Но садились на аэродромах Западной Европы тяжёлые транспортные "галактики" с белыми звёздами на фюзеляжах, и батальоны доставленных ими превосходно вооружённых солдат деловито брали под свой контроль промышленную инфраструктуру: электростанции и заводы, морские порты и автострады, железные дороги и узлы связи. И выяснялось в ответ на робкие парламентские запросы, что эти солдаты просто охраняют священную частную собственность: контрольные пакеты акций важнейших промышленных концернов Европы в ходе глобального финансового кризиса перешли в другие руки, и теперь вершители судеб обнажали меч, чтобы защитить своё золото. У хозяев не было недостатка ни в оружии, ни в пушечном мясе: тысячи и тысячи американских парней, оставшись без работы, шли в армию. Большинство из этих парней рассчитывало пересидеть Обвал на гарантированном армейском пайке и затем вернуться к своим прежним занятиям, но почти никто из них не догадывался, что возврата уже не будет: прошлое ушло безвозвратно. Имперская риторика всё явственнее звучала в речах политиков, и под голливудской улыбкой респектабельного бизнесмена всё явственней проступал хищный оскал конкистадора.

Империя United Mankind тянулась к нефтяным полям. У берегов Венесуэлы утюжили море громады атомных авианосцев, словосочетание "новый Карибский кризис" мелькало всё чаще и чаще, а у заснеженных скал Шпицбергена бросила якоря "международная эскадра особого назначения", в задачу которой входило наблюдение за "использованием нефтяных запасов Северного Ледовитого океана в интересах всего мирового сообщества". Россию лихорадило в преддверии краха доллара, неизбежность которого была уже очевидной, и только жёсткая воля центральной власти, продемонстрировавшей готовность к решительным мерам, не давала вспыхнуть войне между бывшими республиками Советского Союза: войне, которая стала бы удобным предлогом для вмешательства "всего мирового сообщества". Россия защищалась, и поэтому атомный подводный ракетоносец "Дмитрий Донской" шёл сейчас под арктическими льдами, чутко выслушивая в океане шорох чужих винтов.

Люди на борту крейсера знали, что происходит в мире, и были готовы ко всему, и всё-таки ревун боевой тревоги — без предварительных трех звонков, означающих учёбную тревогу, — ударил по нервам внезапно. Переслегин побледнел, ощущая противную сухость в горле, а Пантелеев молча сел рядом с ним за стрельбовой пульт и замер — только чуть-чуть дрогнули желваки на его скулах.

Появился дифферент на корму. Виктор бросил взгляд на глубиномер и понял: лодка всплывает, причём резво, почти как взлетающий самолёт. Двести метров... Сто пятьдесят...

"Глубина стрельбы — пятьдесят метров, — подумал лейтенант, — но над нами лёд. Как же мы...?". И услышал негромкий голос командира корабля:

— Пантелеев! Подойди ко мне.

— Есть, товарищ капитан первого ранга!

— Докладывать я тебе не обязан, — тихо сказал кап-раз, косясь на офицеров, сидевших по боевому расписанию на своих местах в главном командном посту, — но скажу, потому как... Пришло сообщение по звукоподводной связи: десять минут назад на территории США произошёл взрыв мощностью порядка тридцати мегатонн.

— Ядерный? — так же тихо уточнил кавторанг.

— Нет, бензоколонка рванула аж на тридцать мегатонн! Что ты как маленький, сам не понимаешь?

— Виноват, товарищ капитан первого...

— Отставить! Это серьёзно, Андреич, — очень серьёзно. Подробностей не сообщили — звукоподводка дело такое, — приказали через полчаса выйти на связь. И если связи с берегом не будет, то... мы имеем право действовать по своему усмотрению. И даже должны. Понял меня, Пантелеев?

— Понял, — не по уставу ответил командир БЧ-2.

— А раз понял, тогда иди, готовь своё хозяйство к боевому применению.

Виктор не слышал этого разговора и не мог ничего понять по холодно-спокойному лицу вернувшего на своё место Пантелеева, но интуитивно ощутил пропасть, раскрывшуюся рядом, в двух шагах, среди мерцания дисплеев и подмигивания светодиодов. И он не стал ни о чём спрашивать своего непосредственного начальника не только следуя субординации, но ещё и потому, что молодой лейтенант отчаянно не хотел поверить в осязаемую реальность близкого небытия для себя, для экипажа крейсера, для десятков миллионов ещё ничего не знающих людей, а может быть, и для всей планеты Земля, такой большой и такой хрупкой.

— Собрать схему гарантированного электропитания!

"Первый тайм мы уже отыграли, — прозвучало в сознании Переслегина. — Теперь весь стартовый комплекс будет непрерывно получать электроэнергию при любой, даже самой непредвиденной, ситуации".

— Схема гарантированного электропитания собрана! — доложила трансляция.

Крейсер шёл на глубине ста метров. Гидроакустика по-прежнему не видела полыньи, куда можно выпустить буйковую антенну, а стрелки часов отсчитали уже половину срока, оставшегося до сеанса радиосвязи со штабом флота. Осталось двенадцать минут... Девять...

Корабль пошёл вверх, и Пантелеев понял, что решил его командир. Гидролокатор, непрерывно простукивавший ледяную крышу над головой, нашёл относительно тонкий лёд, и "Донской" намеревался пробить его своей усиленной рубкой. В том, что это получится, кавторанг нисколько не сомневался, но вот дальше... "Если случилось худшее, — думал он, — и стратосферу уже рвут траектории баллистических ракет, то жизни нам после всплытия останется от силы полчаса-час. Чёрный горб рубки на белом фоне льда заметят из космоса, и к нему тут же ринутся лодки-убийцы из той самой "эскадры особого назначения". А может, какой-нибудь из патрульных "огайо" не поскупится разрядить по этому району все свои двадцать четыре "трайдента" о десяти головах каждый, плавя паковые льды и сотрясая океан водородными взрывами... Стрельба по площадям — "Донской" даже максимальным ходом не успеет отойти от полыньи больше чем на десяток миль, прежде чем тут начнётся огненная потеха. Но даже если так — они всё равно не успеют накрыть нас до того, как мы выпустим все наши ракеты, нет, не успеют. Ну что ж...".

— Разблокировать ракетное оружие!

Голос командира был спокоен. Пантелеев бросил на него короткий взгляд и приказал Переслегину:

— Встать и отойти от пульта стрельбы, лейтенант! — И добавил, обращаясь ко второму офицеру: — И ты тоже! Встали лицом к лицу, и смотрите друг на друга, как в зеркало. Руки к кнопкам не тянуть!

Капитан первого ранга молча кивнул — похоже, он и сам хотел отдать такой приказ.

— Товарищ капитан первого ранга, ракетное оружие разблокировано.

"Неужели всё? — подумал Виктор. — Вот она, последняя черта..."

За бортами хрустел ломаемый лёд. Подводный дредноут пробил полынью и замер, стряхивая со своей покатой спины размолотое ледяное крошево.

"На часах одна минута до... — подумал Пантелеев. — До чего?".

— Сигнал принят, товарищ командир! — вибрирующим голосом доложил оператор импульсной связи.

Глаза всех людей в главном командном посту сошлись на листке бумаги, который держал в руке командир подводного ракетоносца.

— Срочное погружение! Глубина триста метров!

...Голубые плиты расколотого льда, перевитые вуалью позёмки, с шумом сомкнулись над исчезнувшим атомоходом, тяжело раскачиваясь на потревоженной воде...

* * *

— Ну что, лейтенант, понял ты теперь, что такое война? — спросил Пантелеев, устало откинувшись на спинку кресла и расслабленно положив руки на стол.

— Понял, товарищ капитан второго ранга, — ответил Переслегин, глядя на посеревшее лицо командира ракетной боевой части. Виктор догадывался, каково пришлось ракетчику, старпому и, конечно, командиру крейсера: после снятия взаимных блокировок пуска ракет эти трое держали на своих плечах весь земной шар — куда там античному Атланту!

Лейтенант и кавторанг сидели в опустевшей кают-компании. Остальные офицеры уже разошлись — кто на вахту, кто отдыхать, — и они остались вдвоём. Пантелеев маленькими глотками прихлёбывал остывший чай, а Виктор просто сидел и смотрел на своего командира, как будто видел его впервые.

— Вам бы спирту сейчас, товарищ капитан второго ранга.

— Пить мы с тобой будем, когда вернёмся домой. Если вернёмся, — Пантелеев потёр ладонью лицо. — Ничего ещё не кончилось, Витя, и в любой момент... И перестань ты меня капитанить — офицеры флота российского обращались к друг другу по имени-отчеству, а не по чину-званию, и не только на банкете в морском собрании, но и под снарядами. Уяснил, Виктор Иванович? А ты чего спать не идёшь? Сон для здоровья, он полезен.

— Сейчас пойду. — Лейтенант помолчал и вдруг спросил, словно собравшись с духом: — Михаил Андреевич, вы отогнали нас от пульта, а сами вы нажали бы кнопку?

— Странно слышать, — Пантелеев внимательно посмотрел на молодого офицера. — Ты, часом, стезёй не ошибся? У тебя на плечах погоны, если мне не изменяет зрение.

— Я военный моряк, — в голосе Переслегина проскочила обида. — Но ведь там, куда должны были упасть наши ракеты, мирные города! Миллионы людей — женщины, дети...

— Мирные города? — переспросил Пантелеев, и лицо его сделалось жёстким. — Только не делай из меня полковника Пола Тиббетса или этого, как его, доктора Зло. Когда великий наш гуманист Сахаров предложил смывать на х... американские города волнами-цунами от взрывов ядерных царь-торпед, наши адмиралы ответили ему: "Мы военные моряки, а не убийцы!". Слышал об этом, нет? Только вот что я тебе скажу, Виктор Иванович: у войны нынче другое лицо, нравится нам с тобой это или нет. Да, мирные города, вот только люди, живущие в этих городах, почему-то свято уверены в том, что они имеют право заставлять меня жить так, как нравится им, а не мне. Те, кто пришли к нам в сорок первом, тоже имели семьи, и тоже любили своих жён и детей. Но им сказали: "Вы высшая раса, вы созданы властвовать, так идите и властвуйте!". И они пошли, хотя некоторые наши идеалисты наивно полагали, что у солдат вермахта проснется классовое самосознание, и они повернут штыки против Гитлера. А немецкие рабочие и крестьяне почему-то этого не сделали, и их пришлось убивать, чтобы мы выжили.

— Фашисты пришли к нам с оружием...

— У войны теперь другое лицо, и оружие тоже другое. Война идёт, лейтенант, и в ней убивают души! И людей, души которых не сдаются. Эти, которые живут в мирных городах, зомбированы похлеще любого эсэсовца — они верят в свою избранность! Я ничего не имею против конкретного Билла или Майкла до тех пор, пока он не воюет против меня и моей страны, прикрываясь удобной формулировкой "я только выполняю приказ". Так пусть знает этот Билл, что есть такой капитан второго ранга Михаил Андреевич Пантелеев, у которого не дрогнет рука нажать пусковую кнопку и разнести "булавой" его уютный домик вместе с его женой, детьми и любимой собакой, если Билл этот самый не задумается, а надо ли ему выполнять преступные приказы.

Он помолчал и произнёс со странной интонацией:

— Я бы дорого дал за возможность встретиться лицом к лицу хотя бы с одним из тех упырей, которые прячутся за спинами детей и женщин, живущих в мирных городах. Но они, эти упыри, хитры, и не изобретено пока ещё такое сверхвысокоточное оружие, чтоб накрыть именно их, не трогая при этом никого из невинных и непричастных... Тут был до тебя такой Дима Ильин, светлая ему память... Жаль, не знал я, что он задумал...

— Ильин? Я о нём не слышал.

— Не принято о нём говорить, понимаешь, — Пантелеев тяжело вздохнул. — Так вот он тоже ударил по рабам колдуна, не сумев дотянуться до него самого...

— Какого колдуна? — недоумевающе спросил Переслегин.

— Потом как-нибудь расскажу, если живы будем. А пока знай, Виктор Иванович, что Россия жива до сих пор только потому, что в лихие годы хватило у кого-то ума и совести не пустить под пресс и не продать за зелёные бумажки наш меч, хоть и притупили его изрядно. А на вопрос твой, — кавторанг отодвинул пустой стакан, звякнув торчавшей в нём ложечкой, — отвечу: нажал бы я эту проклятую кнопку.

Он встал, одёрнул китель, повертел шеей и вдруг добавил:

— Хотя рад я, врать не буду, что не было приказа её нажимать, и что не пришлось нам с "батей" решать самим, нажать её или нет. Страшное это дело, лейтенант...

* * *

Эрни Баффин сидел за стойкой спецбара для service brains, глядя в стоявший перед ним тонкий стакан, словно надеясь увидеть там что-то очень важное. На душе у него было муторно: Эрни прикидывал, могут ли его обвинить в том, что произошло в Аламогордо, и как это скажется на его дальнейшей судьбе. По всем прикидкам выходило, что могут, и что перспектива вырисовывается мрачная. Баффину хотелось с кем-нибудь поговорить, однако бармен Стив, здоровенный детина с поросячьими глазками и без малейших признаков любви к ближнему, никак не годился на роль задушевного собеседника. Не подходила и девочка: Эрни прекрасно знал, что все шлюхи этого бара исправно докладывают кому положено всё о каждом своём клиенте: и что он говорил, и как дышал в процессе, и какой у него размер члена в состоянии эрекции — сексуальная жизнь service brains представляла интерес для опекавших их психологов. Баффин с удовольствием пошёл бы в какое-нибудь другое место, но это не поощрялось, да и здешний ассортимент радовал, особенно на фоне стремительного усыхания былого повсеместного изобилия.

Баффин вздохнул и оглядел полупустой зал. Играла негромкая музыка, по потолку скользили световые узоры, за столиками сидели гордые одиночки и парочки. Волчица Пэгги и Сью-Милашка ворковали возле дюжего офицера-спецназовца, визгливо хихикая чуть ли не при каждом его слове. Знакомых — хороших знакомых — в зале не было.

— Эрни...

Баффин вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял Аарон Шойхет, один из ведущих специалистов аналитического отдела service brains. Внешность Шойхета была обманчивой: мало кто мог догадаться, что этот тщедушный недотёпа с наивными глазами пятилетнего ребёнка, спрятанными за стёклами очков, способен мыслить вселенскими категориями и поражать окружающих нестандартными умозаключениями. Но сейчас глаза Аарона Шойхета показались Баффину странными и даже больными.

— Привет, Ронни! — обрадовался Интернет-разведчик. — Ты чего, играешь в индейцев? Подкрадываешься бесшумно, словно ступил на тропу войны.

Аарон никак не отреагировал на эту немудрёную шутку. Он попытался вскарабкаться на высокий табурет, сорвался, едва не упав на пол, и Баффин с изумлением понял, что гений аналитики мертвецки пьян и держится на ногах только усилием воли. Это было удивительно хотя бы потому, что Шойхет никогда раньше не злоупотреблял спиртным, ограничиваясь на корпоративных вечеринках одним бокалом пива.

— Давай отложим занятия альпинизмом, Рон, — сказал Баффин, подцепив Шойхета за худой локоть. — Пойдём-ка лучше сядем.

Он отвёл аналитика за уединённый дальний столик, вернулся к стойке и взял у Стива крепкий кофе для Шойхета и двойной коктейль для себя. Баффин опасался, что Аарон не дождётся его и уснёт прямо за столом, однако тот сидел неестественно прямо и не собирался падать лицом вниз. Увидев перед собой чашечку с дымящимся тёмным напитком, Шойхет нагнулся и с шумом отхлебнул кофе через край, вновь удивив Баффина, знавшего его как прирождённого аккуратиста. А когда Аарон поднял голову, Эрни удивился в третий раз: детские глаза аналитика были полны слёз.