Прошел Имболк. Снег стаял; вскрывшиеся горные ручьи растеклись и стали реками. Звук их изменился на две октавы. Небо из сизого и серого сделалось интенсивно-синим. Холмы сбрызнули фиолетовым — повылезали подснежники.

Мирддин, ходивший встречать рассвет в сопках, возвращался из долгой прогулки по берегу озера. Озеро дышало покоем. Все вокруг было живое, движущееся — вода испарялась, поднималась к небу, опадала росой. Палые листья истлевали, смешиваясь с землей, становились пищей новым всходам. Гонялись друг за другом звери, проливая алую кровь — одна и та же энергия жизни перетекала из одной формы в другую, меняя и меняя обличья.

И во всем этом была растворена Нимуэ — даже не как аромат. Как след аромата. Как всегда. Как обычно.

Он приложил ладонь к поверхности озера и позвал. Эхо ушло в глубину; он сел на берег и стал ждать.

Вода вскинулась, отливаясь в силуэт, прозрачный, как стеклянный. Фигура шагнула на берег, вода тянулась за ней, как бесконечный шлейф. В шлейфе отражалось небо и сосны.

— Привет, — сказал Мирддин.

Нимуэ склонила голову к плечу. Мирддин шагнул вперед и обнял ее.

Он чувствовал, как она собирается под его руками, концентрируясь в одной точке, стягиваясь в одну форму из остальных. Он провел по контуру — отрытый лоб, высокие скулы, белое птичье горло, узкие плечи — стекло под пальцами теплело, как окно зимой от дыхания. Прошло не больше минуты, как она стала совсем такой, как Мирддин ее увидел в первый раз — тонкой, с голубыми, как лед, глазами на пол-лица, с короткими и легкими, как пух, волосами, разлетающимися над шеей, выступающей из воротника, как стебель из вазы. Простое платье, серое и бесформенное, стекало с ее плеч вниз, и Нимуэ проступала из него, как гребень из волны — новой линией при каждом новом движении.

Нимуэ-Ниниана-Вивиэн разомкнула губы.

— Ужасно долго я меняю форму, — сказала она. — Мне надо лучше концентрироваться.

— И тренироваться чаще, — в тон ответил Мирддин.

Нимуэ наморщила нос:

— Человеком утомляет. Да и сделаешь не все... Я проверяла границу, — пояснила она. — Все срослось просто идеально, даже шва между землями не осталось. А ты где был?

— А! Нашел кое-что... — у Мирддина мелькнула идея. — Давай покажу.

Мирддин сел на землю, опираясь спиной о дерево, и притянул Нимуэ к себе на колени.

— Не боишься? — спросил он.

Нимуэ запрокинула голову, упираясь затылком ему в плечо:

— Это мне следовало спрашивать!

Улыбка блеснула, как форель в реке. Нимуэ запрокинула руку вверх и коснулась его виска. Мирддин сделал то же самое.

— Тогда смотри.

Три. Точка. Один. Четыре. Один. Пять. Девять.

Цифры появлялись одна за другой, вспыхивая разноцветными сполохами; ему не приходилось делать для этого никаких усилий, они разворачивались впереди, как дорога, уводящая в бесконечность, давая прозрачное, головокружительное чувство потока. Он знал, конечно, что его восприятие субъективно, что грань реальности, к которой удавалось прикоснуться таким образом гораздо сложнее, отдаленней, непостижимей — но тем дороже была возможность разделить его с кем-то. Краем сознания он ощущал присутствие Нимуэ, ее жадное, распахнутое внимание.

Девять. Девять. Девять. Девять.

Полет замедлился. Они достигли нужного места. Вокруг обступила глубокая, прохладная синева, ровное сияние, перемежаемое цветными лучами.

Два. Один. Два. Восемь. Пять. Девять. Девять. Девять. Девять. Девять. Девять.

Три. Девять. Девять.

Мир сиял кобальтовым, синим, сапфировым. У океана над глубиной бывает такой цвет. У неба, на стороне, противоположной закату. И еще у витражных стекол иногда.

Они вынырнули наружу.

— Вот, — немного смущенно сказал Мирддин. — Мое новое любимое место в числе пи.

Нимуэ развернулась. Щеки у нее раскраснелись, глаза сияли — как после катанья с горки.

— Оно прекрасное! Можешь сказать... можешь сказать словами, почему?

Взгляд ее был ощутим, как прикосновение. Мирддин чуть пожал плечом.

— Число пи — иррациональное. Бесконечное. Встроенное в саму природу вещей.

Как то, что между нами, вдруг подумал Мирддин.

— Обещай мне одну вещь, — сказал он вслух.

— Какую?

— Обещай, что будешь... что будешь продолжать быть. Неважно, как. Дану. Или духом. Или озером. Как угодно. Только обещай, что ты будешь.

Нимуэ выскользнула прочь. Села на землю, обняв колени. Темные пряди рассыпались, открывая ямку у основания затылка. Нимуэ подняла голову и грустно улыбнулась.

— Я не могу.

— Почему?

— А, — Она погладила сосновый корень, как кошку. Сорвала жухлую травинку и начала вертеть ее в руках. — Это когда ты знаешь, что должен хотеть жить. Обязан хотеть жить. Что у тебя нет никаких причин не хотеть жить. Что ты, в принципе, хочешь начать хотеть жить. Что ты должен заставить себя начать хотеть жить. Но не можешь, — Улыбка ее сделалась чуть виноватой. — Я очень плохо умею хотеть жить, Мирддин. У тебя так не было?

Мирддин помолчал.

— Тогда... тогда был момент, когда я хотел умереть, потому что слишком хотел жить. Жажда, которую нельзя утолить ничем, потому что, чем ее можно утолить, ты не вместишь. А всего остального слишком мало. Я... я не знаю, почему оно устроено так жестоко. Может быть, это просто что-то вроде наследственного заболевания. Люди, духи. Наследство падших народов по обеим линиям. Может быть, это просто Искажение. Может быть, это дурной порядок. Может быть, Восставшие были правы. — Он подался вперед. — Но знаешь что? То, что я видел... мне этого достаточно. Достаточно, чтобы быть благодарным. Чтобы верить, что мир достоин существовать. Нимье, ты понимаешь?

У Нимуэ сделалось какое-то странное выражение.

— Ты никогда не останавливаешься, да? — спросила она.

— Да. Нет. Наверное, я просто не умею.

Нимуэ замерла, закусив губу и будто прислушиваясь к чему-то, а потом легко вскочила, схватила Мирддина за руку и потянула к воде.

— Моя очередь показывать!

Они вошли едва по щиколотку — и вдруг сверху рухнула огромная масса воды, будто кто-то открыл невидимую плотину. Мирддин рванулся вверх сквозь синюю толщу, конца-края ее не было видно, он почувствовал, как Нимуэ приникает к нему, вдыхая воздух в легкие — и они вынырнули на поверхность.

Это было небольшое озеро посреди скалистых выгоревших холмов. Воздух был жаркий и неподвижный, над холмами вдали поднималось марево. Небо было безоблачное, выгоревшее почти до белого.

— Ничего себе, — выдохнул Мирддин.

— Я не могу теперь отходить далеко от воды. Но могу ходить везде, где есть вода. Подумала, что смогу тебя тоже провести, — пояснила Нимуэ. — Ты как?

Он подумал, поднырнул, повторил ее жест с передачей воздуха и вынырнул на поверхность.

— В порядке.

К озеру склонялись ветви, склоны холмов вокруг него были интенсивно зелеными — очевидно, воды в округе было немного.

Цепь холмов изгибалась, сворачиваясь вдали. Скалы выступали из земли, как гигантские позвонки.

Вокруг стояло плотное, гулкое молчание — связанное не с отсутствием звуков — вокруг плескалась вода, шуршали листья, позванивали цикады — а с чувством отрезанности от всего. Он вспомнил полет на челноке — внезапно накрывшее его тогда острое ощущение, что больше никого нет, тишины и пустоты космоса, отрезавшей пассажиров челнока от остального мира.

Они вышли на берег.

Нимуэ принялась отжимать волосы. Ее простое платье не изменилось, только ткань промокла и стала прозрачной.

Мирддин оглядел себя. Комм превратился в литой браслет со впаянной пластиной янтаря, одежда — в какие-то невнятные штаны и рубаху, ботинки — в ременные сандалии. В сандалиях хлюпало.

— Стабильный локус, — сказал Мирддин. — Древний.

Нимуэ кивнула.

— Это Кром.

Ветви деревьев, склоненных к воде, затрепетали, оттуда вылетела стайка существ величиной с ладонь. То ли ящерки, то ли человечки с прозрачными стрекозиными крыльями. Существа носились друг за другом, выписывая в воздухе петли и споря о чем-то тонкими птичьим голосами.

— Кто это? — спросил Мирддин.

— Мысли Крома. Воспоминания Крома. Такими Кром помнит вестников. И восставших. И дану.

— Такими... суетливыми? — Мирддин прищурился, всматриваясь повнимательней. Будто уловив его взгляд, стайка замерла в воздухе. Движение перестало быть хаотичным, один за другим летуны оборачивались и застывали в воздухе, трепеща слюдяными крыльями. Чирикающие глаза перестали спорить, постепенно галдеж их превратился в слаженный хор:

— Кром! Кром! Кром! Кром! Кром!

Мирддин охватил взглядом ажурную конструкцию из воздушных акробатов, соединенных незримыми линиями — и увидел очертания глаза. Тяжелое драконье веко в обрамлении чешуи, надбровная дуга. Веко медленно поднялось, открывая вертикальный зрачок, огромный глаз шевельнулся в призрачной глазнице, на миг остановился на незваном госте — и опять закрылся. Летуны брызнули в разные стороны, опять скрываясь в ветвях.

Мирддин поежился от ощущения древней силы, древней и равнодушной — будто под тонким днищем прогулочной лодки прошел безразличный левиафан.

— Кром спит, — сказала Нимуэ. — Нам его не разбудить. Говорят, он проснется только к концу света.

Мирддин попытался прикинуть эпоху:

— Он уснул еще до создания Авалона?

— Еще до падения Атлантиды, — Нимуэ кивнула и вытянулась на траве, запрокинув голову в выцветшее небо. — Люблю это место. Тут ничего не важно.

Мирддин сел рядом.

— Разве это хорошо?

— Тут нет "хорошо" и "плохо". Только выбор Крома. Только покой.

Холмы уходили вдаль, однообразные и безлюдные. Где-то вдалеке блестело между ними озеро — как разлитая ртуть. Воздух был неподвижен.

Кем надо быть, чтобы предпочесть проспать до самого Суда? Чтобы считать всю историю людей и дану бессмысленной суетой?

Он вдруг испугался, что если пробудет тут слишком долго, то окажется впаян в эту недвижную, спокойную тишину, как муравей в янтарь. Заснет на жесткой, прогретой белым солнцем траве, и не проснется никогда, никогда, никогда.

— Пойдем отсюда, — сказал Мирддин. — Пожалуйста.

Нимуэ села на траве и внимательно вгляделась ему в лицо. Встала, провела руками по волосам.

— Да. Да, конечно.

Она взяла его за руку и завела по колено в воду.

— Домой?

— А в Срединные земли можешь? — вдруг спросил Мирддин.

— Конечно.

Нимуэ обхватила его руками. Вокруг взметнулся, закручиваясь посолонь, водяной столб. В глазах на миг потемнело, уши заложило, как при подъеме на скоростном лифте — и столб рухнул, рассыпаясь брызгами вниз и в стороны.

Они стояли на валуне посреди ручья. Мирддин узнал распадок недалеко от Блейзова дома. В Срединных землях стоял пасмурный, промозглый март. Снег уже сошел, но до новой зелени было еще далеко. Холмы, покрытые пожухшей прошлогодней травой, казались издалека желтыми, замшевыми, как шкура какого-то зверя. Из трубы над домом вдалеке поднимался дым.

— Ух ты, — выдохнул Мирддин. — Удобно.

Он сам добирался в Срединные земли через круг менгиров. Это портал был древний и очень надежный, но привязанный к лунному циклу, почти такой же стабильный, как технические порталы на Авалоне. Через Аннуин можно было попасть куда угодно — но через Аннуин ходить было опасно. Слишком велик был шанс попасть не туда, куда планируешь, а туда, куда хочешь попасть больше всего. Нимуэ ходила дорогой воды — это было проще, но налагало свои ограничения.

— Кстати, — спросил Мирддин. — А как Блейз с Шоном умудрились меня тогда протащить на Авалон? Это ж было новолуние, насколько я помню.

Нимуэ пожала плечами:

— Ну, это же Блейз. Он просто попросил, и воды расступились.

— А, — сказал Мирддин. — Действительно. Я схожу поздороваюсь, — полувопросительно сказал он.

— Конечно, — Нимуэ улыбнулась и, подобрав ноги, села на камень. В легком платье на фоне голых ветвей ракитника она выглядела как-то особенно неуместно. Мирддиново облачение вернулось к прежнему состоянию, гораздо более подходящему для местного климата. Выйти сухим из воды, вспомнил он кармартенское выражение. Надо же.

— Не замерзнешь? — с сомнением спросил Мирддин. При каждом слове изо рта вырывался пар.

Нимуэ засмеялась:

— Этот ключ даже зимой не замерзает. Можешь не торопиться.

— Угу, — Мирддин повыше поддернул молнию на куртке, засунул руки в карманы и зашагал вверх по склону.

Мирддин потянул за бечевку, продернутую в калитку, толкнул — и она распахнулась.

Пес, дремлющий у крыльца, поднял голову, повел ухом, и опять опустил ее на лапы. Блейз, рубящий дрова, даже не обернулся.

Мирддин немного подождал и, наконец, окликнул его по имени.

Блейз нисколько не удивился.

— А, Мирддин! Привет! Чего стоишь, как неродной? На, подержи! — Блейз немедленно сунул Мирддину в руки полено. Отложил топор, вытер рукавом лоб и махнул рукой — мол, пошли в дом.

— Куда ты запропал-то?

Мирддин пожал плечом:

— Долго объяснять.

— Но у тебя нормально все?

Мирддин хмыкнул. Самое, наверное, человеческое выражение из всех слышанных. Люди всегда спрашивают, все ли нормально, и никогда — что собеседник считает за норму.

Нет, ну, наверно, происходящее можно было и так назвать. В каком-то глобальном смысле. Очень глобальном.

— Можно и так сказать, — согласился Мирддин.

Что-то видимо, в голосе его прозвучало, что Блейз обернулся от кривобокой металлической печки, которую растапливал щепками. Глаза у него блеснули.

— А, ну, оклемался, значит. Я еще думал — в Каэр-Динен тебя тащить, а потом думаю — ну его, этот Каэр-Динен, толку от него...

Мирддин попытался представить, что вышло бы, если бы Блейз реализовал первоначальное намеренье, и аж зажмурился.

Блейз тем временем закончил с печкой и теперь шарил по полкам, стуча банками и ящиками.

— Наши беспокоились все, как ты там... Поразъехались, правда, сейчас все. Шон вот в город махнул, и всех за собой потащил. Ну, понятно, он женатый у нас теперь, а в городе и доктор, и все дела. Кран повернешь — из стенки вода течет, чего не жить? В общем, поедешь в Кармартен — заглядывай. А то они с меня потом всей толпой голову снимут, а она мне дорога еще...

— Блейз, — напряженным голосом сказал Мирддин. — Но ты-то должен знать. Ты должен понимать. То, что я сделал... я сделал ненарочно.

— Я знаю, — рассеянно кивнул Блейз. — Ну и что?

— Не благодари меня. Моей заслуги тут нет. Это был чистый случай.

Блейз мотнул головой:

— Случайностей не бывает.

Мирддин начал раздражаться:

— Блейз, до вашей деревни Охота смела три. Если бы... если бы я не сорвался, если бы Охота не натолкнулась на меня, если бы меня не переклинило... ваша была бы четвертой. Это чистый случай, никто совершенно не сознавал, что делает.

Блейз закатил глаза.

— У тебя как минимум две неверных посылки. Во-первых, что каждый значимый выбор делается от мозгов. Во-вторых, что кроме нас, тебя и Дикой Охоты в ситуации никто не участвовал.