Бод

Бод ехал в сторону Лоевой Горы.

Его Навгун — потомок крупного сильного жеребца и дикой кобылы — был на редкость вынослив. Но Бод взвалил на коня не только своё добро, но и кое-что на продажу*: давно обещал одному человеку! Теперь, хоть с опозданием, но должно выполнить уговор. Так что ехал медленно: приходилось всю дорогу сосредоточенно произносить заклинания, облегчавшие коню его ношу. Бод не стал укладывать поклажу в возок, всё равно перед лесом пришлось бы расстаться с колёсами, а обратно он поедет налегке.

Проехав двадцать вёрст от Речицы по гостинцу, да ещё полями вёрст пять, он остановился в многолюдной деревне Тисель. Спешившись, провёл Навгуна по единственной деревенской улице и ввёл во двор местной корчмы, поручив коня заботам хозяина. Дал знать, кому предназначена поклажа— пусть приходит человек, забирает доставленное.

Сам сразу, несмотря на усталость и голод, ушёл за село, через вспаханные крестьянские наделы, в старый лес, — туда, где по дну сырого оврага тёк узкий ручей с прозрачной водой. Это место он нашёл когда-то, странствуя по здешней земле в холодную пору года.

Даже зимой ручей не замерзал. Он вытекал из незаметной кринички, выложенной невесть откуда взявшимися валунами. Такие большие камни в этих местах редкость, им неоткуда взяться на здешней песчаной земле. Бод когда-то приложился к этим камням, приник к ним лицом, обхватив их руками, и был удивлён необычайной их силой! В стародавние времена это место было капищем, алтарём дикой веры. Камни кто-то навещал и после того, как везде вот уже полтысячи лет назад люди отреклись от древних идолов. Место не успело задревенеть, погрузиться в почву, но заросло мхом и цепкой порослью молодых растений. Бод в прошлые приезды пытался найти того, кто ухаживал за алтарём — вдруг человек ещё жив? Но следов ведуна не было... Может, он, как и Бод, приходил к кринице издалека? Вода криницы таинственными путями нашла себе дорогу из таких глубин земли, что Боду казалось чудом её явление. Вода несла память древнейших времён, тех времён, когда ещё не был сотворён человек. Не замутнённая горестями этого мира, незнакомая с тёмными, жестокими, бессердечными мыслями — порождениями людской жизни, отравляющими, словно ядом, всё сущее, вода эта была первозданно чиста и невинна. Она могла излечить, она могла подарить забвение, она укрепляла силы и была воистину святой и чудесной.

Бод умылся этой водой. Подождал, пока набрались полными одна, затем другая его фляжка и небольшой кожаный бурдюк. Затем, подрагивая от земляной сырости и осенней прохлады, разделся донага, омыл всё тело, чувствуя, как укрепляются силы, отступает голод и усталость, голова становится лёгкой, сочнее предзакатные краски, гуще запахи, плотнее редкие звуки засыпающего леса.... Оглянулся на криничку — скоро ли попадёт сюда снова? — и задумался...

А что, если больше никогда не объявится человек, ухаживавший за чудесным ключом?

Водица тихо, толчками, вытекала меж камней. Что за чудо?

Бод, не мигая, смотрел на ключ. Взгляд его стал неподвижен, удары сердца точно совпадали с биением пульса источника. Запахи изменились, стали сладкими, терпкими, такими, какие бывают жарким летом после благодатного щедрого дождя. Воздух сделался густой, плотный, влажный. Над самой землёй стлались лёгким туманом приторно-пряные испарения. Звуки чуждой незнакомой растительной и животной жизни наполнили пространство вокруг и ветви с крупными перистыми листьями, истекая соком ли, смолой, заколыхались перед глазами.

Огромная летучая тварь вдруг, бесшумно скользнув сверху, закрыла перепончатыми, как у кожана*, крыльями половину вечернего неба! Бод невольно шарахнулся в сторону: бесплотной тенью тварь пролетела сквозь него! Протянул руку к листьям — рука прошла сквозь, не коснувшись ничего...

Стали исчезать, растворяться запахи чужого мира.

Лес — холодный, притихший осенний лес — снова окружал Бода. Он по-прежнему смотрел в криничку, только сердце, пережившее нежданное потрясение, теперь стучало быстро, совсем не попадая в ритм выходящей из-под земли прозрачной воды...

...Этой ночью Бод остался в лесу. Чистил бока камней, Срезал мох, рвал траву вокруг родника, ходил вдоль ручья далеко вниз по овражку, освобождая русло от завалов. А полная луна светила ему с неба.

* * *

Утром с рассветом Бод вернулся в корчму. Навгун в конюшне почувствовал хозяина и радостно заржал, будто выговаривал свое имя: 'Н-н-нав-вг-г-гун-н!'

Хозяин корчмы поздоровался с Бодом и спросил, хитро жмуря глаза, где был пан?

Бод внимательно глянул на сальное лицо корчмаря, ничего не сказав, осклабился и подмигнул. Корчмарь с готовностью загоготал в ответ, закивал головой, всем своим видом давая понять, что ясно ему, отчего пан провёл эту ночь не в его корчме!

'И когда только успел снюхаться с местной бабёнкой? И с кем?' — думал корчмарь, уходя готовить посетителю снеданне*.

'И зачем тебе, человече, волшебство и чародейство? — думал Бод, отходя от коня, — Никакого тумана: сам умеешь десять раз на дне придумать, и десять раз поверить в придуманное!'

На завтрак он заказал горячий густой овсяный кисель, что застывая, становится как студень; взял бы баранины, но у хозяина была только свинина, а свинину Бод не ел.

Ему подали тёплый хлеб и к хлебу чуть подсоленное свежесбитое масло. Хозяин нахваливал пироги: один с капустой и грибами, другой с птичьими потрохами. И Бод не отказался, решил забрать с собой. Принесли два кухоля пива. Пиво в Тиселе варили плохое, но Бод даже не собирался его пробовать: кружки не открывал, они стояли рядом, потому что так надо было им стоять, соответствуя местным представлениям о приличном завтраке. Пусть люди говорят: 'Вот сидит проезжий человек, — ест, пьёт по-людски!' И не точат об него ни глаза, ни языки.

В сельской корчме в этот ранний час он был не один.

Трое не местных людей, неряшливых с виду, доедали свой хлеб с печеной редькой, прогоняли всё это пивом и, лениво провожая глазами хозяина корчмы, ходившего туда и сюда, вели неспешную беседу ни о чём.

Боду люди не понравились. Эти мужчины пытались завести разговор. Но он, вежливо повернувшись, ответил лишь затем, чтобы глянуть пристально в глаза каждому.

Мужчины действительно забыли о Боде, вскоре потянулись к выходу, даже не попрощавшись, как будто кроме них и не было никого в корчме. Боду только это и надо было, он спокойно принялся за еду. А хозяин, видя такую невежливость, упрекнул гостей:

— Третий день сидят молодцы! И чего сидят? Чего ждут-выжидают? Сказали — идут на заработки, да только, вижу я, поворотившись спиной вперёд идут они!..

Бод позавтракал, опустил голову на грудь, казалось, задремал.

Хозяин, убирая со стола, покачал головой: 'Ага, умаялся за ночь. Старательный. Тьфу!'.

А Бод, поворачивая под столом в пальцах обрывок витой пеньковой верёвки, раскручивая волокна, пытался распутать-раскрутить хитро стягивавшиеся вокруг него узлы.

Эти люди собрались пойти за ним.

Коня Бод оставлял здесь во время прежних посещений лесной избушки. Нагруженный тяжело, даже с помощью заклинаний, он не сможет уйти быстро и незамеченным. Значит, его встретят. Ну, что ж, тогда пусть встреча будет в лесу. Только бы придумать, как успеть отойти вглубь леса, лучше всего — подальше за ручей. Там росли нужные Боду деревья, там уже начиналось особое место, которое и облюбовал когда-то для тайника.

А прохожие, назвавшиеся артельщиками, у коновязи разглядывали коня Бода и негромко переговаривались:

— Спина у коня натружена, вьюки нелегки...

— Шот.

— Не похож, торг не разводит...

— Что непохож? Приглядись — видно пана по халявам*!

— Шутишь?

— Что шутишь? Правду говорю — сапоги его ты видел?

— А я думал, ты смеёшься над его сапогами...

— Какое?! Ты видел, что за кожа пошла на его сапоги? Не смотри, что чёрные, — а крой, а подошва: их может, в самом Вильно шили. Тебе, лапотник, такие сапоги надеть, и перед тобой мужики шапку начнут снимать, а ноги твои сами полетят.

— Ну, пусть же несут его сапоги поскорей, может, мы тогда не догоним! — засмеялся худой жилистый, как из верёвок свитый, мужик.

— Что делать дальше будем?

— Пора выходить вперёд. Купчишка в сторону Голевиц направится. Может, торг там почнёт, а может, в здешнем лесу у него какая яма*, — то и переймём.

Улучив минуту, с глазу на глаз один из мужчин зашептал другому:

— На тебе что, креста нет, Завьял? Когда таким сделался? Человека порешить тебе — как свинью заколоть? Ведь горлом ответим*, случись что! Ну, сказал ты, что идёшь на трачтво* в Любеч, ну, так и я с тобой, за то мне лишнюю волоку* пан обещал. А ты — что? В бега, значит, подался, и меня свёл? Так у тебя ни жены, ни детей! А у меня трое, да жена, да брат — пять душ, мне-то как от них оторваться? Зачем этого Домена с нами позвал? Страшный человек! Чует душа, он страшный человек! И откуда? Из непохожих*? Беглый? И тебя подговорил? А ты — меня свёл? Уйду я, Завьял! Уйду! Купец молодой, за что безвинного человека жизни решать?

Подошёл Домен, глянул на Завьяла. Завьял отвёл глаза, отодвинулся.... Домен схватил жилистыми руками Змитра за шею, надавил. У Змитра слёзы выступили на глазах, лицо стало синюшно-багровым. Домен разжал сильные, как клещи, цепкие пальцы.

— Уйдёшь? А мы будем ходить, в затылке чесать: скажешь про нас панским гайдукам, не скажешь?

— Я побожусь! Землёй поклянусь: молчать буду, знать вас не знаю! Только отпустите, хлопцы, — не губите душу!

— Землю я и сам тебе на голову положу*, когда час придёт. Нет, хорёк несчастный, не отвертишься! — Домен отпустил от себя Змитра, помолчал. Тут же, уставившись красными, кровью налитыми глазами в лицо Змитрока, зашипел:

— Про то, что этот шот человек безвинный, откуда ведомо?

Мужчины молчали.

— Завтра у меня на ногах будут такие знатные сапоги, да за спиной короб, и я пойду по дорогам, по вольным городам: продавать бабам иголки и гребни. И ты, Змитрок, пойдёшь, гордо вскинув голову, и ты, Завьял, тож. Вот и весь вам и честный, и безвинный человек кончился! А вы сидите, из нарога* суп варите, лапотники вшивые, как повстречался вам умный человек, да отчаянный, так вы и обос..! В довершение Домен злобно и грязно выругался, так грязно, что мужчины отпрянули от него, перекрестились и, положа руку на деревянную жердь, что-то прошептали*. Выходивший из корчмы Бод, услышав отборнейшую брань, остолбенел от неожиданности.

'Да знаешь ли ты, человек, что сейчас сказал?!' — возмущённо подумал Бод, поражаясь, откуда эти, хранимые от непосвящённых, древние заклинания проникли в мир? С каждым годом слова тайного языка ведунов всё свободнее слетали с человеческих уст!— Да так в мир скоро вырвется столько бесовщины, что не справится с ней никто!

Ругательства твои на самом деле — угрозы!

Восславил собственную мощь детородную перед существам Нави*?

Что ж, слова эти больше прочих имеют немалое на них действие. Ты утверждаешь, дремучий человек, насильное обладание Матерью демона большого или малого, полное подчинение и попрание Её. О, это доказательство Явного Превосходства* человека над нечистью. Но самое важное значение твоей брани — желание править низшими!

Сильный ведун и тот не всегда решится произнести эти слова. Загоняя проявившуюся нечисть, знает он, что одновременно открывает врата между Явью и Навью. Отправить обратно одного, не выпустив при этом оттуда семерых нелегко. Ночь уходит на сотворение защитных заклинаний, ибо только с помощью их делает знающий переход оттуда сюда невозможным. И всё равно рискует! Бесы прорываются через слабых, а прорвавшись, сеют зло. И пример тому — жестокости на полях сражений да ужасы острогов смертников, куда рано или поздно попадают самые падшие из людей, пристрастные к подобным речам.

Кто был тот, выдавший в мир тайные заклинания? Кем бы он ни был, теперь всё равно. На деревенском постоялом дворе среди бела дня неразумный человек открыл дорогу запретному!'

Из них четверых один Бод, несомненно, имел защиту. Хватило ли мужчинам крестного знамения, чтобы не стать той дырой, сквозь которую ринутся в мир существа низкие, коварные и злобные?

...Ругатель Домен увидел Бода на пороге корчмы.

Цепкие пристальные его глаза заметили смятение на лице 'купчика'.

Позлорадствовал: 'Испугался! Чует вещее сердце! Значит, так тому и быть: проводим тебя, пёсья морда, в лес, а там заставим все схованки показать и в твою же схованку и захороним'

* * *

...Бод ушёл незамеченный, навьюченный мешком и коробом, ближе к ночи. Оставил позади поля, вошёл в лес, ступая по наезженной колее: сельские люди вывозили этой дорогой поваленные деревья и сушняк себе на дрова. Спустившись к ручью, остановился, опустился на корточки, зачерпнул воду двумя руками, всмотрелся в неё, как в зеркало. В сумерках в ладонях слабо мерцала чистая вода. Он спросил разрешение и получил ответ. Теперь можно идти дальше. Подхватил оставленный здесь прошлой ночью бурдюк, выбрался из оврага. Дальше идти пришлось недолго. Бод, видевший в темноте, как видит любой ночной зверь, вскоре заметил далеко впереди под деревьями троих из корчмы.

Кроме топоров за поясом, у мужчин в руках ничего не было. Жестокой решимостью, холодно, как из склепа, повеяло с их стороны.

'Эх! — с горечью подумал Бод, догадываясь о тайных причинах встречи с этими людьми. — Эх! Аукнулась тебе, чародей, тёмная магия! Доигрался! Не дразнил бы рысь — были б пальцы целы.'

Решив, что сделает, как поступит, сбросив на землю поклажу, Бод стал продвигаться вперёд. Он был далеко от незнакомцев, да и ночь, и лесные заросли мешали прицелиться взглядом: 'туманить' не удастся. К тому же их трое.

Чародей прикинул расстояние до подходящего дерева и рванул вперёд!

— Ты меня видишь? — зычно закричал на бегу.

Люди резко, испуганно повернулись на голос, завертели головами, вглядываясь в ночь, — они плохо видели в темноте, луну закрыло облако.

Руки потянулись к топорам.

— Ты меня видишь?

'Видишь меня? Видишь меня? Видишь меня! Меня! Меня! Меня!'

Сильное эхо, слишком чёткое для лесного эха, раскатилось, долго-долго повторяя вопрос. Бод стоял, приложив руку к старому ясеню.

Перебежал ближе к разбойникам, прикоснулся к осине:

— Иди же ко мне!

'Иди же ко мне! Ко мне! Мне! Мне!' — теперь залопотало-заблеяло эхо.

Бод в три прыжка отскочил в сторону, к дубу, к которому и примерялся, ухватился за низкие сучья, быстро подтянулся, сел на крепкую ветку невысоко, так, что подошвы его великолепных сапог болтались в сажени от земли.

Теперь можно было начинать самое главное.

Мужчины за это время успели только оглянуться вокруг!

Когда Бод, навьюченный, ломился по лесу, они не столько видели его, сколько угадывали по шагу на лесной дороге. А теперь купчишка, заставивший их ждать в лесу до наступления ночи, пропал. И только эхо — откуда?

— Завьял, куда делся шот?

— Кто это сейчас звал?

— Смотри, смотри, смотри!!! — Вместе, каждый на свой лад, закричали мужики, у каждого из них лица приобрели отдельное выражение, а пальцем они, как по команде, показывали в одну сторону: на чародея, сидевшего на дереве.