Шаньи, а другим... Эрик стиснул зубы, чтобы не закричать от боли. Другим была Кристин Даэ. Буквально пару дней назад она улыбалась хитрющей улыбкой, намекая на какой-то сюрприз. Кристин, неужели это твой сюрприз? Но ведь никто кроме тебя, маленькой жрицы Любопытства, не полезет в подземелье в Сочельник...

Призрак продолжал продираться сквозь тенеты времени, которое сгущалось вокруг него, смешиваясь с тьмой, пока тьма и время не превратились в одно целое. И тогда к ним присоединилась отчаяние. Призрак закрыл глаза — в подземельях ему не нужно зрение, он знал наизусть каждый поворот — и прошептал:

"De profundis clamavi ad te Domine, Domine exaudi vocem meam! Господь, Ты можешь уничтожить меня тысячу раз, моя жизнь все равно не стоит и ломаного гроша, только сохрани эту девочку! А если не хочешь отпустить меня так просто, то пусть я проживу еще сто лет, в тоске и унижении, скрывая свой лик от людей, но пожалей Кристин. Я сам навлек на нее беду, и я раскаиваюсь в этом, в первый раз в жизни мне так стыдно и страшно. Но хотя бы в честь чудесного Рождения Твоего, сохрани ей жизнь. Пусть я не увижу того, чего я так боюсь увидеть!"

Уже совсем близко, несколько поворотов, и он вбежал в свое жилище, чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди, ринулся к камере пыток и... остановился на полпути, потому что все его чувства были разом атакованы галлюцинациями, по одной на каждое.

Сначала он услышал чавкание, исходящее непонятно откуда и в его Храме Музыки довольно неуместное. Слуховой бред сменился обонятельным, и Призрак почувствовал запах кофе, причем с корицей, ванилью и прочими вкусностями, из чего следовало, что варила его особа женского пола. Королева всех галлюцинаций — зрительная — тоже не оставила его своим вниманием. Дверь в камеру пыток была распахнута настежь!

Эрик замер и потер глаза — из камеры пыток вышла вполне живая дщерь мадам Жири. Она толкала перед собой видавшую виды лодку, с облупившейся краской и растрескавшимися бортами. Наверное, так выглядели легендарные ладьи викингов, после того как они пролежали доброе тысячелетие в кургане. В голове само собой всплыло слово "Нагльфар".

Девушка пробормотала про какую-то дыру, которая по ее мнению не умаляла достоинства байдарки, потому ее довольно просто залатать, закрасить и никто ничего не заметит. Оставив лодку у самой кромки воды, дабы судно могло пообщаться с родной стихией, Мэг вытерла руки о подол и посвистела. Тогда Эрик разглядел животное, издававшее давешние звуки. Им оказалась приблудная собачонка, которой требовалась хорошая ванна с большим количеством мыла и расческа с редкими зубьями, чтобы расчесать свалявшуюся шерсть. Собачка точила зубы о ножку письменного стола, из-за чего тот опасно накренился набок. Приветливо вильнув хвостом, она продолжила играть в бобра. Но откуда ей взяться в подземельях? В Опере вообще собак не жаловали, все больше котов, потому что они, по крайней мере, приносили пользу — на некоторое время отвлекали крыс от бесчинств. Только один человек — вернее, одна дама — выбрал болонку в качестве верной наперсницы. И никуда без нее не отлучался. Если Минни здесь, то значит...

Стройную цепочку его рассуждений прервала Кристин Даае, появившаяся на пороге кухни с серебряным кофейником в руках — из узкого носика, подобно джинну из лампы, клубился ароматный пар. Она задумчиво огляделась, и вдруг озабоченное выражение ее лица сменилось смущенным удивлением — она увидела хозяина подземелий.

— Добрый вечер, маэстро! — помахала рукой Кристин. — Где у вас тут сахар?

Еще пару минут назад Призрак, верно, отдал бы полжизни за это зрелище — живая, невредимая Кристин Даэ! Но Эрику была свойственна резкая смена настроений. Сейчас его обуяло то чувство, которое знакомо любому родителю, чье чадо загулялось до полуночи — покуда ждешь малолетнего искателя приключений, попутно припоминая особо яркие моменты недавно прочитанной криминальной сводки, ты готов весь мир сложить к его ногам. Но вот отпрыск, растрепанный и чумазый, наконец забарабанил в дверь... Почему же вдруг так захотелось оборвать ему все уши?

Призрак Оперы с мрачным видом прошел мимо своей ученицы и обезвредил ловушки от греха подальше, потому что все еще оставался шанс, что мсье Фирмен решит с пьяных глаз наведаться в подземелье на несуществующие шашлыки. Закончив манипуляции с панелью над органом, Эрик направился к притихшей девушке, медленно, словно его ноги были из свинца. Маска сейчас казалась особенно зловещей и придавала его лицу что-то неуловимо нечеловеческое. Плащ за плечами грозно развевался, словно лоскут тьмы, не желавшей отпускать свое дитя.

— Мадемуазель Даэ, если мне не изменяет память, я однажды назвал вас Пандорой. Вы припоминаете?

Кристин, как зачарованная, качнула головой, не отрывая перепуганного взгляда от Призрака. Было бы гораздо лучше, если бы он накричал на нее, чем смотрел так холодно...