Антимаг

Гадость какая! Я поднял кошачий хвост. Он еще не оттаял, и потому походил на кривую палку, обернутую серо-белым мехом. Магия пробила кота насквозь. Немудрено, что он разбился, как хрупкая ваза. Долго еще таять будет. До утра, наверное. Была мысль вернуться в прежнюю комнату, обмотаться кошачьей шерстью с головы до ног, но я и так уже здесь подзадержался.

Сжимать хвост было все равно что сосульку. Холодный, влажный и скользкий. Закрой глаза — лед льдом. Открой — замороженный кошачий хвост. И все-таки какая-никакая защита. Надеюсь, в нынешнем состоянии он не потерял главного качества. Ладно, пора.

Узилище для призраков дыхнуло густой пылью; воздух в лаборатории мигом потяжелел. Я чихнул прямо в открытую дверь, потом протер глаза. Разогнал пыль ладонью. Фихт, что ли, вообще ни разу темницу не отворял?

Пришлось опять зажмурить глаз, и мир опять сузился, потемнел, а затем раздулся до привычных размеров. Поблекли краски, но не исчезла вонь. Полумрак пах кошками, но не призраками. Я оглядел чудо-темницу от стены до стены, от пола до потолка. Никого. Опустил взгляд: порога под ногами не было, но его можно было представить. Один шаг, одна черта...

Мурашки по коже. Колючий холодный комочек в животе двигается туда-сюда, растет. От волнения, от страха хотелось закрыть глаза, но тогда терялся всякий смысл этого опасного шага. Мне надо было видеть призраков, а не мрак. Перед тем как зайти, я выставил руку вперед, предупреждающе помахал замерзшим кошачьим хвостом. И, вспомнив небожителей, переступил невидимую границу. Хрустнули древние кости, нога почти по колено ушла в них, следом утонула вторая — глубокое костяное озерцо.

Дышать стало легче. Чистый лабораторный воздух развел смрад темницы. Кости, шкуры и ни следа призраков. Я сделал пару шагов — как по сугробам, только хруст жесткий, злой. Ну где вы, демон вас побери?! Огляделся: ничего, кроме...

В загробном полумраке светился огонек — там, внизу, в груде костей. Я сдвинул пряжку на лоб, наклонился и взглянул на пол человеческими глазами. Оцепенел, проваливаясь в мрачное прошлое, в сельские кошмары, в мир, ограниченный лесом и горами. Мои башмаки, три моих неловких шага разворошили неприятные воспоминания. Подняли ил беды и горя со дна памяти. Окруженная костями и черепками, посреди темницы, обитой кошачьими шкурами, блестела падающая звезда. Круглый сребристый камешек, за которым я когда-то нырял на дно озера. Кусочек моего детства, кусочек моего прошлого.

Я поднял падающую звезду, отер большим пальцем и еще раз взглянул на нее. Ноги подогнулись, потекли слезы. Я уселся на кости и закричал от ужаса, от злости, от страшной правды, в которую не хотелось верить:

— Не верю! Не верю!

Мне было все равно, услышат меня или нет. Появятся ли призраки, появится ли Фихт. Пальцы крепко держали Лилин оберег. Небожители, я сам долбил эту дырочку, сам продергивал сквозь нее ниточку. Нет, так не может быть. Он бы не сделал этого! Гнев тек с кошачьих шкур, капал с потолка, поднимался от костей и бурлил внутри меня. Я словно попал в водоворот, как маленький кораблик. Я кружился и кружился, увлекаемый гневом на беспросветную, ледяную глубину.

От ярости метнул лед, который застыл белой кляксой на мохнатой стене. А ведь эти черепа такие маленькие, эти кости такие тонкие...

Хруст, забирающийся в самую душу. Поняв, чьи останки лежат подо мной, я вскочил на ноги и наконец-то увидел призраков — призраков сельских детей. Вздрогнул.

Гнев мгновенно сменился страхом. Страх, впрочем, тоже был скоротечен. Но лучше бы он остался, потому что следом не пришло ничего, кроме пустоты. И эта пустота была хуже самого страшного страха в мире. Словно вместо бьющегося сердца возникла огромная черная дыра, пожравшая и гнев, и страх, и мысли. Не оставившая ничего. Моя победа над мертвым королем, мой чудесный дар, мои антимагические успехи — все, чем я гордился, чем жил, чему радовался, вдруг исчезло в пустоте. Вдруг стало таким мелким, глупым рядом с горем пленников этой темницы — пылинкой в песчаной буре.

Они стояли неподвижно — стеной, как строй прозрачных солдат небесно-голубого цвета. Висели над собственными костями и молча смотрели в мою сторону. Они не бросались с воем, не пытались испугать. Они совсем не походили на тех призраков, о которых я так много читал. От них веяло лишь печалью. Я видел ее даже сквозь нечеткие очертания призрачных лиц.

Каждый призрак был подобен бледно-голубой вуали, которой придали форму тринадцатилетнего ребенка. Кто-то поглядывал на кошачий хвост в моей руке, кто-то глядел мне прямо в глаза. Эти взгляды бросали невидимые сети, сплетенные из безнадеги и горя, от этих взглядов хотелось убежать. Броситься в открытую дверь и, пролетев по узким ступенькам, вырваться во двор. Под голубое небо, под яркое солнце. В мир, где все дышало жизнью. Но я остался. Я не мог убежать — удрать от правды, от собственного прошлого. Детские останки, казалось, потяжелели. Стоя по колено в костях, я не в силах был шевельнуться.

Неожиданно пришла вина — вырвалась из той дыры, куда канули чувства и мысли. Но в чем я был виноват перед призраками? Не я водил сельских детей на Горестную поляну, не я жег их молниями, не я строил эту темницу. Если бы не моя сила, я тоже мог бы сейчас очутиться среди них. Неужели моя вина была в том, что я выжил, а они умерли? Нет. Я был виновен в том, что не пришел сюда раньше, чтобы найти и спасти их. А еще я был виновен в том, что ни разу не спросил себя: "Кто управлял мертвецами?". Даже после того, как я изучил основы некромагии, мне не хватило смелости задать этот вопрос. Хотя где-то в глубине души...

Я боялся — боялся узнать правду. Это был так очевидно: мертвецы всего лишь исполняли чью-то злую волю. Безмозглые бойцы, ведомые магией своего командира. А кто, если не Фихт, в течение пятнадцати лет вдыхал в проклятых мертвецов магию? Будь он проклят. Слишком долго я прятался от правды за стеной благополучия. Как будто и не было многих унизительных лет отчаяния, как будто сельский колдун не брал плату кошками, как будто он просто постучал в дверь нашего дома и с порога произнес, что хочет взять меня в ученики. Ничего, скоро я исправлю свои ошибки. Сейчас нужно помочь призракам.

Двенадцать призраков ждали освобождения. Быть может, слишком долго. Они смотрели на меня так, словно именно я был призраком среди них. За годы, проведенные здесь, в затхлой темной клетке, они не озлобились, не превратились в зверей, не потеряли ничего человеческого. Кроме надежды. Видимо, потому не верили в меня. Боялись шевельнуться, открыть рот, чтобы эта чудесная иллюзия не исчезла. Придется доказать им мою реальность.

Я в сердцах швырнул замерзший хвост в открытую дверь. Он глухо шлепнулся на пол лаборатории, неподалеку от разбитого кота. Я дам им свободу, подумал я, сжимая Лилин оберег. Нащупывая кончиками пальцев маленькую дырочку на его гладкой поверхности. И я узнаю всю правду, и отомщу. Ради сельчан, потерявших детей, ради Лили, ради себя.

Падающая звезда!.. Лиля была среди них, она должна была быть среди них. Я вгляделся в призрачные лица: так похожи, никого не узнать.

Я раскрыл ладонь и протянул ее призракам, показывая оберег. Лиля не могла забыть о нем. Я помню, как она дорожила падающей звездой, как хвасталась перед подружками, что ради нее Анхельм, рискуя жизнью, нырял на дно озера.

— Лиля, — позвал ее я. Оглядел призраков в надежде увидеть, как эта полупрозрачная бледно-голубая стена, повисшая над костями, дрогнет.

Но она не дрогнула. Призраки остались на месте, подняли руки, указывая на меня.

"Со временем призраки обретают видимость. При этом чем больше они находятся в нашем мире, тем ярче становятся их цвета..." — точно сам Джим Великолепный шепнул мне на ухо строки из своей книги.

Я опустил колдовскую пряжку на глаз, и мир вновь сузился, и вновь раздвинулся, теряя краски.

Она парила в полушаге от меня, смотрела на оберег и бережно водила над ним ладонью, словно боялась разрушить. Кошачий глаз творил чудеса. На призрачных лицах выдались губки, надулись щечки, вытянулись носики. И отличить одного призрака от другого теперь было легче легкого. Призраков стало в три раза больше — те, кто еще не обрели видимость для простого глаза, теперь стояли рядом с теми, кто ее давно обрел.

— Лиля, — произнес я.

Она подняла глаза — такие же большие, как прежде. И улыбнулась, оживив воспоминания.

Я не знал, что сказать, да и нужно ли было что-то говорить. Достаточно было того, что она рядом, она помнит, а я смотрю на нее. Пусть ее тело — что голубая льдинка, пусть сквозь него видно других призраков и сухие кошачьи шкуры, пусть... Память бросила на щеки румянец и веснушки, закрутила светлые кудряшки, накинула тонкое разноцветное платье на точеную фигурку.

Ошибочно завертелись часовые стрелки.

Время обернулось быстрым и крылатым, но бестолковым и необъезженным конем. Он скакал назад, то и дело норовил сбросить ездока, а от неудач припускал еще сильнее. Проносились дни, месяцы, года. Небо то хмурилось, то светлело; падала луна, взбегало солнце; листва желтыми стайками поднималась с дорог и, зеленея, липла к ветвям, а после снова опадала; посох мертвого короля втягивал молнию, мертвецы задом семенили в лес; материнские слезы прыгали с пола, поднимались по бледным щекам к воспаленным глазам; Анхельм Антимаг превращался в обычного босоного мальчишку. Улыбок и смеха становилось все меньше и меньше. Мрачнело село, менялись люди. Не менялся только колдун Фихт Странный. Не горбился, не старел. И смотрел, смотрел, смотрел на меня хмурым осуждающим взглядом сквозь несущийся поток прошлого. Время не имело власти над старым колдуном. В лунном свете блеснуло ровная, как зеркало, поверхность озера, рассыпались серебряными монетами брызги...

— Ты прошел Испытание, — сказала Лиля, возвращая меня в настоящее. — И ты так вырос.

— Прошел, — кивнул я. — Мертвецов больше нет.

— Твой лед, — она с интересом разглядывала мои пальцы, — откуда он взялся?

— Я... вроде мага.

— Вроде? — удивилась она. — Это как?

— Я — антимаг. Во всяком случае, так говорит старик Фихт.

От испуга сердце ушло в пятки. Призраки вспыхнули все как один. Даже Лиля. Оскалились загнанными волчатами, беспорядочно заметались по темнице, натыкаясь на кошачьи шкуры и отскакивая от них. Лишь сейчас я по-настоящему убедился, что кошки в доме — не только для ловли мышей. Неизвестно, боялись ли их черные всадники, но призраки при виде шкур должны были трястись от страха, как я несколько секунд назад. Кошачьи шкуры безжалостно жалили одуревших призраков мелкими молниями, не давая им пролететь сквозь стены. Фихту не откажешь: он выстроил очень надежное и коварное узилище. Дверь, стены, потолок и, подозреваю, пол для местных узников были неприступны. Пару раз призраки пролетели так низко, что пришлось нагнуться. Имя колдуна разбудило в них страх, злобу и ненависть. Сотня змей не шипела бы столь шумно и грозно, как шипели призраки сельских детей.

— Перестаньте! — крикнул я. — Я пришел вас освободить!

Безумие. Они превратились в высокий голубой вихрь. Стоять в его центре было неприятно. Я знал, что даже разгневанный призрак безопасен для человека, но столько разгневанных призраков...

— Хватит!

— Хватит! — эхом отскочил Лилин голос. — Он пришел нас освободить! Слышите?..

Ну, слава небесам! Призраки наконец-то одумались и начали успокаиваться. Они опускались к собственным останкам, снова возводя бледно-голубую стену вокруг меня. Спасибо, Лиля.

Я поглядел на нее: она неожиданно повзрослела. Сейчас ее сложно было представить в ярком разноцветном платье, с кудряшками на голове. Скорее ей подошло бы строгое темное платье и прямые, аккуратно уложенные волосы. Она выглядела старше Марты.

— Что я должен делать?

— Шерсть, — она окинула темницу взглядом. — Уничтожь ее.

Я так и думал. Магия подкатила к ладоням.

— И все? — вздохнул я. — Но я так много хочу тебе рассказать, так много хочу узнать. Когда я уничтожу шкуры, что вы будете делать? Полетите туда, откуда не возвращаются?

Она провела ладонью по моей щеке, грустно улыбнулась.

Ну и тупица! Некоторые призраки томились здесь пятнадцать лет, среди собственных останков, в окружении кошачьих шкур, с огромным котом и чокнутым колдуном за дверью. А я хотел поболтать с ними, как со старыми друзьями. Убийца и так был известен.

— Я отомщу, — произнес я, чувствуя, как от магии теплеет рука.

Огоньки брызнули с пальцев. Ударились о стену, рассыпаясь золотыми каплями. Сухие шкуры задались быстрее хвороста, зашипели так, будто в них еще осталась жизнь. Огни шустро прыгали со шкуры на шкуру, со стены на потолок; плавился лед. Призраки смотрели на полыхающие шкуры, как измотанные штурмовые солдаты — на падающую крепостную стену, которая держалась не один месяц.

От дыма и гари стало дурно. Из глаз безостановочно текло, невзирая на то, что один был закрыт, а на другом лежала колдовская пряжка. Ломая тонкие кости, захлебываясь едким дымом, я вышел в лабораторию. Никто, кроме Лили, не заметил моего исчезновения.

Отдышался. Сдвинул Кошачий глаз и обернулся: тяжелый черный дым затопил темницу от пола до потолка. Заслонил призраков, упал темным, непроглядным ковром на детские кости. Вонючие клубы дыма лезли в открытую дверь. Нужно было ее закрыть, но это могло бы напугать призраков. Им-то все равно, что дым, что пламя. А мне нужно уходить, иначе задохнусь. Надеюсь, огонь не тронет лабораторию. Тут столько книг, которых я не читал. Жалко их терять.

— Лиля, ты здесь? — спросил я, опять опуская Кошачий глаз. — Я должен уйти отсюда.

— Здесь, — ответила она.

Я поискал ее в сером загробном мире: она парила у меня за спиной, почти касаясь ногами пола. Парила так близко, словно хотела поцеловать. А ведь когда-то она была почти на голову выше меня, теперь я смотрел на нее сверху вниз. Дым и гарь исчезли из потустороннего мира, но остались в мире реальном. Тошнота подкатывала к горлу.

— Дым. Мне трудно дышать, — задыхаясь, начал я. — Я должен...

— Если он тебе мешает, можешь закрыть дверь. Они все равно ушли.

Темница и вправду была пуста. Я подбежал к двери и, навалившись на нее, наконец-то отсек удушающую гарь. Повернулся к Лиле: она опять парила близко.

— А ты?.. Почему не ушла вместе с ними?

— Скоро, Анхельм. Я уйду скоро. Но вначале ты должен кое-что увидеть.

— Что?

— Правду, — ответила она и, не предупреждая, нырнула в меня, став со мной единым целым.

Кровь как будто застыла в жилах. Превратилась в лед. Застучали зубы.

— Анхельм, — прозвучал голос в моей голове. — Смотри.

И я увидел ее мысли. Увидел так ясно, будто сам пережил все то, что пришлось пережить ей. И всем несчастным сельским детям. Фихт платил разбойникам, чтобы те некоторое время стерегли лес. Бросал на кровать ржавую корону. Снимал с себя подгнившую одежонку мертвого короля и, стоя перед зеркалом, смывал краски и мелкие ракушки с лица. С ехидной ухмылкой смотрел на связанных детей, брошенных на проклятый ковер из кошачьей шерсти. Запирал их, напуганных и обессиленных, в своей чудовищной темнице. А потом...