— Да, двадцать третьего августа я прибыл к Главной армии с депешей главнокомандующему от генерала Тормасова. При штабе только и говорили, что решено генеральное сражение — вот я и попросился остаться. Меня откомандировали к генералу Раевскому, адъютантом.

— И что, вы были на самой батарее? — восхитился Лёшка. Он знал о приключениях друзей и остро им завидовал.

— На самой. — подтвердил Азаров. — Я же был при самом Раевском. А когда корпус за полным изнеможением отвели во вторую линию — шутка сказать, едва семь сотен в строю осталось из десяти тысяч! — меня послали с донесением к графу Остерману-Толстому. Когда я прибыл, кирасиры Коленкура заняли верхушку кургана, и гренадеры четвёртого корпуса готовились к контратаке. Я тоже попросился в дело, но не повезло — погнали назад с пакетом.

Витька боялся вздохуть — не пугнуть бы! Он какнаяву, увидел, как пехотный офицер отоссылает мальчишку-гусара в тыл, прочь от залитой кровью батареи, которую надо снова — в уже который раз! — отбить у неприятеля.

— Батарею так и не вернули, — продолжал Азаров. — А Остерман-Толстой отвёл войска к позициям лейб-гвардии. А я на обратном пути чуть не попался уланам. До сих пор не пойму — как сумел уйти? Господь спас, не иначе...

Витя едва удержался от нервического смеха. Он-то знал, что остановило поляка, уже нацелившегося пикой в зелёный ментик.

За кустами фыркнула лошадь. Витя вскочил, присмотрелся и радостно замахал рукой — из леса выбирались казаки урядника Хряпина.

XIII. "Синенькая"

Возле крыльца штабной избы было полно народу. Сидел на перевернутой кадушке казак-караульный, с карабином поперёк коленей. Рядом чесали языки двое гусар в рабочих куртках и бескозырках. Азаров кивнул Витьке с Мишкой — пошли, мол! — и распахнул дверь. Хряпин с казаками остался расседлывать лошадей, Лёшка с помощью азаровского денщика, закатил "Днепр" в амбар, приволок в ведре воды и принялся оттирать налипшую грязь.

В избе-пятистенке, которую занял штаб-ротмистр Богданский было душно. Обитатели, тихий мужичок по имени Карп, его жена и трое детишек, перебрались в сени, и лишь младшенький, четырёхлетний Васятка сидел на печи с любопытством взирая на невиданных гостей — громогласных, важных, с саблями в нарядных мундирах.

Штаб-ротмистр расположился в красном углу, под иконами. На столе, поверх развёрнутой карты, в беспорядке набросаны трубка, кисет с табаком, пистолеты ташка с императорским вензелем. Рядом — тарелки с засохшими остатками ужина, манерка, оловянные кружки, винные бутылки. На другом столе, приставленном вдоль стены, корпел над замызганной тетрадью Лаврушка, приказчик местного купчика, взятый к штабу за грамотность. Перед ним на столешнице красовалась чернильница с парой дурно очиненных гусиных перьев.

Писанины оказалось неожиданно много для отряда в сорок сабель. Следовало вести записи мужиков, вступивших в "дружину", учитывать трофеи, записывать показания пленных и донесения разведчиков. Кроме того, надо ежедневно слать депеши полковнику Нефедьеву и князю Голицыну, в Покров.

Корнет доложил результаты рекогносцировки, отметив, что в Бунькове пушек всего две: большая двадцатичетырёхфунтовка да гаубица. Ротмистр сделал пометку на карте, задумался, попыхивая трубкой-носогрейкой. Над столом слоями стелился синий табачный дым.

Из сеней послышались шаги, сдавленная ругань, что-то шумно повалилось. Низкая дверь распахнулась и в светёлку вошли двое мужиков-ратников. У одного за поясом торчали пистолет и топор; другой опирался он на французский мушкет. За их спинами возвышался под потолок урядник Хряпин.

Мужики перекрестились на иконы, степенно поклонились начальству.

— Так что, из Вохны мы. — начал тот, что с мушкетом. — Начальствует над нами Стулов, Егор — да вы, барин об ём, слыхали. Поутру ждали мы хранцуза — он и пришёл, аккурат к полудню. Стадо, ироды, угнали, да овец дюжины три. Мы как узнали — погнались, дали стражению. Оне, супостаты, за речку побёгли, а мы обоз взяли. Шашнадцать лошадёнок, осемь телег с хлебом. Видать, ишшо кого-то ободрали, нехристи!

— Побитых много? — спросил Богданский. Лаврушка старательно карябал в тетради, от усердия высовывая кончик языка.

— Не то, что оченно много. — ответил второй мужик. — Хранцузов дюжина и трое до смерти, да поранено сколько-то. Раненых оне с собой увезли. А наши все живы, слава Богу, тольки четверых побило маненько. Один помрёт, наверное — как мы уходили, ужо собирались отходную читать...

— Молодцы. — кивнул Богданский, выглядывая в окно. — А это что, пленные? Уже разуть успели?

У амбара, под присмотром казаков мыкались трое — босые, в в сине-белых ободранных мундирах.

— Оне, шерамижники! — закивал мужик с мушкетом.. — Как жа не разуть? Оченно у их башмаки хорошие, юфтевые...

— Кто-кто? — удивился Витька. Они с наблюдали за беседой из дальнего угла. Мишка водил айфоном, прикрыв гаджет ладонью, снимал для истории. — Как вы сказали, "шаромыжники"?

— Ну да, оне самые. Кады клянчат по дворам — курёнка, яички, молочка, опять же — так и лопочут не по нашенски: "шерами" да шерами"! Шерамыги и есть, как их ишшо называть-та?

-А заместо денех вот енту дрянь сують! — второй выудил из шапки ком смятых купюр.

-Чем же они тебе не по нраву? — удивился Боглданский, рассмаривая одну бумажку на свет. — "Синенькая" и "синенькая", ассигнация в пять рублей. Али мало дали?

— Мне, вашбродие, энта байка известная! — прогудел из-за спин мужиков Хряпин. — Детом, аккурат перед Смоленском, наши донцы обоз хранцузский разбили. Так на одной телеге — таких бумажек пуд пять, не мене! Казачки, знамо дело, обрадовались и давай деньгу набивать — хто в шапку, хто за пазуху, хто в торока. Конешно, всё не растащили, кой-чего сдали по начальству. А им и говорять: обмишулились вы, станишныя, бумажки те неправильныя, лукавыя! Их Бунапартий в Варшаве исделал, чтобы казну расейскую в разорение ввестить! Прямо на дворе всё и спалили. Многим они опосля попадалися...

— Как Бог свят, правда! — часто закрестился крестьянин, прижимая к груди шапку, из которой только что извлёк фальшивые ассигнации. — В запрошлую неделю ездили с кумовьями в Москву. Сено привезли, мучки, огурцов бочку, грибов солёных. Быстро расторговались: всё оне, супостаты похватали и платили энтими сгнациями по запросу!

— На Кузнецком будку поставили! — встрял второй. — А в той будке сигнации на серебро меняют — за серебряный рупь по синенькой, а то и по две! Кумовья, знамо дело, обрадовались — совсем-де ума решились шерамижники, деньгам счёту на ведают! — да и побёгли до дому. Кубышки выкопали, по сусекам наскребли у кого было серебришко, по соседям собрали — и обратное дело, в Москву, на Кузнецкий, в будку. Вертаются ввечеру, довольныя, пьяныя, с прибытками да барышами — а им староста и говорит: указ-де вышел, что синенькие те негодящие, и чтобы их ни в коем разе не принимать! А у кого те синенькие найдут, али, паче того, кто ими на базаре платить удумает — плетьми не отбалуешься, Сибирь за это выходит. Ох и вой стоял по дворам...

И замолк, поймав иронический взгляд ротмистра: за торговлю с неприятелем грозили серьёзные неприятности...

— А вы, лапотныя, и рады хранцузу хлебушко везти? — недобро сощурился Хряпин. — Небось, дай он вам серебро, а не эдакое вот дерьмо — вы бы его со всем удовольствием встретили, хлебом-солью?

Мужики затравленно озирались — то на страшного урядника, то на ротмистра. Богданский глядел на них долго, махнул рукой:

— Ну их, Ефемыч, пусть идут...

— Шо, лапотныя, порты, замочили? — злорадствовал урядник, выталкивая ратников в сени. — Бога молите, шо ихнее благородие в благодушестве. А то быть бы заднице поротой!

— Неужели крестьяне только из-за фальшивок и поднялись на фанцузов? — тихо спросил Мишка, дождавшись, когда за вохненцами закрылась дверь. — А я-то думал...

Витька сделал вид, что увлечён чем-то за окном. Говорить не хотелось — выходило, что пакостные теории "известного блогера и историка" подтверждадись.

— Ну-ну, молодые люди, не надо так уж строго судить! — благодушно заметил ротмистр. — Сенька, поди, спали эту пакость!

Рябой денщик сгрёб со стола фальшивые купюры и стал заталкивать их в печь. Витька заметил, как он украдкой сунул пару бумажек за пазуху.

— Фальшивки эти ещё подпортят господам галлам обедню. — продолжал Богданский. — Поознают крестьяне и не станут продавать провизию да фураж — что французам останется? Только грабить. Вон, местные, вохонские уже взялись за вилы, скоро и другие поднимутся. А всё ассигнации поддельные! Нескоро мужичок бумажным деньгам теперь поверит, ох, нескоро!

В дверь постучали.

— Войдите! — отозвался ротмистр. На пороге возник Хряпин.

— Ну что, Прокоп Ефремыч, принял пленных?

— Принял, куды ж оне денутся. В погребе запер, казака приставил, пущай посидят. Как занадобятся — доставлю в наилучшем виде.

Ротмистр кивнул:

— Спасибо, Ефремыч, за службу. Вели им лапти найти, что ли... И ступай, повечеряй, пока время есть. Дел у нас ещё много.

Хряпин замялся.

— Тут такое дело, вашбродие. Хрестьяне привели одного молодца. Бають — разносил по дворы афишки хранцузския, да плёл, шоб мужички разбоя не творили, а в Москву припасы везли. Всё бы ничего, да он сдуру явился в Сепурино, а там хранцузы третьего дни два домы пожгли и когой-то пришибли. Сепуринския, как разговоры те услыхали — скрутили, побили по морде в кровь и приволокли сюды. Вона, дожидаются. Прикажете вести?

День катился к закату. Деревенское стадо возвращалось: недовольно мычали коровы, пастушок, парень лет пятнадцати, сонно настёгивал скотину кнутом. За ним, шагах в десяти, скакали две ошалевшие телушки, со дворов их лениво обгавкивали собаки. Конники, утром сопровождавшие стадо, куда-то подевались; рядом с пастухом шагал вразвалку только один мужик с казачей пикой да красном древке. Свою лошадь — костлявую соловую кобылёшку — он вёл в поводу.

— Может, зря ротмистр пожалел этого типа? Повесили бы его, как предлагали мужики — и правильно, так ему и надо. Предатель же! Помнишь, советский сериал про милицию? Там в сорок первом в Москве немецкие пособники листовки разбрасывали — так их прямо на месте расстреливали.

Они сидели на бревне возле амбара. Лёшка давно домыл мотоцикл и видел десятый сон. Ротмистр совещался с Азаровым и Хряпиным; пленные французы и изловленный вохненцами "пособник окуппантов" думали горькую думу в погребе, возле кторого клевал носом караульный казак.

— Экий ты кровожадный! — усмехнулся Долотов. — А по-моему, Богданский прав. Делать ему нечего — со всякими проходимцами возиться! Отправил к Голицыну, в Покров: пускай там во всем разберутся и спросят с этого типа. Повесить, может, и не повесят, но каторга — это уж наверняка.

— И вообще, что это за методы? — притворно возмутился Витька. — Он, может, узник совести, борец с тиранией? Да, у него другая точка зрения — что ж теперь, вещать за это?

— Не... — ухмыльнулся Мишка. — Вешать будут не за это, а за шею. Перекинут через сук верёвку...

— Как ты можешь? Он, можно сказать, сделал европейский выбор, потянулся к общечеловеческим ценностям. Наполеон, понимаешь, свободу крестьянам несет, передовую культуру, справедливую власть и всё такое, а русские варвары, этого не ценят, сразу за вилы. Что с них взять: ограниченные люди, варвары. Не доросли до цивилизации!

Ребята рассмеялись. Уж очень не походил московский купчик Ларион Смирнов — избитый, перепуганный, с руками, скрученными за спиной — на гладкого, хорошо одетого, уверенного в себе "известного блогера и историка", от которого они недавно слышали эти самые слова.

Пора было готовиться ко сну. Мишка отчаянно зевал, Витька едва держался на ногах. Шутка ли — бессонная ночь, невероятные приключения, безумный выброс адреналина во время прорыва через село, занятое французами.... нет, как хотите, а организм настойчиво требовал отдыха.

Устроились на сеновале: расстелили брезент, накидали поверх него шинели и попоны, выданные азаровским денщиком. Лаврушка приволок глиняную корчагу с квасом и полную корзину еды — тут же, на соломе и поужинали.

К накрытому столу явился Азаров. Он по приказу ротмистра допрашивал пленных, ите поведали, что в Бунькове ждут подкрепления. Поутру из Богородска должен прийти обоз, и при нём — артиллерия. Наперехват обозу отправили урядника Хряпина с дюжиной казаков и семью десятками конных ратников. Им предстояло засесть у дороги, там, откуда начался сегодня мото-рейд. Рассудили так — в уезде, охваченном восстанием, конвой будет держать ухо востро. А на подъезде к конечной точке маршрута могут и расслабиться: опасности позади, до своих всего полторы версты! Тут, главное, действовать быстро: разбить обоз и уходить разведанной тропой, пока не подошло подкрепление. Французы в лесу преследовать не станут, уверял урядник, они его как огня, боятся, за каждой сосной засада мерещится.

Корнет ушёл; Мишка сопел, свернувшись калачиком под попоной. Вите не спалось — может, перетерпел, сбил охоту? Лёха, добравший сна в амбаре, выбрался под вечернее небо и присел рядом с товарищем. Десятикласснику хотелось обсудить наболевшее.

— И всё же — не понимаю! Ну ладно, в тот раз ты мог случайно наткнуться на детектор. Но теперь-то что? Раз твой смартфон действует так же — значит его нарочно переделали! Тут софтом не обойдёшься, надо в железо лезть...

Возразить было нечего. Витьке и самому было ясно, что отец по каким-то своим соображениям устроил так, что его "Самсунг" превратился в детектор хронопробоев. Втянул сына вместе с его друзьями в непонятные эксперименты — ни слова об этом не сказал! А ведь дело-то опасное...

-...только не говори, что эта штука тоже попалась тебе случайно! — продолжал Лёха. — Я так думаю, вас нарочно подтолкнули к тому, чтобы отправитьсяв прошлое. Понять бы ещё — зачем?

Витя вытащил гаджет. Подумал немного — включать, не стоит? — и нажал кнопку.

Повторный поиск хронопробоя: 32 ч. 49мин.

Функция экстренного возвращения будет доступна через

26 ч. О1 мин.

Вероятность срабатывания: 61%

— Не везёт, — покачал головой Лёшка. — Минус четырнадцать часов, как по часам...

Ребята надеялись, что "обратный отсчёт" на детекторе снова ускорится.

— Да, и вероятность экстренного возвращения упала. В тот раз было больше семидесяти, а сейчас — сам видишь. Чую, придётся ждать все тридцать два часа...

Ладно, — вздохнул десятиклассик. — Не везёт — значит, не везёт. Давай лучше спать, утро вечера мудренее. Так здесь, кажется, говорят?

XIV. Пыряло с зубом

— Сомкнись!

По шеренге прошло шевеление. "Кавалеристы" — мужички в армяках, кафтанах, с самодельными пиками, — принялись осаживать лошадей, крутиться на месте. Один навалился на соседа крупом, лошадь подкинула, ударила задом. Раздались смачные ругательства, свистнула плётка.

— Эй, тетери, отставить! Ходи в стороны, по трубе сбирайсь по-новой в шеренгу!

Кавалерийскими учениями командовал гусарский вахмистр — жилистый, невысокий дядька лет тридцати, с длинными, висячими усами на лице, пересечённым страховидным шрамом. На шрам подопечные вахмистра — крестьяне вохненской "конной дружины" — взирали с особым почтением.