Богатырь - не звание! (Общий файл)

— А я… Вот жив остался… — не с того ни с сего произнес парнишка, дрожащим молодым баском. — Положи… Его рядом…

Василий бережно положил свою горькую ношу рядом с порубленным телом кузнеца. Отвел взгляд, и тут же в глаза бросилась отрубленная рука, все еще сжимавшая меч.

— Троих зарубил… — проследив за его взглядом, тихонько пояснил парень. — Потом один изловчился… И руку ему… Потом долго рубили… Со злости… Веселились… А я ничего…

Парень всхлипнул совсем по-детски. Не больше пятнадцати весен, хоть и ростом почти ровень. Василий неловко приобнял его за плечи. Чувствовал — надо что-то сказать. Что-то такое, мужественное… Вот только слова застряли где-то в горле. Только и проговорил:

— Он герой… Ты запомни его таким…

Не в силах сдержаться, парень по-собачьи ткнулся лицом в широкую грудь богатыря. Неловко похлопывая его по спине, Василий чувствовал как горячие слезы расплавленным железом жгут кожу.

— Надо их похоронить… — с трудом выдавил богатырь.

Вечерело. Солнце сбегая с небесной кручи окрашивало окрестности кровавым, видно мало ему было дневного кошмара. Василий, оперевшись на заступ, с трудом разогнул ноющую спину. Весь остаток дня, бегал по деревне, помогал перевязать раненых, хоронил мертвых. Сколько их было? Сколько слез увидел сегодня? Не раз приходилось бывать в кровавой сече, видывал и больше крови, но вот что б так — свои, всю деревню… С хладнокровием мясника режущего свиней… Пальцы с такой силой сжали черенок, что твердое дерево не выдержало, промялось под пальцами как кусок мягкой глины.

— Пойдем, добрый человек. Я там хлеба нашел… Да и сыр есть… Отдохнуть тебе надо…

Василий вздрогнул. Занятый горькими мыслями не заметил, как подошел давешний парнишка. Он обернулся, всмотрелся в повзрослевшего, за один страшный день, парня.

— Как звать тебя, добрый человек? — выдержал его взгляд парнишка. Не моргнул, не отвел глаз. Оправится со временем, в его годы это легче…

— Василием кличут. Василием Игнатьевичем.

— А меня Одинец… Один я у отца был… — губы его дрогнули, но в следующий миг он овладел собой и продолжил: — Мамка померла, когда меня рожала… Так что, теперь и впрямь — Одинец…

Он хотел было еще что-то добавить, но махнул рукой, и резко повернувшись скрывая выступившие слезы, быстро пошел к кузнице.

Наскоро забросив в изголодавшийся желудок пару ломтей мягкого хлеба да немного сыра, Василий придвинул поближе немаленький кувшин с резко пахнущей брагой. Осторожно отхлебнув, прислушался к ощущениям. Прокатившись по горлу непреодолимой лавиной, жидкость с силой ударила ссохшийся от долгого воздержания желудок, растеклась приятным теплом. Удовлетворенно причмокнув, Василий поднял глаза на Одинца. Весь вечер парнишка не проронил ни слова. Сидел уставясь пустыми глазами в угли печи. Тонкие юношеские губы окруженные едва пробившимся пушком шевелились, обвиняя невидимого собеседника, с которым вел мысленный спор.

— Одинец… — неловко нарушил тишину Василий. — Ты, это… Что произошло? А то даже спросить… Не до того было…

— Люди боярина здешнего, Охлябы, — монотонным голосом, не отрывая взгляда от мрачно рдеющих углей, бросил парнишка. Затем стряхнув наваждение, вздрогнул. Медленно повернув голову, продолжил уже живее: — Намедни торговцы тут проезжали. Глянулся боярину жеребец один. Видя это, торговцы вздули цену до небес. Вот он и решил, примучить свои деревни новым налогом. А что с нас взять? И так последнее ему отдавали…

Одинец замолчал, снова уставившись на багровые угли. От его тяжелого вздоха угли пыхнули ярче, зазмеилось синее пламя.

— Вот он и решил, — продолжил парнишка. — Наказать нашу деревню, что б остальные убоялись. Его гридни прискакали рано утром… Сначала веселились — кто плетью всех норовил, кто за девками гонялся… Потом в раж вошли. Начали стрелами, как уток, а после и вовсе мечами… Когда это началось, батя меч схватил и на улицу. Я за ним было, да он проворнее оказался — вдарил мне по темечку и в подвал… Через оконце все видел… Ногти все поломал… Да только когда выбрался, ускакали уже… Потом вот ты Звягу принес…

Что здесь можно было сказать? Василий молча пил брагу большими глотками, стараясь хоть немного затушить бушующий в голове пожар.

— Старик просил внучку его найти…

— Звану? — Василий увидел как еще больше помрачнело лицо Одинца. Хотя минуту назад мог бы поклясться что мрачнее некуда. — Они ее с собой… Я слышал, купцы соглашались не только на серебро…

Брага, только что казавшаяся божественным нектаром, резко пахнула болотной тиной. С трудом сглотнув, Василий неверяще уставился на парнишку.

— Что… Что ты сказал?

— То и сказал! — Одинец вскочил. Костяшки на сжатых до боли кулаках побелели. Глаза яростно сощурились, лицо заострилось. — На коня ее боярин сменять хочет! Поэтому ее одну не снасильничали — товар берегли…

Одинец с трудом перевел дыхание, и глухим голосом продолжил, говорил как о давно решенном:

— Я Охлябу убью.

Василий хмыкнул:

— Ага. Только сначала тебе придется порубить с полсотни гридней, из которых половина небось не один год в битвах провела… Могу сказать, что удовольствие полное — когда тебя мечами секут…

— Ну и пусть посекут! — упрямо надул губы Одинец. Мигом превращаясь в непослушного пацаненка. — Пусть! На том свете не стыдно будет отцу в глаза посмотреть! Да и без нее жить…

— Ага! — кивнул Василий. — Вот батю порадуешь… Да поблагодарить сможешь, вон шишку аж отсюда видно. Не болит?

От его участливого голоса, на глаза Одинца вновь навернулись слезы.

— А что, сидеть сложа руки? Пусть всех продают? Может и спас, за тем что б хоть что-то сделал…

— Вот именно. Что бы хоть что-то сделал! А не кидался под нож без толку, дурень! Твой батя спас тебя, что б род не прервался, а ты… Тьфу!

Парнишка зло утер слезы.

— Прервется род… Без нее, прервется…

— Вот оно что… — прищурившись протянул Василий. — Люба она тебе?

У парнишки аж пушок на верхней губе покраснел:

— Люба…

— Вот и останься жить ради нее… А я… Все равно старику слово дал… Да и хранить себя не для кого. — покривил душой Василий. Самому страшно стало. Ведь спешить надо. Только вот как жить потом, зная что такую мразь как Охляба под солнцем оставил?

— Ты что, хочешь?… — у Одинца аж глаза высохли от удивления. Где-то в глубине мелькнула сумасшедшая надежда. Но пропала, видно вспомнил слова о полусотне челядинов. — Я с тобой!

— А на кой леший, ты мне сдался? — грубо отрезал Василий. — Мне самому бы уцелеть, а еще за тобой приглядывать? Лучше покажи-ка свой меч, а то я как видишь…

Одинец снова сник. И сам понимал, что от него в таком деле помощи, что от прошлогоднего снега.

— А что ты один сможешь? Или думаешь, что тебя сечь не станут?

— Станут, — уверенно улыбнулся богатырь. — Еще как станут. Да вот только и я, не всю жизнь на печке просидел...

Василий покачав головой вернул меч Одинцу.

— Этот единственный? — с робкой надеждой спросил он паренька.

— Да… Не любил отец мечи ковать. Да и куда их в нашей глуши девать? Здесь подковы потребны, топоры, ножи. В общем только то, что в хозяйстве нужно, — немного смущенно ответил тот. — А что, неужели плохой меч?

— Меч-то хорош, — вздохнул богатырь. — Это я не того… Короток для меня, легкий… Супротив одного, с таким одно удовольствие, а когда много, да в бронях… Поувесистей бы надо.

Помолчали. Василий старался не смотреть на жалобные глаза парня. Вздохнул, но в следующий миг просветлел:

— Тебя отец ремеслу учил?

— А как же, — обиделся Одинец. — С малолетства помогать приучен. Последний год и самому доверял кое-что делать. Правда под присмотром. Вот только меч не смогу…

— Да забудь ты про меч — нетерпеливо перебил Василий. — Ты дубину оковать сможешь?

— Наверное смогу, — немного подумав, не совсем уверенно ответил парнишка. — Если объяснишь, как именно хочешь… А что?

— Да так… — неопределенно махнул рукой Василий — Схожу-ка я воздухом подышать. Голову заодно проветрю…

Когда Василий вернулся со свежей головой, Одинец не смог удержать удивленного присвиста. В руках богатыря, цепляясь за все уступы плохо сбитыми сучками, темнела бурой корой дубина. Если вот только можно назвать дубиной довольно толстое деревцо вырванное, как видно, с корнем. Да еще и в немаленький рост самого Василия.

— Ну как, — довольный произведенным эффектом улыбнулся богатырь. — Сможешь оковать?

Одинец только кивнул с трудом проглотив комок перекрывший горло.

— Пошли, покажешь, как…

В тот момент, когда на востоке появились первые проблески розовой зари, Одинец, с трудом приподняв чудовищную палицу, сунул ее в корыто с водой, отер мокрый лоб. Из корыта, с противным шипением поднимались густые клубы пара. В какой-то момент, даже показалось что вся вода так и выйдет не остудив пышущего жаром металла. Но вот, сквозь пар, матово блеснуло зеркало воды. Хотя какое там зеркало — одна накипь. Следом проступили очертания палицы. Одинец невольно поежился — такой быка можно свалить, целое бревно. Ее подымать-то тяжко, а уж что б размахнуться и вообще думать нечего. Он растолкал сладко посапывающего в углу кузни Василия. Пока ковал, не раз дивился — как умудряется спать под мерные удары молота, да вспомнил потом размер кувшина с брагой.

— Вставай. Светает уже.

Василий недовольно забурчал, но глаза открыл.

— Эх, тетеря! Я такой сон зрел, а ты… — он шумно почесался. — Ну как, готово?

Вместо ответа, Одинец гордо кивнул на кадку, над которой еще поднималось жидкое облачко пара. Василий вскочил с такой поспешностью, что парнишка аж отшатнулся — вроде только лежал, а в следующий миг обжигаясь, хватает палицу.

— Молодец! — морщась, металл еще жег ладони, похвалил паренька. — Хорошо от отца перенял науку. Гляди-ка, не разу не видел, только по словам, и так добротно.

От такой похвалы, Одинец зарделся. Только напоминание об отце немного омрачило радость. Что бы отогнать грустные мысли, спросил:

— А ты уверен, что смогешь, такой оглоблей махать?

Усмехнувшись, Василий молча вышел из кузни. Одинец поспешил за ним — уж больно хитрой была усмешка.

Василий покачал палицу в руке, приноравливаясь к весу. По руке зазмеились толстые канаты мышц, живущие своей, независимой от остального тела жизнью. Подумал только: надо ж, не ослаб почти. Но руки отзываясь на привычную когда-то тяжесть, уже вскинули окованное дерево над головой, привычно закрутили. Одинец зачарованно смотрел, как огромная палица набирая скорость, все быстрее и быстрее мелькает вокруг богатыря. Вот уже и не видно ее, только слышен недовольный гул потревоженного воздуха, а вокруг богатыря завеса, сунься — голову напрочь оторвет!

Наконец, движения Василия стали замедляться. Палица вынырнула из воздуха — вот уже и рассмотреть ее можно. А там и вовсе остановилась. Тяжело переводя дыхание, Василий опустил ее на землю. Навыки-то тело помнит, а вот силы все-таки не те. Когда-то мог такую крутить чуть не весь день не уставая. А тут, на-ко — всего ничего, а уж в груди похрипывает, да посипывает подозрительно. А что ты хочешь, буркнул он сам себе, сколько лет ничего тяжелее кувшина не подымал. Еще удивительно что это смог. Он посмотрел на Одинца. Парнишка стоял широко распахнув рот, чуть-чуть и челюсть вывихнет. На лице написан такой восторг, что Василий невольно подумал, что рановато себя в немощные записывать.

— Ты слюни-то подбери, — смущенный обожанием написанным в глазах паренька, нарочно грубо бросил богатырь. — Поскользнешся еще…

Глава 8.

Солнце перевалило за полдень, когда сквозь деревья проглянул терем Охлябы. Ужом скользнув по земле, Василий выбрался на опушку леса. Увиденная картина мигом ухудшила и без того невеселое настроение. Первое что бросилось в глаза — вырубленный на два перелета стрелы лес. И трава выкошена. Не подкрадешься незамеченным. Во всем видно руку умелого воина. И небольшой ров вокруг стен, и сами стены разве что чуть ниже киевских. Да часовых наверху не понатыкано. Хотя, без сомнения, при малейшей опасности, таких на стенах появится предостаточно… Более чем. Для одного-то. Нельзя тут в наглую.

Глаза богатыря привычно обшаривали укрепленный терем, в то время как в голове упорно искался ответ на вопрос: Как? Это тело редко забывает науку вбитую в него с потом, кровью и болью. А вот голова… Помнила-то много, да только вот к делу совершенно не относящегося.

Где-то вдалеке, за толстыми стволами вековых деревьев, раздалось негромкое конское пофыркивание. Не потревожив ни единого листика, не шелохнув и веточки — вот она выучка — Василий метнулся к дороге.

Четверо всадников в кожаных бронях никак не походили ни на пахарей, ни на охотников. А судя по тому, как не спеша беседуют, мерно покачиваясь в седлах, чужими здесь быть не могут. А коли в бронях, так может и среди тех были… Услужливый мозг мигом предоставил довольно хиленький, но план. Уже не таясь, Василий, по медвежьи, продрался сквозь кусты с таким шумом, что бедные кони аж попятились, даже вопреки раздирающим губы удилам. Оно и понятно — где в такой глухомани найдешь хорошо выученного боевого коня? Ошеломленные его появлением гридни даже не схватились за оружие. Только глаза с изумлением рассматривали редкого в этих местах гостя. Привыкли безответных стегать, с разгорающейся в груди лесным пожаром злобой, подумал Василий. Но ничо, счас посмотрим.

Молча перегородив дорогу, Василий исподлобья уставился на всадников. Словно это ему доверили дорогу от всяких охранять. Оглядев пристально противников, привычно дал каждому характеристику. Трое простые как валенки. Да видно и воины из них такие же. Сытые, молодые рожи на которых так и написано, что привыкли только слабых. А вот четвертый старше. Бросаются в глаза шрамы, и посадка такая, что только многими годами в конном строю. Даже шелом не снял, как те. Этот не овца, этот волк.

— Ну? — выдержав подобающую случаю пазу, проревел Василий. — Кто из вас вчера бесчинства творил?

Всадники переглянулись, один даже наморщил лоб, пытаясь вспомнить о каких бесчинствах говорит этот… странный. И радостно заржали:

— Какое ж то бесчинство было? — отсмеявшись, чуть выехал вперед старший, видно не только по возрасту, но и по званию, чуть не толкая широкой конской грудью Василия. — Так… Повеселились немного. Заодно и боярскую честь защитили.

Его глаза, глаза матерого волка, хищно сузились ощупывая богатыря. По этому взгляду, Василий понял что не ошибся — самый опытный, самый опасный. Остальные так… шавки брехливые. А этот, вон, и руку уже держит на рукояти меча, и мышцы подрагивают готовые взорваться серией молниеносных движений, что мигом превратит неведомого наглеца в капусту. Ну, попробуй — мысленно бросил ему Василий, попробуй. По глазам уже увидел, как тот зорко отметил и одутловатое лицо, и характерный цвет носа, и красные прожилки в глазах… Вон, даже чуть мышцы расслабил. Может и умелый воин, а допустил ошибку — решил что противник слабоват. Непростительная в его службе ошибка. За его спиной молодые радостно ржали тыкая пальцами в виднеющуюся из-за правого плеча Василия палицу.