Онтологически человек: вода и ветер

[1х01] дети дану

— Помни — ты всегда можешь отказаться, — сказал отец, поворачивая штурвал. — Всегда есть альтернативные варианты. Не подойдет один — подойдет другой.

Он говорил обычным ровным тоном, но чувствовалось, что среди этих альтернативных вариантов есть такие, которые его совершенно не устраивают.

Мать чуть улыбнулась, подпирая рукой подбородок.

— Богатство не лучше бедности, здоровье не лучше болезни, радость не лучше горя — лучше то, что ведет к цели.

Отец поморщился:

— Не передергивай.

— Но ведь это так, — мягко сказала мать.

Это был один из их бесконечных, полуозвучиваемых разговоров, которые прорастали из глубин какого-то прошлого, выступали на поверхность, пропадали снова, оставляя после себя невнятное эхо образов. Вот и сейчас — "хромой кондотьер", "призвание", "судьба", "Единый". Привкус чувства, которое Нимуэ не могла разобрать, как фразу на незнакомом языке.

Нимуэ стала смотреть в окно.

Флаер заложил вираж, снижаясь. Внизу виднелись холмы, сизая река, расходящаяся множеством рукавов — мелкая в это время года, лесистые острова... маленькое серповидное озеро. Несколько других флаеров покачивались у пирса. Отец посадил машину на воду.

Прежде, чем они вышли наружу, он взял ее за подбородок и развернул к себе.

— Цель — чтобы ты была. Чтобы ты длилась. Чтобы ты длилась счастливо.

Мягкие ладони легли на плечи — мать обняла ее со спины.

— Только помни, что счастье не равно отсутствию боли. Не равно отсутствию страха.

Мать и отец; белое и черное; стоять между ними было все равно что на краю скалы у моря — пена взлетает, доплескивая до вершины, рассыпается брызгами, откатывается обратно. Взлетает; рассыпается; откатывается. Взлетает; рассыпается; откатывается — только не снаружи, а внутри.

Нимуэ не могла уловить тех смыслов, которые они пытались в нее вложить — как можно перестать быть, если ты есть?

— Я не понимаю, — произнесла она вслух.

— Мы все когда-то не понимали, — сказала мать.

На дощатом причале, скрестив ноги, сидел дану и наигрывал на глиняной свистульке. Был он русый, длинноносый, до красноты загорелый, весь в каких-то пестрых шнурках и ленточках чуть не до локтя.

Отец молча заступил между дану и солнцем. Скрипнула лаковая штиблета. Дану, не открывая глаз, выпустил последнюю трель, сунул свистульку в карман, крутанулся вокруг себя и ввинтился в воздух, поднимаясь. При каждом его движении медные монетки, костяные бусины, деревянные палочки на браслетах чуть слышно брякали.

Дану выпрямился, приложил руку к сердцу и изобразил поклон. Мотнулись светлые косицы, собранные в пучок на затылке.

— Мое почтение! Не зыркай так глазами, Вран. Надо будет все-таки взять с тебя слово, что ты не вырвешь у меня печень, если тебе что-то померещится не то.

— Почка тоже подойдет, — сказал отец.

— А чинить потом, конечно, мне, — усмехнулась мать, беря его под руку.

— Все как в старые добрые времена! — дану поймал взгляд Нимуэ и подмигнул. — Я — Энгус.

— Я — Каэр, — раздался голос.

Нимуэ обернулась и увидела дану — курносую, с круглыми карими глазами и яблоневым цветком в волосах. Было в ней что-то от рыбы или от птицы, какая-то обтекаемая аэродинамичность в облике.

— Я — Нимуэ, — сказала Нимуэ.

— Добро пожаловать, Нимуэ, — сказала Каэр.

На берегу озера раскинулся городок, из тех, что выращивают за ночь. Четкие геометрические линии выступали из зелени, как плавники из морской пены.

— Тут совсем нет чар, — заметила Нимуэ. — Совсем дикое место.

— Пришлось постараться, — сказала Каэр. — Помех должно быть как можно меньше.

Энгус вывел их к большой десятиугольной беседке.

Чуть наискось от входа в низких креслах, расставленных по периметру, сидели трое.

Один из дану плавным движением поднялся навстречу, зашуршали просторные шелковые одеяния. Второй, чуть помедлив, последовал за ним. Женщина осталась сидеть, разглядывая их исподлобья.

— Доброго дня, — сказал дану. Он был будто с витража — высокие скулы, удлиненное, спокойное, почти неподвижное лицо, на котором "терпение и радушие" начертано, как на щите. — Как долетели?

— Ужасно медленно, — Вран оправил манжет. Блеснула запонка. — Что вы все находите в этих железках?

Дану прижмурился.

— Как был ты ретроградом, Вран, так и остался.

— Увы, — без малейшего сожаления сказал отец.

Нимуэ ощутила, как тяжелая ладонь легла ей на плечо.

— Позволь представить, — произнес Вран. — Эльфин. Мирддин. Керидвен.

Эльфин приветственно кивнул.

Второй названный, Мирддин, с заминкой повторил жест. Он выглядел копией Эльфина — минус мантия, минус невидимая броня, минус возраст. Графичная челка, водолазка под горло, штаны, ботинки. Набросок пером вместо картины маслом. Нимуэ с удивлением поняла, что, кажется, видит того, кто живет так же недолго, как и она сама. Это было очень странно.

— Я — Нимуэ, — сказала она в который раз.

Сидящая женщина дернула краем рта:

— Да уж понятно. — Что-то было не так с ее временем — спрессованным, концентрированным, спутанным, как клубок. Она казалась и младше, и старше всех присутствующих одновременно. Чего-то в ней не хватало или что-то, наоборот, было лишнее.

— Достопочтенная Керидвен — человек, — шепнула мать, отводя Нимуэ к креслу. — Со всеми вытекающими последствиями.

— Это какими, например? — громко осведомилась Керидвен.

Мирддин застыл. Эльфин вздохнул. Вран хмыкнул.

— Например, люди гораздо более ранимы. И нам следует это учитывать, — сказала мать.

Эльфин чуть заметным движением тронул Керидвен за локоть.

— Что такое человек? — спросила Нимуэ.

— Двуногое прямоходящее без перьев, — проворчала Керидвен, расправляя многослойные юбки. На большом пальце вспыхнул и погас рубиновый перстень.

У Нимуэ начинала кружиться голова. Их всех было слишком много. Слишком много для одного маленького места. Что-то ходило, сжимая круги, левиафаном под днищем лодки, отчего ясный летний день начинал казаться ненастоящим.

Она села, сложив руки на коленях, и попыталась отстраниться. Голоса отступили, но легче не стало. Ветер месил над озером облака, то сминая их в комья, то размазывая полосами. Было душно, как перед грозой.

Вдруг воздух дрогнул и разошелся, пропуская высокую седую женщину. Беседка будто рывком раздалась вверх и в стороны. Пространство и тишина заполнили собой все, одновременно разделяя и соединяя собравшихся.

Все встали.

Женщина обвела их взглядом. Зеленые глаза были самым ярким пятном на ее бледном лице.

— Привет вам — от меня и от Круга.

Она сделала плавный жест. Нимуэ поняла, что делает шаг вперед. Краем глаза она заметила, что Мирддин делает то же самое.

— Я — Рианнон, дети, — сказала женщина. — Всякая новая душа — это бесконечно драгоценное приобретение для Авалона. Единый, — что-то прошло тенью в ее голосе, как всегда у матери и отца при упоминании этого имени, — в своей непостижимой милости посылает их нечасто. Работа тех, кто послужил вашими проводниками сюда, почти закончена. Ваша работа начинается сейчас. Я надеюсь, что она не будет тщетной.

Рианнон протянула вперед руки. Нимуэ ощутила прикосновение — прямо над переносицей, там, куда обычно приходится контакт визора. Мир отодвинулся, став одновременно четче.

У Рианнон в ладони оказалась прозрачная чаша. Она протянула ее отцу:

— Вран.

— Я не вмешиваюсь в происходящее здесь ни словом, ни делом, ни мыслью, — тяжело произнес отец. Медленно, будто с усилием поднял руку и бросил черное птичье перо в чашу — вертикально вниз, как дротик.

Рианнон повернулась к матери.

— Эйрмид.

Мать повторила формулу. Голос у нее чуть дрогнул. В чашу лег белый округлый камешек. От Эльфина достался коготь. Тон у него был хорошо поставленный, будто он тренировался.

— Керидвен.

— Что, и я? — Женщина усмехнулась краем рта.

— И ты, — без улыбки кивнула Рианнон.

Женщина сдернула с пояса ножичек, обрезала прядь волос и ссыпала ее в чашу. Слова ее звучали досадливо.

Чаша сомкнулась, превратившись в прозрачный шар. В нем, как в невесомости, плавали заключенные предметы. Рианнон опустила сферу на треножник в центре беседки.

— Пора, — сказала она.

Дальнейшее как-то смазалось — они прощались на причале, обсуждали какие-то технические детали, Эйрмид спрашивала, можно ли пользоваться коммом. Энгус утверждал, что связь может сбоить, Вран пенял на технический прогресс и грозил воспользоваться голубиной почтой, Нимуэ обещала, что найдет способ попроще, все смеялись... Все это было как сквозь стеклянную стену. Слова скользили по поверхности, не отражая происходящего. Когда флаер взмыл вверх, Нимуэ вздохнула с облегчением.

Последней ушла Рианнон — просто исчезла, была, и нет ее.

Мирддин качнулся с пятки на носок, провожая взглядом следы в небе.

— Ты заметила, — сказал он. — Они все напуганы.

Нимуэ покатала на языке слово. "Страх" — это было из мира рыб, птиц, зверей, живых-неразумных; острое, охватывающее все существо нежелание того, что может произойти. Она попыталась совместить "Вран" и "напуган", и у нее не вышло. Но что-то, теснившееся вокруг, мешавшее дышать и двигаться, отступившее с прикосновением Рианнон, должно было как-то называться. Может быть, оно называлось именно так.

— Чем можно было их напугать? — спросила она.

Мирддин смерил ее взглядом.

— Вот и мне интересно.

— Есть вещи, которые они не могут пережить за вас. Оттого за вас и переживают, — Энгус прищелкнул языком, явно довольный каламбуром. — Идите-ка обживайтесь, утро вечера мудренее. Мирддин, айда за мной! — Энгус махнул рукой и размашисто зашагал вдоль берега.

Мирддин коротко кивнул, прощаясь, сцепил пальцы за спиной и последовал за ним.

Каэр проводила Нимуэ в дом, стоящий чуть в отдалении, под высокой раскидистой черемухой — куб с чуть скругленными углами, просторная веранда, пологие ступени, спускающиеся к воде. Белые стены пахли свежеоструганым деревом. Каэр подняла несколько упавших ягод, взяла одну и протянула остальные Нимуэ.

— Я — твой инструктор. Если есть какие-то вопросы — обращайся.

Нимуэ подумала.

— Это надолго?

Каэр пожала круглым плечиком:

— Как пойдет.

Черемуха была иссиня-черная, сладкая и вяжущая одновременно.

Утро было ясное, холодноватое и очень яркое. Энгус привел их на берег.

— Так, ребята, — Энгус дождался, пока все рассядутся кружком, и хлопнул в ладоши. — Правил три. Первое — все происходящее идет под грифом "тайна личности". Второе — все сохраняют антропоморфный облик. Никаких жабр и щупалец, никаких вылазок в Аннуин. До первой Жажды в Аннуине вам делать нечего, разметает клочками по закоулочкам, и мама с папой вас обратно не соберут. Третье — при малейшем дискомфорте мы немедленно останавливаем работу. Если вы чего-то не хотите делать — говорите прямо. Находиться в чужом сознании может быть тяжело. У вас достаточно высокий коэффициент совместимости, но осторожности никто не отменял. Вопросы есть?

Вопросов не было.

— Начнем с простого. — Энгус вытащил из кармана стеклянный шар величиной с небольшое яблоко. — Рассмотрите-ка его хорошенько. — Он протянул штучку Нимуэ.

Шар был увесистый, прозрачный, цвета морской воды, солнечный свет проходил через него, преломляясь и разбрасывая по земле бирюзовые пятна. Нимуэ передала его Каэр. Каэр немного покачала его на ладони и бросила Мирддину. Мирддин покрутил безделку в руках и вернул Энгусу.

— Закройте глаза и представьте, как держите в руке этот шар.

Нимуэ почувствовала прикосновение к вискам — Каэр и Энгус, справа и слева. Это отвлекало. Она сконцентрировалась и восстановила в воображении нужный образ — материал, плотность, цвет, гладкая поверхность, блики света.

Вдруг она ощутила мягкий толчок изнутри головы. Мир вокруг будто сжали по вертикали. Цвета сместились — будто она надвинула на глаза фильтр.

Стеклянный шар на ладони был синим, теплым, тяжелым — и был зеленым, легким, холодным. Одновременно.

Нимуэ сосредоточилась. Оказалось, что восприятие можно переключать.

Синий.

Зеленый.

Синий.

Зеленый.

Синий.

Легкий.

Тяжелый.

Легкий.

Тяжелый.

Легкий.

Мир дрожал и расплывался, как сквозь марево над костром.

— Четыреста... тридцать... семь граммов, — напряженным голосом сказал Мирддин.

Энгус разорвал контакт.

— В Аннуине, — сказала Каэр, — вам нужно будет уметь очень хорошо отличать себя от не-себя. Вам повезло, у вас хороший разброс в полярности. Разобраться будет проще. Но для начала вы должны решить, согласны ли вы продолжать. Обмен информацией всегда идет в обе стороны, и чем дальше, тем интенсивней. Сейчас мы с Энгусом обеспечиваем вам безопасный коридор, но дальше вам придется работать напрямую.

Это следовало обдумать.

Нимуэ шла по берегу озера, по самой кромке. Озеро было небольшое, но глубокое, с изумрудной водой, окруженное горами, которые вставали друг из-за друга, будто декорации в старинном театре — ровными уступами, и каждая следующая была все синей и темнее предыдущей. Там, где у озера был "рог" полумесяца, будто сходились две стены — светлая, лиственная, и темная, хвойная. Справа вставали березы, и рябины, и тополя, слева — сосны, и пихты, и кедры, и лиственницы. Многие кедры росли почти горизонтально — стволы, вывороченные из земли бурей, ложились на землю, ветви вздымались вверх — и продолжали расти. Ох, и бури это были — если сесть в выемку у корней, там можно было бы поместиться целиком.

Как отличить себя от не-себя?

Нимуэ никогда раньше не приходило в голову задаваться таким вопросом. Были отец и мать, был дом, Грозовая башня; были горы, леса, водопады, белки, снующие в ветвях; карпы в прозрачных ручьях; серовато-розовые раковины, сворачивающиеся спиралью, пустые и звонкие; ступени винтовых лестниц...

Здесь лестниц не было, были узловатые корни, выступавшие из земли, полускрытые изумрудным мхом. Она шла, касаясь мха, коры, шелковистых кедровых игл, раскрытых веером. Берег резко уходил вниз, под ним плескалась вода — зеленая, как нефрит.

Зеленая на самом деле? Зеленая, потому что на нее смотрю я?

А кто — я?

Я — кто смотрит на стеклянный шар и видит синий цвет.

В нефритовой воде медленно колыхались водоросли.

Земля и вода смыкались, определяя, с одной стороны, озеро, и, с другой стороны, берег.

Нимуэ пошла дальше, переступая через стволы и отводя от лица гибкие, остро пахнущие смолой ветви.

На обрыве, свесив ноги, сидел Мирддин и бросал камушки в озеро. Камушки подскакивали, оставляя на поверхности цепочку разбегающихся колец. Пять. Семь. Три.

Он почувствовал взгляд и обернулся.

Возникла пауза.

Мирддин поднялся, отряхнул руки, спрятал их за спину и качнулся с пятки на носок.

— Что ты решила? — спросил он, наконец.

Он был выше, чем Вран, но гораздо тоньше и легче, и совсем не продавливал мир под себя. Будто его врисовали в окружающее грифелем — темные волосы, светлые глаза. Удлиненное, вытянутое лицо почти все состояло из острых углов — тени под скулами шли вниз, брови расходились вверх — от этого сосредоточенное выражение казалось сердитым, хотя, конечно, не было. Как и у нее самой — полная длина рукава, ворот под горло, чтобы случайно не хватануть лишней информации через кожу. До начала обучения ей не приходило в голову, что информация может быть лишней.

— А ты?

— Да, — твердо сказал он. — Есть альтернативный, полностью недоступный мне другими способами ракурс. Это как... параллельный мир. Только не параллельный. Конечно, я хочу продолжать! — глаза у него блеснули, он чуть подался вперед и тут же одернул себя. — Если ты, конечно, не против.

— Я не против, — ответила Нимуэ. — Чтобы определить, кто я, мне нужен кто-то, кто не-я.

Мирддин моргнул.

— Погоди. Как можно этого не знать? Ты же знаешь, что ты... — он слегка замялся, — не камень, не птица... не дерево, в конце концов!

— Но я могу стать камнем, или деревом, или птицей, — сказала Нимуэ. — И где тогда будет отличие? Наверное, Энгус поэтому требовал соблюдать антропоморфную форму, — задумчиво добавила она. — Это не то, что ты копируешь, а то, во что отливаешься по умолчанию.

— Н-не знаю, — сказал Мирддин. — Я так всегда хожу.

— Всегда человеком? — удивилась Нимуэ. — Почему?

Мирддин пожал плечами:

— Удобно.

Различий действительно было очень много.

Они сидели кружком на мху, под соснами, у самого берега. За спиной Мирддина Нимуэ могла видеть, как отражается в озере гора, образуя со своим двойником идеальный ромб.

Каэр, как всегда, четко и спокойно, давала указания.

— Левая рука. Точка на три пальца ниже запястья. Нашли пульс. Прижали. Запомнили. Точка к точке, соединяем.

Правая рука. Три пальца к виску. Нимуэ, ты же видишь, что руки у тебя короче, подсядь ближе. Держи спину ровно, без напряжения. Находим пульс. Контакт.

вот, я размыкаю границу

вот, вены тянутся, тянутся, размыкаются, переплетаются

вот, объединяется кровоток

кто передо мной?

Огромный, огромный простор и тишина.

Каменистый холодный берег, темное небо и темные же волны, с шумом набегающие на скалы — единственный звук в тишине.

Звезды, маленькие и яркие, черный силуэт скалы на их фоне.

Далеко, далеко почти у горизонта — на самом краю скалы, у самой пропасти, башенка маяка, зыбкий свет фонаря, не затмевающий созвездий.

Темная, темная вода, случайный отблеск звезды на рассыпающейся пене, темная, темная толща, уходящая глубже, и глубже, и глубже, где царит вечная тишина, где скользят проворные хищные тени, глубже, глубже, вдруг разгорелась светлая точка, матовая, мягко светящаяся раковина. Нимуэ протянула руку, коснулась створок — и увидела сияющую жемчужину, такую, что от красоты перехватило дыхание. Хотелось смотреть, и смотреть, и смотреть, но воздуха уже не хватало, ледяная толща давила все сильнее, сильнее, сильнее, легкие горели, Нимуэ рванулась — и ее пробкой выбросило на поверхность, обратно, в обычный летний день.

Нимуэ потрясенно уставилась на Мирддина.

Мирддин смотрел на нее изумленно и беспомощно.

— Я... я не знал...

Какое у него хорошее лицо, отрешенно подумала Нимуэ. Вот так, когда распахнутое.

— Всякая душа бесконечно драгоценна, — мягко сказала Каэр.

Энгус бросил взгляд на комм, встряхнулся, как пес, выходящий из воды, и хлопнул руками по коленям:

— Три секунды. Для начала неплохо. Идите, ребята, продышитесь. На сегодня хватит.

Нимуэ шла, раздвигая плечом высоко стоящие травы. Болиголов, полынь, борщевик и дикая малина скрывали ее с головой. Она сорвала ягоду — хрустнули зернышки, растекся по нёбу кисло-сладкий сок. Нимуэ вздохнула.

Жить на озере было хорошо, но она устала от человеческого облика, как устают от обуви или одежды. Устала от необходимости смотреть глазами и говорить словами.

Впереди открылась поляна в обрамлении светлых стволов. Нимуэ обняла березу и прижалась щекой к коре. У самых глаз со ствола отходила прозрачная пленка, завиваясь тончайшими кольцами. Нимуэ тихонько дунула. Пленка забилась под дыханием и зашуршала.

Нимуэ подумала, что этот самый верхний, самый тонкий слой коры — совсем как ногти и волосы. И что ногти и волосы — это не так важно, так что, Энгус, наверное, не будет возражать...

Она выставила перед собой ладони и мысленно потянулась из них вверх. Совсем чуть-чуть. Тонкий стебель проклюнулся между кожей и ногтевой пластиной и потянулся наружу. Дрогнули листья, разворачиваясь в стороны, навстречу лучам.

Хрупнула ветка.

Нимуэ вздрогнула и обернулась, пряча руки за спину.

Это был Мирддин. Яркое пятно света падало на него сквозь крону, заставляя неловко щуриться — будто он встал в тени, но простоял, не шевелясь, столько, что она успела сместиться.

Нимуэ досадливо прикусила губу. Она бы заметила, что рядом кто-то есть, но слишком увлеклась. Для этого от них и требовали соблюдать человеческий облик — чтобы не уходить целиком во что-то одно.

— Я не хотел тебя напугать, — сказал Мирддин.

— Ничего. — Нимуэ вздохнула — Мне не следовало увлекаться. — Она посмотрела на стебелек мяты, растущий из руки. — А зачем ты здесь?

Мирддин на миг отвел глаза.

— Я... я думал. Я не понимаю, как можно знать... знать то, что мы знаем, и устроить из мировой истории то, что она из себя представляет. Фир болг, дану, люди, ангелы... как можно было знать все это и наворотить такого? Разделение, войны, падение Атлантиды... как это возможно вообще? Кем надо быть, о чем надо думать?

— Не знаю, — сказала Нимуэ.

Ей даже не приходило в голову задаваться таким вопросом.

В кронах пробежал ветер. Прошелестели березы. Росток мяты кивнул листьями. Мирддин протянул руку, чтобы его коснуться и тут же отдернул.

Нимуэ вздохнула. Под ее взглядом веточка мяты мгновенно пожелтела, высохла и рассыпалась трухой.

— А я не понимаю, как можно постоянно быть человеком, — сказала Нимуэ. — Как люди не устают от самих себя?

— А кем ты хочешь быть? — спросил Мирддин.

Нимуэ пожала плечами.

— Травой. Водой. Деревом. Кем угодно. Но нам же запретили менять форму.

У Мирддина блеснули глаза.

— Форму — да...

Он развернулся на пятках и оглядел поляну. Даже по затылку было видно — что-то он затеял. Мирддин уперся в березу тремя пальцами, как при контакте, прикрыл веки и замер. С его лица пропало всякое выражение — видимо, у Мирддина всегда так получалось, когда он переставал за собой следить.

— Ага! — наконец, он вынырнул изнутри наружу. Перемена была разительной — будто включили лампочку, настолько лицо озарялось присутствием изнутри. — Форму можно и не менять, — довольно сообщил он.

— Как? — жадно спросила Нимуэ.

— Можно сделать коридор. Как Энгус делает... только, — он свел брови, будто что-то просчитывая. — Можно тебя...?

Нимуэ непонимающе вскинула глаза. Мирддин чуть замялся.

— Ты же тоже... как дерево.

— А, — она поднялась с травы. — Да.

Сухая, горячая земля; россыпь сосновых иголок под ногами; теснящиеся стволы, уходящие высоко вверх, синий лоскут неба между ветвей; шершавая кора, нагретая солнцем; басовитое жужжание на самом пределе слуха. Рой, снующий вокруг. Образ-портал; переходная зона между своим и чужим сознанием.

Нимуэ подставила руку. По ладони поползла мохнатая золотая пчела, трепеща слюдяными крыльями.

В вершинах сосен прошел ветер.

Вивиэн. Ниниэн. Нинева.

Нимуэ поняла, что обращаются к ней.

Почему пчелы, беззвучно спросила Нимуэ.

Ответ был похож на костяшки домино, падающие одна за другой, четкая цепочка ассоциаций: пчелы вылетают из улья — пчелы исследуют местность — пчелы собирают нектар — пчелы возвращаются — пчелы дают мед.

Почему мед?

Ничего нет слаще понимания, вот почему.

Ей вдруг стало интересно, как это выглядит глазами Мирддина, без перевода на привычный ей язык образов. Она попыталась заглянуть на другую сторону. Лес задрожал и распался; замелькали многоцветные блоки — образы, формы, слова, цифры, паутина связей. Ясная и четкая система образов превратилась в пеструю мешанину, и Нимуэ выбросило наружу.

— Понимание, образующееся в результате переработки личного опыта, поступающей извне информации и концепций, является единственно значимым результатом любой деятельности, — проговорила Нимуэ вслух последнюю формулировку, пойманную в чужом сознании.

Мирддин моргнул.

— Да.

— Почему Вивиэн? — спросила Нимуэ.

— Звучит, как ты. Не вся ты, одна из проекций тебя. Это как... — Мирддин поискал сравнение. — Как простые числа. Простые числа всегда гладкие. Смотришь на число и понимаешь, простое оно или нет, не считая. И точно так же, я смотрю на тебя и понимаю, как должно звучать имя, чтобы звучало так, как ты.

Нимуэ покачала головой:

— Я не умею так видеть числа.

— Пи очень красивое. Это как лететь на флаере и смотреть на пейзаж внизу. Есть очень красивый момент, не далеко от начала, шесть девяток подряд, с семьсот шестьдесят девятого знака после запятой. Они светятся темно-синим... Надо будет попробовать. Может, я смогу показать тебе...

— Ты говорил про деревья, — напомнила Нимуэ.

— А. Да. — Не отрывая пальцев от ее виска, Мирддин свободной рукой нашарил дерево, прикрыл глаза, настраиваясь, и улыбнулся, не поднимая век:

— Смотри!

На миг она увидела поляну из глазниц Мирддина, как сквозь окно — с точки на фут выше, как сквозь тонкое зеленоватое стекло — но тут стеклянная граница лопнула с хрустальным звоном, и все рывком изменилось.

Она уходила корнями вниз, вниз, в глубину, к сердцу земли, за сладкой водой, которая становилась ее прохладной кровью, ее тысячи, тысячи незрячих лиц теснились, подставляя ветру щеки, жадно глотали солнечный свет раскрытыми ртами, мир был прочен, вечен, незыблем, размеренно вращался вокруг, наматывая круги — от дня к ночи, от зимы к лету, снова, и снова, и снова. Она сладко потянулась вверх, чуть пританцовывая, расправляя плечи — макушка ушла в синий воздух, где толклись мошки, стрижи, облака, птицелеты, спутники, становясь все выше, выше и тоньше, протянула руки, вбирая и обнимая, маленький синий шарик, огненная золотая бусина, ожерелья, россыпи, а ее было мало, было отчаянно мало.

В ледяной тьме смеялась, переливалась, гремела, грохотала неистовая симфония. Нимуэ задохнулась от ужаса и восхищения.

На это невозможно было смотреть.

Не смотреть на это было невозможно.

Двойная спираль крутилась быстрее, быстрее, быстрее.

Гармония гремела — на самом пределе выносимого. За ним.

Черное, золотое, алое толклось внутри и снаружи, обгорая и осыпаясь в ледяную тьму раскаленными хлопьями.

Сквозь литавры и трубы какой-то голос звал ее по имени.

Нимуэ... Нимье!

Нинева. Ниниан. Ниниэн.

Вивиэн, Вивьен, Вивиана!

Имена падали вниз, отсекая ее от вечности хрустальными гранями.

Последнее рухнуло стальным лезвием.

Нимуэ открыла глаза. Она сидела, вжавшись спиной в корень. Над ней, тяжело опираясь о ствол, на коленях стоял Мирддин, взмокший, как от долгого бега. Прядь прилипла ко лбу, по футболке расплывалось темное пятно.

— Гвен... Гвендолоена, — выдохнул он. Нимуэ скорее прочитала это по губам, чем услышала.

Внутри черное и алое билось о стеклянные стены. Стекло похрустывало, ползло трещинами.

Черное, золотое, алое.

То, к чему у Мирддина был ход, а у нее не было.

Алое, золотое, черное.

Пусть будет мое.

Или пусть перестанет быть.

Это было как голод, только много острее голода, полностью застилавшее обычное зрение.

Там, снаружи, за стеклянными гранями, нельзя было жить, нельзя было дышать, но это было неважно, неважно, неважно.

— Ты как? Как ты? Ты меня слышишь?

Как он может? Как он смеет!

Это нечестно.

Это несправедливо.

Пусть отдаст!

Пусть отдаст обратно!

Черное, золотое, алое.

Алое, золотое, черное.

Пусть будет мое.

Или пусть перестанет быть.

Пусть отдаст.

Или пусть не будет.

Нимуэ разлепила веки.

— Уходи. По... жалуйста.

Она попыталась подтянуться и встать. Ветка обломилась. Дерево закричало.

Не слушая, она попыталась втиснуться внутрь, пройти еще раз тем же путем наружу — но береза была слишком полна березы, в ней не было места еще для Нимуэ. Она попыталась надавить — дерево под рукой хрустнуло. Она с недоумением посмотрела на раскрошившийся в черную пыль корень. Тогда она попыталась вместить дерево в себя — и оно вскрикнуло, кануло внутрь, растворилось и исчезло. Его не стало.

Она потянулась, пытаясь зацепиться хоть за что-то — но все, чего она касалась, распадалось и умирало. С этим ничего нельзя было поделать.

Она этого не хотела.

Тогда пусть не буду я.

Она подтянула ноги к груди и обняла колени.

На краю сознания, отдельным слоем сквозь черно-красную пелену проступала сетка лучей. Лучи держали мир; это было как гравитация, но важнее. Связь? Смысл? Суть? Лучи соединяли бусины света. Некоторые метались. Это было как три точки, пытающиеся вырваться из проходящей через них плоскости.

Одна бусина скользнула ближе; мелькнули карие тюленьи глаза, плеснуло морем. Волна подхватила ее — и все померкло.

[1х02] вода

Что такое человек?

Человек — тот, кто включает в себя все.

Я не включаю в себя все.

Я не человек.

Нимуэ рывком села, подтянув колени к груди.

Вокруг была незнакомая комната — просторная, светлая и пустая. В ней стояла ватная тишина. Нимуэ ощутила себя стрижом, залетевшим в облако.

Сердце билось где-то у самого горла. Тонко запищал какой-то датчик.

Нимуэ откинула одеяло и подбежала к окну. Гладкая серая стена уходила далеко вниз и там, внизу, несколько узких террас сходили уступами к морю. Море было серое, небо тоже было серое, пасмурное, границы между ними не было, и оттого казалось, что смотришь на внутреннюю поверхность шара.

Край света.

Место было незнакомое; может быть, мрачноватое — но это не объясняло острого чувства непоправимой потери. Что-то было потеряно; забыто; непоправимо сломано...

Дверь с шелестом скользнула в сторону, Нимуэ обернулась, увидела круглые карие глаза шелки — и прикусила фалангу, чтобы не закричать.

Каэр что-то сделала — память отступила, не исчезнув, но отдалившись.

— Чшшш, — сказала Каэр. — Ничего непоправимого не произошло. Все целы и относительно здоровы. Лес вы, конечно, покорежили, но не больше, чем пара бурь.

— Что... — Нимуэ хотела спросить "что произошло", но голос у нее сорвался.

— Мирддин Эмрис оказался человеком, и ты выпала через него в Аннуин, — Каэр прекрасно поняла вопрос. Она вздохнула. — Мы, конечно, ожидали чего-то подобного, но не думали, что все произойдет так быстро. Но вы отлично справились. Мирддин умудрился тебя удержать. Очень нехарактерная способность для человека. Думаю, дело все-таки в том, что он полукровка... Мы бы, конечно, тебя нашли, но у тебя нет Предстоящего, так что личность, скорее всего, пришлось бы выращивать с младенчества заново. Тоже, конечно, ничего страшного, но, я думаю, ты предпочла бы сохранить актуальную, нет?

— Да, — сказала Нимуэ.

— Ты, со своей стороны, даже не пыталась его выпить. Ты осознанно перенесла свое внимание на дерево?

— Нет, — сказала Нимуэ.

— Это был стихийный порыв? Тоже неплохой вариант... В любом случае, на будущее — чужая жизненная энергия идет впрок, только если отдана по свободной воле и с добрым намерением. Все остальные варианты образуют воронку, которая ничем хорошим не заканчивается.

Каэр подошла к панели на стене, набрала код и протянула Нимуэ появившийся стакан с чем-то белым. Это оказалось теплое молоко.

— Все, что тебе нужно сейчас сделать — это отдохнуть как следует. Никуда не торопись. У тебя есть сколько угодно времени.

У молока почти не было цвета и совсем не было вкуса. Нимуэ поставила стакан на место. Стакан исчез.

— Хочешь еще что-нибудь спросить? — сказала Каэр.

— Да, — сказала Нимуэ. — Если все так хорошо, то почему мне так плохо?

Каэр хмыкнула.

— Никому из нас после первого столкновения с человеком не было хорошо. Привыкай.

Дверь за ней закрылась.

Нимуэ зарылась лицом в подушку и натянула на голову одеяло.

Место называлось Каэр-Динен. Это был остров, маленький, скалистый и древний. Он был крепостью, был замком, был лабораторией; тоннели зарывались вниз, узкие граненые башни вонзались вверх. Растений было мало; ползучие розы вились вертикально по решеткам, установленным на террасах. Порывы ветра с моря срывали лепестки и разбрасывали вокруг.

Первое время Нимуэ удивлялась, что они серые. Потом стало ясно, что с розами все в порядке, они цветные, просто у нее сместилось восприятие. Все казалось выполосканным, выбеленным, как обломок дерева, который слишком долго носило по волнам.

То же самое было с цветами, звуками, запахами.

В принципе, это было не так уж плохо.

Помнить все в полную силу было бы слишком тяжело.

Но существовать приходилось как в тумане. Или, может быть, таковы были чары Каэр-Динен.

Она пыталась выходить наружу — но среди кустов в форме параллелепипедов и шаров, газонов строгой геометрической формы, древних каменных блоков, прорастающих ввысь стенами из хрома, стекла и бетона, было слишком тяжело. Неуютно. Это место создавалось в годы войны, и никак не могло забыть об этом.

Так что большую часть времени Нимуэ сидела в комнате, перебирая листы и краски и пытаясь вспомнить, что такое цвет.

Какой-нибудь другой цвет, кроме красного, золотого и черного.

Какой-нибудь другой облик, кроме человеческого.

Какой-нибудь другой смысл, кроме Аннуина.

Это было похоже на попытку выбраться из колодца с идеально гладкими стенками. Только колодцем была она сама.

Дни приходили из тумана и скрывались в тумане.

Однажды что-то влетело в раскрытое окно. Раздался негромкий стук.

Нимуэ наклонилась. Это оказался камушек, завернутый в листок бумаги. Нимуэ разгладила его на колене и вздрогнула.

"Ввн! Ты как? Мрддн"

Листок вспыхнул и рассыпался пеплом.

Нимуэ ринулась к окну. За окном никого и ничего не было.

Она села и попыталась восстановить записку по памяти. Листок был стандартный, но с оборванным краем. Почерк был убористый, разборчивый, но все буквы раздельные и с неравномерным наклоном влево. Почему он пишет левой рукой, он же правша?

Почему такой странный способ связи?

А, нет, это просто. Без чар и без техники — значит, нельзя отследить.

Она попыталась написать ответ. Немедленно стало ясно, почему следует экономить буквы — вышло не с первого раза. Бумага просто рассыпалась.

"Цела. Ты?"

Как она ни старалась, край обуглился, на клочке остался смазанный отпечаток пальца.

Нимуэ завернула камешек в бумагу и бросила вниз.

Если он издал стук, упав на землю, она этого не услышала.

Потом она села и стала ждать.

Прошло два дня, прежде чем она нашла на подоконнике ответ.

"Нрм. Могу как-то пмч?"

Антрацитовый колодец сжал гладкие стенки. Из него можно было видеть звезды. Двинуться в нем было невозможно.

"Да. Не появляйся".

Камешек упал вниз.

Что-то внутри оборвалось от необратимости действия.

Нимуэ огляделась.

Палата была почти пуста.

Она открутила от кармана пуговицу, нацарапала "прости" и бросила записку вниз.

Ответа не последовало.

Однажды Каэр сказала: "Пойдем, тебя ждут". Нимуэ последовала за ней и увидела Рианнон. Комната была пустая и светлая. Рианнон была седая. Сквозь стекло, высоко под потолком обходящее комнату по периметру, сеялся серый свет. Примерно на две третьих от входа возвышалась круглая прозрачная колонна, уходящая сквозь этажи вниз и вверх. Внутри колонны росло дерево. Как в аквариуме.

Посреди комнаты тянулся длинный стол. За столом сидела Рианнон. Единственным ярким пятном в комнате были ее глаза, холодные, зеленоватые, как хризолит.

Нимуэ села напротив и сложила руки на коленях.

Рианнон медленно кивнула, приветствуя ее.

— То, что произошло, беда, а не вина. Но закон есть закон. Ты помнишь Завет Авалона, Нимуэ?

— Никогда, ни при каких условиях, нельзя поглощать людей, — ответила она.

Рианнон кивнула.

— Закон не был нарушен. И, значит, ты не подлежишь изгнанию, что было бы горько для всех нас.

Нимуэ поняла, что совершенно забыла об этом.

Там, в Аннуине, она совершенно забыла о существовании Авалона, отца, матери, дома, всего, что ей было дорого. Подвергнуться изгнанию означало потерять их всех.

Но там, в Аннуине, их будто и не было никогда. Была невыносимая, яростная гармония. Был гнев и голод. Пустота, кричащая, чтоб ее заполнили.

Она много раз слышала — между дану, фир болг и вестниками нет онтологической разницы. Но только сейчас начал понимать смысл этих слов.

— Вы знали, что так будет, — медленно сказала Нимуэ.

Именно поэтому Рианнон взяла с родителей клятву не вмешиваться. Чтобы, если она превратится в голодного демона, им не пришлось бы выбирать между дочерью и законом.

Рианнон кивнула.

— Мы надеялись, что так не будет, но вероятность нельзя было исключать. Первая встреча с человеком — всегда испытание. Существование с человеком в одной вселенной — испытание, которое никогда не заканчивается.

Мирддин Эмрис. Человек.

(Это как простые числа. Простые числа всегда гладкие. Вивиан. Звучит, как ты. Не вся ты, одна из проекций тебя...)

Запахло паленым пластиком. Нимуэ отдернула руку и увидела темный отпечаток на столешнице. По краю пластик оплавился и тянулся вниз бурыми каплями, застывая под невозмутимым взглядом Рианнон.

— Я полагаю, вам лучше не видеться, — сказала дану.

— Да, — сказала Нимуэ. — Наверное.

Стол, зернистый на сломе, как творог, зарастил оплавленную корку и снова стал гладким. Плитка на полу без следа поглотила застывшую лужицу пластика. Все стало, как было.

— Нам нужно обсудить еще одну важную вещь, — сказала Рианнон. — У тебя нет Предстоящего. Это означает, что, если ситуация не изменится, в Жажду ты останешься одна. Это опасно и очень тяжело. Мы предлагаем тебе "холодный сон" до тех пор, пока не появится шанс подобрать тебе напарника.

— Нет, — сказала Нимуэ, поднимая глаза на дану.

Не хочу. Не могу. Не буду.

— Почему? — спросила Рианнон.

— Или я справлюсь сама. Или мне не имеет смысла быть.

Рианнон впервые за весь разговор улыбнулась.

— Хорошо, — легко сказала она, поднимаясь. — Вран и Эйрмид тебя ждут.

Рианнон вывела ее в светлый и просторный холл. Вран стоял у прозрачной стены, глядя на пасмурное море и механически похлопывая парой перчаток по бедру. Мать сидела на низком диване, опоясывающем холл по кругу. Когда дверь распахнулась, Эйрмид стремительно вспорхнула, плеснув рукавами, и прижала Нимуэ к себе. Поверх ее плеча Нимуэ увидела, как Вран медленно обернулся и так же медленно кивнул.

Нимуэ на мгновенье отвела глаза.

Она слишком хорошо знала отца, чтобы не понимать, что Вран выбрал бы между ней и законом.

Отец, кажется, прочел эту мысль. Начал запихивать перчатки в карман сюртука и попал не с первого раза.

Нимуэ зажмурилась.

Мирддин Эмрис был прав тогда. Они боялись. Нимуэ теперь понимала, почему.

Нимуэ не знала, что с этим делать.

— Ничего, — шепнула мать. — Пойдем домой.

У причала покачивался флаер. Нимуэ заняла сиденье у окна — как когда-то давно, в прошлой жизни.

Вран поднял машину в воздух. Скалистый остров прошел под крылом и исчез, как не было.

— Мы практиковали человеческие жертвоприношения в Атлантиде, и я в свое время поддерживал эту политику, — сказал вдруг Вран, не отрывая взгляда от приборов. — И до этого еще пару тысяч лет пробавлялся богом войны, так что если ты думаешь, что я тебя не понимаю — я тебя понимаю.

Нимуэ моргнула. Она с детства помнила круглый щит с надписью "Atlantis delenda est" у отца в кабинете над камином, и знала, что отец с матерью вместе сражались против фир болг в свое время. Мать изготовила серебряную руку для Копейщика Нуаду...

Ей даже в голову не приходило, что так могло быть не всегда.

— Человек, — продолжил Вран, — венец творения. С этим ты уже столкнулась. Помимо этого, — он бросил на Нимуэ короткий взгляд, — люди в большинстве своем слабы, лживы, безответственны и совершенно недостойны самих себя.

— Не все, — сказала Нимуэ. Ей почему-то стало обидно.

Вран покосился на нее.

— Не все, — согласился он. — Но многие. Но даже самый слабый, лживый и безответственный человек не заслуживает быть съеденным заживо. Даже если обстоятельства к этому вынуждают. В этом мире нет никакой другой справедливости кроме той, которую мы делаем сами. Мы делаем выбор в ее пользу. В этом и есть единственная разница между нами и фир болг.

Вран заложил вираж, и флаер свечкой ушел в небо.

Дома стало легче. Или сложнее. Чары Каэр-Динен больше не стояли между Нимуэ и ее памятью. Нимуэ смогла оглядеться вокруг — не вовне, внутри себя. Внутри была одна темная спекшаяся масса, похожая на потеки лавы — и в нее была вплавлена тонкая, как волос, память о чужих методах восприятия.

С этим можно было работать. Хотя бы попробовать.

Первое, что она сделала — она стала искать информацию.

Можно ли выйти в Аннуин в одиночку?

Можно.

Выйти можно.

Вернуться... вернуться — это другой вопрос.

Она подумала и решила, что терять ей все равно, в принципе, нечего.

Напугало ее другое. Она попыталась сменить форму — и не смогла.

Ни рыбой (уклейкой, скатом, форелью), ни птицей (ястребом, совой, стрижом, сойкой), ни зверем (рысью, лаской, ящерицей) у нее не вышло. Ни один из привычных обликов не давался.

Причина, конечно, лежала на поверхности.

На самом деле ей хотелось быть человеком и только человеком.

Все остальное утратило вкус, и смысл, и цель.

Это-то и пугало Нимуэ — все, что было дорого, приносило радость и удовольствие, наполняло мир дышащим, текучим, легким и стремительным чувством потока, единством множества форм, перетекающих из одной в другую — все померкло в сравнении с итогом творения.

Ничего страшного, сказала Эйрмид. Ты же видишь, большинство из нас используют человеческий облик по умолчанию. Он очень удобен, и из всех доступных вариантов дает самую большую маневренность в пространстве выбора. Принятие антропоморфной формы — это одно из тех решений, которые по-прежнему продолжают себя оправдывать со времен Разделения.

Но имитация тяготила Нимуэ. Ей не нужна была форма, ей нужна была суть. Способность вместить в себя невмещаемое.

А это было невозможно.

Было несправедливо утратить все в один миг. Не по своей вине; ни по чьей вине вообще. Но, как сказал Вран — тварный мир вообще не имеет никакого отношения к справедливости.

Время шло. Нимуэ бродила тенью по переходам и галереям, методично пробуя одно занятие за другим, пытаясь методом перебора найти хоть что-то. Хоть что-то. Но даже рассвет на вершине Грозовой башни, рассвет, медленно поднимающийся из-за гор, тоже стал выцветшим и тревожным. Больше похожим на медленный взрыв за горизонтом.

Нимуэ полюбила сумерки. Сумерки скрадывали утраченное.

То ли позаботился Вран, то ли так просто совпало — дни были пасмурные, неяркие, полные мороси и туманов. Внешнее совпадало с внутренним. Это приносило некоторое облегчение.

Она бродила по саду, дав себе задание обойти все пятнадцать камней — все вместе можно было увидеть только сверху, с птичьего полета или с башни, но быть птицей у нее сейчас не получалось, а из окон ничего не было видно из-за тумана, когда по аллее послышались шаги.

— ...конечно, не останется, — говорил неуловимо знакомый голос. — Я не остался бы. Ты не остался бы. Смешно было бы надеяться, что выйдет по-другому.

— Мне, наверное, следовало бы быть благодарным. Что все обошлось, — это был отец. Нимуэ отступила в тень. — А у меня нет ничего, кроме гнева. За то, что мы поставлены в такие условия. И ладно мы...

— Гнев — это хорошо, — ответил неуловимо знакомый голос. — На гневе можно что-то делать. А я открываю глаза, смотрю в стену... И не напьешься даже. За упокой надежд, — раздался невеселый смешок.

Отец кашлянул.

— Мы, по крайней мере, попытались.

— Да. Попытка была хорошая. Спасибо, Вран.

Зарница высветила говорящих. Нимуэ чуть слышно ахнула, узнав Эльфина.

Эльфин мгновенно обернулся на звук. Сверкнули, сжимаясь в полоску, зрачки — и распустились обратно.

Эльфин грустно улыбнулся Нимуэ уголками губ, приложил руку к груди, очень медленно поклонился, набрал код на портале — и исчез.

Вран развернулся к дочери. Верхняя пуговица на воротнике у него была расстегнута и рукава закатаны — один на две третьих, а второй до локтя.

— Есть вопросы по подслушанному? — тяжело спросил он.

— О ком вы говорили? — спросила Нимуэ.

Взгляд отца сделался еще тяжелее.

— Например, о тебе. Лучшим вариантом для тебя является "холодный сон". Ненадолго. Лет на двести.

Невысказанное повисло в воздухе — люди не живут столько. Она закроет глаза и откроет их, и за это время Мирддин Эмрис исчезнет с лица земли. Следовательно, исчезнет и искушение. Можно будет начать все заново...

— Нет, — сказала Нимуэ.

Нельзя брать чужое; но память, память об Аннуине была ее собственная.

Ее целью было не бежать от Аннуина. Ее целью было туда вернуться.

Вран схватил ее за плечо. Нимуэ не успела понять, как они очутились в отцовском кабинете.

Вокруг был беспорядок. Над ровным языком пламени, выходившем из стола, плавала в воздухе забытая чаша. Жидкость была красного цвета. Или нет.

Вран плеснул в колбу воды и поднес к языкам пламени. Вода забурлила. Вран взял с полноса прозрачный кристалл и бросил в нее. Кристалл булькнул, погружаясь в жидкость, закружился в водоворотце — и растворился без остатка. Вран поднял колбу на вытянутой руке и вылил жидкость в широкую чашу. Пошел пар.

— Вот что случится с тобой в Аннуине без Предстоящего.

Нимуэ прикрыла веки.

Аннуин.

Аннуин, Аннуин, Аннуин, великая гармония. Громокипящая симфония. Вода и соль.

— Непадшие могут ходить в Аннуине без него, — сказала она.

— У Непадших нет свободы воли, — резко сказал Вран. — За них все решает Единый. Они вольны в своем выборе не больше, чем вода вольна решить, закипать ей или нет, когда я поднесу к огню колбу. Ты этого хочешь? — яростно спросил он. — Ты, моя дочь — и хочешь отдать кому-то свободу решений?!

Голос у него был низкий, как дальний раскат грома. В детстве она считала секунды от молнии до звука, чтобы определить расстояние до центра грозы. Раз. Два. Три. Четыре...

От широкой и плоской чаши шел пар. Где-то там, в воде, существовал растворившийся кристалл соли. Если выпарить воду над огнем, соль останется — мелкие, мелкие кристаллы, похожие на пыль.

— Ты прав, отец, — сказала Нимуэ. — Я — твоя дочь. Я никому не отдам свободу решений. Даже тебе.

Она повернулась и вышла, не чуя под собой ног.

Комната плыла и раскачивалась на невидимых волнах. Уши заложило, как бывает при перепаде высоты.

Лестница уходила вниз спиралью. Нимуэ спустилась, сосчитав ступени — триста, и тридцать, и три.

Молнии вокруг башни били вниз почти вертикально, и каждый удар высвечивал оранжевые узоры печатей в высоком небе.

Мать стояла у арки портала, держа на отлете маленькую белую чашу, молнии вокруг стягивались в нее и гасли, не достигая земли. Вокруг нее неподвижной колонной, упирающейся в тучи, стояло спокойствие.

Мать обняла ее свободной рукой и поцеловала в лоб. Нимуэ почувствовала, что дрожит.

— Чего ты хочешь? — спросила мать.

— В Аннуин, — ответила Нимуэ. — Я хочу в Аннуин.

Мать чуть приподняла ее за подбородок и тихо засмеялась. Белые одежды, белые волосы, белая чаша в белой руке вспыхивали и гасли во вспышках молний.

— Ты и правда его дочь. Гораздо больше его, чем моя.

Мать набрала код на портале. Портал ожил. Эйрмид чуть подтолкнула дочь к арке.

Нимуэ шагнула внутрь — и оказалась у озера.

Она обняла ближайшую сосну, села на землю и заплакала.

Потом слезы кончились, и она обнаружила, что сидит в сугробе.

Тогда она встала, сделала пометку, что тепло и холод попали в одну категорию с цветом, и пошла искать дом, в котором жила.

Озеро было завалено снегом, но снег покрывал толстый слой наста, и наст держал ее. Даже следов на нем почти не оставалась.

Нимуэ взошла по засыпанным ступеням и приложила ладонь к двери. Дверь скользнула в сторону. Внутри зажегся свет.

Нимуэ шагнула внутрь, и дверь захлопнулась.

Ей казалось, что с озера попасть в Аннуин будет легче — но оказалось, что это не так.

Она попыталась.

Ничего не произошло.

Ни на первый раз, ни на второй, ни на пятый.

В конце концов она позвонила Энгусу.

— Я не могу выйти в Аннуин.

Энгус пожал плечами.

— Разумеется, не можешь. Аннуин — это все одиннадцать измерений. Включая наши пять. Пока не освоишься с ними — от шести остальных тебе толку не будет.

Нимуэ поблагодарила его за совет и отключилась.

Сказанное значило много разных вещей.

Например, что ссора с Враном была на пустом месте, потому что, по большому счету, поступить вопреки его воле у нее не вышло физически. Пока.

Отказываться от своего намерения Нимуэ не собиралась. Как и возвращаться обратно. Вран слишком много для нее значил, противостоять его неодобрению в непосредственной близости было бы слишком сложно. Кроме того, она не была уверена, что Вран будет с ней разговаривать до тех пор, пока она не признает себя неправой, а неправой она себя не считала. Мать только усмехнулась, нажала несколько кнопок на пульте (затрещали помехи) и сообщила, что Вран перехватывает их разговоры, но, разумеется, делает вид, что ему даже в голову такая мысль не приходила. Нимуэ только кивнула — она предполагала что-то подобное. "Нам всем просто нужно немного времени", — сказала мать.

Что-что, а время у них было.

Но почему-то это не приносило утешения.

Вокруг озера стояла ватная тишина, как в хрустальном шаре, где белые хлопья вечно осыпаются на игрушечный дом, игрушечную крышу и игрушечного снеговика у порога.

Все вокруг казалось таким же ненастоящим.

Пол был серый. Потолок был серый. Стены были серые.

Нимуэ бросила взгляд в окно. За окном качалась рябина. Рябина тоже была серая. Из чего следовало что, раз серой рябины не бывает, все дело в сместившемся восприятии. Фактически ничего не изменилось. Просто цвета, звуки, запахи утратили прежний смысл.

Нимуэ сделала стену прозрачной и вырастила стол вдоль всей стены. На столе она разложила ватман, и разграфила его на столбцы — цвет, запах, чувство, смысл. Раньше эти параметры были связаны. Если она постарается, то сможет восстановить, как именно. Когда она это сделает — она освоит пять обычных измерений. Когда она освоит пять привычных измерений — она сможет двинуться дальше.

Она пододвинула к себе краски и опустила в воду кисть.

Прошел Йоль.

Прошел Имболк.

Прошла Остара.

Прошел Бельтайн.

Прошел Лит.

Прошел Лугнассад.

Прошел Мабон.

Пол был серый. Потолок был серый. Стены были серые. За окном качалась рябина. Серые птицы клевали с серых гроздьев серые ягоды.

Нимуэ вздохнула. С другой стороны дома росла черемуха. Черемуха нравилась ей гораздо больше. Ягоды у черемухи были черные. Глядя на них, можно было представить, что хотя бы какого-то результата она достигла.

Хотя она только начала. Даже года не прошло. Это не срок. Даже по человеческому счету.

(Что такое человек? Человек есть тот...)

Нимуэ выплеснула воду на пол, разбила чашку о край стола, выбрала осколок поострее и провела по руке. Из руки выступила жидкость. Жидкость была серая.

Она оставила отпечаток на листе и поднесла к нему комм. Комм выдал код цвета и серию картинок.

Картинки ничего не говорили. Нимуэ прочитала описания, описания ничего не говорили тоже.

Она посмотрела на руку еще раз. Тело сообщало о повреждении. Нимуэ прикусила губу и вписала в таблицу — "Дискомфорт. Повреждение. Что-то не так".

Все не так.

Никакие подобные приемы не помогали.

Ничего, помогут.

Дверь с шорохом скользнула в сторону. Нимуэ обернулась.

На пороге возник Мирддин.

Он стоял на фоне светлой стены, и значения цветов растекались от него, как если бы кто-то швырнул в стену банку с краской.

Кобальтовый синий.

Ей пришлось опереться о край стола. Взгляд скользнул вниз. Стол был бежевый, ватман был белый, пятно на ватмане было алое, жидкость называлась кровь. Кровь; страсть; боль; гнев; жажда жизни; энергия; привкус соли и металла.

— Стой так! — выпалила Нимуэ.

Будто какая-то внутренняя дверь сорвалась с петель; поток вздрогнул и прорвал плотину. Факты не изменились, изменилось что-то в соединяющей их ткани. Что-то, дающее возможность связать их воедино.

Она боялась, что оно исчезнет опять.

— Что ты делаешь? — спросил Мирддин, едва шевеля губами.

— Мне нужно в Аннуин. Сквозь тебя его видно. Побудь... так. Пожалуйста, — голос у нее сорвался.

Мирддин кивнул.

Нимуэ склонилась над листами, лихорадочно стараясь записать все.

Кармин, крик, истерика, ярость.

Кобальт, воля, отстраненность, стремление.

Багрец, отчаянье, одержимость, безумие.

Старательно разграфленный по оттенкам ватман шуршал и путался, сворачиваясь рулонами. Можно было идти последовательно по спектру, но Нимуэ боялась, что не успеет.

Бирюза, бриз, простор, ясность.

Изумруд, изумление, погружение, растворение.

Нефрит, недеяние, покой, забвение.

Мирддин стоял, не шевелясь, без всякого выражения на лице, еще больше похожий на витраж, чем когда-либо, только зрачки у него ходили вверх-вниз и вправо-влево, когда он оглядывал комнату.

— Есть способ проще, — вдруг сказал он.

Нимуэ подняла голову.

— Какой? Я даже облик не могу сменить.

Мирддин хрустнул пальцами.

— Я могу вывести тебя. Как в прошлый раз.

Ей все-таки пришлось сесть. Перед глазами поплыло алое, золотое и черное.

— Нимуэ.

Она зажмурилась и мотнула головой.

— Нимье. Нинева. Посмотри на меня, — с нажимом произнес Мирддин. — Есть вещи, которых я не хочу знать. Я не хочу с этим знанием жить.

Нимуэ открыла глаза и увидела, что он держит перед ее лицом осколок. Осколок был белый, фарфоровый, по сколу заляпанный красным, и красное уже потемнело и стало из алого бурым. Нимуэ ощутила, как кровь приливает к щекам.

— Зачем ты здесь? — сказала она, чтоб хоть что-нибудь сказать.

На стол легла пуговица. Круглая пластиковая пуговица с четырьмя дырочками веселенького зеленого цвета, с едва заметной сеткой царапин, будто кто-то долго таскал ее в кармане с прочей металлической мелочью.

— Я ухожу в Срединные земли. Не хочу оставлять незавершенного.

Голос двоился; не так, как эхо, а так, как при переводе. Будто за его спиной ревет океан, а Мирддин, вольно или невольно, дублирует привычной речью то, о чем шумят волны по ту сторону одиннадцати измерений.

Пена девятого вала; предвечное Божье слово...

Наверное, следовало отказаться. Но сил отказаться у нее не было.

Нимуэ убрала волосы с лица и выпрямилась.

— Хорошо. Когда?

— Сейчас.

Глаза у него были серые, почти прозрачные. Там, где-то там, за глазными яблоками, внутри была вселенная и путь во вселенную. С пустынными берегами, морями, дорогами, городами, дикими травами, белыми силуэтами чаек, дремучими лесами, кронами, упирающимися в небо, пляшущими созвездиями...

Ничто из этого ей не принадлежало, но смотреть, смотреть было можно, и она смотрела.

Они встали посреди комнаты. За стеклом вышло солнце, высветив на полу просвечивающий сквозь белую краску рисунок волокон на древесине. Они заняли стойку — три пальца у виска, симметрично. Вышло не с первой попытки; наверное, дело было в отсутствии практики. Или в том, чем это кончилось в прошлый раз. Никак не удавалось синхронизировать сердцебиение. Раньше это давалось как-то проще.

В конце концов Мирддин неловко прижал ее к себе одной рукой; он был сильно выше, Нимуэ отвернула голову вбок. Совсем рядом, под щекой, стучало быстро и ровно; так бывает, если стоять на мосту и смотреть, как несется внизу поезд между зеленых холмов, параллельно реке, и всегда есть такой момент, когда цепочка вагонов растянута от горизонта до горизонта, и они мчатся, не останавливаясь, и кажется, что у поезда нет ни конца, ни начала, он просто оборачивает планету и мчится, мчится, мчится.

Какая-то чужая эмоция проходила мимо, совсем рядом. У Нимуэ не было для нее названия.

Она заметила, что Мирддин почти беззвучно повторяет цепочку имен, загибая на свободной руке пальцы. Он дошел до последнего и замер.

— На счет три, — сказал он напряженным голосом.

Она замерла, выравнивая дыхание, как ныряльщик перед прыжком.

Раз.

Два.

Три.

Что есть человек?

Человек есть тот, кто включает в себя все.

Сок сладких плодов; предвечное Божье слово;

мед дикий; цвет горный и цвет деревьев;

земная соль; руда, что таится в недрах.

Листья крапивы.

Пена девятого вала.

На одно длинное, длинное мгновение мир внутри и вовне застыл в неустойчивом равновесии. Так, наверно, как это было до начала истории. До Разделения.

"Я могу быть с тобой. Но я не могу заменить тебе мир снаружи".

"Я знаю".

Слова падали, как снег на воду.

Одно долгое, долгое мгновение сконденсировалось между ними, как жемчуг в раковине. Как точка отсчета. А потом створки разжались, и сила инерции разнесла их в разные стороны.

Нимуэ поняла, что падает куда-то в бесконечную бездну. Все зашлось от ужаса и необратимости происходящего.

Ее будто бросили в тигель. Раскаленный поток хлынул, разрывая ее на части, фрагменты, молекулы.

До коллоида. До звездной пыли.

А потом будто сработал огромный магнит, будто взрыв наоборот и все мельчайшие осколки сошлись к единому центру, заново соединяясь в единое целое.

Я не человек.

Я озеро.

Нимуэ засмеялась.

Это было так просто — не нужно было вмещать невмещаемое. Нужно было принять часть потока, который шел вокруг нее, мимо нее, сквозь нее, принять, пропустить сквозь себя и передать дальше, как река передает воду.

Будто огромная ладонь уперлась в спину — так крыло ложится на ветер.

Она протянула вперед незримые руки и увидела, как прорастают из запястий наружу вены, как размыкаются, как алая горячая кровь дану смешивается с холодной, прозрачной кровью озера. Как озеро наполняет земную чашу, как вбирает в себя ключи, как выдыхает в воздух туман, уходящий столбами в небо, как дыхание копится тучами, как проливается вниз, как касается губ, как уходит внутрь, как становится кровью, алой, горячей кровью дану. Человеческой кровью.

Озеро уютно покоилось в изумрудной чаше. Тянулись к свету со дна, чуть колыхаясь водоросли, между ними, у самого дна, сонно поводили плавниками толстые карпы. Кедры-стланцы поднимали от земли ветви, у могучих корней всплескивали тихие волны. По сосновым стволам гонялись друг за другом белки, летела вниз кора. Сосны уходили в небо, в синеве толклись белые облака. Сквозь облака сеялось осеннее солнце — ясное и холодное. Блики плясали на стеклянной глади.

У самой кромки стоял Мирддин Эмрис. Нимуэ потянулась к нему. Волна взметнулась и откатилась. Мирддин наклонился, зачерпнул горстью воды, плеснул в лицо и медленно выпрямился.

Вода была такой холодной, что все от нее горело, как растертое снегом, снаружи и изнутри.

— Неплохо сработано, — раздался голос.

Мирддин обернулся и увидел Рианнон.

— Вы знали, что так выйдет, — сказал он.

Рианнон чуть усмехнулась:

— Знала? Нет. Надеялась? Да. В таких делах никогда нельзя знать наверняка.

— Но вы все видели.

Рианнон кивнула.

— Фир болг нет места на Авалоне. Если бы она не удержалась, мне пришлось бы об этом позаботиться. Обычно изгнаниями занимается Вран, но в данном случае заставлять его в этом участвовать было бы немилосердно.

Деревья отражались в воде так четко, что почти нельзя было разглядеть границу, где реальность переходит в свое отражение.

— Никакого риска не было, — сказал Мирддин. — Ей был нужен Аннуин, а не я.

Это было хорошо. Но почему-то не радовало.

Рианнон повела бровью.

— Что же до тебя... ты человек, — продолжила она так, будто его реплики не было. — Твоя судьба не в нашей власти и не в нашей сфере ответственности. Ты уже решил, что будешь делать дальше?

— Пойду к людям.

Он очень плохо представлял, на что похожи Срединные земли и на кого похожи люди. Но это казалось ему единственным вариантом в свете всего произошедшего.

Рианнон окинула его взглядом и усмехнулась чему-то своему.

— Имей в виду — твое авалоновское гражданство остается в силе. Ты сможешь вернуться всегда, когда пожелаешь.

Прежде, чем Мирддин успел что-то ответить, она исчезла.

Он постоял еще немного, глядя в непрозрачную воду, потом наклонился, поднял камешек, зачем-то сунул в карман и зашагал прочь от берега.

[1х03] ветер

Мирддин сидел на крыльце и чистил грибы. У Блейза была совершенно иррациональная привычка вставать в злую рань и собирать все, что ему попалось на глаза. Ну то есть вообще все, невзирая на степень зрелости и червивости. В результате из каждого ведра съедобной оказывалась едва ли пятая часть, которая потом ужаривалась до размеров вообще микроскопических. Мирддин как-то пытался в первые дни это рационализировать, и притащил Блейзу два ведра аккуратных, один к одному, шампиньонов. Блейз замахал руками — куда мне столько? Мне столько не надо, вон, Мойре отнеси...

Потом выяснилось, конечно, что шампиньоны просто так в округе не растут. А эти были, к тому же, наштампованные на синтезаторе, то есть, совсем как настоящие, и по питательности, и по всему, но совершенно одинаковые. Мойра, дородная, рыжая и на редкость громкоголосая, гостинец прибрала, но посмотрела как-то странно. (Блейз потом пояснил — "Ну, вот если бы ты пришел с грибами, но в шапке... или без шапки, но и без грибов... тогда, да, были бы проблемы. А так нормально. Ну и, что от меня, конечно..." Блейза в округе, судя по всему, любили и прощали ему все, включая подозрительного вида "крестника".)

В этот раз Блейз набрал маслят. "Во! — радостно заявил он, брякая полное ведро на крыльцо. — Сопливенькие!"

К местной манере выражаться тоже надо было привыкнуть. К массе вещей следовало себя приучить, если он собирался жить среди людей. Среди людей было... странно, но на Авалоне он не мог. Значит, оставались Срединные земли. Блейз приходился родичем матери. Последний раз Мирддин видел его в младенчестве. Забавно, насколько восприятие зависит от ракурса и первого впечатления — Блейз оказался невысоким добродушным человечком, и только по внезапному разочарованию при встрече Мирддин понял, что подсознательно считал Срединные земли страной таинственных и загадочных великанов. Глупо, конечно.

(Или не глупо, если вспомнить реакцию... реакцию всех.)

Мирддин понял, что, не моргая, смотрит в воздух. Он сделал усилие и разжал челюсти.

Были вещи, о которых он запретил себе думать, но какое-то неопределенное эхо ощущений все равно оставалось. Холод по венам, невесомость, желудок, подкатывающий к горлу. Как во время неудачного пике на спидере. Мирддин постарался сосредоточиться — взять гриб. Отделить ножку от шляпки. Поддеть ножиком кожицу. Потянуть. Снять. Вытереть ножик. Повторить. Не забывать дышать.

Мирддин разобрался примерно с половиной ведра, как во двор влетела Мойра. Вид у нее был безумный.

— Сидит, чувырло! — она уперлась взглядом в Мирддина и медленно стала на него наступать, растопырив руки. — Ишь, расселся тут! нежить остроухая!

Душить она меня, что ли собралась, озадаченно подумал Мирддин.

— Что такое, Мойра? — на пороге показался Блейз. В одной руке у него была поварешка. На круглом лице вечно плавала мечтательная улыбка.

Мойра немедленно повисла у Блейза на шее и заголосила:

— Блейз! Блейз, родной, миленький, Шон пропал! Поехал, поехал тетку проведать, послала я его, и пропал! Милка одна, под пустым седлом вернулась, похитили его, бедненького, Блейз, чует мое сердце! Как пить дать утащили сыночка моего, под холм утащили! Блейз, родименький, сделай что-нибудь, ты же можешь, мы тебе по гроб жизни...

Блейз слегка пошатнулся и оперся рукой о косяк — Мойра была женщина крупная. Лицо у него посерьезнело.

— Давно? — спросил он.

— Да нет, нет, же, вот, с утра сегодня... — Мойра утирала глаза рукавом и всхлипывала.

Мирддин перехватил взгляд Блейза, аккуратно вытер ножик, сложил, сунул в карман и начал снимать резиновые перчатки. Мойра уставилась на него с ужасом. Она раскрыла рот, хватая воздух, кажется, для новой партии воплей, но Блейз уже бережно вел ее к калитке.

— Мойра, мы сделаем все, что сможем. Все, что сможем.

Мотоцикл Блейзу подарили тоже, кажется, соседи. От широты души. Сложно было сказать, сколько ему лет и из чего они его собрали. Возможно, изначально это было два мотоцикла. Или три. Которые не очень удачно встретились со стенкой. Или еще с чем-то твердым.

Блейз сидел на мотоцикле верхом. За его спиной, собственно, было еще одно место, но сбоку к мотоциклу пристегивалась штука под названьем "коляска", и Мирддин сидел именно в ней. К коляске прилагался шлем, но шлем был рассчитан на человека, и находиться в нем было решительно невозможно. Блейз только протянул — ну, смотри, твоя голова чугунная, не жалуйся потом. Хотя вы, дану, живучие...

Трясло в мотоцикле немилосердно, но, надо признать, ехал он довольно быстро. Особенно для такой развалины.

Они повторяли маршрут Шона. Вокруг едва-едва проезженной лесной дороги вставали сосны. Было тихо.

Они проехали почти половину дороги, как лес неуловимо изменился. Листья стали ярче. Ягоды на деревьях краснее. Трава гуще.

Мотоцикл чихнул и заглох.

Чье бы это ни было место, его хозяин ничего не знал о двигателях внутреннего сгорания.

Именно об этом предупреждал отец — когда идешь за грань, бери только самые простые вещи. Лошадь, а не флаер. Меч, а не бластер. Наука — удел сложного, настоящего мира, а не выморочного. В локусе она не сработает. Самые простые мысли, самые простые чувства, самые простые законы. Не ешь, не пей, не оглядывайся, не оставайся надолго. Если бы Шон поехал на мотоцикле, он просто бы застрял на границе.

— Локус, — сказал Мирддин.

Зачарованное место. Попытка отделиться и создать свой собственный мир. Собой. Из себя. Многие пробовали. У атлантов почти получилось. Если не считать цены.

— Нестабильный, — добавил Мирддин и осекся.

Они стояли, разевая в беззвучном крике безгубые рты — серые, призрачные, обглоданные временем, воздевая вверх едва обтянутые кожей пальцы, а из пальцев уходили нити, тянулись, сплетались, опутывали паутиной деревья, кусты, травы, невидимый ветер трепал их обветшалые лохмотья, седые космы. Мирддин прислушался.

"Холодно! Холодно, холодно, холодно, хоооо... ооооо..."

— Что ты видишь? — спросил Блейз.

— Людей, — сказал Мирддин. — Призраков.

— Шон среди них?

Мирддин сделал усилие и вгляделся. Латы. Мантии. Короны.

— Нет.

— Тогда идем дальше.

Они пошли. Лес был очень красивый. Если не видеть призраков. И не слышать.

Они прошли совсем немного — и увидели ее. Она сидела на ветке, болтая босой ногой, рыжие ее волосы развевались по ветру, бордовый бархатный подол свисал почти до земли. Глаза на треугольном личике были стеклянные.

Он уже видел такое один раз.

Мирддин сжал локоть за спиной. Фир болг была очень похожа на дану, но ее уже почти не было внутри себя. Она пыталась сделать из себя локус. И, конечно, у нее не получалось. Ей нужны были люди. Как материал. Но люди хрупки, их хватало ненадолго. Приходилось искать заново. И заново. И заново.

Блейз улыбнулся ей — как всегда улыбался всем.

Она соскочила с дерева и подбежала к Блейзу, доверчиво и радостно заглядывая ему в лицо.

— Теплый!

Блейз кивнул.

Она засмеялась и потянула Блейза за руку.

— Она не остановится, — тихо сказал Мирддин.

Чтобы остановиться, нужно захотеть остановиться.

— Я знаю, — так же тихо, не переставая улыбаться, ответил Блейз.

Она смеялась и напевала — тонким голосом, без слов. Это не было заклинание. Просто песенка.

Лес вокруг нее становился все раскидистей, все ярче, переливаясь всеми цветами, как не бывает даже самой золотой осенью.

Она вела их, приплясывая, все дальше и дальше. Блейз говорил что-то успокаивающе время от времени. Мирддин молча шел за ними, прикусив губу, отмахивался от призрачной паутины, стараясь не слушать завывания призраков, и внутри у него клокотала белая ярость. Происходящее имело название, и это название было — преступная халатность. Всего это можно было избежать. Можно было. Почему никто ничего ей не объяснил?! Почему никто ничего не сделал? Почему никто не предупредил — не строй иллюзии, не пытайся, это плохо кончится, это воронка, так нельзя, нельзя делать никогда. Почему?!

Блейз, будто услышав его мысль, отозвался:

— Когда фир болг воюют, они не убивают последних детей в роду. Считается — дурная примета. Но и не воспитывают тоже.

Мирддин закусил губу, чтоб не зашипеть. Это все было сделано специально. Специально. А точнее, даже не специально, а просто им было все равно.

Вокруг сверкало и сияло — лиловый. Багряный. Золотой. С ветки на ветку перепархивали какие-то пестрые птицы. И бабочки, размером с две ладони.

— Авалон такой же? — внезапно спросил Блейз.

— Авалон — дарованная земля, — сказал Мирддин. — Он стоит только на том, что отдано в дар. По доброй воле, с добрым намерением. Поэтому фир болг там не могут. Они не понимают даров. Не хотят понимать.

Они подошли к склону холма. На холме лежал Шон, иссиня-бледный, и Мирддин видел, как от него отходят нити — к деревьям, к травам, к ручью... как жизнь уходит из него, насыщая собой локус. Ненадолго. Совсем ненадолго.

Она указала на Шона пальцем:

— Погас.

Блейз наклонился Шону, послушал пульс. Покачал головой.

— Ты можешь что-то сделать?

Мирддин вздохнул:

— Для него? Ничего. У них как одна кровеносная система сейчас. Если я обрублю нить, он умрет.

Блейз помолчал.

— А для нее?

— Я мог бы отвезти ее в Каэр-Динен. Попытаться отвезти. Но это как... обрубить руки и ноги и привезти тело. Как... пытаться принести воду в горсти. Я довезу слишком мало... или вообще ничего не довезу.

Мирддин зажмурился:

— Я мог бы рассечь. Они умрут... все... но это лучше, чем... так, — он сглотнул. — Она не остановится, Блейз. Она не сможет. Ее не научили, понимаешь? Просто бросили. А потом пришла Жажда, и вот... так нельзя, Блейз. Мы не можем уйти и всех оставить.

— Конечно, — Блейз кивнул.

Она подошла и протянула Блейзу ладонь. На ней красовались ягоды ежевики — большие, черные, блестящие. Блейз улыбнулся своей рассеянной улыбкой, и взял с ладони ягоду.

Мирддин дернулся, но было уже поздно.

Она засмеялась, нежно, радостно и мелодично. Потом вдруг наморщила нос и тяжело вздохнула.

— Почему ты вздыхаешь? — спросил Блейз. Невидимые нити тянулись от него, как побеги, врастая в землю.

Она всхлипнула:

— Гаснут. Все гаснут.

— Тебе жалко? — спросил Блейз.

— Жал... жал-ко, — недоуменно повторила она.

— Были. Теперь нет. Грустно. Хочется, чтобы были, — терпеливо объяснял Блейз. — Жалко.

Она кивнула. Слеза пробежала по ее щеке и ушла в землю. Там, где она упала, взошел ландыш.

Блейз легко улыбнулся:

— Это можно исправить. Отпусти. — Он сжал и разжал кулак, показывая, как.

Она замотала головой:

— Нет, нет! Все пропадет! Станет холодно!

"Холодно! Холодно! Хоооооо... ооооо", — подхватили призраки.

Мирддин сглотнул и шагнул вперед:

— Отпусти всех, и я смогу отвезти тебя на Авалон.

Она вздрогнула и наморщила лоб:

— А-ва... А-ва-лон?

— В Каэр-Динен, — сказал Мирддин. — Там цветут розы. Там фонтаны. Там всегда тепло. И там помогают. Всем, кому могут.

Это была правда. Не вся правда, но правда.

Блейз развел руками — колыхнулась оплетающая его паутина, нити, расходящиеся в стороны. Теперь человек тоже мог их видеть.

— Ты же знаешь теперь, что мы не врем.

Она кивнула. Закрыла глаза, обхватив руками щуплые плечи. Взвился и закружился вокруг ветер.

Рвались, рвались, рвались, паутинно-тонкие, серебристые нити. Лес стремительно увядал, блек, уходила, рассеивалась туманом его цветущая роскошь.

Призраки с протяжным торжествующим стоном уходили ввысь, в холодное небо.

Шон заворочался на холме, приходя в себя. Открыл глаза и уперся взглядом на стоящих перед холмом.

— Ааа! — завопил он, подбираясь. — Ведьма! Ведьма!

Блейз приложил его по темечку. Шон обмяк.

— Уж прости, парень, — извиняющимся тоном проговорил Блейз. — Полежи еще немножко.

Мирддин сидел на крыльце и чистил грибы. В принципе, не такое и плохое это занятие. Медитативное. После Каэр-Динен всегда так и тянет... помедитировать.

(Каэр при виде "подарочка" усмехнулась половиной рта — ты опять?

Это не я, сказал Мирддин. Это Блейз.

Каэр только хмыкнула.

Мирддин некоторое время постоял, глядя, как она раздает указания. Холодный морской ветер обрывал лепестки с арок. Фир болг выворачивалась, пытаясь их поймать. У нее не получалось.

Я обещал, что будут розы, сказал Мирддин. Надо же было как-то... мотивировать.

Каэр сняла соцветие с ближайшей арки и протянула фир болг. Та сжала разлохмаченный цветок в кулаке и не выпустила, даже погружаясь в капсулу для "холодного сна". Ей нужна программа реабилитации, пояснила Каэр. На все это требуется время. Пусть пока побудет так.

Ясно, сказал Мирддин. Что он, собственно, еще мог сказать).

Скрипнула калитка.

— А, Шон! Заходи, заходи! — замахал рукой Блейз.

Шон затряс головой:

— Да я так... это... от матери передать...

Блейз сделал круглые глаза:

— Что, опять? Да мне вашими стараниями еды на пять лет вперед хватит! Мне уже ваши варенья-соленья ставить некуда!

— Не... это она вот ему, — Шон мотнул в сторону Мирддина головой.

— Так ему и передай! — весело отозвался Блейз и скрылся на кухне. Оттуда энергично шкворчало и тянуло жареным.

Мирддин вздохнул, отложил ножик и принялся снимать перчатки. Шон ошалело на них уставился. Не принято было тут чистить грибы в перчатках. Ну, что поделать.

— Ну, давай, — он протянул руку.

Шон вдруг ухмыльнулся:

— А это, мать говорит, белоручке. А то зима скоро, ухи отморозит.

— Спасибо, — автоматически ответил Мирддин, принимая пакет. К местной манере выражаться все-таки следовало привыкнуть.

В пакете была бодренькая оранжевая шапочка. С помпоном.

Мирддин стоял над блейзовским мотоциклом, весь в машинном масле, и разглядывал конструкцию. Любопытство пересилило здравый смысл, и последние пару дней он провел, копаясь в этом конструкторе и выясняя, что да как.

Все-таки это была вещь. Было в ней какое-то варварское, доисторическое величие примитивного вида, давно обреченного эволюцией на вымирание, но все-таки сохранившегося. Невозможно было не любоваться.

В распахнутые ворота заглянул проходивший мимо Шон.

— Маслопровод барахлит? — спросил он со знанием дела.

— Ага, подкрутил маленько, — откликнулся Мирддин.

— У "Кормаков" всегда так. Или маслопровод, или еще что. Зато если руки откуда надо растут, цены им нет. Не какая-нибудь дрянь хлипкая, вроде "Дагенов"... Тебя, кстати, как звать-то?

— Эмрис я, — сказал Мирддин, не отрывая взгляда от двигателя.

— Из кармартенских, чтоль? — спросил Шон. — Вечно там какие-то Эмрисы, Элвисы...

— Ага, — ухмыльнулся Мирддин. — По матери.

Они обменялись рукопожатием.

— Надолго сюда?

Мирддин передернулся:

— Я че, дурной? Самайн на носу. Домой поеду.

Шон солидно кивнул:

— Давай-давай, поворачивайся. А то шляется тут по лесам шушеры... Вторую неделю серебряные пули льем... У нас всякой нечисти хватает... Ты ушастого-то видел?

— Кого? — поразился Мирддин.

Шон просто просиял:

— Да ты чо? Не знаешь? Блейз наш, святой человек, где-то даненыша подобрал. Малохольный, ваще! Маманя ему шапку малого отдала — так он так и ходит. Ну, безвредный вроде, так-то. Что вылупился? Не веришь? Да наш Блейз вообще и не такое может! А по лесам у нас тут кто только не шастает! Меня один раз чуть под холм не увели. Еду, никого не трогаю, смотрю — фейка. Глазищи — во! Ноги — во! Пальцем манит, и ну я и пошел, не будь дураком. Ну, а она меня в лес! Ну, я к ней целоваться — и тут меня уж заколдобило всего. Страху натерпелся, страсть! Гляжу — мертвые стоят! Ручищи — во! Ну, да Блейз меня вытащил. Блейз, он у нас святой человек! Мы ему все по гроб жизни! Не, ты что так смотришь?! Не, ты что, мне не веришь?!

— Верю-верю, — сказал Мирддин. — Это ж Блейз, он могёт.

Шон хлопнул его плечу:

— Ну, побежал я. Давай, вечером заглядывай, спросишь Шона, тебе покажут. Я тебе расскажу, как оно у нас тут все. Не Глен-Глехи какое-нибудь!

Шон быстро зашагал прочь по улице. Мирддин проводил его долгим взглядом.

— Однако.

Блейз, не без любопытства наблюдавший за сценой из окошка, покачал головой:

— Смотри, Мирддин. Доиграешься.

— Блейз. Он действительно не понял, с кем разговаривал?

— Так ты же ему глаза отвел. Откуда ж ему понять-то?

— Блейз, я этого не делал. Я знаю, что наводить чары на гостей без позволения хозяев дома — невежливо. Я просто пытался выражаться так, чтобы ему было понятно. Вербально и невербально.

— Мирддин, ты отвел ему глаза. Пусть и без магии. Как он тебя запомнил? Уши, шапка, физиономия постная, спросишь что-то — бубнит, грибы в перчатках чистит. Одно слово — нелюдь. А тут ты. Оброс, болтать по-местному выучился. В мотоцикле копаешься, как нормальный...

— Когда ты говоришь "нормальный", ты имеешь в виду прескриптивную норму или дескриптивную?

Блейз застонал:

— Дескриптивную. Мирддин, не ходил бы ты к нему вечером, ей-богу.

— Мне нужно научиться лучше понимать людей. Поскольку и мои родители, и ты настаиваете, чтобы я, цитирую, "не смел лазить в голову всем подряд", конец цитаты, единственное, что мне остается — это с ними общаться.

Что его поразило вечером — так это чувство полной невидимости. Это были не чары, но что-то очень похожее, его видели — и не видели. Люди говорили с кем-то, кому-то отвечали, этот кто-то занимал с Мирддином одно и то же пространство — но Мирддином не был. Это было похоже на фехтование. На танец. На синхронный перевод. Надо было только вынести себя за скобки, в зону невидимости, и позволить информации течь насквозь, только подхватывая и направляя, угадывая необходимые реплики. Где-то на перекрестке людских взглядов, в фокусе, слегка перед Мирддином, как маска на вытянутой руке, соткался некий Эмрис из Кармартена. Человек. Кем Мирддин, возможно, мог бы стать. Если бы не был Мирддином с Авалона.

Людей было десять — Шон, Диллон, Оран, Калум, Эйдан, Клода, Кэтлин, Морин, Мэдлин, Шевонн. Они гомонили, перекрикивались, смеялись. Сначала на мотоциклах они куда-то ехали, потом что-то пили (какая гадость, и зачем бы это им?), потом горланили, потом опять пили, потом опять ехали. Потом Шон показывал, как работает пулемет, который установлен у него на мотоцикле. Потом все стреляли по очереди. Потом опять ехали. Людям было весело. Мирддин не особо вслушивался в реплики. Стремление не выпасть из процесса занимало все внимание. "Эмрис" махал руками и горланил вместе со всеми. Шон хохотал, хлопал "Эмриса" по спине, "Эмрис" хохотал тоже.

Потом они приехали к какой-то скале над обрывом и полезли вверх. Оттуда открывалась вся округа. Людям было весело. Мирддин пытался понять природу этого чувства, но внимание соскальзывало.

— Шон! Шон, куда ты лезешь, чтоб тебя!

— Отсюда вся округа обстреливается! Если что, закрепиться можно! Вооот... вооот тут!

— Чтоб тебя черти взяли! И правда!

— Чур меня! Кто тебя за язык тянул? Самайн скоро!

— Не труусь! Черти?! Да кто угодно!

— Пусть приходят!

— Мы им всем покажем!

— Знай наших!

— Мы их всех уроем! И на могиле спляшем! Вот так! — Шон, на самой верхушке скалы, сделал несколько па, высоко выбрасывая вверх колени. Камень под его ногой подвернулся, и Шон полетел вниз.

Мирддин рванулся вперед и схватил его за шиворот. Кожаный ворот куртки затрещал, но выдержал. Мирддин теперь висел на левой руке, а правую оттягивал человек. Внизу плескалась темная вода. Кто-то визжал. Мирддин сделал усилие, выбросил человека наверх и вылез сам. Визг прекратился. Мирддин стал разминать запястье.

Шон, отплевываясь, поднялся с четверенек.

— Ты?! — лицо у него вытянулось. Он, кажется, узнал, с кем имеет дело. — Ты?!

Мирддин понял, что, отвлекшись, забыл про "Эмриса".

— Тварюка ушастая!

Шон размахнулся и заехал Мирддину в глаз.

Мирддин настолько не ожидал этого, что пропустил удар. Прижал руку к лицу и отступил на шаг.

— С ним по-человечески, а он! Накликал! Всегда все нормально было, а тут!

Шон примерился еще раз. Мирддин перехватил кулак. Он не понимал, что происходит. Некоторое время они так стояли.

— Чтоб тебя! — Шон вырвался, зло плюнул под ноги. — Люди! Пошли отсюда!

И они ушли.

— На, приложи, — Блейз пошарил в морозилке и вытащил замерзшую в кость котлету в полиэтиленовом пакете. — А то синяк будет.

Мирддин подчинился. Синяка не было бы и так, но держать холодное было приятно.

— Что произошло? — спросил Мирддин. Его никто никогда не бил по лицу — не на спарринге, а просто из возникшего желания ударить. — Я нарушил какое-то... — он поискал подходящее слово, — табу? Я должен был позволить ему упасть?

Блейз всплеснул руками:

— Бог с тобой! Он бы убился!

Котлета начала таять. Мирддин аккуратно положил ее на стол.

— Я так и подумал. Тогда почему он так отреагировал?

— Он испугался. А испугавшись — разозлился.

— Он испугался, что мог упасть? А почему он не подумал об этом раньше?

Блейз закатил глаза к потолку:

— Господи Боже, за что мне такое наказание! Как я отвык по-вашему изъясняться, Мирддин, ты бы знал! Шон не подумал, потому что Шону и его ровесникам вообще не свойственно думать. Особенно о таких вещах. Да, он испугался, что мог упасть и разбиться. Это во-первых. А во-вторых, он испугался тебя, Мирддин. Как ты бы испугался, если бы обнаружил, что тебя держит над пропастью кто-то из фир болг. Неведомая опасная тварь, которую ты принимал за такого же, как ты, и от которой неизвестно, что ожидать.

— А зачем он меня ударил?

— Не зачем, а почему. Потому что он хотел доказать себе и окружающим, что не беспомощен в этой ситуации. А ничего лучше ему в голову не пришло. Не мог он показаться перед ними слабаком, понимаешь? А ты его, невольно, конечно, таким выставил. Мирддин, я понимаю, это человеческие дети, они не кажутся тебе опасными. Но вы с пулеметом катались. А если бы они начали в тебя палить по дурости? Что бы я твоей матери сказал? Ты-то чего с ними туда полез?

— Мне было интересно. Я думал, они знают, что делают.

Блейз вздохнул:

— Мирддин, дану, твои ровесники... они всегда понимают, что делают?

— У меня... не очень много ровесников, — ровным голосом сказал Мирддин. По истертой клеенке в цветочек медленно растекалась натекшая с тающего пакета лужица воды. Мирддин с усилием поднял взгляд на Блейза. — Но да, понимают. В большинстве случаев. В большинстве случаев, если столкновение с эмоцией данного типа и принятие решения не происходит впервые или под воздействием изменяющих сознание факторов.

— Не всегда, значит, — заключил Блейз.

— Почему Шон не боялся меня раньше? — спросил Мирддин.

Блейз вздохнул, уже в который раз. Вид у него был, будто он бревна грузил — взмокший и усталый:

— Потому что ты выглядел смешно. Люди воспринимают смешное как безопасное. В следующий раз в такой ситуации...

— Следующего раза не будет, — сказал Мирддин. — Всего тебе доброго, Блейз.

Он достал оранжевую шапку. Натянул ее по самые брови и вышел.

— Шон.

Шон, ковырявшийся в двигателе, попытался сделать вид, что не слышит. Мирддин молча продолжал смотреть на его спину, в точку между лопаток, туда, где так удачно сходились швы на куртке — продольный и поперечный. Шон дернулся, будто его обожгло, выпрямился, обтирая руки тряпицей, и буркнул:

— Чего тебе?

— Я пришел извиниться. В мои намерения никоим образом не входило выставить тебя "слабаком" перед теми, чье мнение кажется тебе важным, как-то задеть твою самооценку или напугать.

Шон побагровел и аж задохнулся:

— Ах ты!.. Да я тебя!..

Мирддин развернулся и пошел прочь. Потом побежал. Потом оседлал ветер.

Ветер! Ветер! Ветер! Ветер! Ветер!

Физическая оболочка рассеялась мелкими брызгами, звездной пылью. Сверху, снизу, впереди, позади, вокруг мчался стремительный поток. Духи неба и земли, духи пламени и молний пели, смеялись и хохотали, и все это смешивалось в единый тысячеголосый хор.

Мы ветер! Ветер! Ветер! Ветер! Ветер!

Мы ливень! Ливень! Ливень! Ливень! Ливень!

Мы град! Град! Град! Град! Град!

Мирддин открыл границу и вплелся еще одной прядью в эту бесконечную гриву. Гриву Самайна, скачущего по холмам.

Вокруг хохотало, визжало и грохотало.

Вверх! Вверх! Вверх! Вверх! Вверх!

Облака летели плащом, рвались и обрывались клочьями.

Вниз! Вниз! Вниз! Вниз! Вниз!

Сосны сгибались, как трава.

Мы страх! Страх! Страх! Страх! Страх!

Впереди показалось озерцо огней — не тусклых, электрических, а живых, теплых, жмущихся друг к другу под крышей.

Наше! Наше! Наше! Наше!

Крыша слетела. Огоньки сбились в горсть. Один выкатился вперед.

Вихрь закружился вокруг.

Смертный! Смертный! Смертный! Смертный!

Бойся! Бойся! Бойся! Бойся!

Человек! Человек! Человек! Человек!

Мелькнуло смутно знакомое лицо. Хор вдруг отдалился. Мирддин вдруг ощутил злой, веселый кураж, который тогда пытался понять — и не понял.

("Что такое человек?")

— Человек! — крикнул он, засмеялся во все горло — и открыл вторую границу.

Эффект был как от пробоины на орбите. Вихрь затормозил, замер на миг — и хлынул, не в силах остановиться, неукротимо, неудержимо, наружу, сквозь него, бешеным табуном, лавиной, танковой колонной по джунглям, получая то, что так стремился получить — и расточаясь, не в силах удержать желанное, весь мир, весь мир и вечность в придачу.

Он опять стоял на ногах. Сосны опять были выше. Небо опять было дальше.

Он обернулся и увидел церковь, с которой снесло крышу. Баррикаду у дверей. Узнал того, кто был впереди и широко ему улыбнулся непослушными губами:

— Я — человек. Он...

Земля пошатнулась и мягко ушла вбок. Перед глазами мотнулся алый помпон. Встревоженное лицо Блейза. И чего это он?

— Что? Что ты говоришь?

Мирддин цапнул его за воротник, подтянул к себе и шепнул на ухо:

— Я — человек. Он... он-то-ло-ги-чес-сс-ки.

Пальцы разжались.

Планета неслась сквозь пространство — мимо молчащей пустоты, мимо поющих огней. Он лежал на поверхности, и перегрузка вдавливала его в камень, в землю, в гранит, как в мох, мягко, безбольно, неодолимо. Скорость. Неподвижность. Хрупкость. Надежность.

Я есть.

Где-то там, внутри, в глубине, порхали по клавишам легкие пальцы. Сходились и расходились тектонические плиты. Волны набегали на берег, стирая следы, затягивая прорехи, разглаживая песок. Ощущение присутствия было всеобъемлющим, и можно было позволить себе просто быть. Плыть на тонкой бензиновой пленке между "внутри" и "вовне".

У присутствия было имя.

"Нимуэ".

"Здравствуй, Мирддин".

Мир медленно возвращался.

Пространство — где-то под открытым небом.

Слух — плеск. Шелест ветра. Сердце. Два сердца. Дыхание.

Запах — вода. Палые листья. Дым. Сосновая смола.

Авалон. Такой горький, и свежий, и сладкий воздух бывает только на Авалоне, и на Авалоне — только в одном месте.

Это было то самое учебное озеро, а он лежал у самой кромки воды, головой у Нимуэ на коленях.

Нимуэ; Нимье; Нинева...

Или я умер, невпопад подумал он.

Послышался тихий смех.

"Ты выходил из тела. Это может считаться "умер" по человеческим меркам".

Она была сейчас больше Гвендолоена, чем Вивиан, больше Нинева, чем Нимье, и больше Нимуэ, чем озеро.

"Как я сюда попал?"

"Тебя привез Блейз. И еще такой смешной человеческий мальчик. Ты не дал уничтожить деревню. Они благодарны"

"Они не должны. Я сделал это для себя, а не для них. Из гордости, а не из доброты. Я... был с Дикой Охотой. С... фир болг."

"Шшш. Я знаю".

"Но я не знаю".

— Не знаю, кто я, — выговорил он вслух. — Не человек. Не дану.

Он разлепил неподъемные веки.

В сумеречном небе плыла белая луна, и глаза у Нимуэ были как две маленьких луны.

— Ты — Мирддин Эмрис, — сказала она. — Этого достаточно.

[1х04] жажда

Мирддин вышел на берег озера и увидел ветер. Он переливался, как охапка павлиньих перьев, и каждое перо несло свой вкус, и цвет, и запах. Мирддин вгляделся, и чем больше он вглядывался, тем больше ветер расщеплялся на тонкие, разноцветные, переплетающиеся пряди — теплее, холоднее, пахнущие озерной водой, мхом, смолой и хвойными иглами, влажной беличьей шкуркой, грибами, прелью, кедровыми корнями, погруженными в ил, багульником, палым листом, белыми пальцами, растершими горсть брусники... Ветер был переплетением бледных, разноцветных нитей, вобравших в себя все, к чему прикасались, за каждой из них можно было последовать и вернуться к началу — но как выбрать, за которой? они разбегались, расходились в разные стороны, таяли, внимание рассеивалось, не успевая...

Ветер ударил в лицо и рассыпался. Мирддин вздрогнул, очнувшись, и только тогда понял, что шквал не шелохнул и палого листа, лежащего на причале.

Это был дурной признак.

Это был настолько дурной признак, что Мирддин постарался задвинуть знание о нем в сторону.

Существовала вероятность, что это просто последствия недавних событий, остаточные явления после встречи с Дикой Охотой; не было ничего странного в том, что разобранное и собранное вновь тело обостренно воспринимает звуки и запахи; ничего и странного в том, что разобранное и собранное вновь сознание испытывает проблемы с концентрацией.

Он опустился на одно колено, чтобы плеснуть воды в лицо — но от его прикосновения она отпрянула, как живая. Стеклянная, ровная поверхность озера вздрогнула, вздыбилась на мгновение и обрушилась с плеском — будто кто-то резко встряхнул скатерть. Мирддин медленно выпрямился. Это уже нельзя было списать на аберрации восприятия.

Зажужжал наручный комм. Мирддин нажал прием — раздался треск помех. Связь оборвалась.

По-прежнему оставалась крошечная, ничтожная вероятность, что это совпадение.

Комм зажужжал опять. Всплыло сообщение от Нимуэ: "Ничего не пей! И не ешь тоже ничего!".

Экран моргнул и умер.

Мирддин развернулся и побежал, пригибаясь от низких веток и перепрыгивая через спутанные корневища и кедры-стланцы. Мох глотал шаги, только сбитая с хвои роса рассыпалась дробью о листья, взблескивая налету в просветах между стволами.

Он выбежал к пирсу и замер. Нимуэ стояла на самом краю, опустив голову, и гулкая тишина расходилась от нее кругами, как от камня, брошенного в воду. В тишине неожиданно громко отдавался чуть слышный звон. Мирддин подошел ближе и увидел его источник — Нимуэ держала вытянутую руку над озером, и из горсти сыпались песчинки, ударяясь о зеркальную гладь. От них разбегались, пересекаясь, ажурные кольца, и Нимуэ смотрела на них, не отрываясь.

— Красиво, верно? — сказала она, не оборачиваясь.

"Зачем было делать живое из неживого? Зачем было все портить?"

Она не произнесла этого вслух, но Мирддин поймал обрывок мысли, и мысль ему не понравилась.

— Что происходит? — спросил он.

— У меня мир отваливается, — ровным голосом ответила Нимуэ. — Портал отрубился. Проверь флаер, он попроще.

Он попробовал завести флаер, покачивающийся на воде у пирса. Безуспешно.

— Попробуй еще раз.

Нимуэ сжала пальцами виски и зажмурилась, беззвучно шевеля губами. Мирддин опять попробовал включить двигатель. Приборная панель зажглась было, мигнула и погасла окончательно.

— Без толку, — сказал он, вылезая на пирс обратно.

Нимуэ обхватила себя руками.

— Я не помню, как он работает. Не могу сосредоточиться, — виновато сказала она.

Вид у нее был такой, будто больше всего она хочет сжаться в комок и натянуть на голову одеяло.

Мирддин вдруг понял, что именно это она сейчас и делает. В каком-то смысле.

— Ты сворачиваешь пространство в локус, — произнес он.

— Я?! — Нимуэ резко вскинулась к нему — и так же резко отшатнулась обратно.

Мирддин не успел понять, что произошло. Расплывающийся мир вдруг сошелся в одну точку. Это было как удар грома.

— Тебе надо уходить. Вот рюкзак. Ничего не ешь местного и не пей — материя тебя привяжет. Вода в рюкзаке бутилированная, она из мира снаружи. Еда тоже. Я не знаю, какой будет радиус у локуса. Думаю, за сутки ты успеешь выбраться. Сутки я попробую продержаться, потом он схлопнется, — голос доносился как издалека. — Мирддин, ты меня слышишь?

Он кивнул. На большее его не хватило. Нимуэ зашагала прочь. Каждый шаг, кажется, отзывался по земле дрожью.

Мирддин где стоял, там и сел. Его трясло.

Это нечестно, подумал он. Я ведь только что выбирал. Я ведь уже выбрал!

Никогда не бывало так раньше, чтобы он встречался со знанием и отступал. Увидеть, понять, сформулировать — это было хорошо, это было правильно. Он никогда не сталкивался с невместимостью истины.

Сейчас край завесы хлопнул, на миг расступаясь. Истина была ослепительной. Ослепляющей.

Невозможно было смотреть. И не смотреть тоже было невозможно.

Как ты можешь так со мной? Как Ты можешь?!

Как мне с этим знанием теперь жить?! Что мне теперь с ним делать?!

Он никогда не чувствовал себя настолько полностью, абсолютно беспомощным. Он никогда не знал ужаса. Никогда не знал преклонения. Бессилия. Благоговения. Отчаянья.

С истиной невозможно было сосуществовать; невозможно было ее вместить; невозможно было выдержать.

И без истины существовать тоже было невозможно, потому что она — все.

Истина была живой, личностной; нельзя было, как всегда, вынести себя за скобки, вынуть из ситуации, стать наблюдателем. Из кожи, из времени, из пространства вывернуться было бы легче.

Накатило острое, бешеное, яростное желание не-быть. Не рождаться никогда на свет; не существовать; чтобы не было на свете никого, ничего — потому что больше никак, никак нельзя было заполнить эту огромную, черную дыру внутри.

Которую не наполнить Истиной, потому что Истины не вместить живому, а больше не наполнить ее ничем, никогда, никогда.

Вот поэтому Жажду называют Жаждой и не делят память о ней с другими.

Это слишком, слишком, слишком страшно.

Мирддин сжал зубы, вцепился в волосы на затылке и изо всех сил дернул. Стало немного легче.

Глубинный, нутряной ужас ситуации был в том, что все уже, уже произошло. Мир уже раскололся. Даже если сейчас перерезать вены, или размозжить себе голову, или вколоть в вену содержание всей аптечки разом — это значит только застрять в этом мгновении голодным духом. До скончания времен. На вечность. И еще одну вечность.

До Страшного Суда.

И потом, может быть, тоже.

Не быть было бы избавлением. Но такой опции у него не было.

Мирддин поднялся. Двигаться приходилось как через стену пламени. Кажется, уже стемнело. Или, может быть, выпало поле зрения, он не был уверен.

Все уже было кончено; оставалось сделать то, что нужно было сделать — или хотя бы попытаться. Идти было недалеко. Это было хорошо. И он хорошо знал дорогу. Это было хорошо тоже.

Идти оказалось не так уж сложно; из хаоса со внезапной четкостью выныривали отдельные предметы — по ним можно было ориентироваться. Когда из разноцветных пятен выпал кусок крыльца — пять ступеней, веранда, перила, ограждение, планки наискось, крест-накрест — он понял, что дошел. Мирддин скорее нашарил, чем увидел дверь и толкнул ее в сторону; понял по шелесту, что она распахнулась, и шагнул внутрь.

Нимуэ была внутри. Даже в полумраке на нее было невыносимо ярко смотреть.

Они сидела в темной комнате, сгорбившись, и мучительно вглядывалась в воду.

— Не вижу... через себя не вижу... — то ли услышал, то ли прочел по губам Мирддин.

Он оперся о косяк, чтоб удержать равновесие, и попытался высказать самое важное.

— Это фрактал.

Нимуэ подняла голову.

Не получилось. Мирддин попробовал еще раз.

— Самоподобная система. По образу и подобию, понимаешь? Центр... центр вселенной находится везде.

Нимуэ отрицательно мотнула головой. Губы у нее задрожали, и она опять уткнулась в чашу.

Вода в ней пошла рябью.

Мирддин сделал усилие, отлепился от косяка, сделал несколько шагов и сел напротив. Накрыл ее ладони своими, притянул к себе чашу и сделал глоток.

Нимуэ вскинула голову. Зрачки у нее были во всю радужку.

— Что нужно делать? — спросил Мирддин.

Она открыла рот. Закрыла. Выпрямилась, выравнивая дыхание.

— Смотри, — ответила она. Голос оказался неожиданно хриплым.

Мирддин посмотрел.

Он стоял на вершине горы. Впереди и внизу лежало озеро, как опал в оправе, а за спиной не было ничего. Ни тьмы, ни света, ни вакуума, ни воздуха — ничего, он чувствовал эту пустоту лопатками, прижатый к ней, как к стене. Он знал, что ему надо обернуться и посмотреть туда, но не мог шевельнуться от ужаса. Накатило тошнотворное ощущение слабости. Он стал смотреть вниз, на лес и озеро, чтобы отвлечься, и все внутри заныло от красоты и хрупкости. Он знал, что одно с ними, и что должен их защитить, и что не сможет, потому что небытие сожмется и придет за ним. Что самое лучшее, что он может сделать — отсечь, отделить себя от них, чтобы они выжили, чтобы не нуждались в нем — и не мог. Вина и отчаяние захлестывали все.

Он знал умом, что где-то там, за пустотой, остался мир, что он должен развернуться, и шагнуть в ледяную тьму с головой, и идти через нее, в одиночку, вслепую, без воздуха, наощупь, долго, долго, долго, пока не придет. Но не мог себя заставить.

"Не смотри сквозь меня! Смотри напрямую!" — пришел голос.

Он сосредоточился, отделяя себя от не-себя. Тонкая, дрожащая, как мыльный пузырь, пленка, отделила его от ужаса. Теперь было так, будто он стоит на вершине скалы и смотрит на лес и озеро, а Нимуэ стоит у него за спиной, положив ему руки на плечи и глядя сквозь него, как через стекло. Он чувствовал ее напряженный взгляд затылком.

Он постарался сделаться как можно прозрачней и начал поворачиваться — медленно, медленно, сперва одними зрачками, потом головой, потом корпусом — по полградуса, будто давая миру фору, чтобы вернуться обратно, вглядываясь в то, что появлялось перед глазами. Кедры, пихты, сосны, пологий берег, галька. Он чувствовал, что Нимуэ что-то делает — за ним, через него, повторяя его движения шаг за шагом; мыльная пленка дрожала и колебалась, но на это нельзя было отвлекаться. Река с каменистым руслом, расходящаяся рукавами, серая и стальная; белая пена, вскипающая у валунов; сизые холмы, встающие вдалеке. Он хорошо помнил этот вид — с треугольной горы над озером. Все было на месте. Ничего не изменилось, только лето сменилось осенью. Синеватые холмы; холмы зеленее, сосны, кедры, березы, рябины, песок, пирс, озеро. Медленно, медленно, как часовая стрелка, он завершил оборот.

"Все, — выдохнула Нимуэ за его спиной. — Теперь все".

Они опять сидели в комнате; по две стороны чаши. В чаше отражалась река и сизые горы вдалеке. Изображение пошло рябью и пропало — осталась только прозрачная вода и темные годовые кольца на деревянном дне. Можжевельник, невпопад подумал он.

Нимуэ бесшумно поднялась: "Надо проверить".

Они вышли во двор. Там стояли сумерки — то ли утренние, то ли вечерние. Все было как всегда, пахло водой и хвоей, тихо вздыхало озеро, тихо шелестел лес, тихо вздыхал ветер. Только вокруг дома трава стала белесой, а черемуха — совсем черной. Нимуэ провела рукой по стволу — остался темный след. Мирддин нагнулся и сорвал травинку. Она хрустнула. Кристаллы на ней были похожи на иней, но не таяли.

Соль. Соль и уголь.

Он опять почувствовал слабость и тошноту, потому что вспомнил, как совсем недавно хотел именно этого. Он очень ясно представил себе уже неосуществившийся выбор — как разворачивается, и уходит, как зверь из капкана, оставляя позади еще живой, кровоточащий кусок себя, оставляя за спиной все. Он был бы в своем праве, и все приняли бы его выбор, и никто не задал бы ему вопроса, потому что Жажда — это Жажда. Если ты не можешь остаться — значит, не можешь. Как лес, и озеро, и Нимуэ перестают быть, потому что таково было ее истинное желание и выбор. Как все превращается в соль и уголь. А ему все равно, потому что ему уже нечем пожалеть об этом.

Ему стало очень, очень страшно, потому что он не знал, почему этого не произошло. Где-то между свободой воли и свободой воли, между выбором и выбором что-то сдвинулось на волосок. Что-то, благодаря чему все не закончилось так, как должно было закончиться. И принять это было сложней, чем принять Жажду, потому что Жажда была закономерностью. Очень важной, очень страшной, неизбежной — но закономерностью.

У — чуда? того, что произошло? — не было закономерности. Не было объяснения. Одно не вытекало из другого.

Нимуэ стояла у мертвой черемухи.

— У нас слишком много власти, — горько сказала она. — И слишком мало.

Он подошел и взял ее за плечи. Чувство было как от прикосновения ко льду — лед тает, нарастает снова, опять тает, опять застывает, слой за слоем; это как бежать вверх по эскалатору, текущему вниз. Нимуэ изо всех сил пыталась отстроиться от него. Он не понимал, почему. Мирддин отнял ладони; они горели, как от снега.

Нимуэ повернулась к нему.

— Ты можешь уйти теперь.

Он попытался представить, как уходит.

Это ощущалось, как отрезать себе руку. Или попытаться самому вырвать себе глаз.

Наверное, существовало какое-то условие, при котором он мог бы попытаться это сделать. Наверное, существовало какое-то условие, при котором он бы преуспел. Но думать об этом не получалось; все внутри начинало скручиваться все в ту же самую черную дыру.

— Я... — медленно произнес он; выбирать формулировку приходилось очень аккуратно, потому что внутри что-то вопило от ужаса и протеста, истошно и нечленораздельно, — не уверен, что смогу. Даже если попробую. Ты... хочешь, чтобы я ушел?

Нимуэ вся вскинулась. Голос у нее упал до шепота.

— Мне кажется, — она тоже выговаривала слова медленно, как через силу, избыточно четко артикулируя, как говорят на сильном морозе, — что я могла бы убить. Или умереть. Чтобы ты остался. И это неправильно. Никто не должен настолько сводиться к Жажде. Не может. Не должен. Чем ближе я к тебе, тем это страшнее.

— Тогда почему ты позволила мне помочь?

Она опустила голову.

— Лес. И озеро. Они не виноваты, что я не справляюсь. Никто не виноват.

Она говорила, горько и устало, а внутри и сквозь нее переливалось священное пламя, но у Мирддина не было слов, чтобы рассказать об этом.

— Почему ты вернулся? — спросила она.

Он зажмурился. То, что пригибало его к земле. То, что сжигало его изнутри.

— Знание, — ответил он. — Знание должно быть передано.

У нее метнулись зрачки — вверх, вправо и обратно; он прочел по этому движению, как она принимает решение, списывая себя со счетов во имя неназываемого должного; это тоже было неправильно, и он открыл было рот, чтобы сказать об этом, но Нимуэ покачала головой:

— Что нужно делать?

Он поднес пальцы к виску.

— Можно?

— Можно.

Что-то сдвинулось. Мир изогнулся и пошел от них волнами, выворачиваясь наизнанку. Центр вселенной наложился на центр вселенной; "Внутри" и "Вовне" опять смешались.

Самоподобная система выгнулась, отражаясь в себе самой.

Нельзя вместить Истину; нельзя вместись Вселенную, но можно вместить чужую душу, равновеликую твоей и равновеликую всему миру. Черная дыра внутри — это был всего лишь слот; всего лишь место для знания; то, что должно было быть заполнено для сохранения целостности.

Они были бок о бок/лицом к лицу/спина к спине; вокруг на самом пределе выносимого гремела, переливалась и грохотала симфония.

Ничто из этого не имело отношения к справедливости. Все было слишком — слишком огромно; слишком священно; слишком прекрасно; слишком страшно.

Каждый из них по определению был частью, отражением и сутью всего этого. Никакой другой цели и оправдания у них не было. Они были бесконечно малой и в то же время единственно значимой сутью происходящего; там, где они находились, они находились по праву, и это было единственно верное их место во времени и вне времени.

Разница между я-есть/ты-есть/мир-есть исчезла; кажется, ее никогда и не существовало.

От этого нельзя было закрыться. Да и не надо было.

Все было пламя и музыка. И наконец-то все было правильно.

Неизвестно, сколько прошло времени. Лил дождь. Одежда промокла до нитки. Они так и стояли, вцепившись друг в друга, как утопающие, едва выбравшиеся на берег.

Дождь, слишком теплый для осени, смывал черное и белое, соль и уголь, возвращая краски, звуки, цвета, запахи, сшивая небо и землю между собой.

Капли у нее на лице были соленые.

"Почему ты плачешь?"

"Потому что теперь могу".

"Черемуха".

Черемуха опять была живая; августовская, такая, какой оставалась в памяти. Дождь шелестел по зеленым листьям, сбивая на дощатые ступени спелые ягоды; они падали с чуть слышным стуком, и запах от них мешался с запахом воды, земли, хвои и дерева.

Когда они вернулись в дом, она спросила:

— Ты понял? Это то, что случилось с твоей Дикой Охотой. Они выпали сквозь тебя наружу, а удержать их было некому.

У него стало горько во рту.

— Я не хотел.

Она кивнула:

— Я знаю. Но никто не выдержит один Вовне.

Он обнял ее крепче:

— Никто и не должен.

Больше они об этом не говорили.

[1х05] кром

Потянулись дни, полные простора и тишины.

Странно было чье-то присутствие, не требующее постоянной бдительности. Можно было молчать. Можно было говорить. Много ходить по холмам — когда вместе, когда порознь.

Это было так же хорошо, как одиночество, но просторней. Мир стал больше. Что-то сдвинулось на градус, на полградуса, у всех вещей появился новый ракурс. Стало заметным что-то, ранее выпадавшее из внимания.

Озеро завалило снегом.

Отходить от него пока не хотелось. Контактировать с внешним миром тоже.

Почти нечувствительно появилась и исчезла Рианнон. Сняла ментограммы, проверила цельность границ и исчезла.

Прошел Йоль.

Прошел Имболк. Снег стаял; вскрывшиеся горные ручьи растеклись и стали реками. Звук их изменился на две октавы. Небо из сизого и серого сделалось интенсивно-синим. Холмы сбрызнули фиолетовым — повылезали подснежники.

Мирддин, ходивший встречать рассвет в сопках, возвращался из долгой прогулки по берегу озера. Озеро дышало покоем. Все вокруг было живое, движущееся — вода испарялась, поднималась к небу, опадала росой. Палые листья истлевали, смешиваясь с землей, становились пищей новым всходам. Гонялись друг за другом звери, проливая алую кровь — одна и та же энергия жизни перетекала из одной формы в другую, меняя и меняя обличья.

И во всем этом была растворена Нимуэ — даже не как аромат. Как след аромата. Как всегда. Как обычно.

Он приложил ладонь к поверхности озера и позвал. Эхо ушло в глубину; он сел на берег и стал ждать.

Вода вскинулась, отливаясь в силуэт, прозрачный, как стеклянный. Фигура шагнула на берег, вода тянулась за ней, как бесконечный шлейф. В шлейфе отражалось небо и сосны.

— Привет, — сказал Мирддин.

Нимуэ склонила голову к плечу. Мирддин шагнул вперед и обнял ее.

Он чувствовал, как она собирается под его руками, концентрируясь в одной точке, стягиваясь в одну форму из остальных. Он провел по контуру — отрытый лоб, высокие скулы, белое птичье горло, узкие плечи — стекло под пальцами теплело, как окно зимой от дыхания. Прошло не больше минуты, как она стала совсем такой, как Мирддин ее увидел в первый раз — тонкой, с голубыми, как лед, глазами на пол-лица, с короткими и легкими, как пух, волосами, разлетающимися над шеей, выступающей из воротника, как стебель из вазы. Простое платье, серое и бесформенное, стекало с ее плеч вниз, и Нимуэ проступала из него, как гребень из волны — новой линией при каждом новом движении.

Нимуэ-Ниниана-Вивиэн разомкнула губы.

— Ужасно долго я меняю форму, — сказала она. — Мне надо лучше концентрироваться.

— И тренироваться чаще, — в тон ответил Мирддин.

Нимуэ наморщила нос:

— Человеком утомляет. Да и сделаешь не все... Я проверяла границу, — пояснила она. — Все срослось просто идеально, даже шва между землями не осталось. А ты где был?

— А! Нашел кое-что... — у Мирддина мелькнула идея. — Давай покажу.

Мирддин сел на землю, опираясь спиной о дерево, и притянул Нимуэ к себе на колени.

— Не боишься? — спросил он.

Нимуэ запрокинула голову, упираясь затылком ему в плечо:

— Это мне следовало спрашивать!

Улыбка блеснула, как форель в реке. Нимуэ запрокинула руку вверх и коснулась его виска. Мирддин сделал то же самое.

— Тогда смотри.

Три. Точка. Один. Четыре. Один. Пять. Девять.

Цифры появлялись одна за другой, вспыхивая разноцветными сполохами; ему не приходилось делать для этого никаких усилий, они разворачивались впереди, как дорога, уводящая в бесконечность, давая прозрачное, головокружительное чувство потока. Он знал, конечно, что его восприятие субъективно, что грань реальности, к которой удавалось прикоснуться таким образом гораздо сложнее, отдаленней, непостижимей — но тем дороже была возможность разделить его с кем-то. Краем сознания он ощущал присутствие Нимуэ, ее жадное, распахнутое внимание.

Девять. Девять. Девять. Девять.

Полет замедлился. Они достигли нужного места. Вокруг обступила глубокая, прохладная синева, ровное сияние, перемежаемое цветными лучами.

Два. Один. Два. Восемь. Пять. Девять. Девять. Девять. Девять. Девять. Девять.

Три. Девять. Девять.

Мир сиял кобальтовым, синим, сапфировым. У океана над глубиной бывает такой цвет. У неба, на стороне, противоположной закату. И еще у витражных стекол иногда.

Они вынырнули наружу.

— Вот, — немного смущенно сказал Мирддин. — Мое новое любимое место в числе пи.

Нимуэ развернулась. Щеки у нее раскраснелись, глаза сияли — как после катанья с горки.

— Оно прекрасное! Можешь сказать... можешь сказать словами, почему?

Взгляд ее был ощутим, как прикосновение. Мирддин чуть пожал плечом.

— Число пи — иррациональное. Бесконечное. Встроенное в саму природу вещей.

Как то, что между нами, вдруг подумал Мирддин.

— Обещай мне одну вещь, — сказал он вслух.

— Какую?

— Обещай, что будешь... что будешь продолжать быть. Неважно, как. Дану. Или духом. Или озером. Как угодно. Только обещай, что ты будешь.

Нимуэ выскользнула прочь. Села на землю, обняв колени. Темные пряди рассыпались, открывая ямку у основания затылка. Нимуэ подняла голову и грустно улыбнулась.

— Я не могу.

— Почему?

— А, — Она погладила сосновый корень, как кошку. Сорвала жухлую травинку и начала вертеть ее в руках. — Это когда ты знаешь, что должен хотеть жить. Обязан хотеть жить. Что у тебя нет никаких причин не хотеть жить. Что ты, в принципе, хочешь начать хотеть жить. Что ты должен заставить себя начать хотеть жить. Но не можешь, — Улыбка ее сделалась чуть виноватой. — Я очень плохо умею хотеть жить, Мирддин. У тебя так не было?

Мирддин помолчал.

— Тогда... тогда был момент, когда я хотел умереть, потому что слишком хотел жить. Жажда, которую нельзя утолить ничем, потому что, чем ее можно утолить, ты не вместишь. А всего остального слишком мало. Я... я не знаю, почему оно устроено так жестоко. Может быть, это просто что-то вроде наследственного заболевания. Люди, духи. Наследство падших народов по обеим линиям. Может быть, это просто Искажение. Может быть, это дурной порядок. Может быть, Восставшие были правы. — Он подался вперед. — Но знаешь что? То, что я видел... мне этого достаточно. Достаточно, чтобы быть благодарным. Чтобы верить, что мир достоин существовать. Нимье, ты понимаешь?

У Нимуэ сделалось какое-то странное выражение.

— Ты никогда не останавливаешься, да? — спросила она.

— Да. Нет. Наверное, я просто не умею.

Нимуэ замерла, закусив губу и будто прислушиваясь к чему-то, а потом легко вскочила, схватила Мирддина за руку и потянула к воде.

— Моя очередь показывать!

Они вошли едва по щиколотку — и вдруг сверху рухнула огромная масса воды, будто кто-то открыл невидимую плотину. Мирддин рванулся вверх сквозь синюю толщу, конца-края ее не было видно, он почувствовал, как Нимуэ приникает к нему, вдыхая воздух в легкие — и они вынырнули на поверхность.

Это было небольшое озеро посреди скалистых выгоревших холмов. Воздух был жаркий и неподвижный, над холмами вдали поднималось марево. Небо было безоблачное, выгоревшее почти до белого.

— Ничего себе, — выдохнул Мирддин.

— Я не могу теперь отходить далеко от воды. Но могу ходить везде, где есть вода. Подумала, что смогу тебя тоже провести, — пояснила Нимуэ. — Ты как?

Он подумал, поднырнул, повторил ее жест с передачей воздуха и вынырнул на поверхность.

— В порядке.

К озеру склонялись ветви, склоны холмов вокруг него были интенсивно зелеными — очевидно, воды в округе было немного.

Цепь холмов изгибалась, сворачиваясь вдали. Скалы выступали из земли, как гигантские позвонки.

Вокруг стояло плотное, гулкое молчание — связанное не с отсутствием звуков — вокруг плескалась вода, шуршали листья, позванивали цикады — а с чувством отрезанности от всего. Он вспомнил полет на челноке — внезапно накрывшее его тогда острое ощущение, что больше никого нет, тишины и пустоты космоса, отрезавшей пассажиров челнока от остального мира.

Они вышли на берег.

Нимуэ принялась отжимать волосы. Ее простое платье не изменилось, только ткань промокла и стала прозрачной.

Мирддин оглядел себя. Комм превратился в литой браслет со впаянной пластиной янтаря, одежда — в какие-то невнятные штаны и рубаху, ботинки — в ременные сандалии. В сандалиях хлюпало.

— Стабильный локус, — сказал Мирддин. — Древний.

Нимуэ кивнула.

— Это Кром.

Ветви деревьев, склоненных к воде, затрепетали, оттуда вылетела стайка существ величиной с ладонь. То ли ящерки, то ли человечки с прозрачными стрекозиными крыльями. Существа носились друг за другом, выписывая в воздухе петли и споря о чем-то тонкими птичьим голосами.

— Кто это? — спросил Мирддин.

— Мысли Крома. Воспоминания Крома. Такими Кром помнит вестников. И восставших. И дану.

— Такими... суетливыми? — Мирддин прищурился, всматриваясь повнимательней. Будто уловив его взгляд, стайка замерла в воздухе. Движение перестало быть хаотичным, один за другим летуны оборачивались и застывали в воздухе, трепеща слюдяными крыльями. Чирикающие глаза перестали спорить, постепенно галдеж их превратился в слаженный хор:

— Кром! Кром! Кром! Кром! Кром!

Мирддин охватил взглядом ажурную конструкцию из воздушных акробатов, соединенных незримыми линиями — и увидел очертания глаза. Тяжелое драконье веко в обрамлении чешуи, надбровная дуга. Веко медленно поднялось, открывая вертикальный зрачок, огромный глаз шевельнулся в призрачной глазнице, на миг остановился на незваном госте — и опять закрылся. Летуны брызнули в разные стороны, опять скрываясь в ветвях.

Мирддин поежился от ощущения древней силы, древней и равнодушной — будто под тонким днищем прогулочной лодки прошел безразличный левиафан.

— Кром спит, — сказала Нимуэ. — Нам его не разбудить. Говорят, он проснется только к концу света.

Мирддин попытался прикинуть эпоху:

— Он уснул еще до создания Авалона?

— Еще до падения Атлантиды, — Нимуэ кивнула и вытянулась на траве, запрокинув голову в выцветшее небо. — Люблю это место. Тут ничего не важно.

Мирддин сел рядом.

— Разве это хорошо?

— Тут нет "хорошо" и "плохо". Только выбор Крома. Только покой.

Холмы уходили вдаль, однообразные и безлюдные. Где-то вдалеке блестело между ними озеро — как разлитая ртуть. Воздух был неподвижен.

Кем надо быть, чтобы предпочесть проспать до самого Суда? Чтобы считать всю историю людей и дану бессмысленной суетой?

Он вдруг испугался, что если пробудет тут слишком долго, то окажется впаян в эту недвижную, спокойную тишину, как муравей в янтарь. Заснет на жесткой, прогретой белым солнцем траве, и не проснется никогда, никогда, никогда.

— Пойдем отсюда, — сказал Мирддин. — Пожалуйста.

Нимуэ села на траве и внимательно вгляделась ему в лицо. Встала, провела руками по волосам.

— Да. Да, конечно.

Она взяла его за руку и завела по колено в воду.

— Домой?

— А в Срединные земли можешь? — вдруг спросил Мирддин.

— Конечно.

Нимуэ обхватила его руками. Вокруг взметнулся, закручиваясь посолонь, водяной столб. В глазах на миг потемнело, уши заложило, как при подъеме на скоростном лифте — и столб рухнул, рассыпаясь брызгами вниз и в стороны.

Они стояли на валуне посреди ручья. Мирддин узнал распадок недалеко от Блейзова дома. В Срединных землях стоял пасмурный, промозглый март. Снег уже сошел, но до новой зелени было еще далеко. Холмы, покрытые пожухшей прошлогодней травой, казались издалека желтыми, замшевыми, как шкура какого-то зверя. Из трубы над домом вдалеке поднимался дым.

— Ух ты, — выдохнул Мирддин. — Удобно.

Он сам добирался в Срединные земли через круг менгиров. Это портал был древний и очень надежный, но привязанный к лунному циклу, почти такой же стабильный, как технические порталы на Авалоне. Через Аннуин можно было попасть куда угодно — но через Аннуин ходить было опасно. Слишком велик был шанс попасть не туда, куда планируешь, а туда, куда хочешь попасть больше всего. Нимуэ ходила дорогой воды — это было проще, но налагало свои ограничения.

— Кстати, — спросил Мирддин. — А как Блейз с Шоном умудрились меня тогда протащить на Авалон? Это ж было новолуние, насколько я помню.

Нимуэ пожала плечами:

— Ну, это же Блейз. Он просто попросил, и воды расступились.

— А, — сказал Мирддин. — Действительно. Я схожу поздороваюсь, — полувопросительно сказал он.

— Конечно, — Нимуэ улыбнулась и, подобрав ноги, села на камень. В легком платье на фоне голых ветвей ракитника она выглядела как-то особенно неуместно. Мирддиново облачение вернулось к прежнему состоянию, гораздо более подходящему для местного климата. Выйти сухим из воды, вспомнил он кармартенское выражение. Надо же.

— Не замерзнешь? — с сомнением спросил Мирддин. При каждом слове изо рта вырывался пар.

Нимуэ засмеялась:

— Этот ключ даже зимой не замерзает. Можешь не торопиться.

— Угу, — Мирддин повыше поддернул молнию на куртке, засунул руки в карманы и зашагал вверх по склону.

Мирддин потянул за бечевку, продернутую в калитку, толкнул — и она распахнулась.

Пес, дремлющий у крыльца, поднял голову, повел ухом, и опять опустил ее на лапы. Блейз, рубящий дрова, даже не обернулся.

Мирддин немного подождал и, наконец, окликнул его по имени.

Блейз нисколько не удивился.

— А, Мирддин! Привет! Чего стоишь, как неродной? На, подержи! — Блейз немедленно сунул Мирддину в руки полено. Отложил топор, вытер рукавом лоб и махнул рукой — мол, пошли в дом.

— Куда ты запропал-то?

Мирддин пожал плечом:

— Долго объяснять.

— Но у тебя нормально все?

Мирддин хмыкнул. Самое, наверное, человеческое выражение из всех слышанных. Люди всегда спрашивают, все ли нормально, и никогда — что собеседник считает за норму.

Нет, ну, наверно, происходящее можно было и так назвать. В каком-то глобальном смысле. Очень глобальном.

— Можно и так сказать, — согласился Мирддин.

Что-то видимо, в голосе его прозвучало, что Блейз обернулся от кривобокой металлической печки, которую растапливал щепками. Глаза у него блеснули.

— А, ну, оклемался, значит. Я еще думал — в Каэр-Динен тебя тащить, а потом думаю — ну его, этот Каэр-Динен, толку от него...

Мирддин попытался представить, что вышло бы, если бы Блейз реализовал первоначальное намеренье, и аж зажмурился.

Блейз тем временем закончил с печкой и теперь шарил по полкам, стуча банками и ящиками.

— Наши беспокоились все, как ты там... Поразъехались, правда, сейчас все. Шон вот в город махнул, и всех за собой потащил. Ну, понятно, он женатый у нас теперь, а в городе и доктор, и все дела. Кран повернешь — из стенки вода течет, чего не жить? В общем, поедешь в Кармартен — заглядывай. А то они с меня потом всей толпой голову снимут, а она мне дорога еще...

— Блейз, — напряженным голосом сказал Мирддин. — Но ты-то должен знать. Ты должен понимать. То, что я сделал... я сделал ненарочно.

— Я знаю, — рассеянно кивнул Блейз. — Ну и что?

— Не благодари меня. Моей заслуги тут нет. Это был чистый случай.

Блейз мотнул головой:

— Случайностей не бывает.

Мирддин начал раздражаться:

— Блейз, до вашей деревни Охота смела три. Если бы... если бы я не сорвался, если бы Охота не натолкнулась на меня, если бы меня не переклинило... ваша была бы четвертой. Это чистый случай, никто совершенно не сознавал, что делает.

Блейз закатил глаза.

— У тебя как минимум две неверных посылки. Во-первых, что каждый значимый выбор делается от мозгов. Во-вторых, что кроме нас, тебя и Дикой Охоты в ситуации никто не участвовал.

— Блейз, не рассказывай мне про Провидение. Про осмысленный Замысел. Это оскорбительно.

— Мм? — Блейз обернулся и поощряюще кивнул.

Глаза у него смеялись. Было совершенно ясно, что диалога не выйдет, но Мирддин уже не мог остановиться.

— Блейз, если все так, как ты говоришь... я совершенно не против, что меня взяли как... как инструмент, и применили, куда следует. У меня масса... особенностей. Если кто-то может взять и применить их так, чтобы все обернулось к лучшему там, где я не могу — я не против. Но вы же были не первые. Как может какая-то воля, считающаяся доброй, спасать одних, а других нет? — Мирддин закусил губу. — И фир болг... Блейз, то, что с ними происходит... это страшно. Я не знаю, как можно попускать такое. Судьба — это просто равнодействующая всех выборов. Не говори мне про... про внешний фактор, Блейз.

— А я и не говорю. Тебе с малиной чай?

Блейз совершенно не видел драматизма в происходящем. Спорить с ним было бесполезно.

— Да, — Мирддин спохватился, — Только я не один.

Блейз завертел головой:

— А с кем? И чего ж не зовешь-то?

— Это Нимуэ, — пояснил Мирддин. — Она не ходит по земле.

Блейз всплеснул руками:

— Дева озера? Ааа, надо было догадаться... Как удачно, у меня как раз на этот случай кое-кто есть! А ну пошли-ка!

Он схватил с вешалки куртку, выскочил на улицу и неожиданно лихо засвистел в два пальца.

И перед ним, как из воздуха, соткался келпи — серый в яблоках и бьющий копытами.

Мирддин напрягся. Келпи шарахнулся в сторону и заржал.

— Ну, ну, тише! — Блейз потрепал его по гриве, успокаивая. — Приблудился прошлой осенью, — пояснил он.

Прошлой осенью. Ну да.

— В Самайн, — ровным голосом уточнил Мирддин.

— Ага, — беззаботно кивнул Блейз. Он пошарил в кармане, вытащил горбушку и протянул келпи.

Делить еду с фир болг. Кто еще на такое способен.

— Блейз, — осторожно сказал Мирддин. — Ты в курсе, что ему не хлеб от тебя нужен?

Блейз рассеянно кивнул:

— Ну да, жизненная сила, добровольно отданная, то-се... Да мне не жалко. Мирддин, не бойся, он меня не съест. Я вообще к чему... — он взял келпи под уздцы и повел за собой к ручью, сделав Мирддину знак двигаться за собой.

Нимуэ сидела на камушке, болтая босой ногой в воде. Заслышав их шаги, она поднялась и помахала рукой.

— Здравствуй, Блейз!

— И тебе не хворать. Смотри, кого я тебе привел!

— Ой, келпи!

Блейз перекинул Нимуэ поводья. Она поймала их. Встряхнула — поводья рассыпались брызгами. Келпи, изогнув шею и осторожно перебирая копытами, подошел ближе. Из ноздрей у него вырывался пар.

Нимуэ повернулась к Мирддину, глаза ее сияли:

— Мирддин, это же водяной конь! Бегущая вода в самом прямом смысле!

— Он из Дикой Охоты, — хмуро сказал Мирддин. Не нравилась ему эта затея.

— Мирддин, с дикими духами же как с локусами. Они опасны, только когда оторваны от всего. Им нужно поддерживать в себе жизнь за чужой счет. Как лужа, которая сама по себе пересыхает. Но если... — Нимуэ, придерживаясь одной рукой за гриву, наклонилась и зачерпнула горсть воды из ручья, — включить ее в большую экосистему... — келпи опустил голову, и Нимуэ вылила горсть воды ему на лоб, — то ее можно стабилизировать. Вооот.

Келпи встряхнулся. Никаких принципиальных отличий Мирддин в нем не заметил. Блейз стоял и улыбался как именинник.

Нимуэ вдруг быстро провела рукой по келпи, тот на секунду расплылся — и превратился в маленький одноместный спидер, серо-стальной и хромированный, с обтекаемыми обводами и силуэтом лошади в прыжке, выгравированном сбоку.

— Потрясающе, — пробормотал Мирддин.

Нимуэ оседлала парящую над землей машинку и засмеялась:

— Такой вариант тебя больше устраивает?

Мирддин вздохнул:

— Ну, разве что эстетически.

С другой стороны, это не у Крома под боком отдыхать. И свобода передвижения — это важно, конечно.

Кстати.

— А почему локус Крома стабилен? — спросил Мирддин, меняя тему.

Нимуэ описала высокую спираль над ручьем, спикировала вниз, зависла рядом с Мирддином и повернулась к нему, сев в седле боком и подвернув под себя ногу.

— Ну, во-первых, он все-таки сокращается, просто очень медленно, чуть ли не по микрону — Кром ведь спит. А, во-вторых, туда, конечно, никто не ходит, но все случайно попавшее Кром растворяет, это тоже пища. Прости, мне не следовало тебя туда тащить. У меня-то слишком сильная связь с озером, если что, меня просто оттуда вытянет.

— А, — сказал Мирддин. — То-то мне показалось, что меня сейчас переварят.

— Мирддин, — неожиданно серьезно сказал Блейз, — если в таких местах тебе что-то такое кажется, то лучше сразу действуй так, будто это правда. Иначе можешь не успеть.

— Ты-то откуда знаешь? — удивился Мирддин.

— Да уж знаю, — Блейз поморщился, но тут же махнул рукой, будто отгоняя какие-то мысли. — Слушайте, а что мы тут стоим? Пошлите в дом, небось, и чай уже заварился.

Чай у Блейза был роскошный — шиповник, чабрец, мята, малина, смородина, заваренные "чтоб ложка стояла". Блейз покопался в запасах и нашел банку сгущенки.

— А молока, извините, нет. Некому сейчас коров держать...

Нимуэ удивилась:

— А вы чай с молоком пьете?

— И с сахаром, — добавил Мирддин. — А некоторые — так с маслом и на бульоне.

— Мирддин, ну ты меня уже совсем варваром-то не выставляй! — возмутился Блейз. — Всего-то раз было, и то случайно!

Нимуэ засмеялась.

Они сидели на просторном дворе — Нимуэ на келпи, так и прикидывавшимся спидером, Мирддин — на ступенях крыльца, Блейз — на чурбачке, на котором раньше рубил дрова — и пили из разномастных кружек дымящийся чай с твердокаменными карамельками. Нимуэ с любопытством оглядывалась, все ей было интересно — фантики с полустертым рисунком, посуда, не составлявшая сервиза, вообще — случайность, пестрота и потрепанность всех вещей. Время неслось через Срединные земли бурным потоком, как река в половодье, ничего не щадя и оставляя за собой хлам и крошево.

Блейз рассказывал какую-то очередную байку, Нимуэ кивала, сжимая обеими руками чашку с выщербленным краем. Мирддин тоже кивал, а сам думал, как тихо стало вокруг. И каково было одному Блейзу зимою в смертных землях. Он покосился на сваленные грудой и еще не уложенные в поленницу дрова.

— Блейз, может, тебе обогреватель привезти? — спросил Мирддин.

Блейз, прерванный на полуфразе, замахал руками:

— Не надо, не надо! Слушайте, а у меня еще сушки есть. Давайте, я сушек принесу? — он скрылся в доме.

Нимуэ тихо поймала Мирддина за рукав:

— Не мешай ему. Разве ты не видишь, что он делает?

— А что?

— Вы так нашумели прошлой осенью... Земля стоит... напуганная. Несколько лет тут ни урожая хорошего не будет, ни удачи доброй. Оттого все и съехали. Блейз все обратно обживает. Тут сейчас совсем ничего нашего не нужно.

— А. Экология, — кивнул Мирддин. — Что ж он раньше не сказал-то?

— А что он скажет? Ты и так ему в глаза не смотришь.

Мирддин поболтал на дне кружки остатки чая и допил залпом.

Они попрощались с Блейзом, но не направились к ручью напрямую. Нимуэ медленно вела спидер среди вольготно разбросанных домов. Мирддин шел рядом, засунув руки в карманы и уткнувшись в воротник. Улица, насколько это можно было назвать улицей, уперлась в полузабранную лесами церковку со снесенной крышей. В десятке шагов от входа на земле красовалось неровное, стеклянисто блестящее пятно — прямо посреди дороги песок сплавился, как от жара. Мирддин остановился у пятна и ковырнул его ботинком. Потом еще раз.

Нимуэ огляделась. Все вокруг было заброшенное, неприкаянное. Недозаколдованное место — не проклятое, не отделившееся, как локус, а какое-то выстуженное. Припуганное, настороженно затаившееся. Как колодец, который вычерпали до дна и которому еще не хватило времени наполниться вновь.

— Как-то тут неуютно, — поежившись, проговорила Нимуэ. — И кто тут жил...

Мирддин резко поднял голову и ткнул в заколоченный дом:

— Мюрреи. Томас, Элис, Диллон, Калум. — Он перевел палец на следующий. — Шианы. Роберт, Лиам, Фэй, Кэтлин, Морин. О'Нилы. Орла, Ронан, Эйдан, Клода, Шевонн. Донованы. Брэндон, Лорен, Мэдлин, Оран. О'Брайены. Мойра. Шон. — Он остановился перевести дух.

— Это были твои друзья? — спросила Нимуэ.

Мирддин потер скулу.

— Нет. Но я жил среди них. Я знал их имена. Этого должно было хватить, чтобы запомнить, что они все — отдельные люди, а не... ходячие аккумуляторы. По идее.

Он опять пнул ботинком пятно и замолчал.

Нимуэ тихо засмеялась.

— Ты такой высокомерный иногда.

Мирддин вскинул голову:

— Что?

— Ты судишь разной меркой себя и других. Прощаешь другим то, что не прощаешь себе.

У Мирддина вытянулись зрачки в нитку. Он резко развернулся и наклонился к ней через руль спидера.

— Хорошо, — сказал он. — Как ты живешь с тем, что могла убить, кого не собиралась?

— Я знаю, что мое истинное желание было не в этом, — сказала Нимуэ. Она вдруг подалась вперед и взяла его лицо в ладони. — Это как Кром. Для Крома нет "хорошо" и "плохо". "Правильно" и "неправильно". "Важно" и "Неважно". "Должно" и "Недолжно". Кром не надеется. Не боится. Не верит. Не тревожится. Когда ты там, все это... размывается. Там легко... забыть себя. И вот на той самой грани, когда уже почти все размылось, когда ты уже почти ничего не помнишь, остается только самое последнее, самое истинное желание. И тогда приходит волна и выносит тебя из локуса на поверхность. Наружу. Вот поэтому я знаю, что больше всего я хочу быть одно с миром. Чтобы мои земли были одно с миром. Я не всегда умею это помнить и не всегда умею этого хотеть — но это то, что остается, когда я забываю себя. Есть вещи, которые нельзя потерять, Мирддин. Это не в твоей власти. Ты можешь не помнить их — но они не денутся никуда. А когда ты знаешь свое истинное желание — ты можешь выбрать нужное средство. Чего ты хочешь на самом деле?

Мирддин высвободился, сунул руки в карманы и прикусил губу.

Ветер бродил между темных заборов. Тянуло дурной удачей.

— Я хочу, чтобы так не было, — сказал он. — Пусть фир болг изменятся. Или пусть перестанут быть. С людьми так нельзя. Никогда. Никому. Точка.

Нимуэ качнула ногой. Спидер развернулся к Мирддину боком, дану потянулась и обняла его, не вставая. Мирддин механически провел рукой по ее волосам и опустился на седло рядом, глядя в воздух перед собой.

— И куда теперь? — спросила дану.

Мирддин закончил что-то просчитывать. Глаза у него блеснули.

— На Авалон, — твердо сказал он. — Пока — на Авалон.

— Тогда держись, — сказала Нимуэ.

Мирддин перебросил ногу через седло, обнял ее за талию, дану пригнулась к рулю — и все взорвалось цветными брызгами.

[1х06] круг

— Мирддин скоро будет, — сказал Эльфин, показываясь в дверях кухни с планшетом в руках.

— Да? — обернулась от котла Керидвен. В котле что-то булькало. Огромный кудлатый пес, похожий на груду черного меха, преданно смотрел на нее, вывалив розовый язык. Маленькая, палевого цвета кошка снисходительно щурилась на них со шкафа. Яично-желтые полосы света ложились на пол из окна наискось. — Он тебе написал? — спросила она.

— Можно и так сказать, — хмыкнул Эльфин. — Он подал заявку на то, чтобы говорить перед Кругом. Приложил подробный отчет о пребывании в Срединных землях.

Керидвен убавила огонь и наскоро вытерла фартуком пальцы.

— А ну-ка дай сюда, — озабоченно произнесла она, вырывая у Эльфина планшет. — И что тут?

Эльфин пожал плечами:

— Да, в общем, ничего нового по сравнению с тем, что рассказывал тебе Блейз.

— Блейз расскажет... Прибью его когда-нибудь. Вот это на ментограмме что?

Эльфин начал объяснять.

Порталом Мирддин пользоваться не стал, а взял спидер — юркий и сверхчувствительный к управлению, чтобы нельзя было отвлекаться. Чувство полета, скорости и сосредоточения было еще одним способом успокоиться, вынести себя за скобки. Он и так оттягивал этот визит, как только можно.

Он и так дал себе достаточно форы. К этому моменту Эльфин уже наверняка получил запрос, ушедший в Круг обычным порядком. Значит, к тому моменту, как Мирддин до них доберется, Эльфин уже успеет показать его Керидвен и пересказать основное. Мирддину ужасно не хотелось делать все это самому.

Правда, все равно придется обсуждать с Эльфином свой запрос. Мирддин предпочел бы этого не делать, но встречаться с отцом только в Круге было бы уж совсем слабостью.

Дело было не в том, что Эльфин не одобрил бы его. Одобрил бы, скорее всего, Мирддин вообще с трудом мог вспомнить ситуацию, когда бы Эльфин его не поддержал. Но суть была в том, что он делал то, что делал, не ради его одобрения или неодобрения. Это просто было то, что должно быть сделано, неважно, Мирддином или нет. Но, кажется, никто больше не собирался заниматься этим вопросом. Значит, нужно было ему.

Проблема была в том, что Эльфин входил в Круг, значит, действовать без его ведома не вышло бы. А Эльфин неизбежно составит свое мнение о происходящем, даже если его не озвучит. Мирддин представил себе это мнение. Оно было похоже на программу, занимающую слишком много памяти, или на громоздкий предмет мебели, втиснутый в слишком маленькую комнату — оно занимало место. И его нельзя было игнорировать. Приходилось прилагать усилия, чтобы его обходить. Протискиваться между ним и стенкой, чтобы пройти, следить, чтобы случайно не наткнуться, размещать все остальное вокруг с его учетом...

Мирддин вздохнул. Эльфин никогда не требовал от него безупречности. Он просто был собой — мягким, спокойным, никогда не теряющим самообладания, всегда справляющимся с ситуацией Эльфином. Рядом с ним тяжело было совершать ошибки. Хотелось застегнуть верхнюю пуговицу и отвечать "Так точно" и "Никак нет". Его всегда было слишком много.

Эльфин, кажется, это понимал и держался уважительно-отстраненно, всегда оставляя Мирддину простор для маневра.

За глаза Эльфина звали Гатта Мелата, Медовый рыцарь. Мирддину как-то довелось видеть, как он, не повышая голоса и не переставая доброжелательно улыбаться, раскатывает оппонента в Круге, и он понял, почему. К счастью, дома Эльфин так себя все-таки не вел.

Умом Мирддин понимал, конечно, что и у Эльфина, как у всех, есть слабости. Что и Эльфин, как и все, сталкивается с Жаждой. Что по самому факту принадлежности к дану он не может быть безупречен. Но это не помогало.

Может быть, именно поэтому в глубине души Мирддин продолжал называть себя человеком.

Люди, как выяснилось, не разделяли это мнение. Ну, что поделать.

В доме ничего не изменилось. Те же комнаты, те же стены, тот же вид из окна. Та же просторная кухня, те же запахи тмина, аниса и нагретого масла, то же место за столом. Тот же "маячок", ловящий волну из смертных земель и, не замолкая, поющий странные человеческие песни. "Радио", невзрачный деревянный ящичек, когда-то смонтировал Эльфин, и Керидвен держала его включенным целыми днями. По сути он представлял постоянно действующий портал в Срединные земли. Мирддин как-то попытался представить объем энергии, который для этого был нужен, и пришел к выводу, что Эльфину, вероятно, все-таки пришлось злоупотребить своим положением для этого.

Сейчас, правда, вместо "маячка" болтал Мирддин, в красках описывая пребывание в Срединных землях. К этому он подготовился.

Керидвен забрасывала его вопросами, отвлекаясь только на то, чтоб подсунуть ему очередную тарелку с чем-нибудь. Следовало, конечно, признать, репликатор — отличная штука, но может он не все. У Керидвен была странная привычка всегда готовить самой. Хотя для человека, наверно, не странная.

— ...а в благодарность они мне всучили шапку такую... пеструю. И я в ней честно до осени проходил. Пытаясь слиться с местным населением. Правда, все равно как-то не очень вышло.

Эльфин, сидевший напротив, хмыкнул, оценив картинку.

Керидвен, вставшая опять что-то принести, подошла к Мирддину со спины и обняла. Мирддин как можно бесшумней выдохнул и постарался расслабить плечи. Ему не нравилось, когда Керидвен так делает, но он так и не смог объяснить ей, почему, а, когда он просил ее так не поступать, обижалась.

— Девочка-то хорошая? — спросила вдруг Керидвен.

Мирддин моргнул. Керидвен всегда умела какой-нибудь парой слов вогнать его в ступор. Он аккуратно положил вилку на стол.

— Я ничего не могу тебе ответить, потому что не понимаю, о чем ты спрашиваешь и какой ответ хочешь от меня услышать.

Керидвен не то засмеялась, не то всхлипнула, чмокнула сына в макушку, разжала объятия и села рядом, подперев щеку рукой.

Мирддин все-таки решил уточнить.

— "Хороший" по отношению к кому-либо — это какой?

— Не бери в голову, милый, — сказала Керидвен.

Эльфин поднял взгляд от планшета.

— "Хороший" чаще всего подразумевает "соответствующий представлениям говорящего о прекрасном и правильном", в данном конкретном случае — "проявляющий достаточную меру заботы". Поскольку, судя по аппетиту, наш сын находится в неплохой физической форме и, судя по ментограммам, в здравом уме и трезвой памяти, ответ следует дать утвердительный. Передай мне соль, пожалуйста.

Керидвен прищурилась и щелчком послала солонку по столу.

— Спасибо, — Эльфин взял ее не глядя и опять уткнулся в какой-то документ.

"Нелегко им было вместе по первости-то", — внезапно с кармартенским выговором подумал Мирддин.

Забавно, он только после пребывания у людей понял, насколько Авалон устроен для жизни. Львиная доля всего времени в Срединных землях проходила в борьбе с энтропией. Все ветшало, разрушалось, изнашивалось, зарастало хламом и мусором. Само существование приходилось постоянно поддерживать.

С другой стороны... Жажды у людей не было. Судя по тому, что рассказывал Блейз, люди сталкивались с чем-то подобным только один раз — при смерти. Во всяком случае, большинство. Их общество строилось вокруг необходимости построить дом, обеспечить безопасность, добыть пропитание, вырастить потомство. Не вокруг неизбежности столкновения с Жаждой и ее преодоления.

Блейз был Предстоятелем для своей деревни, но Мирддин так и не понял, как это происходит.

Мирддин оглядел светлую, полупустую комнату — темные деревянные рамы, белые стены. Когда он жил здесь, он предпочитал пользоваться проектором, что-то постоянное на стенах ему мешало, и проекции можно было мгновенно свернуть. Это позволяло не объяснять, что на них. Объяснять Мирддин не любил.

Когда он уехал, все оставили, как было — и оно застыло, дожидаясь. Движение оставалось только в аквариуме.

Большая увесистая сфера покоилась на треножнике перед окном. Мирддин усмехнулся, вспоминая, как она появилась.

(— Давайте заведем собаку! — сказала Керидвен. — Мирддин, хочешь собаку?

— Сколько живет собака? — спросил Мирддин.

— Ну... лет двадцать? — предположила Керидвен, слегка огорошенная таким вопросом.

— Значит, следующие двадцать лет мне надо будет планировать все свои действия с учетом интересов полностью зависимого от меня живого существа? — уточнил Мирддин. — Нет, спасибо.

Керидвен пошла к Эльфину.

— Я думаю, ребенку нужна собака, — заявила она. — Это будет ему полезно.

— А сам Мирддин что говорит? — поинтересовался Эльфин, не отрываясь от планшета.

— Мирддин не хочет. Но он просто не понимает...

Эльфин поднял взгляд от документов.

— Керидвен. Если хочешь собаку — то, конечно, заведи. Но не привязывай к этому Мирддина.

— Полезно учиться отвечать за живое существо!

Эльфин поднял брови:

— Ты считаешь, что он у нас... эээ... безответственный?

— Нет, — вынуждена была признать Керидвен. — Но надо уже учиться общаться не только с механизмами.

Эльфин пожал плечами:

— А почему нет?

— Потому что однажды он столкнется с тем, что не все можно просчитать и запрограммировать! И лучше бы ему к этому времени уже иметь представление о таких вещах!

Эльфин покачал головой.

— Если ты сейчас навяжешь ему собаку, он стиснет зубы и будет за ней ухаживать. Скорее всего, эффективно. И, конечно, научится с ней обращаться, но счастлив не будет. А ты же знаешь, — голос его сделался мягче, — что в конечном итоге идет в счет.

Мирддин провел то лето, моделируя с нуля механических стрекоз и пытаясь прописать им протокол, позволяющий не врезаться в стенки. В качестве побочного эффекта он получил запись разговора с чипа одной из них и просмотрел его со смешанными чувствами. Ну разумеется, он знал, что все нельзя запрограммировать. Именно поэтому стрекозы ему и нравились. Они были предсказуемы, с ними было просто, и они не были живые — значит, их можно было не бояться повредить по ошибке или по невниманию.

В итоге Керидвен завела "Чарлика", а Мирддину в качестве компромисса между родителями привезли этот аквариум. Он пожал плечами и обложился материалами. У него ушел месяц, чтобы добиться полного баланса в экосистеме, после чего к аквариуму можно было больше не подходить. Затем он наглухо задраил крышку и вернулся к механическим стрекозам обратно.

В принципе, Чарлик в итоге оказался очень хорошей идеей. Керидвен перенесла часть своей тискательно-воспитательской энергии на щенка, который встречал ее со значительно большим энтузиазмом, чем когда-либо мог отыскать в себе Мирддин).

Это была хорошая комната, но сейчас ему было в ней неуютно. Будто, находясь в ней, он лгал самим этим фактом — потому что того Мирддина, который жил в ней, уже не было. Сохранились его жесты, его повадки, его предпочтения, его память — а самого его уже не было. И ему неловко было перед Керидвен тем, что он, не желая того, лжет ей своим присутствием. Неумением объяснить, что и как поменялось.

Мирддин вздохнул. Может быть, Эльфин смог бы. Но Эльфин, скорее всего, не стал бы.

Он достал комм, вложил в разъем бусину памяти. Прикусил губу, сделал паузу, прежде чем заговорить, и начал диктовать:

— Привет. Это я. Я оставляю тебе это сообщение, потому что больше, кажется, некому.

Скорее всего, придет время и тебе захочется забыть. Или сделать вид, что все не так серьезно. Или сказать себе, что это не считается. Я тебя понимаю.

Но я записываю это по свежим следам, чтобы напомнить.

Да, это Жажда.

Да, она всегда бьет по самому уязвимому месту.

Нет, тебе не удастся сохранить ничего.

Ни верности тому, что ты считаешь важным. Ни достоинства. Ни представления о себе. Ни представления о мире.

Да, один ты не справишься.

Он вздохнул, поставил на запись на паузу и потер лоб. Включил снова.

— Я не знаю, с чем ты столкнешься. Но... тебе удалось это пережить. Я надеюсь, тебе удастся это сделать снова.

Это говорю тебе я, Мирддин. Надеюсь, когда ты получишь это сообщение, между нами накопится не столько отличий, чтобы ты совсем меня не услышал.

Он закончил запись, ввел указания и вытряхнул кристалл из комма. Стеклянный шарик выкатился на ладонь, отбросив бледный синеватый блик. Мирддин открыл крышку аквариума и бросил его в прозрачную воду. Тот ушел на дно почти без всплеска, сразу же затерявшись среди песка и раковин.

Придет время — кристалл проснется и перешлет ему это сообщение обратно. Может быть, оно пригодится.

Мирддин не был в этом уверен. Но попробовать стоило.

Он только успел задраить аквариум, как дверь рывком распахнулась и ворвалась Керидвен. Села на постель, подвернув под себя колено, и спросила:

— Ты ее любишь?

— Что?

— Нимуэ. Ты ее любишь?

Мирддин опять медленно, медленно выдохнул. Такие разговоры были неизбежны, и через них всегда приходилось продираться, как через заросли терновника, оставляя клочья на ветках. Даже когда они пользовались одними и те же словами, у него было чувство, что он отвечает наугад, и он никогда не был уверен до конца, что понят верно.

— Нимуэ — мой Предстоящий. Я — ее Предстоящий, — терпеливо объяснил он. — Ты же видела ментограммы.

Керидвен отчетливо подавила желание прикрыть лицо ладонью.

— Что между вами еще, кроме Предстояния?

— Что может быть важнее Предстояния?

— Мирддин, — терпеливо произнесла Керидвен. — Что происходит между рождением и смертью?

— Подготовка, — уверенно ответил он.

Керидвен покачала головой.

— Мирддин, люди не рассматривают жизнь как подготовку к смерти. Люди заводят семью, строят дом, находят себе дело. Живут. Ты понимаешь?

Мирддин пожал плечами. Он уже выучил, что отличается от людей. Это не был повод менять расстановку приоритетов.

Керидвен помолчала и попробовала зайти с другого конца:

— Но у тебя все хорошо?

Мирддин задумался. Было шедшее ровным фоном острое, на грани выносимого, ощущение драгоценности и осмысленности происходящего, которое захлестывало до полной неспособности мыслить словами, стоило ослабить волю. И было чувство сосредоточения, как при подборе музыки на слух, только он сам был и музыкой, и инструментом. Гармония уже существовала, нужно было только верно попадать собой в нее. Слово "хорошо" не отражало сути. Мирддин хотел было попытаться объяснить, но потом вспомнил, как принято было отвечать в Кармартене.

— Да ваще нормально все! — сказал он и добавил ухмылку для верности.

Керидвен засмеялась:

— Ну, вот и ладно. Пойду я Чарлика прогуляю, пора уже.

В дверь просунулся огромный черный нос. Груда меха протиснулась в дверь, громко сопя и умильно виляя хвостом-обрубком. Керидвен даже не пришлось наклоняться, чтобы схватить его за уши и начать вертеть в разные стороны.

— Ууу, морда! Что, заждался? Ну, пошли уже!

Мирддин проводил их взглядом. Он впервые подумал, что на благополучном, обустроенном Авалоне, в роскошном по человеческим меркам доме матери могло чего-то не хватать. Чего-то, чего не мог ей дать ни он, ни Эльфин.

Зажужжал комм. Это был отец.

— Привет.

— Привет.

— Ты где сейчас?

— Здесь еще.

— Зайдешь? Я тут, как это говорится... немного раскидался.

Мирддин невольно улыбнулся. Эльфин всегда очень старательно имитировал кармартенский выговор, и именно из-за старательности он всегда звучал неестественно и комично. Эльфин, разумеется, был в курсе.

Мирддин прикусил губу, чтобы улыбки не было слышно.

— Зайду.

Кабинет отца был над водопадом — гладкий, обшитый деревянными панелями куб. Три стены его были плотно уставлены шкафами с книгами, странными приборами и всякой всячиной — Мирддин до сих пор точно не знал, что из этого является очередной панелью доступа к какому-нибудь терминалу, что — хранилищем памяти, а что — потенциально опасным артефактом. Даже за собранную еще в детстве и с тех самых пор сидящую на верхней полке механическую стрекозу он бы не поручился. Должна же была быть причина, по которой Эльфин ее не выкинул. Псевдомеханическими животными он никогда особо не интересовался.

Четвертая стена была полностью прозрачной и выходила на запад. Казалось, что пол обрывается прямо в пропасть — сразу под ним начинался обрыв, с которого вниз с грохотом летела вода — силовое поле превращало его в отдаленный рокот. Из глубины кабинета воды не было видно — только темно-зеленые вершины сосен до горизонта и, как сейчас, закат. Эльфин часто работал допоздна. Возможно, не в последнюю очередь потому, что не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться зрелищем.

Мирддин постарался как можно непринужденней повернуться в кресле так, чтобы оказаться к панораме боком. Уж очень большой контраст был от монолита перед глазами и открытого пространства за спиной. Эльфина, конечно, нельзя было заподозрить в том, что он добивался такого эффекта нарочно — тех, кого он принимал у себя лично, такие штучки уже не пронимали.

Непринужденно не получилось — Эльфин улыбнулся сквозь призрачное сияние голограмм, небрежным движением погасил проекцию, и сделал приглашающий жест в сторону низкого столика у стены.

Мирддин сел и стал смотреть, как Эльфин неторопливо достает необходимое для чайной церемонии и проделывает все требуемые манипуляции.

— Мне все детство было интересно, как ты умудряешься не смахивать мантией чашки, — сказал Мирддин.

Эльфин прищурился:

— А зачем это все, по-твоему? Когда начинаю макать рукава в чай — значит, с принятием решений на сегодня пора заканчивать. Все продумано.

Ну еще бы. У Эльфина — и не продумано.

Чай пах дымом и порохом.

Выверенные движения были частью традиции. И это было хорошо — пиала позволяла занять руки. Помолчать. Собраться с мыслями.

Алое и оранжевое зарево на полнеба постепенно гасло. Над горизонтом распластались полосы облаков, похожие на рисунок на тигровой шкуре.

Эльфин неторопливо разлил еще чаю и внимательно посмотрел на сына сквозь тонкие струйки пара.

— Ты делал выбор не один раз. Кроме Охоты было что-то еще.

Мирддин внезапно ощутил, как ароматная жидкость обжигает кончики пальцев сквозь фарфор. Он поставил пиалу на стол и сцепил руки в замок.

— Почему ты так решил?

— Не прошло и года — а ты выложил в общий доступ ментограммы, которые обычно проходят под грифом "тайна личности". Значит, ты либо принял подобное решение взвешенно и способен выдержать по нему любую обратную связь — либо сделал это под горячую руку и то, насколько отрицательно на тебя может повлиять отклик, тебя не волнует. Насколько я могу видеть, ты вполне владеешь собой. Значит, зона уязвимости уже сместилась.

— Справедливое рассуждение, — медленно сказал Мирддин. — Кто-нибудь в Круге будет думать так же?

Эльфин пожал плечами.

— Вряд ли. Самые очевидные вещи обычно никто не перепроверяет. Никому не придет в голову, что разрыв во времени может быть настолько мал.

— Человеческая черта, насколько я понимаю.

Эльфин кивнул и сделал глоток из чашечки, прищурился, будто рассматривая что-то вдалеке, улыбнулся и перевел взгляд на сына.

— Фидхелл?

Мирддин почувствовал, как расслабляется зажим на затылке.

— Фидхелл, — согласился он.

Вернувшаяся Керидвен застала их за доской и костями, и до конца вечера оторвать их от игры ей так и не удалось.

С высоты Круг больше походил, пожалуй, на колесо — широкий зеленый обод парковой зоны, спицы — сходящиеся от него к центру аллеи, и посередине — ось, высокое и тонкое здание, опоясанное у земли хрустальными галереями.

Мирддин оставил спидер на парковке и направился к главному входу.

На одной из пологих и широких ступеней длинной лестницы, ведущей к холлу, уже сидела Нимуэ. Изображение было очень четким и даже синхронизированным с общей обстановкой — от ее силуэта падала тень, и ветер шевелил подол над босыми пальцами и ворот у ключицы.

Последний месяц прошел в подготовке тезиса, и сейчас стало ясно, что месяц — какой-то очень длительный период времени.

— Привет.

— Привет.

Нимуэ встала ему навстречу и взяла под руку. Мирддин не удержался и моргнул. Стрелка на часах над входом скакнула на четверть круга. Совсем не контролирую, подумал он.

— Я... думал, ты голограмма.

Нимуэ указала на мраморные ступени, по которым вился сложный узор из бледных, затейливо переплетающихся линий — синих, красных, зеленых и белых, складывающихся в знаки стихий. Мирддин прислушался — они чуть слышно жужжали, как провода под током высокого напряжения.

— Я не первый и не последний житель Авалона с жесткой привязкой к стихии. Все предусмотрено, — сказала она. — Ну и, потом, в крайнем случае всегда можно просочиться в канализацию.

Мирддин фыркнул.

— Очень возвышенно.

— Шучу. Тут все заговорено. Глушат всех.

— То-то тебя не слышно совсем.

— Ужасно неудобно. Чувствуешь себя рыбой в аквариуме.

— Тебе не обязательно было приходить. Твое свидетельство есть в поданных материалах.

— Во-первых, мне хотелось. Во-вторых... Вран здесь. И хочет тебя видеть.

Семейство Нимуэ композиционно представляло собой идеальный монохром и превосходно вписывалось в серебристо-серую обстановку огромного холла — Вран в черном, Эйрмид в белом, Нимуэ в сером. Мирддин стряхнул с рукава пылинку. Рукав внезапно показался уж очень интенсивно-синим. Мирддин вдруг подумал, что для полноты эффекта надо было вставить одуванчик в петлицу. А лучше за ухо.

У матери Нимуэ было умиротворенное лицо кариатиды. Она окинула Мирддина взглядом, приветливо ему улыбнулась и повернулась к дочери:

— Прекрасная работа.

— Прекрасная работа, — согласился Мирддин.

Эйрмид улыбнулась:

— Невозможно было устоять перед искушением убедиться воочию. Прошу прощения за любопытство, но настолько редко бывает возможность увидеть не только результат, но и механизм его достижения, механизм принятия решений... да еще такой редкий случай... Думаю, вам удалось удивить если не весь Круг, то, по крайней мере, половину. И, конечно, примите мою благодарность от Каэр-Динен, ваши ментограммы дают просто бесценную информацию.

— Главное, что было, кому их снять, — ответил Мирддин и перевел взгляд на Врана.

Вран очень учтиво кивнул в знак приветствия. Мирддин ответил тем же.

— Шестнадцать к одному, — произнес Вран с еле слышной ноткой уважения в голосе. — Весьма... впечатляющий результат. Для первого раза.

Протоколы столкновения с Дикой Охотой, видимо, убедили его, что сынок Гатты не так хлипок, как показалось.

Мирддин был безусловно благодарен судьбе, что ему не случилось "впечатлить" Врана раньше. Но все равно кто-то внутри его головы совершенно по-шоновски брякнул "Накося, выкуси!" У Нимуэ блеснули глаза.

Мирддин чуть поклонился в качестве ответа.

— С вашими... способностями вы определенно могли бы весьма многого добиться в Приграничье. Если только научитесь их контролировать. Любой недостаток, будучи правильно примененным, может обернуться важным стратегическим преимуществом. В Великих Пустошах... давно пора кое-что зачистить. Вы могли бы... далеко продвинуться. Под соответствующим руководством.

Кажется, Мирддину не удалось удержать выражение лица. Нимуэ незаметно сжала его локоть.

— Этот вариант пока не входит в мои планы, — как можно ровнее произнес Мирддин.

— Я советую вам его обдумать.

Прозвучал гонг. Вран скупо улыбнулся:

— Вам пора. Молодой... человек. Впрочем, мне тоже.

Лифт захлопнулся, и Мирддин с Нимуэ остались одни. Мирддин еще раз напомнил себе, что сейчас впадать в кататонию не время и не место; не место и не время. Но хотя бы говорить не-словами можно было себе позволить. Он скользнул по запястью Нимуэ, объединяя контуры; время послушно растянулось.

Иметь возможность передавать правду в полном объеме, понимать и быть понятым — это была слишком простая, слишком базовая, слишком драгоценная вещь, чтобы от нее отказаться. Как... ну да, как вода.

Нимуэ улыбнулась. Он не столько увидел, сколько ощутил улыбку — как ощущают солнечный блик сквозь веки.

"Не обращай внимания на Врана. Он всегда такой".

"Ты из-за него не умеешь просить помощи?"

Если бы они говорили вслух, Мирддин не спросил бы такого. Но догадку он не удержал.

Нимуэ помолчала.

"Он меня любит".

"И не принимает всерьез. Потому что способен уважать только тех, кто может причинить ему вред. А ты никогда не сделаешь ему больно. Не потому, что не можешь".

"Эльфин не такой?"

Теперь пришла очередь Мирддина молчать.

"Эльфин... больше старается".

Лифт звякнул и вынес их наверх. Двери распахнулись, открывая амфитеатр.

"Удачи".

"Спасибо".

Мирддин сделал шаг вперед, и стальные створки за его спиной захлопнулись.

Он огляделся.

Собственно, это и был Круг.

Пустой зал, залитый ровным светом, сеющимся сквозь молочно-белую стеклянную панель, опоясывающую стены. Четкие, минималистические обводы. Ничего лишнего, только на полу лежал синий блик — указатель для посетителя. Мирддин прошел к своему месту за тумбой для выступлений — обычный терминал для доступа к информации, если говорящему понадобится что-то продемонстрировать. Тишина глотала шаги — хотя, казалось бы, в таком огромном помещении должно быть эхо.

Сигнал заставил Мирддина вздрогнуть — хоть он и ждал его. Воздух дрогнул, зал мгновенно наполнился фигурами — Круг подключился. Мирддин оказался прямо напротив Рианнон. Лицо ее было непроницаемо.

— Говори же, о говорящий, и слово твое не останется неуслышанным, — произнесла она ритуальную фразу.

Мирддин выровнял дыхание, набрал в грудь воздуха и начал говорить.

— ... и никто не может остановить Дикую Охоту в Срединных землях. Вот почему я прошу и требую вмешательства Авалона.

Мирддин перевел дух и обвел взглядом собравшихся.

Рианнон сделала знак.

Первым ответил Гвидион, стоящий от нее по правую руку:

— Нет. Срединные земли лежат вне нашей сферы ответственности. Люди должны сами принимать решения и сами отвечать за них.

Он нажал кнопку. Над его головой зажегся красный сигнал. Одна из чаш, парящих над головой Рианнон, дрогнула и пошла вниз.

Модрон.

— Да. Очевидно, мы обладаем наиболее полным знанием о происходящем, и, следовательно, наибольшая мера ответственности ложится именно на нас. — Зеленый сигнал над ней полыхнул, отразившись в камнях в высокой диадеме.

Матонви.

— Нет. Влияние при взаимодействии с людьми идет в обе стороны, и последствия бывают необратимы. При всем уважении, — Матонви сдержанно поклонился Эльфину, — процент случаев, когда взаимодействие с людьми не заканчивалось трагически, исчезающе мал.

Дилан.

— Да. Используя ресурсы Срединных земель, фир болг могут сделать качественный скачок в развитии. Нам не стоит дожидаться, пока они опять начнут строить корабли из ногтей мертвецов или еще что-нибудь в этом духе.

Эурис.

— Нет. Перед нами стоит совсем юное... существо, и нам предлагается вносить решение на основании его свидетельства. Это опрометчиво. Пусть этим займется Айне или Ллеу. Когда они подтвердят выводы, тогда можно будет обсуждать ситуацию.

Эурон.

— Нет. Мирддин Эмрис, очевидно, в силу происхождения обладает некоторыми... неординарными способностями. Во всяком случае, ментограммы у него весьма... любопытные. Было бы расточительно халатно отнестись к такому потенциалу или тратить его на игру в войнушку. — Эурон повернулась прямо к Мирддину. — Мы всегда будем рады с вами сотрудничать, имейте в виду.

Мирддин учтиво кивнул. Эту точку зрения он уже сегодня слышал. "В качестве подопытного кролика? Нет, спасибо".

Айне.

— Да. Я хочу напомнить всем, что свертка земель в локусы не проходит бесследно и дает резонанс по всем слоям.

Вран.

— Да. Я давно считаю, что Авалону следует расширять сферу влияния, а потенциал этого... юноши может оказаться замечательным рычагом воздействия, в том числе и при прямом столкновении, как он уже успел продемонстрировать. Такую возможность нельзя игнорировать и, тем более, выпускать из-под контроля.

Мирддин представил себе контроль Врана и внутренне содрогнулся.

Да. Нет. Нет. Да. Нет. Да... красные и зеленые огоньки загорались по окружности зала, отмечая тех, кто уже озвучил решение. Наконец, круг почти замкнулся — светлая линия уперлась в Эльфина, стоящего по левую руку от Рианнон.

Мирддин бросил взгляд на чашу весов, парящую над Главой Круга. Поровну.

Эльфин ответил без заминки:

— Нет. Наши воззрения кардинально отличаются от человеческих — если не в представлении о благе, то в представлении о путях его достижения. Мы недостаточно компетентны, чтобы вмешиваться в дела людей.

Удар гонга оповестил, что голосование завершено. Красная чаша плавно пошла вниз.

— Ответ отрицательный, — подытожила Рианнон. — Круг не будет вмешиваться в дела людей и не предпримет ничего относительно так называемой Дикой Охоты, пока она не нарушит границ Авалона. Однако, — продолжила она, — я напоминаю присутствующим, что по праву крови Мирддин Эмрис обладает свободой мысли, слова и дела в Срединных землях, в которой ему не может быть отказано. Как Глава Круга, я предоставляю Мирддину Эмрису бессрочное право прохода по всем порталам приграничья.

Опять прозвучал гонг. Стоящие рассыпались столпами синеватых искр — связь отключалась, давая своим владельцам время подготовиться к встрече по следующему вопросу.

— Мог бы проголосовать и за!

Эльфин поднял бровь.

— Ты внезапно переменила мнение и считаешь, что дану стоит вмешиваться в дела людей?

Керидвен отмахнулась:

— Да нет же! Но Мирддин же твой сын! От кого ему ждать поддержки, как не от тебя? У меня нет голоса в Круге!

— Лучшее, что я мог для него сегодня сделать — это выказать свое истинное мнение. Перестань смотреть на него как на ребенка. Он гораздо больше бы оскорбился моей попытке ему потакнуть — и был бы совершенно прав.

Керидвен открыла рот. Закрыла рот. Развернулась на пятках и вылетела из комнаты, на прощание яростно хлопнув дверью.

Двери по человеческому образцу были устроены в доме как раз для таких случаев.

Эльфин пожал плечами и вернулся к работе. По его расчетам, Мирддина следовало ждать часа через два-три.

Как всегда, он не ошибся. Мирддин остановил спидер прямо перед силовым экраном и помахал рукой. Эльфин опустил силовое поле, и Мирддин влетел внутрь вместе с грохотом водопада, ветром и брызгами.

Они обменялись рукопожатием.

— Какие впечатления? — поинтересовался Эльфин.

— Карт-бланша я не ожидал, — честно признался Мирддин.

— А чего ты, собственно, хотел добиться? — с любопытством спросил Эльфин.

Мирддин пожал плечами:

— Сложно сказать. Привлечь внимание к проблеме, вероятно. Но мне интересно, — Мирддин сложил локти на руль и подпер ладонями подбородок. — Когда ты сказал "мы недостаточно компетентны", кого именно ты имел в виду?

Эльфин улыбнулся:

— Круг, разумеется. Кроме того, мне думается, что ты сможешь действовать гораздо эффективнее, если никто не будет ходить за тобой по пятам и давать ценные указания. Нянчиться с десятком друидов, которые разошлись во мнениях о целях и средствах еще во времена Атлантиды, тебе пока не по зубам.

— Ты предвидел решение Рианнон?

— Она любит экспериментировать, — Эльфин хмыкнул. — Особенно за чужой счет.

— Спасибо, — сказал Мирддин.

— Принято, — кивнул Эльфин. — Только не говори матери, она, как это говорится... просто ужасть как расстроится.

— Заметано, — ухмыльнулся Мирддин.

[1х07] город

Он не знал, откуда начать, поэтому начал с Кармартена. Блейз оказался прав — его действительно были не против видеть. Особенно Шон, как ни странно. ("Что, тоже решил в город податься? И правильно, чего там в глуши делать... Давай оставайся, поживешь пока у нас. В мастерской мне поможешь, руки у тебя вроде откуда надо растут. Только, это... без кепки не ходи. Город все-таки")

Так он и оказался на продавленном диване в шоновском гараже, среди хлама и полуразобранных механизмов.

Несколько дней подряд он только и делал, что кружил по городу, пытаясь понять энергетическую структуру. Кармартен приблизительно делился на три части — королевский замок, стоящий отдельно, собственно, город, и окрестные поля и хозяйства вокруг. ("Да тут вообще! — взахлеб рассказывал Шон. — Что в землю воткнешь, то и вырастет! Или вон в лавку зашел — все есть! Молоко по утрам к домам привозят, представляешь? И нечисти, уж прости, Мерлин, никакой. Ну, болтают, конечно, всякое, мол, русалку под мостом видели, то-се... да языком всегда молоть любят. А чтоб людей кто-то жрал — так ни-ни, такого у нас нет!")

Все было хорошо. Мирддин пытался понять, как это "хорошо" устроено и можно ли распространить его дальше.

Потом он очень долго пытался свести в уме схему, и все никак не выходило. Никак не должно было быть такого резкого перепада между Кармартеном и окрестностями, в плодородии особенно.

Мирддин вздохнул и рывком сел. Наверное, он просто что-то не учел. Может быть, здесь у людей какие-то новые технологии. Удобряют чем-нибудь, или еще что... Надо будет Нимуэ попросить, пусть посмотрит.

Голова была тяжелая, как всегда, когда злоупотребишь шестимерными проекциями. Мирддин поглядел по сторонам. На верстаке и вокруг лежали какие-то детали — Шону пригнали очередную рухлядь на починку, но куда-то он отлучился.

Мирддин бездумно взял одну и начал крутить в руках. Детали были увесистые, металлические, держать их было очень приятно, и они очень легко и просто собирались в единое целое. Мирддин не заметил, как увлекся. Он пересобрал двигатель и проверял, как вышло (мотор мягко заурчал — внутри больше ничего не стучало), когда на пороге появился Шон. Лицо у Шона вытянулось.

Мирддин вылез из кабины.

— Мне надо было отдохнуть, — извиняющимся голосом сказал он. — Если хочешь, я сейчас все обратно разберу.

— Может, тебе еще забор дать покрасить? Еще отдохнешь, — странным тоном протянул Шон.

— Можно и забор, — рассеянно согласился Мирддин.

— Лежать на диване, он, значит, умаялся! Отдохнуть ему захотелось! Я не знаю, как у вас в Эльфляндии, а у нас вот это, — Шон ткнул пальцем в диван, — отдых! А вот это, — Шон ткнул пальцем в машину, — работа! Ну как дитя малое, ей-богу!

— Я запомню, — пообещал Мирддин.

— Ты вообще-то слова такие знаешь? — подозрительно спросил Шон. — Ну, там... работа? Выручка? Деньги?

Мирддин кивнул. С концепцией универсального эквивалента Эльфин его ознакомил и заодно объяснил, почему синтезатор может произвести сколько угодно монеток и бумажек, но по отношению к людскому хозяйству это будет не слишком вежливо. Поэтому он еще до приезда сосканировал блейзовский мотоцикл и сделал копию. Блейз ее кому-то сбыл, а монетки и бумажки отдал Мирддину. На первое время этого должно было хватить. Самым сложным было доставить мотоцикл от менгиров — там по пути было болото, совершенно для техники не приспособленное. Дома проблем не было — вывозить технологии, конечно, не разрешалось, но мотоцикл был человеческий, а на свободный проход у Мирддина было рианноновское разрешение.

Шон скрестил руки на груди.

— Слышь, Мерлин, а у вас там, небось, и булки на деревьях растут? Хошь — мороженое, хошь — пироженое...

— Типа того, — коротко согласился Мирддин.

Он пытался оттереть пальцы тряпицей, но у него не получалось. С другой стороны, возможно, в этом был плюс — большая... аутентичность.

Шон хмыкнул.

— И что ж ваше фейское высочество у нас забыло?

Мирддин замер.

Шон заржал и хлопнул его по спине:

— Да не бойся, не выгоним. Масла у Мойры возьми, белоручка, нормально ототрется.

Вообще-то из всех возможных вариантов размещения Мирддину достался самый комфортный. Гараж был отдельным помещением, куда посторонние заходили только днем и не очень часто. И оно было просторней, чем любое другое в доме. Но звук сквозь стены проходил беспрепятственно. Сейчас через них сочился тонкий младенческий плач.

Слушать это было совершенно невозможно.

Мирддин накрыл голову тощей подушкой. Звук стал потише, но жалобу все равно было слышно. Человечья душа, плохо что-то еще понимая, пыталась обжиться в теле, обминая его под себя. Что-то получалось, что-то нет... Непонимание и дискомфорт так и сочились через стену. Игнорировать их почему-то было сложнее, чем обычную человеческую сутолоку. Возможно, дело было в том, что к взрослым Мирддин уже притерпелся.

В конце концов он раздраженно приподнялся на локте и намалевал на стенке пальцем "глушилку".

Вокруг сотворилась блаженная тишина, и он наконец-то провалился в сон.

Утром было так тихо, что ему на миг между сном и явью показалось, будто он дома. Никто не гремел кастрюлями и сковородками, не кричал ничего, высунувшись из окна, не бегал с топотом вверх и вниз по лестнице, не ругался, не плакал, не хохотал, не пел хором.

Для человеческого дома это было нехарактерно. Мирддин понял это и подскочил, как ужаленный. Он лихорадочно заозирался во всех слоях, пытаясь выяснить, что произошло — и оторопел.

Он совершенно не ожидал такого эффекта. "Глушилка" была совсем простым и слабеньким знаком, из тех, что любой ребенок умеет делать. Она даже погасла почти сразу же. Резонанс у нее был совсем ничтожный — и Мирддин никак не ожидал, что он так скажется. Весь дом спал. Всех накрыло тишиной, как одеялом.

Мирддин аж зубами скрипнул.

Заколдовать хозяев дома, которые тебя впустили. Без их ведома. Да еще и нечаянно.

Нарушить закон гостеприимства. Не удержать контроль.

Какой стыд.

И, главное, не сделаешь ничего уже. Знак уже рассеялся, а "зорьку" сделать... так ведь и тоже не знаешь, чем закончится. Пойти начать всех расталкивать? Неловко как-то.

Какой дилетантизм. Какая халатность. И это в здравом уме и трезвой памяти.

Молодец, нечего сказать.

Промаялся он примерно до полудня — примерно тогда на крыльцо выбрался всклокоченный Шон, зевнул во всю пасть, продрал глаза на солнышко и удивился:

— Ох и хорош мы спать! Вроде вчера и не пили ничего... — Он еще раз зевнул, потрусил к рукомойнику, привешенному у забора, и увидел Мирддина. — Эй, Мерлин! Чего кислый такой?

— Это я, — выговорил Мирддин.

— А? — Шон лил воду себе за шиворот и особо не прислушивался.

— Все уснули, потому что я вчера случайно наложил знак, и вас задело. Я нечаянно. Я больше не буду.

— Ну, не будешь, так не будешь, — покладисто согласился Шон, снял с плеча полотенце и принялся вытираться. Был он какой-то повышенно добродушный и выглядел отдохнувшим. Мирддин подумал, что, может быть, "глушилка" ему и правда не повредила. Он пригляделся повнимательней. Никаких следов чар на человеке не было.

— И не пырься на меня так, — добавил Шон. — Все живы-здоровы. Кейли вон хоть выспалась, а то по четыре раза за ночь вскакивает. Все нормально.

— У нас считается, что так поступать... невежливо, — наконец, выдавил Мирддин.

Более корректным словом было бы "непристойно", но у Мирддина не было сил это объяснять.

Шон хохотнул:

— Это ты нам нахамил, что ль? Фейское хамство, страшная вещь! — Шон опять заржал. Похоже, он совершенно не видел тут проблемы.

— Мерлин, а ты не можешь что-нибудь сделать, чтоб такое постоянно было? — робко спросила с крыльца Кейли. На руках у нее сопел младенец. — Или хотя бы иногда... А то правда, Грейси так укачивать сложно бывает.

— Я попробую, — сказал Мирддин.

Вообще-то, такого тоже делать не следовало бы. Но Мирддин был им должен, и это был простой способ расплатиться. Он порылся в памяти, нашел нужное, подумал и зашарил по карманам в поисках карандаша. Знак был сам по себе очень простой, но человеческий и женский, транспонировать под себя его пришлось дважды, и все равно делать его было ужасно несподручно. Как ногами вдевать нитку в иголку. Остальное было делом минутным — найти в гараже среди прочего хлама кусок фанеры с пол-ладони и вырезать на нем нужное.

Шон, собиравшийся куда-то по делам, прощался на пороге с женой. Мирддин переждал, пока они намилуются, и поймал его на полпути к калитке.

— Вот, — сказал Мирддин и протянул деревяшку с вырезанным на ней знаком. — Это человеческий знак. Рассчитанный на человеческого ребенка. Для хорошего сна. Он совсем слабый. Никого из взрослых не заденет и через месяц выветрится. Возьми, если хочешь. Или брось в воду, все просто смоет.

Шон озадаченно уставился на амулет. Кажется, он уже успел забыть про разговор.

Орла, о чем-то судачившая через забор с Мойрой, развешивавшей пеленки, вытянула шею:

— А ну дай сюда.

Шон кинул ей вещицу. Орла ловко поймала ее узловатыми пальцами, желтыми от табака, повертела, зачем-то попробовала на зуб и подозрительно уставилась на Мирддина.

— А ты откуда такое знаешь? — подозрительно спросила Орла. — Тебе такое вообще знать не положено.

— По памяти, — ответил Мирддин. — Керидвен такие делала.

— А, — протянула старуха. — После Керидвен-то у нас знахарок и не было особо. А по молодости-то я и сама к ней бегала. Приворот-отворот, дело известное...

Мирддин прикусил губу. Он знал, что время на Авалоне и в Срединных землях бежит по-разному, но это редко бывало настолько... очевидно.

— Она скучает, — вслух сказал он. — По людям.

— Еще бы не скучать. А кто в холмы ушел, тому назад дороги нету. Вернется, шагнет на землю — и станет, как я. Было яблочко наливное, стало печеное. — Орла дробно засмеялась и бросила амулет Шону. — Бери, худа не будет.

Шон кивнул. Повертел вещицу в пальцах и передал Кейли. Кейли сунула ее младенцу. Младенец сжал деревяшку и булькнул.

Тоже человек, подумал Мирддин. Уже человек. Кейли перехватила его взгляд и улыбнулась:

— Хочешь подержать?

— Э... нет, — ответил Мирддин и поспешил убраться от греха подальше.

С него было вполне достаточно и тех людей, которые уже умели ходить и разговаривать.

Мирддин очень надеялся, что эту историю ему больше не помянут.

Совершенно зря.

Вечером прихромал со смены Донован, сосед, чуть не рухнул на крыльцо и начал костерить на чем свет стоит замок с его обитателями, стройку века, которая уже черт знает сколько тянется, а конца-краю ей не видно, оно и понятно, раз там полно всякой швали вроде урода Этана и недоумка Шимуса, которые только и горазды кричать под руку, да кирпичи на ноги ронять, а работать там никто не работает, так что когда оно все опять рухнет, пусть все знают, что виноват во всем Этан Мэтью Фаррен, бога его душу мать!

Мирддин, проходивший было мимо, остановился послушать. Фольклор — это важно, фольклор всегда отражает ценности, актуальные в культуре, это общее место.

Кейли, выглянувшая на шум, тоже заслушалась, но совершенно в другом ключе:

— Палец сломал? — сочувственно спросила она. — А вот Мерлин может сделать так, чтоб не болело. Мерлин, ты же можешь?

Мирддин потер лоб. Боль — это просто сигнал о том, что в организме что-то не так.

Собственно, знак, который он вытащил из памяти, примерно так и работал — ослаблял уровень сигналов о дискомфорте, с которым все равно ничего нельзя было поделать. Если увеличить мощность...

— Я могу попробовать, — осторожно сказал Мирддин. — Но я не лекарь. Я могу сделать так, чтоб больно не было. Но профессиональная помощь все равно нужна будет.

— О! Отлично, так давай делай! — обрадовался Донован. — Парень, ты только сделай, я тебе во как благодарен буду!

— И правда, — сказал Шон. — Давай, помоги ему. Мужику на работу завтра.

Мирддин пожал плечами, сходил в гараж за еще одной деревяшкой, достал из кармана ножик и присел рядом на крыльцо. Времени это много не заняло.

— Вот, — наконец, протянул он Доновану амулет. — Просто положи в карман.

Донован сграбастал вещицу.

— Ооо! — Он примерился и топнул ногой. — Отлично!

— Нет-нет-нет, — запротестовал Мирддин. — Палец у тебя все равно сломан. Не надо так делать, будет хуже.

Донован отмахнулся, скрылся в доме и вернулся с зеленоватыми бутылками, торчащими между пальцев. Одну он сунул Шону, вторую Мирддину:

— Держи!

Мирддин стал рассматривать этикетку в поисках состава.

— Дай сюда, — сказал Шон. — Все буквы читает, какие попадаются, — пояснил он Доновану. — Блейзов крестничек.

Шон открыл бутылку о край ступеньки и ткнул Мирддину обратно. Мирддин понюхал жидкость и аккуратно поставил сосуд на ступеньку.

— Нет, спасибо.

— Ты чего? — обиделся Донован. — Нормальное пиво, чего ты?

— Я не хочу, спасибо, — терпеливо пояснил Мирддин.

Шон скорчил извиняющуюся гримасу:

— Не обращай внимания. Он всегда такой. Ну, за здоровье, что ль? — он отсалютовал Доновану бутылкой. Донован повторил его жест, отхлебнул, потом поскреб в затылке и гаркнул:

— Джилл!

Раздался топоток, и из двери высунулась мордашка:

— Чего, пап?

Донован пошарил в кармане и выудил горсть мелочи:

— Мороженого купишь. Себе, матери и вон ему.

Мороженое оказалось льдом из яблочного сока, вполне съедобным, в отличие от сомнительной смеси солодовых производных со спиртом. Палочку от мороженого Донован разломил пополам, примотал к пальцу на ноге и сказал, что так сойдет.

У Мирддина это вызывало некоторые сомнения.

Как выяснилось, вполне обоснованные — на следующий день мизансцена повторилась почти дословно. Только Донован не прихромал домой сам, а его приволокли двое, по всей видимости, коллег по стройке. Донован висел у них на плечах и клял на чем свет стоит леса, ведро, мастера, болтавшего под руку, "этого болвана Джо, чтоб ему повылазило", удачу, судьбу, погоду, природу и почему-то родственников всех поименованных до седьмого колена включительно.

Завидев Мирддина, Донован, кое-как сгруженный на крыльцо, немедленно замахал руками:

— О! Мерлин! Парень, иди сюда, тебя-то мне и надо!

Мирддин, вместе с Шоном ковырявшийся в пригнанном на днях "Дагене" со скверным характером, обтер руки тряпицей и подошел.

— Мерлин! — обрадовался Донован. — Мировой парень, не какой-то там, — пояснил он сотоварищам. — Мерлин, я твою штуковину того... потерял. Как полетел вверх тормашками с лесов, так она и выпала куда-то, мы ее искали-искали, не нашли, — он попытался двинуть ногой и весь сморщился. — Ты бы мне новую сделал, а?

Мирддин покачал головой:

— Нет.

— Что значит — нет? — опешил Донован.

— Я сделал так вчера. Ты не поберегся и повредил себе еще больше.

— Подумаешь, палец! Что мне, не работать теперь? — возмутился Донован. — А семью я чем кормить должен?

— От того, как изменилось твое состояние по сравнению со вчерашним, твоей семье стало лучше или хуже?

Донован начал наливаться краской.

— Он еще издевается! Чувырло пучеглазое!

Подошел Шон.

— Дон, чего вопишь?

— Я этого твоего... выкормыша... по-человечески помочь прошу, а он кочевряжится!

Шон повернулся к Мирддину.

— Помочь Доновану так, как он хочет, я не могу, — пояснил Мирддин.

— Все он может, — проворчал Донован. — Не хочет только.

Шон оттащил Мирддина в сторону и зашипел вполголоса:

— Так ты не можешь? Или не хочешь?

— Я не умею лечить людей, — терпеливо сказал Мирддин. — Я могу сделать так, чтоб ему не было больно. Но я уже сделал так вчера, и видишь, чем это кончилось.

— Не хочешь, значит... — Шон скривился, как от кислого, повернулся назад к Доновану и гаркнул:

— Не может он!

Донован сплюнул.

— Толку дома даненыша держать, если от него из пользы один вред. И молоко киснет.

— Ты мне еще указывать будешь, что мне в моем доме делать, Донован? — зловеще спросил Шон.

Мирддин наблюдал за происходящим, не вполне понимая, как следует поступить. Шон и Донован замолкать не собирались. Кажется, это было что-то территориальное.

Из дома вышла Мойра и включилась в перепалку.

— Тебе лишь бы на чужую шею сесть и поехать, Донован Берк!

— А тебя, женщина, вообще никто не спрашивал!

Из окон начали выглядывать зрители и сочувствующие. Громкость нарастала. Так случалось довольно часто, Мирддин подозревал, что это нечто вроде местного вида спорта.

Он тихо прикрыл за собой калитку и направился по улице прочь. Через пару кварталов он нашел телефонную будку с пожелтевшим и распухшим от времени справочником, прижал плечом громоздкую трубку и начал скармливать допотопному аппарату монетки. С третьего раза ему удалось пробиться сквозь треск и шелест и убедить человека на том конце прибыть на Тисовую, 3, найти там Донована Берка и выяснить, что у него с ногой.

Оставалось надеяться, что из этого выйдет какой-то толк.

Мирддин повесил трубку и направился к реке.

В подступающих сумерках светлела узкая спина в низком вырезе платья. Над вторым позвонком трепетала прядь, по едва уловимым движениям открытых плеч можно было уловить мелодию.

Вот так слухи и появляются, подумал Мирддин.

— Тебя видно, — сообщил он, подходя и усаживаясь рядом на траву, уже начинающую желтеть.

— Так тут не ходит никто, — сказала Нимуэ.

— С людьми никогда ничего наверняка неизвестно.

— Как знаешь, — Нимуэ потянулась было, чтобы очертить кольцо вокруг, но Мирддин осторожно перехватил ее, покачал головой, и вместо этого стянул с себя куртку и набросил ей на плечи.

Теперь их можно было принять за людей. Со спины. Издалека. Если не приглядываться. Ну, во всяком случае, Мирддин надеялся.

Нимуэ подняла брови:

— Лучше маскарад?

— Чем меньше мы тут шумим, тем лучше. Люди... хрупче нас, — он вкратце пересказал ей историю с "глушилкой" и тем, как все потом завертелось.

— Странная какая-то логика, — сказала Нимуэ, выслушав.

— Странная, — согласился Мирддин. — И вообще, странно тут. Вроде бы хорошо... но как-то нехорошо.

Нимуэ поболтала ногой в воде.

— У меня такое же чувство... скажи, по разговорам людей, как им в Кармартене по сравнению с другими местами?

Мирддин помолчал.

— У меня сложилось впечатление, что в среднем уровень жизни тут выше. Но несчастные случаи происходят чаще и заканчиваются хуже. Думаешь, кто-то играется с удачей?

Нимуэ кивнула:

— Именно. Где в Кармартене чаще всего гибнут люди? Особенно — нелепо и регулярно?

Мирддин оглянулся на полузабранный в леса замок, маячащий за городом.

— Кажется, я знаю, — ответил он.

[1х08] замок

Последние лучи золотили воздух, уже холодный. От домов и заборов ложились фиолетовые тени. Улицы уже опустели. Издалека донесся женский голос:

— Ни-ил! Ни-ил! Быстро домой!

Быстрый топот, "Вот тебя молочник заберет!", хлопок закрываемой двери, тишина.

Мирддин сам не заметил, как оказался на окраине.

Студеный вечер нарушал только ритмичный стук, и Мирддин пошел туда, откуда он доносился.

На заброшенной площадке у городской стены кто-то сам с собой играл в мяч. Мирддин вгляделся — человек, высокий, светловолосый, на куртке сзади нашита красная драконья голова в круге. Все в нем кричало, что он чужак. Мирддин начал было считать про себя ошибки, которые уже научился не делать — слишком вычурный рисунок, слишком новые вещи слишком хорошего качества, слишком ровная стрижка — но тут прямо в лицо ему полетел мяч.

— Эй!

Мирддин взял мяч из воздуха и отправил пас обратно. Некоторое время они просто перебрасывались. Мирддин подумал, что совсем успел забыть, какое хорошее чувство азарт, когда ни к чему не обязывает, удовольствие от мяча, посланного свечкой в воздух, но тут где-то рядом скрипнули тормоза.

Мирддин обернулся и пропустил пас. На обочине дороги стоял грузовик, самого обычного вида, крашеный синей красой и с белой надписью по трафарету: "Молоко". От грузовика шли четверо, в серой одинаковой форме.

— Быстрей давай! — крикнул светловолосый. Мирддин нагнул голову и потрусил за мячом, не спуская глаз с происходящего. Что-то ему в этих серых не нравилось, не помнил он таких в городе. Да они же из замка, понял Мирддин. Он тихо поднял мяч, взял под мышку и, старательно шаркая ногами, подошел ближе.

Первый из серых подошел к светловолосому, смерил взглядом и тускло спросил:

— Отец кто?

Светловолосый оскалился:

— Король Утер!

Серый сделал короткое движение подбородком. Человека скрутили и запихнули в грузовик. Серый повернулся к Мирддину:

— Отец кто? — тон его ни на долю не изменился. Был он какой-то пустой, как выеденный изнутри.

— Мой? Фейский князь! — брякнул Мирддин, и вскоре ощутил, как ему заламывают руку за спину и тоже запихивают в "Молоко". Створки защелкнулись. Внутри были две металлические скамьи.

— Совсем сдурел?! — зашипел на него человек. — Ты-то куда за мной полез?! Увидел крысюков — так драпать надо было! Я ж тебе кричал!

— А ты чего не драпал? — спросил Мирддин.

— Я же сказал! Мой отец — Утер, а я — Артур, — заявил человек так, будто это все объясняло. Глаза у него были голубые и ясные до такой степени, что вот-вот — и стенка черепа начнет просвечивать.

— Понятно, — Мирддин лег на широкую железную скамью, закинул руки за голову и начал считать повороты.

— Тебя как зовут-то хоть, фейский князь?

Мирддин приоткрыл один глаз.

— Меня? Мерлин.

Как он и предполагал, их, изрядно покружив по городу, привезли в замок — ту его часть, которая не находилась в состоянии постоянной стройки. Их не слишком-то вежливо вытряхнули из грузовика, провели через неприветливый двор, залитый бетоном, и затолкнули в какую-то клетушку. От кузова грузовика она отличалась не сильно — разве что размерами, и то не очень.

Мирддин сел на железную скамью, прислонился затылком к стенке, прикрыл глаза и аккуратно выглянул из себя. Изнутри замок был похож на паутину — запутанный клубок серых нитей, по которым туда-сюда скользили бусины, подблескивающие изнутри алым. Кое-где виднелись кляксы остаточного свечения, паутина вокруг них пульсировала. Гуще всего ими были усажены леса вокруг стройки и подвалы. Мирддин с содроганием понял, что это, и стремительно переключился на другой слой — вода, земля, электричество...

Да у них же грунтовые воды под фундаментом. Ну еще бы тут все не рушилось.

Он открыл глаза.

Человек сидел на другом конце скамьи, положив пятку на колено и выбивая пальцами по ботинку какой-то марш.

— О, — прокомментировал он. — Проснулся.

Мирддин ничего не ответил, подошел к решетке и постучал ногтем по металлу.

Охранник в сером обернулся.

— Скажи Вертигерну, что я знаю, как сделать так, чтоб его замок не падал.

— С чего ли? — буркнул охранник.

Мирддин стянул картуз с ломаным козырьком и для наглядности повернулся в профиль, демонстрируя приостренное ухо. Почему-то это всегда безотказно действовало.

Охранник что-то булькнул. Мирддин повернул голову, зафиксировал охранника взглядом и мягко выговорил:

— С того.

Повисла пауза.

— Позови старшего, — также мягко, не отпуская взгляда, сказал Мирддин.

Охранник встряхнулся, явно обрадовался возможности перекинуть решение вопроса на кого-то другого и побежал выполнять.

Явился старший. Человек по имени Артур был прав — что-то от крыс в серых определенно было. Стремление к поиску собственной выгоды в сочетании с суетливой тревожностью, вероятно. Серый пошевелил ноздрями, встопорщил жидкие усики и заявил:

— Дану? Здесь? Подозрительно, очень подозрительно... И что это вы у нас забыли, господин хороший?

Мирддин медленно перевел на него взгляд и раздвинул губы в улыбке:

— Вы предлагаете отчитаться? Мне?

Серый взвесил вероятности и явно решил обращаться с непонятным пришельцем пока как с тухлым яйцом — аккуратно, очень аккуратно:

— К шефу его. Пусть он решает.

Надо же, подумал Мирддин, прокатило. Такую штуку он ни разу не пробовал и не был уверен, что сработает. Краем глаза он заметил, что человек сидит, подавшись вперед, и с азартом наблюдает за происходящим.

Кстати.

Мирддин кивнул на Артура:

— Он со мной.

— Еще чего, — заявил серый. — Вы ступайте, господин хороший, а он пока и тут посидит.

— Посижу-посижу, — весело заявил со своего места Артур и заложил руки за голову. — Мне торопиться некуда.

Мирддин повел бровью, выражая неодобрение, но настаивать не стал. Возможно, у человека и правда были другие планы.

Серый вызвал еще охраны, Мирддина обступили со всех сторон (скорее драматично, чем опасно), и повели куда-то по коридорам. Чем дальше, тем более угнетающее впечатление они производили — камера была хотя бы функциональная. Тут чем дальше, тем больше становилось вытертого бархата цвета спекшейся крови, в складках которого пряталась пыль, гипсовой лепнины и какого-то неимоверного количества позолоты на всех поверхностях — затейливые вензеля и короны на каждой двери, гнутые ножки кресел, дверные ручки, тусклые электрические светильники, сделанные "под свечи", с позолоченными канделябрами, торчащими из стен в самых непредсказуемых местах, и завитушки, завитушки, завитушки везде — все это вызвало смутное, но неодолимое желание взять бритву и пообрезать все лишнее.

В конце концов его привели в какой-то кабинет, с тусклыми лампами и портретом во всю стену. На портрете, судя по короне, был Вертигерн. Под портретом стоял стол, а за столом был уже не столько серый, сколько чешуйчатый. И тянет же меня сегодня на какие-то зоологические ассоциации, с неудовольствием подумал Мирддин. Это ведь тоже люди.

Хотя и своеобразные.

Чешуйчатый вытащил из кармана блестящую плоскую коробку (разумеется, золотую), неторопливо вытащил оттуда сигарету, откинулся на спинку кресла, выпустил струйку дыма и процедил сквозь зубы:

— Ну, что такое?

Дым пах отвратительно. Что за привычка у местных травиться чем попало?

— Я знаю, как сделать, чтобы ваш замок не падал, — спокойно сказал Мирддин, стараясь не морщиться.

— И что?

Мирддин моргнул.

— Но у вас же гибнут люди. Построенное рушится. Уже который год.

— Расход не превышает допустимой погрешности, — заявил серый. — Все идет по плану.

— Но можно же сделать так, чтоб этого не было!

— А зачем?

Мирддин не нашелся, что ответить.

— Вниз его, — заявил чешуйчатый, туша сигарету в пепельнице. Пепельница была золотая.

— Он хочет видеть короля, — заявил серый.

— Мало ли, что он хочет.

— Так он же из этих... — серый сделал неопределенное движение в воздухе. — Может, лучше показать? А то мало ли, что выйдет.

Чешуйчатый постучал пальцами о стол.

— Да, — наконец, сказал он. — Лучше показать.

Он поднял тяжелую телефонную трубку и набрал что-то на диске.

— Ваше Величество, разрешите доложить. Рейд вернулся. Так точно, успешно. Нет, не совсем. Кхм... даненыша поймали, Ваше Величество. Так точно. Вас понял.

Чешуйчатый положил трубку и оскалился:

— Хотел видеть короля? Ну, сейчас увидишь.

Зал был большой, стылый и захламленный. Без всякого порядка теснились какие-то предметы мебели, уставленные всякой дребеденью. На стенах висели картины с неразличимыми сюжетами, в тяжелых позолоченных рамах. От двери через зал пролегала ковровая дорожка, видимо, призванная обозначить зону, свободную для передвижения. Дорожка упиралась в Вертигерна.

Вертигерн наполнял собой кресло, как тесто — кадушку. Девица в чем-то блестящем и слабофункциональном массировала ему загривок.

Вертигерн поднял тяжелые веки:

— Даненыш, говорите?

— Так точно, — ответил чешуйчатый.

Вертигерн смерил Мирддина тусклым взглядом.

— Так точно... — передразнил Вертигерн. Голос у него был хриплый, одышливый. — С чего вы взяли?

— Так вот же... уши, — промямлил серый.

— Уши, уши... Может, его в молотилку в детстве затянуло. Человек как человек.

Ах, вот оно что, подумал Мирддин. У него подселенец из фир болг. Только для дану и фир болг он в первую очередь человек.

Это, конечно, все объясняло.

— Отца он назвал? — спросил тем временем Вертигерн.

— Никак нет, — ответил серый.

Вертигерн быстро облизнул узкие губы и махнул рукой:

— Вниз его.

"Вниз" оказался чем-то вроде пещеры. Мирддина втолкнули внутрь и захлопнули за ним тяжелую дверь. От двери по своду был протянут провод, на конце которого болталась тусклая лампочка. На этом признаки цивилизации заканчивались. Шагах в десяти свод начинал постепенно снижаться, и где-то под ним плескалась темная вода.

Очень удачно.

Мирддин положил ладонь на поверхность воды и позвал. Ответ пришел почти сразу же. Поверхность беззвучно забурлила, пошла пузырями, и из глубины вынырнула Нимуэ.

Она огляделась и скорчила брезгливую гримасу:

— Ну и местечко.

— Какое есть, — согласился Мирддин. — Выяснил я, что тут происходит. Вертигерн прикормил себе какую-то дрянь, дракона, что ли... Оттого у него на стройке и в полях такое количество смертей и несчастных случаев — он ими питается.

Нимуэ вздохнула:

— Это еще вопрос, кто кого прикормил. Помнишь разговоры про урожай хороший и все такое? Я проверила. Фир болг питаются жизненной силой. А люди всегда больше всего хотят жить именно перед смертью. Поэтому так много смертельных случаев. И часть энергии дракон забирает себе, а часть перебрасывает на окрестные земли. И от этого на них повышается плодородность, и, заслышав о ней, сюда приезжают новые люди. И старые не разбегаются.

— То есть, если мы сейчас что-нибудь сделаем с Вертигерном, то тут все рухнет, — мрачно подытожил Мирддин.

— Именно, — подтвердила Нимуэ. — Во-первых, начнутся неурожаи. Во-вторых, фир болг блюдут свою территорию, и если сейчас что-то сделать с драконом, то от пролетной шушеры защиты им не будет. Причем неизвестно, насколько. И тут у меня возникает закономерный вопрос — что предпочтут кармартеновцы, если дать им возможность решать и при каком варианте они пострадают меньше.

Мирддин вспомнил Донована и тяжело вздохнул:

— Я не уверен, что они поверят мне на слово, если я им что-то такое расскажу. И я не знаю, какой вариант они выберут. Понятно, что через двадцать-пятьдесят лет все сильно ухудшится, а через семьдесят — рухнет. Но это ведь целая жизнь для человека.

— Это Срединные земли, — сказала Нимуэ. — Ни я, ни ты не можем взвалить их на себя. Потому что по сути это будет то же самое, с чем мы пытаемся бороться. И, если честно, ни у тебя, ни у меня не хватит на это силы. Круг вмешиваться не будет, поэтому варианта "просто притащить репликаторы и раздать все нужное" у нас нет. Выжить отсюда Вертигерна — не вопрос. Вопрос — имеем ли мы право принимать такое решение.

— Не принимать решения — это тоже решение, — мрачно сказал Мирддин.

Он хотел еще что-то добавить, но тут за дверью послышался шум.

Мирддин прижал палец к губам. Нимуэ согласно кивнула и беззвучно ушла под воду.

Дверь распахнулась, и в пещеру кубарем вкатился Артур. Один глаз у него был подбит и щека расцарапана.

Артур выругался, поднялся и увидел Мирддина.

— А, фейский князь! Уже тут?

Мирддин скорчил горестную гримаску:

— Мне совершенно не пришло в голову, что им нужно, чтобы эта стена падала.

Артур хохотнул.

— Не задалась аудиенция? Ничего, держись меня, не пропадешь!

Где-то наверху вдруг завыла сирена.

Артур задрал голову и прислушался. Вид у него стал как у кота, слопавшего рыбку.

— Аг-га! Понеслась! — он сел на камень, положил ботинок на колено и уставился на подметку. — Слушай, у тебя ножик есть? Все, пасюки, отобрали...

Мирддин молча подал ему ножик. Артур отковырнул каблук. В каблуке обнаружилась вещица размером с пуговицу. В другом — еще одна.

Однако, подумал Мирддин. Ситуация действительно становилась все интереснее и интереснее.

Артур сунул одну штуку в ухо, другую зажал в кулак и начал ходить по пещере, изредка потряхивая головой и подпрыгивая. Наконец, он застыл на месте, вытянулся в струну и начал бубнить в кулак:

— Берег, Берег, это Первый, как слышите меня? Прием. Берег, Берег, это Первый, как слышите меня? Прием.

Вот это техника, восхитился Мирддин.

Тем временем таинственный Берег, видимо, откликнулся, потому что Артур перестал бубнить и вместо этого расплылся в довольной ухмылке:

— Пелли? Да все со мной в порядке! Где? У Вертигерна в застенках. У нас теперь есть официальный казус белли! Не знаю. Подвал какой-то. Да цел я! Пока. — Артур опять ухмыльнулся. — До рассвета продержусь. Да им щас вообще не до меня. Правда-правда. Я им подбросил кое-что. Они там сейчас замок эвакуируют.

Тут, видимо, "Пелли" начал высказывать свое мнение о ситуации, потому что Артур слегка залился краской, дернул подбородком и поспешно вытряхнул передатчик из уха. С сомнением посмотрел на вещицу и решительно сунул ее в нагрудный карман.

Мирддин вопросительно поднял брови. Объяснение не заставило себя ждать.

— Пелли, — с нежностью протянул Артур. — Сэр Пеллинор. Зануда и перестраховщик, как все в штабе. Трясется надо мной, как наседка, грех было не воспользоваться. Вертигерн так-то, приходился вассалом Утеру. Моему отцу, то есть. А когда королем стал я, то стал нос воротить — то одно, то другое, мол, мне и без вас хорошо. А что хорошего, когда он всю округу запустил? Деревни окрестные были — повымирали все, по лесам всякая нечисть шастает. А эти... политики сидят и мнутся — давайте договоримся, давайте договоримся, надо поразмыслить, надо поразмыслить... сколько можно уже? Плюнул я на все и сам рванул. Пелли сейчас схватится за голову и за мной кинется. Деревни деревнями, а верховного короля в подвал кидать — такого он в жизни не простит. К рассвету город наш будет.

— А что дальше? — осторожно спросил Мирддин.

— Дальше? — Артур сверкнул глазами. — Мосты. Дороги. Чтобы можно было проехать из одного конца страны в другой, как только захочешь, а не так, что под каждым кустом то великан, то оборотень, то еще... гуль какой-нибудь. И чтоб ни одна — подчеркиваю, ни одна! — тварь не поливала кровью фундамент, чтоб лучше стояло. Инженерное дело пусть учит, крокодил облезлый!

— Человек, — блаженно протянул Мирддин. — Царь природы.

— Я серьезно! — огрызнулся Артур.

— Я тоже, — сказал Мирддин, опять приложил ладонь к воде и позвал.

Артур застыл с открытым ртом. Мирддин запоздало понял, что не подумал, какое впечатление с непривычки производит зрелище воды, встающей на дыбы и отливающейся в женскую фигуру. Да еще в такой обстановке.

— Ты что, правда?.. — выдавил Артур.

— Правда, правда, — отмахнулся Мирддин. — Нимуэ, это Артур. Артур, это Нимуэ. Она...

На слове "она" у Артура в голове что-то отчетливо щелкнуло, он отмер, расправил плечи, подобрался и изобразил что-то вроде поклона.

-...сможет нам помочь, — договорил Мирддин.

Нимуэ подняла ладонь:

— Еще неизвестно. Подойди, пожалуйста, Артур. Не бойся.

Последняя фраза была отличным штрихом — человек, у которого предложение явно не вызвало восторга, решительно шагнул к озеру.

— Ближе, — сказала Нимуэ.

Артур забрел по колено в воду.

Нимуэ, стоявшая на поверхности, как на земле, наклонилась, коснулась его висков и заглянула в глаза. Артур застыл, боясь пошевелиться.

Нимуэ выпрямилась.

— Да, — задумчиво проговорила она. — Может сработать. Он совершенно искренен.

— Резонанс? — предположил Мирддин.

Нимуэ кивнула:

— Я думаю так — экстернализировать аспект личности и использовать в качестве резонатора. Никаких материальных носителей не делать. Получится неотчуждаемый информационный объект.

— Замыкаем земли на Артура и вышвыриваем Вертигерна, — подытожил Мирддин. — Отличный план.

— Только ты меня прикрой, — сказала Нимуэ. — Тихо не получится.

Мирддин кивнул, переключился на "паутину", и начал осторожно раздвигать нити, чтобы освободить место для действий. Это было не столько сложно, сколько противно. Понятно, что как только дело будет сделано, Артур все сметет, но надо было выиграть время.

— Готово, — наконец, сказал он. — Полчаса нам хватит?

— Посмотрим, — задумчиво сказала Нимуэ.

Артур некоторое время вертел головой между женщиной из озера и застывшим вдруг столбом сокамерником и, наконец, не выдержал:

— Что вообще происходит?

Нимуэ повернулась к нему:

— Ты имеешь право на эти земли.

Артур мотнул чубом:

— Ну да. Я же король!

Нимуэ покачала головой:

— Дело не в том, что ты король. Дело в том, что ты человек. Всякий человек имеет право владычества в Срединных землях, но Вертигерн утратил его, когда вступил в сделку с драконом и начал платить чужими жизнями за свое процветание. Сейчас ты можешь принять то, от чего он отказался. Если захочешь. Но условие таково — ты должен принять землю не ради себя. Не ради власти. Но ради нее самой. Это прежде всего означает ответственность и служение. Ты меня понимаешь, Артур?

— Да Пеллинор мне все уши этим прожужжал! Что я, совсем, что ли, таких вещей не понимать? Что делать-то надо?

— Просто думай о том, что ты сейчас рассказывал Мирддину. Просто сосредоточься.

Артур пошире расставил ноги, сунул пальцы за пояс и зажмурился.

— Что ты видишь? — тихо спросила Нимуэ.

— Меч, — зачарованно ответил Артур.

— Возьми его.

Артур протянул руку, сжал невидимую рукоять и рванул. Воздух прочертила сияющая полоса.

— Экскалибур... — выдохнул он.

Меч в вытянутой руке сверкал и переливался. В темной пещере это выглядело чрезвычайно эффектно.

— Экскалибур... — задумчиво повторила Нимуэ. — Отлично. Итак, как я уже сказала, он представляет собой экстернализированный аспект личности, символизирующий волю и намеренье...

— Эгхм! — громко сказал Мирддин.

Нимуэ осеклась.

— Меч, — сказал Мирддин Артуру. — Волшебный. Знак истинной королевской власти. Принадлежит тебе. И будет принадлежать, пока ты будешь истинным королем Срединным землям.

Если жизнь среди людей Мирддина чему-то научила — так это не злоупотреблять длинными формулировками.

Артур сделал несколько быстрых движений кистью — воздух прочертил сияющий знак бесконечности. Человек еще раз провел ладонью по лезвию, повернулся к Нимуэ и внезапно серьезно сказал:

— Спасибо. Я твой должник, госпожа.

— Принято, — не менее серьезно кивнула Нимуэ.

Артур хотел еще что-то добавить, но тут вода в озере забурлила, стены пещеры мелко затряслись — Вертигерн, наконец, пробудился от спячки и полез выяснять, что творится у него под боком. Артур чуть присел, принимая боевую стойку. Нимуэ подхватила подол и начала оглядываться.

Мирддин замахал ей — уходи скорее. Она кивнула и исчезла без всплеска.

Вовремя.

Огромная белесая масса выползала из темноты, все ближе, и ближе, и ближе.

Мирддин переместился между человеком и фир болг, лихорадочно пытаясь вычислить, где у твари слабое место. Вот же ж туша, за что ее хватать-то? Он примерился к нерву за тусклым рептильим глазом.

Дракон раззявил пасть, вытянул шею и зашипел.

И тут Артур сделал единственное, что может сделать человек, у которого в руке меч и над которым нависает пятиметровое чудовище — размахнулся и со всей дури рубанул.

Эффект вышел разительный — дракон вскинулся на задние лапы, замолотил по воздуху короткими передними и истошно заверещал. Из белесой шеи хлестануло вбок, как из шланга.

— Нннааааа! — завопил Артур.

Мирддин вдруг воочию увидел, как Кармартеном, в темном ночном небе бьются два дракона — белесый, с синеватым отсветом на кожистых крыльях, и алый, как артериальная кровь, полыхающий, как закатный отблеск. Человек вмещает все, успел отстраненно подумать Мирддин, красный дракон пахнул пламенем, прогоняя белого, и все заволокло дымом.

Тут кто-то заехал ему локтем в бок. Мирддин моргнул.

— Не стой столбом! — проорал прямо ему в лицо Артур. — Пошли давай, щас гробанется все!

Замок вокруг и правда дрожал, земля под ногами сотрясалась. Прямо перед ними в стене красовался пролом как раз с драконью тушу, сквозь пролом виднелись какие-то огни. Где-то вдалеке завывала сирена. Мирддин с Артуром стали выбираться наружу, благо, путь был уже проложен.

Никто им не помешал — все, кто могли разбежаться, уже разбежались, если не от поднятой ранее тревоги, то уж от зрелищно вырвавшегося наружу подыхать дракона точно.

Артура переполняли впечатления.

— Я ему — нна! А он такой — аррррргх! А я ему — ддыщ! А он такой — уииии! Нет, ты это видел? Ты это видел?!

— Видел, — согласился Мирддин. Правда, не уточняя, что именно.

— А кстати, где он? Такая туша, невозможно же не заметить!

— Да нет уже никакой туши, — сказал Мирддин. — Это же эктоплазма, она без сознания не держится. Ты его развоплотил, и он расточился.

— Вот елки, — огорчился Артур. — А я хотел Пеллинору показать. И не поверит теперь никто.

Мирддин пожал плечами.

Они выбрались на холм рядом с городом и оглянулись.

Оставленный замок, лепившийся раньше к скале, медленно оседал внутрь самого себя. Основной фейерверк они, конечно, пропустили, но и то, что осталось, выглядело вполне зрелищно. Что-то догорало, что-то дымило, что-то с грохотом обваливалось.

— Ух ты, — выдохнул Артур. — Ловко мы.

— Да, — согласился Мирддин. — Тихо не получилось.

В голове крутилось что-то из эльфиновских наставлений. Что-то еще надо было сделать, и срочно. А, да.

Мирддин активировал комм и стал сканировать радиочастоты.

Артур только слегка покосился на замельтешившую в воздухе голограмму. Кажется, его уже ничего не удивляло.

— Так, — сказал Мирддин. — А теперь ты расскажешь всем, что это такое было. Это волна местного радио, тарелки на каждом столбе, — он протянул Артуру комм.

Артур с сомнением покрутил в руках блестящую штучку, но спорить не стал.

— Я — Артур Пендрагон, король Камелота, — внятно выговорил он. — И я терпеть не могу человеческие жертвы.

Поперек улочки громоздились какие-то мешки и ящики.

— Как я и говорил, единственная сила, способная оказать какое-то сопротивление, находится тут, — пояснил Мирддин Артуру.

Из-за мешков и ящиков раздался голос:

— Стой, кто идет!

— Рори, ты что ли? — спросил Мирддин.

Поверх импровизированной баррикады показалась веснушчатая физиономия и заплясал фонарь:

— Я! А ты кто?

— Да свои, свои! — отмахнулся Мирддин. — Мерлин я, не видишь, что ль?

— А! — протянул Рори. — Ну, проходи! А это кто?

Мирддин бросил, не оборачиваясь:

— А это со мной. Где Шон?

Рори шмыгнул носом.

— Да у себя. Со всеми. Все как обычно, мы только спать легли, тут как громыхнет! Ну, че, думаем, опять небось на этой ихней стройке века нелады. Глядь в окно — а там такое на полнеба! Уй, страхотища! Ну, маманя мне и говорит — ноги в руки и к Шоннеси, че просходит-то! А сама малых в подпол прячет. Я к Шону, а там уже все наши, рядятся, куды бечь. Блэнид Кевину чуть волосы не выдрала — я, грит, родной дом бросила, за тобой сюда поехала, мол, город то, город се, в городе безопасней — а тут нежить прям под окнами! Да чтоб у тебя, грит, все повылазило! А Кевин ей — окстись, дура, давно Дикой Охоты не видала? Жива, и ладно. Может, это не по нашу душу все. Может, егойное величество фейерхверк пускает! А Шон как по столу трямснет — хорош лаяться, нашли время! А тарелка над столом каааак заговорит...

— Ясно, — оборвал Мирддин поток излияний. — Ну, мы сами дойдем. Тебе разве сторожить не надо?

— Надо, — пригорюнился Рори. — Да я думал, вы чего расскажете, из города же. Может, чего видали. А то я опять все интересное пропущу.

— Ничего-ничего, — вдруг подал голос Артур. — Ты, главное, до рассвета не усни. Самое интересное будет как раз на улицах.

— А? — паренек разинул рот.

Артур похлопал его по плечу и решительным шагом направился вслед за Мирддином, который уже скрывался за поворотом.

По дороге их еще два раза останавливали — мальчишки с цветными повязками на рукавах, страшно гордые данным поручением (судя по всему, это был просто способ упорядочить их шныряние по улицам и удержать в пределах периметра) и, уже на самом подходе, близняшки Нора и Дора с обрезом. Это было уже серьезней. Основной доход отцу Норы и Доры приносили серебряные пули, что не могло не наложить отпечаток на воспитание.

— А, Мерлин, — заявила Нора, светя ему в лицо. — Чего не спишь? Паинькам пора баиньки!

— Как только так сразу, — наугад ответил Мирддин. У человеческих детей чуть помладше Шона была какая-то своя фразеология, Мирддин все собирался разобраться, но как-то не доходили руки.

Близняшки заржали.

— А красавчик откуда? — заявила Дора. — Чегой-то я его не помню. Ты чего, не местный?

Артур улыбнулся ей во все зубы:

— Скоро буду.

Дора вдруг резко посерьезнела и ткнула его обрезом под ребро:

— Руки!

— Э, спокойно! Спокойно! — Артур примирительно поднял ладони вверх.

Нора рванула с шеи серебряную цепочку с крестиком и ткнула в лицо Артуру:

— А ну возьмись!

Артур взялся. Нора помедлила секунду, выдернула цепочку и повела подбородком. Дора расслабилась и опустила ствол.

— Ладно, нормально вроде.

— Он со мной, — напомнил Мирддин.

— Красив больно, — проворчала Нора. — А ты, Мерлин, вообще лопух изрядный, Блейз вечно всяких малохольных подбирает. Может, мару притащил и не заметил. Ладно, проходьте.

— Ну вот, — удовлетворенно заметил Мирддин, когда они немного отошли. — Теперь все в городе будут знать, что Артур Пендрагон ни в коем случае не нечисть, потому что О'Рурки лично его проверили. Это тебе пригодится.

Артур хмыкнул.

— Непохоже, чтоб ты тут авторитетом пользовался.

Мирддин пожал плечами:

— У меня тут сложилась определенная... репутация. Во многом полезная. Но если ты хочешь производить впечатление, рекомендую делать это сразу.

— Учту, — ответил Артур и положил руку на рукоять меча.

Артур распахнул дверь, заложил пальцы за пояс и обвел взглядом сидящих.

— Я — Артур Пендрагон. Кто у вас тут главный?

Резонанс от Экскалибура пошел немедленно. Сомневаться в полномочиях Артура никому даже и в голову не пришло.

Сидящие еще раз переглянулись. Шон набычился и встал навстречу Артуру.

— Ну, я, — мрачно сказал он.

— Имя?

— Шоннеси О'Брайен.

Артур смерил его взглядом и потянул Экскалибур из ножен. Меч чуть ли не светился, ловя и разбрасывая то ничтожное количество света, которое давала тусклая лампочка. Артур положил лезвие на ладонь, провел по нему пальцем.

— Баррикады... оружие... эвакуация... патрульные отряды... — Артур уперся взглядом в Шона и скомандовал:

— На колени.

Шон сглотнул. За столом кто-то охнул. Донован встрепенулся и полез было в карман за самострелом. Мирддин аккуратно прихватил его за шею, чтоб тот не наделал глупостей. Донован тихо обмяк, Мирддин прислонил его к стенке и вернулся к зрелищу.

— На колени, — повторил Артур.

Шон медленно опустился на одно колено.

Артур замахнулся, сияющее лезвие резко пошло вниз, помедлило — и плашмя опустилось на шоновское плечо.

— Да будет это последним ударом, который ты примешь без ответа. Встань, сэр Шоннеси, ибо я, Артур, король Камелота, посвящаю тебя в рыцари!

У стола опять ахнули.

Артур бросил меч в ножны, наклонился, поднял Шона, хлопнул его со всей силы по спине и ослепительно улыбнулся:

— Мне позарез нужны рыцари, которым можно будет доверить этот город. Ты мне подходишь.

— Да, сир, — пролепетал совершенно ошалелый Шон.

Артур опять ухмыльнулся, сел за стол, налил себе чего-то там стоящего, выпил, цапнул с тарелки кусок колбасы, и, жуя, махнул рукой:

— А теперь давайте подробности, что тут у вас творится.

Окружающие, взиравшие на него уже с совершенным благоговением, разом загомонили.

Мирддин мысленно зааплодировал своей интуиции — Артур великолепно держал аудиторию.

С утра в город вошли отряды Пеллинора, и теперь разгребали развалины замка. Пострадавших было не так много — Артур своей диверсией запустил режим экстренной эвакуации. Обслуживающий персонал успел разбежаться, самую верхушку аккуратно придавило в бункере, откуда ее не менее аккуратно извлекли пеллиноровцы.

Шон, на которого свалилось управление хозяйством, носился по городу, как угорелый, заваленный делами. Артур еще несколько раз появился на публике, разъясняя свою позицию.

Про Мирддина в суматохе все забыли, что его полностью устраивало. Он сидел в том же самом гараже на том же самом продавленном диване и крутил в руках карту. Напротив, на капоте, сидела Нимуэ — точнее, ее голограмма.

— Я проверила все реперные точки, — сказала она, убирая прядь за ухо. — Все разгладилось, никаких намеков на свертку. И никаких намеков на обвал экосистемы тоже, что немаловажно. Мы молодцы.

— Это да, — согласился Мирддин.

— Кстати, а как ты планировал наружу выбираться, когда туда полез? — спросила Нимуэ. — Ты же не знал, как все обернется.

Мирддин отмахнулся:

— Да у них все равно этот замок падал регулярно. Придумал бы что-нибудь. В любом случае надо было выяснить, что там происходит.

Нимуэ помолчала.

— Вообще-то это не метод, — сказала она. — Нельзя рассчитывать, что каждый раз под руку подвернется подходящий смертный.

Мирддин почесал переносицу. Нимуэ, конечно, была права, но насладиться удачно проведенной импровизацией это несколько мешало.

— А какие у нас есть варианты? — спросил он вслух.

Дану хотела было что-то ответить, но снаружи послышался звук шагов.

Они обменялись взглядами, Нимуэ кивнула, и Мирддин отключил видеовывод. Он успел мимоходом подумать, что один из плюсов репутации городского сумасшедшего — никто не спрашивает, почему ты сидишь в гараже и разговариваешь сам с собой, когда по всему городу дым столбом — и на пороге возник человек.

Это был Артур — в той же самой куртке, с не очень аккуратно загримированным фингалом (видимо, в целях связей с общественностью) и парой бутылок пива, зажатых между пальцами.

Интересно, подумал Мирддин. Такого он не ожидал.

— Я пришел сказать спасибо, — заявил Артур.

Мирддин поднял бровь:

— Пожалуйста.

— Ты мне помог. — Артур бросил ему бутылку. Мирддин ее поймал. Артур продолжил. — Ты спас мне жизнь. Дал мне оружие. Дал людей. Фактически сдал город. И исчез. Те, кто могут такое провернуть, никогда не делают ничего просто так. Я хочу знать, почему ты мне помог. И зачем.

А вот и метод, подумал Мирддин. По всем правилам кармартенского этикета открыл бутылку о подлокотник, отсалютовал ею Артуру и ухмыльнулся:

— Я — Мирддин Эмрис. И я терпеть не могу человеческие жертвы.

[1х09] яблоки: мост

В качестве передвижного штаба был выбран "Неустрашимый". Идею предложил Пеллинор, седой рыцарь с усами, как у моржа, и глазами, как у бассета. Мирддин подозревал, что избыток скорби и мудрости на челе рыцаря был напрямую связан с исполняемыми им при Артуре обязанностями: Пеллинор играл при молодом короле роль здравого смысла, и легко ему не приходилось. ("Мерлин, это Пелли, Пелли, это Мерлин. Устрой его тут где-нибудь по-человечески". "Знаете... Мерлин, — задумчиво сказал Пеллинор, вручая ему ключ от каюты. — Мне кажется, вы не представляете, во что ввязались".)

Очевидно, что предложение Артуру отправиться осматривать королевство не по земле, а по воде, было вызвано двумя причинами — во-первых, предсказуемостью маршрута (русло есть русло, оно никуда не свернет внезапно и без предупреждения), во-вторых, возможностью удержать его беспокойное величество в заранее известном безопасном месте хоть какое-то время.

Артур не возражал — он любил кораблики.

"Неустрашимый" представлял собой среднее арифметическое между крейсером и лайнером и в данный момент чрезвычайно неторопливо двигался от одного порта к другому, сияя огнями, переливаясь фейерверками и демонстрируя народонаселению широкую улыбку Артура в знак того, что жизнь хороша и жить хорошо.

Мирддин завел белый пиджак и занялся изучением нового социального среза. Через неделю он выучил, какой из пятнадцати вилок следует пользоваться для какого блюда, как использовать знак "даир" для уклонения от излишней фамильярности, какие мимические паттерны можно имитировать, но лучше не стоит, особенно если не знаешь, какой процент окружающих — кинестетики, и где именно находится черная лестница.

Неиссякающий поток гостей, из которых многим наутро было несвойственно помнить, что случилось вечером, представлял собой практически идеальный полигон для экспериментов формата "один человек — одна коммуникация". Когда удалось довести навык до уровня, при котором можно было точно предугадать, что прозвучит в ответ, Мирддин заскучал.

Все попадающие в поле зрения экземпляры гостей можно было разделить на бойцовые и выставочные. Первые, в основном, появлялись днем, говорили кратко, выглядели неброско и не задерживались надолго, их немедленно подхватывал под локоть Пеллинор, и к ним было не подступиться. Вторые появлялись ближе к вечеру, визгливо хохотали, танцевали, пели хором, и именно после них матросам приходилось особенно тщательно оттирать палубу. Иногда эти категории пересекались, но Мирддин не вполне понимал, по какому признаку. Артур явно принадлежал к первой группе, так что оставалось дождаться, когда ему надоест вращаться среди толп и он решит заняться делом.

Команды на "Неустрашимом" было двести тридцать шесть человек с офицерами, плюс взвод морских пехотинцев на всякий случай. С обитателями верхних палуб им было принято друг друга не замечать в принципе, но Мирддин, затосковав, умудрился втереться в доверие одному из инженеров, разговорившись об устройстве подъема и спуска мачт (две из трех опускались при проходе под мостами) и время от времени сбегал на нижние палубы слушать байки и играть в фидхелл.

Несомненный плюс жизни на корабле был в том, что Нимуэ могла приходить и уходить, как ей угодно. Королевские гости разной степени экстравагантности сменялись постоянно, и Мирддин искренне думал, что никто ничего не замечает, но в какой-то момент инженер, не отрываясь от доски, спросил:

— Парень, а ты вообще в курсе, что с русалкой хороводишься?

— Почему с русалкой? — Мирддин сделал ход.

Инженер прищурился:

— Так видно же. У кого глаз наметанный. Фейских с нашими не перепутаешь. Даже из благородных. Повадка не та.

— Хм. — Мирддин подождал разоблачения своей персоны, но его не последовало. — Это как?

— Человек, он всегда знает, что другие люди есть и его увидеть могут. А фейским все едино, есть кто, нет никого... оттого ни стыда у них и ни совести.

Свежая концепция, подумал Мирддин, а вслух спросил:

— И что?

Инженер поскреб выбритый до синевы подбородок:

— Может, и ничего... ты, парень, смотри, русалка — она как альбатрос. И примета плохая, и обижать не стоит. Там, наверху, правила свои, кого на борт звать, кого не звать, и не наше это дело, с кем король водится, а все равно... — он сделал ход. — У ней хоть ноги или хвост?

— А какая разница? — рассеянно спросил Мирддин. — Мат, господин О'Фаррелл.

Выражение лица у инженера стало озадаченно-уважительное.

Оно и понятно — выбросить двойку и после этого выиграть в три хода, это, как говорится, не баран чихнул.

Мирддин ухмыльнулся и откланялся — сегодня должны были проходить знаменитые "Закатные ворота", и ему не хотел пропустить такое зрелище.

Мост и вправду оказался необычайно хорош. Невозможно было не любоваться. "Неустрашимый" мог пройти под ним, не опуская мачт.

Мост пересекал реку тонкой алой линией. Стальные тросы плавной параболой проходили между высоких опор, оставляя ощущение легкости и силы. В нем не было ничего лишнего, ничего недостающего, он был функционален, как раковина моллюска, как крыло птицы, и за счет этого — гармоничен. Мирддин ощутил прилив уважения к тем, кто его строил — у людей не было знаний и техники дану, но созданное ими достойно смотрелось бы и на Авалоне.

Что бы создал проектировавший этот мост, если бы у него были возможности дану? Сколько угодно времени и ресурсов, чтобы создавать и совершенствовать созданное?

Он прикусил губу от жгучего любопытства пополам с досадой. Это был один из вопросов, на которые принципиально не существовало ответа.

Он попытался напомнить себе про Вавилонскую башню, но все равно. Все равно.

— Я не знала, что люди такое могут, — сказала Нимуэ.

Мирддин расправил плечи. Глупо, конечно, потому что он сам к строительству моста отношения не имел никакого — но ему почему-то ужасно хотелось, чтобы люди в глазах Нимуэ выглядели достойно. А не так, как их представляет Вран.

Вокруг толпились разряженные гости. "Вуаль" обеспечивала невидимость не фактическую, а психологическую — их с Нимуэ не то, чтобы никто не видел, просто никому не приходило в голову подойти слишком близко или вообще как-то обратить внимание на их участок палубы.

С моста защелкали вспышки. Мирддин мысленно порадовался, что присутствие дану в кадре автоматически засвечивает пленку. В человеческом наряде она еще больше выделялась. По Нимуэ всегда было видно, насколько ей удобно в любой принятой позе — среди людей так располагали себя в пространстве только совсем маленькие дети и кошки.

— Под мостом есть точка перехода, — вдруг сказала Нимуэ.

Мирддин подобрался:

— Куда именно?

— Сложно сказать.

Это следовало обсудить с Артуром.

Артур, разумеется, находился в точке, дающей (и предоставляющей) наилучший обзор, и оттуда время от времени помавал зрителям на берегу широким жестом, отрывая ради этого глаза от спутницы. Судя по некоторой расфокусированности взгляда и слаборезультативным попыткам героически выдвинуть вперед челюсть и не расплываться в улыбке всей физиономией, королевские резервы самоконтроля были на исходе.

Спутница Артура (Мирддин припомнил, что зовут ее Джиневра и что она гостит на корабле уже недели три) была белокура, выражение у нее было совершенно аналогичное, и в данный момент она пыталась разгладить какие-то несуществующие складки на королевском кителе.

Окружающие вокруг делились на тех, кто усиленно таращился на происходящее, и тех, кто усиленно старался этого не делать. Артур и Джиневра, судя по всему, этого не замечали.

Речь, впрочем, у них шла об архитектуре.

— Закатный мост — Исключительное... э... архитектурное сооружение. С великолепными несущими... мм... конструкциями. Его еще называют Мостом влюбленных, — излагал Артур каким-то конспиративным тоном с нехарактерными паузами посреди предложений.

— Да-а? — поощрительно протянула Джиневра. Артур поправил в очередной раз сползший с ее плеча палантин и продолжил:

— Один... мм... юноша и одна... мм... девушка не могли пожениться, потому что между их семьями шла война. Тогда они встретились на мосту, взялись за руки и прыгнули вниз. Тел не нашли... Говорят, закатные ворота распахнулись, и они попали в волшебную страну и до сих пор гуляют там по полям ...ээ... блаженства, вечно... м... счастливые и прекрасные.

Мирддин моргнул. Как-то он не замечал за Артуром до этого интереса к фольклору, да еще такому дикому.

— Красивая легенда, — выдохнула Джиневра, и Мирддин сделал вывод, что в содержание она не вслушивалась.

— Не красивая и не легенда, — решительно вклинился он. — Ваше Величество.

— Ага, — рассеянно отозвался Артур. По тону его было ясно, что визуальный канал восприятия у него давно и прочно возобладал над аудиальным.

Мирддин на всякий случай проверил, не забыл ли он снять "вуаль". Не забыл.

— Ваше Величество, — произнес он с нажимом. — С шансами, люди действительно прыгнули вниз и действительно пропали. Вопрос, где. Под мостом расположен вход в локус. Мы считаем нужным проверить, что там происходит.

— Да? — рассеянно отозвался Артур. — Ну проверьте.

Отчитываться Мирддин ни перед кем не собирался, но вездесущий сэр Пеллинор застал его за попытками донести связисту, что нужно сделать запрос в местную ратушу о статистике по самоубийцам и пропавшим без вести за последние сто лет.

Пеллинор отвел Мирддина в сторонку, вынул из пиджака серебряный портсигар, достал сигарету, затянулся и заявил:

— Извольте объясниться, юноша.

Портсигар был антикварный. На крышке была весьма искусно выгравирована карта "Земель Камелотских", в обрамлении лент и витиеватой надписи "Здесь водятся драконы". Мирддин прикинул на глазок — судя по орнаменту и орфографии, вещичке получалось лет сто пятьдесят.

Это было чрезвычайно удачно. Все карты на "Неустрашимом" были самые лучшие. То есть самые новые.

Мирддин просиял и потащил Пеллинора в корабельную библиотеку. Более наглядного примера сложно было бы отыскать.

Как он и предположил, при сравнении карты обескураживали.

Пеллинор пожевал седой ус.

— Возможно, это просто... художественная вольность гравировщика?

— Нет-нет, — заверил его Мирддин. — То, что вокруг столицы, вполне совпадает. Смотрите.

Он взял бумажную карту, лежащую на столе, и разгладил ее.

— Так выглядит земля в норме. Допустим, вы отправляетесь из Камелота в Кармартен, — Мирддин провел карандашом линию. — Теперь, допустим, посередине кто-то свернул локус, — Мирддин просунул ладонь под карту и защипнул снизу бумагу. Карандашная линия сократилась вдвое. — Если локус схлопнут, вы попадаете из Камелота в Кармартен, преодолев только половину расстояния. Но в локусе всегда действуют две силы — земель, которые стремятся развернуться, и хозяина локуса, который стремится свернуть его на себя. Это требует постоянных затрат энергии. Как только она начнет иссякать, локус начнет раскрываться. — Мирддин развел пальцы, карандашную линию рассекла щель. — Тогда тот, кто поедет по дороге, попадет не в Кармартен, а в локус. — Мирддин сделал хватательное движение, и складка на карте захлопнулась, как рот. — Хозяин локуса восстановит энергию за счет попавшего, и локус свернется опять. До следующего раза. Полагаю, если сличить расхождения на картах со статистикой пропавших без вести, можно будет довольно точно определить местоположение пораженных мест.

Пеллинор молча подошел к стоявшему на полке телефону, набрал номер и отдал приказ статистику предоставить, причем срочно.

— Полагаю, число погибших и пропавших со временем будет расти, — сказал Мирддин. — Чем дальше, тем больше энергии требуется для поддержания положения.

— Что именно служит энергией? — спросил Пеллинор.

— Воля к жизни, — Мирддин потер переносицу. — Местный фольклор весьма подозрителен. Мы собираемся прояснить этот вопрос.

— Вы — это кто?

— Я и Дева озера.

Нимуэ, свернувшаяся клубком в глубоком кресле, помахала Пеллинору. Глаза ее из тени блеснули опаловым. Пеллинор слегка вздрогнул.

— Это опасно? — нахмурившись, спросил он.

— Вряд ли, — сказала Нимуэ. — Мы планируем только осмотреться... Легенды говорят о Помоне, Дарительнице Яблок, — она перевернула свою книгу картинками к Пеллинору. На гравюре изображалась увенчанная короной женщина в долгополом платье, с длинными косами и яблоком в руке. — Ее описывают довольно мирной.

Мирддин бы так навскидку не утверждал.

— Собственно, я сообщил Артуру, что под мостом существует локус, и он предложил нам его исследовать.

— Только не вздумайте тащить его с собой, — сказал Пеллинор. — Особенно сегодня. Отправляйтесь куда хотите, но Его Величеству ни слова.

— О чем ни слова? — рассеянно спросило оное величество, появляясь на пороге и принимаясь рыться на какой-то полке.

Пеллинор бросил на Мирддина угрожающий взгляд. Мирддин сделал вид, что не заметил.

— О том, что мы с Нимуэ собираемся исследовать переход в зачарованное место, расположенный под Мостом Самоубийц с целью выяснить, насколько легенды соответствуют истине.

Артур вбил томик мадригалов обратно на полку, развернулся и рявкнул:

— А я почему не в курсе?!

Тон Мирддину не понравился.

— Ваше Величество в курсе, — вежливо сообщил Мирддин. — Вашему Величеству эта идея была изложена, — Мирддин бросил взгляд на комм, — пять часов и тридцать семь минут назад. И Ваше Величество соизволило ответить, цитирую, "Ага", "да?" и "ну, проверьте". Конец цитаты.

Артур слегка залился краской.

— Нашел время... Какого черта вы туда собрались без меня?

— Во-первых, — сказал Мирддин, — у меня сложилось впечатление, что внимание Вашего Величества полностью поглощено другими вопросами. Во-вторых, отправляться в такое место без разведки может быть опасно, особенно человеку. В-третьих, сэр Пеллинор порекомендовал Ваше Величество не беспокоить. Особенно сегодня.

Артур резко повернулся к Пеллинору и наставил на него палец.

— Так, Пелли. Если ты думаешь, раз у меня помолвка, я сяду и буду сидеть у Джин за юбками — давай думай заново!

— Но... — запротестовал Пеллинор.

Артур припечатал перед ним карту:

— Не обсуждается.

Он опять повернулся к Мирддину:

— Когда вы собирались прыгать?

Мирддин пожал плечами:

— Сегодня на закате.

Артур прищурился:

— Бал... котильоны... фейерверк... Отлично, на закате стартуем. И хорош мне выкать, Мерлин, моду взял!

— А госпоже Джиневре кто это будет объяснять? — ядовито поинтересовался Пеллинор.

Артур насупился:

— Я и объясню. Знала, с кем связывалась.

— Вот и объясните.

— Вот и объясню. Вот прямо сейчас пойду и объясню.

Пеллинор демонстративно распахнул перед ним дверь:

— Пожалуйста. Сир.

Артур не менее демонстративно задрал нос и вышел.

Дверь за ними захлопнулась.

Нимуэ проводила их непонимающим взглядом.

— Люди, — пояснил Мирддин, — не всегда реагируют на факты рационально.

Ему совершенно не хотелось прыгать в незнакомый локус без Артура с его Экскалибуром. Нимуэ была права — рассчитывать, что тебе каждый раз под руку подвернется человек с подходящими ТТХ, было крайне самонадеянно.

Вечерело. "Неустрашимый" тихо стоял у пристани. Отряд морских пехотинцев в полной амуниции уже погрузился в лодку и маялся ожиданием. Пехотинцы были компромиссом между Артуром, который рвался действовать, и Пеллинором, которому совершенно не нравилась идея его величества очертя голову прыгать неведомо куда. Наконец, на причал влетел, жутко скрипнув тормозами, блестящий "Астон Мартин". Из машины выскочил Артур, на секунду застыл, оценивая расстояние солнечного диска до горизонта и, на ходу сдирая с себя галстук-бабочку, вбежал по трапу.

— Я щас! — крикнул он и промчался мимо. Фалды фрака реяли за ним, как флаг.

— Показался на публике и смылся, — пояснил он Мирддину через несколько минут, плюхнувшись в лодку уже в более подходящем для совершения подвигов виде и давая отмашку на спуск. — Пелли их там займет. Ну и Джин, она фотогеничная. Есть на кого оставить. — Артур потер шею, обнаружил на руке алую полосу, смутился и попытался незаметно вытереть ладонь о колено. По дисциплинированному лицу сержанта прошла тень какого-то выражения. С дальнего конца лодки донесся чуть слышный вздох и такой звук, какой бывает, если незаметно, но чувствительно двинуть соседа локтем в бок. Мирддин мысленно сделал пометку разобраться, что эта пантомима могла бы значить.

Лодка медленно пошла вниз. Заворчал мотор, оставляя пенный след. Солнце коснулось горизонта.

Нимуэ, сидевшая на носу, подвернув под себя колено, повернулась к сидящим.

— Артур, ты должен запомнить две вещи, — сказала дану. — Во-первых, тот, кто сворачивает земли в локус, сам не остановится никогда и будет продолжать до тех пор, будет возможность. Во-вторых, хозяин локуса ощущает себя с ним как единое целое. Отказаться от этой связи — это примерно как согласиться отрезать себе руку. Или вырвать глаз.

— Это возможно, — быстро сказал Мирддин.

— Возможно, — жестко сказала Нимуэ. — Но маловероятно.

Артур азартно подался вперед.

— А вот и проверим!

Нимуэ медленно поднялась. Подол забился, как парус. Дану медленно подняла руки. По обе стороны лодки вскинулась вода, образуя тоннель, упирающийся прямо в ослепительный солнечный диск. Мирддин невольно зажмурился, лодка ухнула куда-то вниз, сердце подскочило, как при свободном падении, лодку мягко, но ощутимо тряхнуло — и она уперлась носом в берег.

Мирддин повертел головой, дожидаясь, пока перед глазами перестанут плясать цветные пятна.

Это было очень мелкое озеро, покрытое ряской, которую они разорвали при э... приводнении. Над ним уходили ввысь деревья толщиной в два-три обхвата, отчего лес вокруг походил на зал с колоннами. Неба видно не было. Вокруг стояли зеленые сумерки, как в аквариуме. Было тихо.

Артур поднял руку, призывая к вниманию.

— Четверо остаются тут, остальным осмотреть местность. На глаза никому не показываться, в контакты не вступать. Мерлин и вы двое — со мной. Госпожа...

— Я пройду по ручью, — сказала Нимуэ. — Со мной никого не нужно, это только помешает.

Артур кивнул:

— Хорошо. Сбор здесь же через два часа.

Он вытащил клинок из ножен, осмотрел и со стуком загнал обратно. Экскалибур был виден уже всем.

У сержанта, как он ни был вышколен, расширились глаза.

— Так это правда... сэр.

— Правда, — ответил Артур.

Нимуэ медленно шла по каменистому руслу. Ручей был мелкий и звонкий, извивавшийся между могучих корней. Вода в нем была ледяная, и дно было видно до камушка. Над ним шныряли карпы с черными спинками, щекотно тыкаясь носом в щиколотки. К воде склонялись резные папоротники, похожие на птичьи перья, топорщились антеннками хвощи. Мох между серых корневищ был глубоким и мягким, как ковер. Единственным звуком, нарушавшим тишину, был плеск — да еще глухой чуть слышный стук, когда под стопой сдвигалась галька.

Вдруг что-то случилось — Нимуэ ощутила это, как вода ощущает пробой в плотине. Мгновенное, острое чувство нехватки, которое повлекло ее за собой.

Нимуэ волной выплеснуло на поляну.

Люди лежали на земле в странных позах. Куда ни глянь — разжавшаяся рука, выпавшее яблоко с надкушенным боком, блаженно-безмятежное лицо, хрустальная нитка слюны из приоткрытого рта. Яблоки багровели в траве, яшмовой и изумрудной, слишком яркие для такого освещения. В таких сумерках им следовало бы быть почти черными.

Мирддин стоял посередине поляны, держа на отлете яблоко и, нахмурив брови, сверлил его взглядом, ничего больше вокруг не видя. Рядом Артур силился вынуть клинок из ножен, но не мог пошевельнуться. Побочный эффект Экскалибура, истинной связи с землей — ему нельзя было причинить вред в локусе. Только заблокировать. Над Артуром стояла женщина и рассматривала его, как статую в музее.

Платье у нее было зеленое, отблескивающее медью, как жучиные крылья. Тяжелые рыжие косы перевивали золотые нити. Голову венчала корона. Нимуэ узнала Помону, Дарительницу яблок, по набору изображаемых атрибутов.

Помона обернулась. Плеснули широкие рукава.

— А. Вот это чьих рук дело.

Голос у нее был грудной, певучий и очень низкий.

— Что?

— Вторжение.

— Это Срединные земли, — сказала Нимуэ. — Они принадлежат человеку.

Женщина усмехнулась углом рта:

— А кто рассказал об этом людям? Кто изготовил резонатор? Кто указал точку входа? Руку мастера всегда видно.

Нимуэ промолчала. Не хватало еще светской беседы над телами. Помона склонила голову набок:

— Зачем тебе это нужно, девочка?

— Земля, свернутая в локус, начинает умирать, — сказала Нимуэ. — Так происходить не должно.

— И ты думаешь, что так спасешь ее? — Помона покачала головой. — Вот, ты привела сюда смертного короля. Да, он искренен. Но его представления о благе не просто повредят земле — они ее убьют. — Она повернулась к Артуру и погладила его по щеке. — Даже не нужно читать его мысли, чтобы знать, что там. Мосты. Дороги. Заводы. Города. Он срубит леса, чтобы проложить дороги и выкорчует оставшееся, чтобы добыть железо и уголь. Потом он построит заводы, и отравит ими воздух и воду. А потом задохнется в том, что осталось, и даже не поймет, почему. Это уже было раньше. И это повторится впредь.

— И поэтому ты питаешь свои земли людскими жизнями.

— Я не делаю с людьми ничего, что люди сами не делают с собой. То, что я беру, иначе бы просто пропало. — Женщина опять усмехнулась. — Почему они зовут меня Матерью сна? Почему они меня призывают? Почему они выставляют лампады на окно в Долгую ночь? Почему вырезают мои изображения над окнами? Почему бросаются вниз с моста с моим именем на устах? Я нужна им так же, как они — мне. Людям нужно утешение. Людям нужен покой. И когда больше некому его дать — его приношу я.

— Утешала бы ты их, если бы это не прибавляло тебе сил?

Помона пожала плечами.

— Таков мой долг перед моей землей. Не притворяйся, будто не понимаешь. Я ведь вижу, что тебе нужно. Тебе нужен полукровка, потому что ты берешь через него энергию. — Она покачала головой. — Тебе повезло, что вы сюда попали. Можно еще успеть что-то сделать.

— В каком смысле "успеть"? — спросила Нимуэ.

Помона печально улыбнулась.

— Все, кто связываются с людьми — меняются, и меняются необратимо. И это всегда заканчивается саморазрушением. Люди разносят смерть как заразу. Такова их удача. Он изменится, и ты его потеряешь. А когда ты его потеряешь, тебе нечем будет поить свои земли, потому что источник у тебя один. Ты с Авалона, а Авалон не учит ничему другому. Как его зовут?

— Мирддин, — коротко ответила Нимуэ.

Слои, серые и полупрозрачные, накладывались друг на друга. Линии вен внутри лежащих людей ветвились, выходили наружу и вплетались в общую структуру. Яблоки полыхали багровым. Сквозь плотный полог леса и купол локуса сочились незримые лучи, просвечивая сквозь все. Люди сияли цветом, как полупрозрачное стекло на свету. Экскалибур определялся раскаленно-белым. Артур за спиной Помоны не шевелился, но зрачки у него были во всю радужку. Он был в стазисе, но все слышал.

Помона подцепила Мирддина бронзовым ногтем за подбородок и развернула. Выражение лица у него не изменилось. Помона отпустила руку, и он тут же вернулся в прежнее положение, как притянутый.

— Мирддин, — повторила Помона. — Оставайтесь. Он будет счастлив здесь. Ты будешь счастлива здесь. Это твой единственный шанс все сохранить. Авалон дает многое. Но Авалон не дает ни счастья. Ни покоя.

— Прозорливо, — Нимуэ, не отрывая глаз от Помоны, сделала шаг в сторону. Родник под ногами забурлил, меняя русло. — Прозорливо, но неверно. Авалон — дарованная земля. Авалон не живет украденным. Выманенным. Выменянным. Не предает. Не лукавит. Не строит иллюзий. Не терпит лжи. Если через это моя земля погибнет — пусть так.

На последнем шаге она оказалась между стоящими, резко развернулась и сделала выпад — но не влево, как ожидала Помона, а вправо. Сноп брызг разлетелся веером и окатил Артура. Артур рванул меч из ножен и приставил Помоне к горлу.

— Встречное предложение, — внятно сказал Артур. — Ты отпускаешь моих людей. А я не сношу тебе голову немедленно.

Помона вскинулась и зашипела:

— Все они умрут!

— И ты тоже. Я не собираюсь играть с тобой в заложников, Помона. Некомбатантов тут нет.

— И что мне будет с согласия? — оскалилась Помона.

— Мы попробуем рассмотреть другие варианты, — спокойно ответил Артур.

— Например?

— Например, ты сворачиваешь лавочку и прекращаешь пудрить мозги людям. А лес получает статус заповедника и никто не строит тут заводов.

— Гарантии?

— Мое слово.

Помона горько засмеялась.

— О, ты дашь мне слово. А знаешь, что будет дальше, ты, смертный, король смертных? Ты построишь свое королевство. О, оно будет великое. О, ты будешь справедливым. Благородным. Сильным. Будешь, почему нет. Ты будешь держать слово. А потом за тобой придут другие. Твои дети, и внуки, и правнуки. Которым не будет дела до твоих клятв. До твоих обещаний. До твоей чести, смертный. И они придут сюда, и выжгут эти земли огнем и мечом. Посмотри, посмотри вокруг, смертный. Все, что тут растет, когда-то росло на земле смертных. И было вытоптано, выполото, выжжено, и осталось только здесь. А теперь ты меня убьешь, и этого не будет нигде, нигде, нигде!

У Артура сделалось сложное выражение лица.

— Прекрати истерику, — резко сказала Нимуэ. — Ты можешь принести присягу Авалону. Пересадишь все свои грядки на новую почву. И тянуть силы извне тебе больше не потребуется. А Срединные земли отойдут людям, как это и должно быть.

— Выбирай, — сказал Артур. — Я не хочу убивать тебя, Помона, но в моей стране никто не будет поливать цветочки кровью.

Помона помедлила.

— Круг меня не примет, — наконец, сказала она.

— О. — Нимуэ неприятно улыбнулась. — Я попрошу.

Сложно сказать, сколько прошло времени, но вряд ли больше пары часов.

Вода в роднике забурлила кипятком, ручей дернулся вверх, как лента, которую поднимают с пола — и появилась Нимуэ. Следом за ней из воздуха вышел еще дану, весь в черном. Под лаковой штиблетой земля ощутимо дрогнула.

— Вран, — Помона как сплюнула. — Следовало догадаться.

— А, — Вран прищурился. — Моргейн. Все приворовываешь?

Помона вздернула подбородок, но не ответила. Вран обвел поляну тяжелым взглядом, медленно кивнул Артуру. Артур ответил тем же, борясь с желанием пригнуться, как от шквального ветра.

— До чего ты докатилась, Моргейн, — брезгливо сказал Вран. — Тебе, наверное, и кашу у порогов выставляют?

Помона дернулась, как от пощечины.

— Лампады, — процедила она.

Вран поморщился.

— Немногим лучше. А я тебя предупреждал.

— Ты пришел поиздеваться, Вран? — спросила Помона.

Вран аккуратно стянул шелковые перчатки и небрежно сунул в карман сюртука. Оправил рукава. На белоснежном манжете холодно сверкнула запонка.

— Я пришел помочь, — спокойно сказал Вран. — Ты знаешь Завет Авалона. И либо ты принимаешь его сейчас, либо я ухожу и оставляю детей практиковаться в прополке. Что было бы им весьма полезно.

— ...Хорошо, — наконец, выдавила Помона. — Я согласна.

Вран перевел взгляд на Артура. Это было очень похоже на орудие, фокусирующее прицел.

— Вам известно, что нужно делать, юноша?

— Помона должна отпустить моих людей. Целыми и невредимыми, — сказал Артур.

— О, она отпустит, — легко согласился Вран.

— Всех людей, — уточнил Артур. — Мерлина тоже.

— Мирддина тоже. Кое-кто тут к нему весьма сентиментально относится. — Вран усмехнулся углом рта. — Вам не предстоит ничего сложного, юноша. Просто сконцентрируйтесь на резонаторе и держите, локус развернется в Срединные земли автоматически.

Артур переступил с ноги на ногу, принимая стойку.

Вран поманил Помону пальцем. Она подошла, выпрямив спину и сцепив руки перед собой. Вран развернул ее, как марионетку, положил руку ей на затылок, небрежно сдвинув корону, и опять скупо усмехнулся.

— Ну вот, Моргейн. Сейчас мы и увидим твое истинное лицо. Разве не интересно?

Он сделал какое-то неуловимое движение. Помона закричала.

Утробный, истошный вой мешался со шквалом ветра, рванувшегося вверх от земли. Артур, припав на одно колено, вонзил меч в землю. Травы, кусты, деревья тянулись вверх, будто сделанные из резины. Полог леса распахнулся, как сорванный шквалом шатер, показалось небо, застланное огромной крылатой тенью, державшую в когтях золотой клубок, и в него, как в воронку, втягивалась вся зелень, вырываясь с корнями из земли, истончаясь и скручиваясь до нитей — вместе с воем, вместе с ветром. Наконец, они втянулись в золотую точку и затихли. Точка погасла. Тень помедлила миг — и с граем рассыпалась в разные стороны тысячей воронов, исчезнувших в сумрачном небе.

Стало тихо. Невыносимо тихо.

Артур перевел дух и поднялся. Его пошатывало.

— Хар... рроший завет, — выдавил он.

— Авалон — дарованная земля, — глухо сказала Нимуэ. Она стояла, не шелохнувшись, вцепившись пальцами в плечи. — Он стоит на том, что отдано в дар. В твердом уме, здравой памяти, по доброй воле, с добрым намерением. Все остальное туда пронести нельзя. Все неистинное сгорает. Это может быть... болезненно.

— Да уж, — пробормотал Артур.

Он огляделся. Вокруг, сколько хватало глаз, была унылая болотистая пустошь, серая и гладкая, как стол. Под ногами хлюпало. Из земли кое-где торчало что-то клочковатое. Под подошвой у Артура что-то хрустнуло, он глянул вниз и выругался — это был человеческий череп.

Посреди всего этого в той же самой позе стоял Мерлин. Только яблока у него в руке уже не было.

Артур подумал, что дану подойдет к Мерлину, но вместо этого она сказала:

— Нужно позаботиться о твоих людях. Помоги мне. Надо собрать их в одно место.

— Что с ними вообще случилось? — спросил Артур, переводя дух после того, как подтащил ближайшее бесчувственное тело.

— Это такое заклятие. Направленное на людей. Кажется, что съешь яблоко — и твое заветное желание исполнится. Меня не задело, потому что я вода. А тебя — потому что это побочный эффект Экскалибура. Ты связан через него со Срединными землями. И это ведь и есть твое заветное желание — быть королем, так?

— Угу.

— Значит, тебя так и так бы не зацепило... Подсади его, пожалуйста.

Артур подпер бойца со спины. Нимуэ влила ему что-то в рот из горсти. Человек рефлекторно сглотнул.

— Ты что сейчас делаешь? — спросил Артур, опуская его обратно на землю.

Дану вздохнула.

— Замываю. Они очнутся и будут помнить все как сон. Не ярче сна. Так оставлять нельзя. Что, если бы ты вдруг понял, что ты не король, что это все тебе только приснилось?

— Как что? — Артур подтащил следующего солдата и вытер лоб. — Пошел бы становиться королем, конечно. Все династии с кого-то начинаются...

Дану как-то странно на него посмотрела:

— Артур, ты такой...

— Какой?

— Цельный, — дану принялась поить следующего. — Ты никогда не желал несбыточного, да?

Артур пожал плечами.

Некоторое время они работали молча. К счастью, за время пребывания в локусе отряд не успел разбрестись далеко.

— Все? — наконец, спросила Нимуэ.

Артур еще раз пересчитал лежащих.

— Ага, все.

Дану кивнула и, наконец, направилась к Мерлину. Медленно обошла его кругом, потом привстала на цыпочки, притянула к себе и медленно поцеловала в губы.

Мирддин моргнул и очнулся.

— Ого, — сказал он, переводя дух.

Дану стремительно скользнула ему за спину.

"Только не оборачивайся. Только не оборачивайся".

Он почувствовал, как она прижимается к нему щекой и как дрожит — крупной дрожью, всем телом.

Мирддин нашел глазами Артура.

— Я много пропустил?

Артур, весь поглощенный настройкой маячка, поднялся.

— А что ты помнишь? — спросил он, не отрывая взгляда от механизма.

— Да ничего практически, — ответил Мирддин. — Взял яблоко и залип, как идиот. Закон всемирного тяготения, молекулярная структура... кажется, вот-вот, и поймешь вообще все... Но красиво, конечно.

— Ясно, — вздохнул Артур. — Ну, в общем, земли отошли нам. Помону забрал Вран. Такой, — Артур раскинул руки, пытаясь изобразить. — Черный.

— И она с ним пошла? Добровольно? — поразился Мирддин. — Чем вы ее так прижали?

Артур почесал в затылке.

— Охота пуще неволи, — наконец, сказал он. — Слушайте, ребята, вы тут посидите, присмотрите за всеми, а я пойду еще маячков поставлю, может, так нас скорее подберут. Не улыбается мне на этом болоте куковать.

Он зашагал прочь, не дожидаясь ответа.

Артур не успел скрыться, как Нимуэ вдруг осела, будто из нее вынули позвоночник — Мирддин едва успел подхватить ее у земли.

— Что случилось?

Нимуэ вцепилась ему в плечи, почти повиснув:

— Ты не помнишь?

Мирддин покачал головой. Сел на землю и усадил ее рядом.

Глаза у дану были безумные. Она коротко засмеялась, прикусила кулак, отвернулась, вскинулась к нему снова. Прижалась, отпрянула. Ее швыряло, как ручей в ущелье.

Мирддин взял ее за плечи и попробовал усадить ее еще раз.

— Ты можешь объяснить, что произошло?

— Я... Помона предложила мне... — она засмеялась коротким сухим смешком. — Я опять...

— Что опять?

Она поймала его ладонь и прижалась к ней. Лицо у нее разгладилось — но стало таким, будто она прощается.

— Ты должен знать. Посмотри.

Мирддин посмотрел в чужую память.

Его взяла досада. Ну надо же было так глупо попасться! Так и простоял столбом. Умница. Молодец.

Он запретил себе об этом думать. После драки кулаками не машут.

Операцию Нимуэ и Артур провели как по нотам. Вряд ли вышло бы лучше, если бы они заранее договаривались. Тащить отряд людей с собой в локус было вопиющей глупостью. Появление Врана было неожиданным.

Чувство, которое шло у Нимуэ фоном, было ледяное, злое и веселое. Предельно обостренная четкость восприятия, тот момент перед самым решением, когда ты уже точно знаешь — да, все сойдется. У Помоны не было шансов.

Это он понимал. Чего он не понимал — почему Нимуэ плачет, а не радуется. Почему у нее столько отчаяния в каждом прикосновении.

— Я не понимаю, — сказал он вслух. — Вы отлично сработали.

— Оно бы не сработало, если бы я не решилась, — Нимуэ улыбнулась дрожащими губами. Слезы текли у нее по щекам. Ресницы от них склеились и торчали вперед, как иглы. — Ты понимаешь? Решение принято, принято насовсем. Я убью тебя. Я убью свои земли. Только чтоб... чтобы не...

Она зажмурилась и мотнула головой, не договорив.

Мирддин представил, как стоит столбом посреди леса-аквариума, счастливый, безмятежный, забыв кто он, где он, навсегда, навсегда, навсегда — и содрогнулся.

— Никого нельзя спасать и делать счастливым таким способом, — сказал он. — Это хуже чем убийство — это предательство.

У Нимуэ такая сумасшедшая, голодная надежда мелькнула на лице — Мирддина будто ударили. Он растерялся.

— Ну... хочешь, я пообещаю в случае чего поступить так же?

— Обещай, — серьезно сказала она.

— Обещаю, — так же серьезно сказал Мирддин.

Он бы что угодно пообещал, наверное.

Мирддин сгреб Нимуэ и прижал к себе. У нее всего одна мысль билась внутри. "Ты живой. Живой, живой, живой. Оставайся таким. Пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста".

— Эй, — шепнул он вслух. — Мы же дану. Мы не можем умереть.

Он ощутил, как она улыбается.

"Точно. Я забыла".

— Я... об тебя подышу немножко? — спросила Нимуэ вслух.

— Ага.

Он почувствовал, как она прижимается лбом к его плечу, обхватывает за шею, находя пульс, и прикусывает край воротника, сосредотачиваясь.

Он замедлил сердцебиение до шестидесяти, чтоб было удобней.

Прошло какое-то время. Мирддин все-таки решил спросить:

— А что тут делал Вран?

Нимуэ зевнула:

— Вран сделает все, что я попрошу. Если я попрошу.

— И часто ты у него просишь?

Ответа не последовало. Дану дышала ровно и беззвучно. Мирддин подумал и осторожно вывел сонный знак у нее на щеке.

Часа через два с северо-востока послышался залихватский свист, перемежаемый чертыханием, когда свистун спотыкался о кочку — Артур возвращался. У традиционного королевского марша официальных слов не было, а неофициальные, в основном, состояли из перечисления анатомических изъянов предполагаемого противника. Звучал он исключительно духоподъемно.

— Ну, как тут у вас? — спросил Артур, подходя. Стоянка теперь выглядела как "ведьмин круг" — земля внутри была сухой и теплой, по окружности трава заплеталась по часовой стрелке. В центре сидел Мерлин и жег костерок подозрительного синеватого цвета. Дану спала, положив голову ему на колени.

В стороне мирно похрапывали два десятка солдат, аккуратно уложенные в линию. Кажется, по росту. Артур понадеялся, что не по алфавиту — с Мерлина бы сталось.

— Все в порядке, — сказал Мерлин, подавая ему консерву из пайка.

— Идиллия, — пробормотал Артур, присаживаясь рядом. — Только зефирок не хватает.

Мерлин поднял брови.

— Ну, зефирок, — пояснил Артур. — Их на костре жарят. Они еще горят таким же, синим каким-то, если в огонь сунуть... у вас так не делают?

— Нет.

Артур доел бобы, облизал ложку, постучал черенком о колено, резким движением сложил и сказал:

— Мерлин, там... то есть, тут... я действовал так, будто вы — мои люди. Люди из моего отряда.

— Спасибо, — ответил Мерлин. — Ты нас вытащил.

Артур мотнул головой:

— Ты не понимаешь. Я был готов вами пожертвовать. Хотя вы не давали мне присяги.

Дану заворочалась во сне. Мерлин провел рукой ей по волосам.

— На Авалоне нет некомбатантов, — медленно сказал Мерлин. — Мы... отличаемся от Помоны и таких, как Помона, только выбором, который делаем. Это... не то противостояние, которое происходит только снаружи. И не то... противостояние, которого можно избежать. Мы не приносили и не принесем тебе клятвы, Артур, но пока мы с тобой — считай нас как тех, кто сражается.

— Ты говоришь за вас обоих? — уточнил Артур.

Мерлин кивнул:

— За нас обоих. Я — Предстоящий Нимуэ, и она — мой Предстоящий. Мы можем говорить друг за друга.

— Хорошо, — сказал Артур. Он встал, отряхнулся и протянул ладонь Мерлину. Они обменялись рукопожатием. Дану, разбуженная движением, села и начала протирать глаза. Мерлин аккуратно поддержал ее за плечи.

— Просыпайся, — сказал он. — Вон за нами уже едут.

Артур обернулся, увидел фары подъезжающей колонны и помахал ей рукой.

[1х10] яблоки: рыцарь

Темный костюм, белая рубашка, ботинки, галстук и индифферентное выражение лица моментально превратили Мирддина в кого-то из тех, кто носит за королем зонтик. "Вуаль", впрочем, тоже потребовалась, а то настоящая свита начинала коситься как-то странно, и Мирддин решил не рисковать.

Посмотреть на молодого короля с невестой собралась огромная толпа народу. Наскоро установленный заборчик от зрителей выглядел довольно хлипким. Мирддин прикинул, что будет, если они все вдруг решат налететь на величество с выражениями народной любви, и решил, что в случае чего надо будет дернуть Артура на пожарную лестницу ближайшего дома и сбегать по крышам.

Артур, впрочем, выглядел совершенно в своей тарелке и никуда сбегать не собирался. Они с Джиневрой разделили между собой стороны широкой пешеходной аллеи. Толпа, стекшаяся из переулков, махала флагами и бросала с балконов под ноги цветы. Крошечная старушка в шляпке-таблетке, пробившаяся в первый ряд, из всех сил протягивала вперед букетик фиалок. Артур заметил это, остановился и взял его.

— Ух ты! — восхитился Артур. — Это мне?

Старушка зарделась и пролепетала:

— Это ей. Передайте госпоже Джиневре, пожалуйста.

Кто-то из свиты за спиной Мирддина поперхнулся. Кажется, это было не очень вежливо.

Артур прижал букет к груди и заявил:

— Обязательно!

Прежде, чем кто-то успел что-нибудь понять, Артур вскочил на ограждение и завопил через толпу:

— Джин! Эй, Джин!

Джиневра обернулась, придерживая рукой широкополую шляпу.

Артур великолепным пасом послал букет на другую сторону улицы. Джиневра сделала пируэт, подхватила букет из воздуха (хорошая подготовка, отметил Мирддин), зарылась в цветы лицом и послала Артуру воздушный поцелуй. Толпа заулюлюкала.

Артур соскочил на землю и отвесил старушке галантный полупоклон.

Он очень напоминал жонглера в цирке и явно наслаждался происходящим. Мирддин не очень хорошо понимал, как он это делает.

Торжественный проход через толпу закончился — аллея уперлась в госпиталь Чарити, следующий пункт королевского расписания. Тот, который, собственно, Мирддина и интересовал.

Он заранее подготовился, закрывшись на максимум, но все равно чувствовал себя как между двумя поездами, несущимися в разные стороны. Слишком много людей здесь умирало, слишком много людей здесь рождалось. Мирддин даже не представлял себе, что плотность потока в обе стороны может быть настолько высокой. Непроизвольно хотелось задержать дыхание, как под водой. Воздух казался вязким, как кисель.

Люди, кажется, этого не ощущали. Или ощущали, но не так. Артур по-прежнему жал руки, Джиневра по-прежнему улыбалась. Но что-то все равно изменилось.

Мирддин постарался сконцентрироваться. Через некоторое время ему удалось вычленить паттерн.

Люди снаружи, на улицах, смотрели на Артура и Джиневру, как болельщики на футбольную команду. Или на всеобщих родственников. У зрителей были те же интонации, с какими обсуждали соседей в Кармартене — а наш-то... а наша-то... Отчасти в них звучала гордость, отчасти — снисходительность.

Люди внутри, в госпитале, смотрели на Артура и Джиневру умоляюще и требовательно.

Мирддин не знал, как к этому относиться. Где-то внутри надрывался тревожный зуммер.

По меркам Авалона это было... еще не преступление, нет, но вопиющее нарушение техники безопасности. Сама система вертикальных связей, построенная на неравенстве, на этих обожающих взглядах, на этих рассыпаемых в разные стороны королевственных улыбках.

Это было... это было противоестественно.

Джиневра присела рядом с очередной кроватью, расправила шуршащие юбки и завела разговор с очередным пациентом.

Мирддин проверил комм.

Там, где они прошли, наблюдалось оживление.

Люди болтали, смеялись, обсуждали происходящее. Им не становилось хуже.

Джиневра, шелестя шелковыми складками и скорчив старательную гримаску, давала автограф на гипсе. Человек, примостив руку на тумбочке среди всякой мелочи, следил за этим, стараясь не дышать.

Что-то я не учитываю, подумал Мирддин. Чего я не учитываю?

Артур проследил направление его взгляда, ухмыльнулся, и ткнул Мирддина локтем в бок:

— Богиня, а?

Картинка сложилась.

— Да, — максимально нейтральным тоном ответил Мирддин. — Очень подходящий термин.

Когда делегация завершила тур по этажу, наступил небольшой перерыв. Артур и Джиневра вышли на балкон над больничным садом, Мирддин скользнул за ними.

Джиневра, опираясь на Артура, стояла на одной ноге и, чуть покачиваясь, недовольно рассматривала пятку. Артур поддерживал ее под локоть и лучился сочувствием. Мирддин воспользовался паузой.

— Ты осознанно заставляешь людей себе поклоняться?

Джиневра вздрогнула и потеряла равновесие. Артуру пришлось ее подхватить. Некоторое время ушло на то, чтоб он поставил ее на место. Мирддин повторил фразу. Джиневра уставилась на Мирддина так, будто с ней заговорила вешалка.

Артур откровенно забавлялся ситуацией.

— Знакомься — Мерлин, — пояснил он. — С соблюдением человеческих обычаев у него по-прежнему не очень, но делать комплименты он уже наловчился.

— Это не комплимент, — ровно пояснил Мирддин. — Это вопрос. Да или нет?

Джиневра недоумевающе оглянулась на Артура. Артур нахмурился. Мирддин начал объяснять.

— Ты подходишь, садишься, следя за тем, чтобы твои глаза находились на одном уровне с собеседником. Расспрашиваешь. В ключевой момент разговора подаешься вперед и касаешься. Запечатлеваешь на себя. Ты специально это делаешь?

— Я разговариваю с людьми так, чтобы они поняли, что они важны! — Она помолчала, накручивая на палец белокурый локон. — Но да, меня так учили.

Она нашарила туфлю, наклонилась, поправляя задник, и бросила на Мирддина раздраженный взгляд исподлобья.

— Кто учил?

Джиневра выпрямилась и скрестила руки на груди.

— Мама. Она всегда так делала.

— Как ты выбираешь тех, к кому подходишь?

— Это что, допрос?

Артур погладил ее по плечу:

— Ответь, пожалуйста.

Джиневра потеребила нитку жемчуга на шее.

— Когда люди уязвимы, они... более открытые. Более настоящие. Это меня трогает.

Потрясающе, кисло подумал Мирддин. Он повернулся к Артуру.

— У всех, к кому она подходила сегодня, были атрибуты культа Помоны в личных вещах. Изображения, лампады. Символика. Это и есть наиболее целевой для таких культов сегмент — уязвимые люди, которым нужно утешение.

Артур подобрался.

— Стоит ждать Помону опять?

— Ее саму — нет, — сказал Мирддин. — Но кто-нибудь может попытаться занять ее место. — Он прикусил губу. Ему пришла в голову мысль. — Собственно, то, что вы делаете, может быть важнее, чем кажется. Нужно взять символику Помоны и наполнить ее новым содержанием. Это стандартный прием, который всегда использовался при борьбе за паству и при поглощении одного культа другим. Ключевой образ культа Помоны — женщина, которая является больным и приносит утешение. Если поставить ассоциацию с Джиневрой — этой лакуной больше не сможет никто воспользоваться. У образа появится реальное, а не иллюзорное содержание. Им нельзя будет злоупотребить.

Артур и Джиневра переглянулись.

— Тогда продолжаем по графику, — подытожил Артур. — Мерлин, еще предложения?

— В городе есть другие госпитали? В них, скорее всего, творится то же самое.

Артур чуть нахмурился:

— Есть хоспис. Мы туда не планировали, но... — он повернулся к Джиневре. — Ты как?

— Хоспис так хоспис, — сказала Джиневра. — Но, — она принялась поправлять платок, художественно торчащий у Артура из нагрудного кармана, — с тебя день. Полностью. Никакого Пеллинора, никаких военных, никакой прессы, никаких, — Джиневра слегка потрясла Артура за галстук, — выскакивающих из углов советников.

Артур ухмыльнулся:

— Только ты и я. Честное королевское!

Мирддин едва успел отдернуть ногу от артуровского ботинка. Определенно, в присутствии Джиневры у Артура с координацией творилось что-то странное.

В балконную дверь деликатно постучали. Артур оглянулся — за стеклом маячил адъютант, показывая на часы.

Артур одернул пиджак и расправил плечи.

— Труба зовет! — заявил он. Джиневра поправила ему лацкан.

— Погодите, — сказал Мирддин. — Какой-то маркер все-таки необходим.

Он перегнулся через перила и сорвал тонкую ветку. Яблони давно отцвели, но Мирддин сжал ее в кулаке — листья пожелтели — опали — появились почки — распустились — яблоня зацвела. По балкону разлился запах. Мирддин протянул Джиневре ветку:

— Для пущей божественности.

Джиневра двумя пальцами отщипнула яблоневый цветок, вставила в волосы и повернулась к Артуру:

— По-моему, он притворяется, что не понимает наших обычаев.

— По-моему, тоже, — Артур подмигнул Мирддину и распахнул перед Джиневрой дверь.

Мирддин проводил их взглядом. По всей видимости, у людей слово "бог" не находилось по своим коннотациям где-то между "ассенизатор" и "мошенник на доверии".

Он притворил дверь, подумал и наскоро очертил вокруг себя границу. Вокруг возник крохотный пузырь тишины, плывущий над городом людей, как батискаф под водой. В глубине, в темноте, среди неведомых тварей, привыкших жить под невыносимым давлением в тысячи атмосфер.

Он лег, вытянул ноги и запрокинул руки за голову. Яблоневые ветви почти смыкались над балконом. Не волшебные и не символические. Какими им здесь и следовало быть, по-хорошему.

Что-то царапало Мирддина в выбранной тактике. Если бы Джиневра была дану, использовать ее таким образом было бы однозначно неправильно и опасно для нее и окружающих. Но она была человек; то, что она делала, было, по ее словам, частью человеческой традиции; Артур не видел в происходящем ничего плохого; судя по данным с комма, пациентам после общения с ней не становилось хуже. Он сообщил ей и Артуру о том, что они собираются делать и к каким последствиям это может привести. Они, кажется, не очень хорошо поняли, но в любом случае, нельзя было сказать, что Мирддин использует их вслепую.

Тогда где ошибка?

Ошибка в том, что это разовая мера. Джиневра не может сидеть с этими людьми каждый день. И она не может утешить их раз и навсегда. Нужно сделать так, чтобы они перестали нуждаться в забытьи, устранить саму причину, по которой они были готовы взывать к Помоне или кому-нибудь еще. А как?

Он крутил в голове этот вопрос, когда сквозь границу пробился крик о помощи.

Звала Нимуэ.

Река была широкой, глубокой, судоходной. Течение шло ровно, спокойно и стремительно. Огромные тела кораблей проходили, то и дело заслоняя солнце. От реки исходило чувство спокойствия и мощи, как от всех рек. Но все-таки это была человеческая река, в ней было много лишнего. Ржавые детали на дне, резиновые покрышки, что-то еще, названия чему Нимуэ не знала. Ботинки и туфли. Под Золотым мостом их оказалось неожиданно много — наверное, потому, что тонущие пытались сбросить обувь.

Но это было не главное. Главное было то, что пространство под мостом опять стало цельным, "кротовая нора", ведущая в локус Помоны, исчезла. Такие искусственно созданные проходы требовали ухода. Их следовало поддерживать. Как только стало некому это делать — дыра сомкнулась. Нимуэ проверила еще раз. Да, все верно. Даже следа не осталось.

Она медленно пошла вверх со дна, вдоль бетонных и металлических опор моста, к поверхности. Коснулась ее — и тут же опять скользнула под воду, прячась. Над ней на мосту были люди, и напряжение от них стекало в реку, как электричество.

Их было двое. Один — за перилами, на металлическом парапете, и второй — с другой стороны. Небо над ними было серое, как одеяние одного и как лицо другого.

— Вернись, — говорил тот, кто был одет в серое. — Ты должен вернуться. Ты должен жить. Ты не можешь вот так выкинуть все, что тебе даровано. Не имеешь права. Потому что это черная неблагодарность. По отношению к Тому, Кто дал тебе жизнь. К тем, кто тебя вырастил. К тем, кому ты дорог. Ты подумал, каково будет им? Как эгоистично ты поступаешь? Дай мне руку. Позволь мне тебя спасти.

— А пошел ты, — сказал тот, кто стоял на парапете, и шагнул вниз.

Человек ударился о поверхность плашмя, со всей силы, и, оглушенный, пошел ко дну. Вода снаружи него, та, которая прозрачная, заливалась к нему внутрь — так, как не надо, и вода внутри него, та, которая красная, выливалась наружу, тоже, как не надо. Нимуэ выставила руки, выталкивая его на поверхность, выплескивая из человека наружу воду, которой было там не место. Он хотел жить, он пытался оставаться единым целым — но он был совсем не как дану, не отливался сразу же в единственно возможную форму, он напоминал головоломку из тысячи кусочков, которую с размаха бросили на пол. Нимуэ из всех сил пыталась сопоставить детали, но они расходились и расходились. Надо было позвать на помощь, но все внимание уходило только на то, чтобы пытаться удержать искру огня в ладонях.

Вдруг держать стало легче. Она ощутила присутствие Мирддина — как он оглядывается сразу во всех слоях, пытаясь понять, что происходит.

"Мост. Человек. Разбился".

"Не отпускай".

"Долго не удержу".

"Держи. Остальное на мне".

Человека подхватили и увезли другие люди — и только тогда она поняла, что на суше. В каком-то здании. Ноги горели. Шершавый воздух напирал углами, сквозь него приходилось протискиваться с усилием. Она беспомощно огляделась, зашарила вокруг себя и ухватилась за нить, ведущую из лабиринта. Вдоль стен текла вода — ее нельзя было вобрать, нельзя было коснуться, она была запаяна в металлическую скорлупу, но она была.

Она шла по коридору, держась рукой за трубу. Переступать было тяжело, но в узком металлическом русле текла вода, которая соединялась со всей остальной водой. Нужно было только выбраться наружу, а там позвать келпи.

Она свернула еще раз, еще и замерла. Нить свернула и ушла в потолок. Хода дальше не было. Нимуэ застыла, пытаясь понять, что дальше.

— Ааа, — раздался вдруг голос. — Ты пришла.

Нимуэ вздрогнула. Это был человек, лежавший на постели и пытавшийся поднять голову. Возглас исчерпал его силы, и он откинулся на подушку обратно.

— Я звал, и ты пришла, — повторил человек. — Я знаю, как звать. Праматерь сна, приди ко мне. Утешительница боли, приди ко мне. Дарительница яблок, приди ко мне.

Он перечислял и перечислял бессмысленные цветистые титулы. Слова наползали друг на друга, смешивались, сбивались. Человек запинался и начинал снова. Это было невыносимо. Он звал и звал Помону, но той Помоны, которую он звал, не было. Никогда не было.

— Ты поможешь мне? — наконец, спросил человек. — Поможешь мне уйти?

— Да, — сказала Нимуэ. — Помогу.

Он тоже был похож на головоломку изнутри. У которой не хватает трети деталей, и еще треть — от совсем другой. Разомкнуть его контур было нетрудно.

Рыжее, апельсиновое сияние пошло вверх. Человек не хотел не быть. Человек хотел сохранить себя. Убрать себя из того места, где от него постепенно становилось все меньше и меньше, которое уже почти поглотило его память о чем-то еще, кроме тяжести, тоски и четырех стен. Это тоже была воля к жизни; если ее собрать, можно было бы осветить город. Или привести лето в зиму. Или оживить пустошь. Вот как оно работало у Помоны. Надо было только протянуть руку.

Нимуэ этого не сделала. Просто сидела и смотрела, как сияние уходит вверх, верх, вверх, сквозь слои и перекрытия.

Такой ее нашел Мирддин — сжавшейся с подобранными ногами на батарее и глядящей в одну точку.

— Нимье!

Дану подняла голову. Глаза у нее были сухие и блестящие.

"Я не могла отказать ему. Не могла"

Губы у нее задрожали, и она уткнулась лбом в колени.

"Забери меня отсюда"

— Да. Да, конечно, — пробормотал Мирддин.

Когда он взял ее на руки, она заплакала.

Шел уже второй час кивания, улыбок и очень вежливого армрестлинга по поводу распределения фондов, когда из больничного сада раздался визг и топот. Артур рванул к окну, и увидел во дворе страшно недовольный гибрид коня с ящерицей. Из ноздрей у него шел пар.Артур немедленно сиганул через подоконник в сад. Ящерконь недовольно заржал. Артур примерился и вскочил к нему на спину. Ящерконь встал на дыбы и забил по воздуху четырьмя копытами из шести. Артур покрепче стиснул колени и ухватил зверюгу за шею.

Из дверей выбежал Мерлин и что-то гаркнул. Ящерконь упал на колени, Артур едва не потерял равновесие и вдруг обнаружил, что сидит за рулем какой-то машины вроде "Ланции". Мерлин кинулся к машине. Был он какой-то зеленый. Дану у него на руках, и так обычно бледная, была как студень. Мерлин стремительно нырнул на заднее сиденье, хлопнул дверцей и бросил "Давай к реке, быстро!" таким тоном, что Артур даже не стал спрашивать, почему вид у них такой, будто они уносят ноги из горящего дома, а не из больницы.

Но встревожило Артура не это, а реплики с заднего сиденья, пока они неслись по городу. Мерлин говорил, очень четко артикулируя:

— Посмотри на меня. Нет, глазами. Глазами посмотри. Как тебя зовут? Скажи. Скажи голосом. Что это? Да, рука, верно. Моя или твоя?..

Все-таки это ненормально, подумал Артур, выворачивая руль и вдавливая педаль в пол.

Он затормозил у "Неустрашимого", и тут дану впервые стало слышно.

— Вво. Да.

— Нет-нет-нет, — заторопился Мерлин. — Не сейчас.

"Ланция" вдруг начала оплывать, растекаться — и Артур обнаружил, что сидит прямо на земле в большой луже. Рядом сидел Мерлин в обнимку с дану. Дану слабо трепыхалась.

Артур выругался сквозь зубы, поднялся и начал отряхиваться.

Мерлин поднялся сам, поднял дану, огляделся, топнул, обдав всех брызгами, и цыкнул:

— Кыш отсюда!

Лужа подобралась и скользнула в реку. Артур был готов поклясться, что она одарила всех презрительным взглядом напоследок.

Дану извернулась так, будто в ней совсем нет костей, и потянулась следом. Мерлин сгреб ее в охапку, прижимая к себе:

— Нет-нет-нет, оставайся тут, пожалуйста!

Артур вдруг вспомнил, как в детстве ловил медуз на пляже купальной шапочкой. Ничем хорошим это не заканчивалось.

— Э... аквариум? — неуверенно предложил он.

Мерлин недобро зыркнул исподлобья, но, убедившись, что Артур не издевается, пропыхтел:

— Давай на корабль, там посмотрим.

Часовой на "Неустрашимом" отсалютовал, не дрогнув мускулом. (Пункт первый Устава: если вокруг короля творится черт знает что — это штатная ситуация. Пункт второй: если происходит нештатная ситуация — смотри пункт первый). Артур сделал мысленную пометку вынести Пелли благодарность за правильное понимание дисциплины.

В каюте Мерлин сгрузил дану на диван и начал лихорадочно озираться.

— Материя, — бормотал он, оглядываясь. — Материя — это важно. А!

Он наткнулся взглядом на вазу с фруктами, схватил первый попавшийся и сел рядом с дану.

— Нимье. Нинева. Ты меня слышишь?

Дану медленно кивнула.

— Ты понимаешь, что тебе надо сейчас закрепиться? В человеческой форме?

— В чело... веческой. Быть. Да.

— Самый простой способ — это съесть или выпить что-нибудь. Ты понимаешь?

Она опять медленно кивнула.

Мерлин протянул ей яблоко из вазы.

Дану рассеянно сжала его. Под тонкими пальцами плод мгновенно пожух и сжался, будто его сунули в печку. Щеки у дану чуть порозовели.

— Нет, — взмолился Мерлин. — Не так. Еда. Еду едят ртом, помнишь?

Дану наморщила лоб с добросовестным выражением глухого, который пытается читать по губам.

Мерлин зажмурился и несколько раз глубоко вздохнул. Коснулся ее виска и еще раз протянул ей фрукт.

Лицо у дану посветлело. Она задумчиво откусила кусочек и проглотила.

Будто на фотографию брызнули проявителем — Артур не успел заметить, что произошло, но дану стала выглядеть по-человечески. Девица и девица, только бледная. А не что-то непонятно-студенистое, так что руки-ноги от платья не отличишь. Артур мысленно поежился.

Дану моргнула. Взгляд ее стал осмысленным.

— Вовремя, — сказала она. — Спасибо.

Мерлин выдохнул и наконец-то перестал выглядеть как язвенник, которого скрутило приступом.

— Я уж испугался. Не самое лучшее место для развоплощения.

Дану, опустив глаза, покатала яблоко между ладонями.

— Очень большое искушение взять... что тебе не принадлежит, — она подняла взгляд на Артура. — Поэтому очень важно сохранять... человеческую форму. У человека всегда есть разница между "подумал", "пожелал", "решил", "сказал" и "сделал". Лаг на борьбу с искушением. И еще человек всегда может передумать. У духов такой разницы нет. — Она безрадостно посмотрела на яблоко в руке, откусила и принялась пережевывать — тщательно, как лекарство.

Артур пропустил мимо ушей длинное ничего не объясняющее объяснение.

— Что вообще случилось? — Он пододвинул стул, сел на него верхом и сложил локти на спинку.

— Я проверяла, закрылся ли проход под мостом, — сказала дану. — В это время человек прыгнул вниз. Он разбился о воду. Очень сильно. Я попыталась его удержать. Мирддин нас выловил и доставил в это место...

— Госпиталь, — пояснил Мирддин. — Нам как раз битый час объясняли, как хорошо у них работает экстренная реанимация. Вот и выпал шанс проверить.

— И как? — поинтересовался Артур.

— Вполне, — ответил Мирддин.

— А что за зверюга была в саду? — Артур потер плечо и обнаружил, что пиджак джигитовки не выдержал и треснул прямо по шву. А еще фирма.

Мирддин поморщился:

— Это келпи. Озверел без присмотра. Извини, пожалуйста, он обычно держит заданную форму, но тут нам было не до него.

— На кой вы вообще его приволокли?

— Это был самый быстрый способ передвижения.

С этим трудно было спорить. Машинка из водяного коня вышла отличная. Жалко, что ненадолго. Артур подавил вздох.

— Артур, — сказала дану. — тебе надо что-то делать с этим местом.

— С каким? С больницей? — удивился он. — Чего вас, кстати, оттуда вынесло как ошпаренных?

Дану вздохнула:

— Жизнь, смерть... в такой концентрации. Я не думала, что так вообще бывает. Артур, там всегда так?

Артур пожал плечами.

— Ну да... это же госпиталь. Он для этого и построен. Эй, у вас что, вообще больниц нет?

— Есть. Но не такие. У нас очень редко кто-то рождается. И еще реже кто-то умирает. Это как... как босиком среди гейзеров.

— Не знаешь, откуда рванет, и дурно пахнет, — расшифровал Мерлин. Самообладание к нему уже вернулось. — Там столько ненаправленной энергии крутится, что это просто магнит для всякой шушеры.

— А что я сделаю? Люди рождаются, люди умирают.

— Те, кто просто приходит и уходит — это одно. Я говорю о тех, кто хочет жить, но умирает. И тех, кто хочет умереть, но живет. — Дану покрутила в руках надкушенное яблоко. — У нас... на Авалоне не принято в таком отказывать.

— Кстати, ты не думаешь, что тебе лучше сейчас вернуться на Авалон? — вклинился Мерлин.

Дану покачала головой:

— Я думаю, мне лучше сейчас из человеческой формы не выходить. Некоторое время.

— Можно через менгиры.

— Менгиры все равно только в полнолуние откроются, это еще две недели. Неважно. — Она перевела взгляд на Артура. — Проблема в том, что там популярен культ Помоны. И, боюсь... я невольно усугубила проблему. Меня видели и... и приняли именно за нее. Слух пойдет быстро, и с ним надо что-то делать, и чем быстрее — тем лучше. Люди, которым нужно утешение, вцепятся в... во что угодно.

Артур кивнул.

— Мы над этим работаем.

Выйдя на палубу, он первым делом сел прямо на пол и сделал то, что так давно хотелось — вылил воду из ботинок. Потом подвернул брючины и зашлепал босиком к себе. Надо было еще поймать Пеллинора — пусть выяснит, что за паренька они выловили под мостом и как он там оказался. И перекусить чего-нибудь. И найти Джин и объяснить ей, куда они делись и чем все закончилось.

И, кстати, можно ли что-нибудь сделать с "Ланцией", чтобы она и вправду так быстро ездила?

Парадная зала "Неустрашимого" сияла и переливалась, как шкатулка с драгоценностями. Две с половиной сотни гостей пересыпались по ней, как стеклышки в калейдоскопе, складываясь из одного узора в другой.

Артур восседал на возвышении в окружении гостей и азартно любезничал с Джиневрой. Время от времени к ним подходил кто-нибудь засвидетельствовать свое почтение. Судя по жестикуляции, эпизод с укрощением келпи Артур успел изложить восторженной публике раз семь, не меньше. Самым поразительным было то, что, если судить по мимике, заинтересованность Джиневры возрастала с каждой итерацией. Возможно, Артур поспорил, что не будет повторяться в описаниях, и ей было интересно, как он выкрутится.

Мирддин и Нимуэ сидели за столиком в углу, поодаль, откуда можно было видеть весь зал, не попадаясь никому на глаза.

"Тебе не тяжело? Ты уверена, что хочешь быть среди людей? Без "вуали", без ограждения?"

"Да. Я хочу понять, какие они, когда не сломаны. Когда у них все хорошо".

Дану замерла, всматриваясь. По ее серьезному, сосредоточенному лицу бежала едва заметная рябь выражений — так на белое ложится отсвет оттенка, если что-то яркое уронить в снег. Человеческий наряд скрывал ее почти полностью, только глаза блестели над высоким воротником и кончики пальцев с белыми лунками выступали из широких рукавов. Она очень старательно держала антропоморфную форму, очень тщательно повторяла образец, увиденный в витрине, и именно безупречность ее выдавала.

Тонкий профиль, точный, как формула или аккорд, выступая из жестких складок, походил на начатую скульптуру. Чтобы создавать впечатление человека, следовало бы добавлять неровностей, шероховатостей, ошибок. Крошек на скатерти, следов от помады на бокале. Всей мелкой энтропийной пены, которая возникает от столкновения человека с миром и которую так сложно имитировать.

Сообщать Нимуэ об этом Мирддин решительно не собирался.

Во-первых, для целей дану прекрасно подходил и этот вариант. Чистый вариант кода, нагружать его деталями было совершенно излишне. Бессмысленно и утомительно.

Во-вторых, Мирддин надеялся, что эффект "зловещей долины" снизит вероятность того, что, если он отвлечется, кто-нибудь успеет подойти к Нимуэ и еще чего-нибудь... попросить.

Кажется, последнюю мысль он подумал слишком громко. У Нимуэ чуть дрогнула рука под его ладонью.

"В госпитале было так страшно. Но там все было... настоящее. А тут все... как танец однодневок над водой. Такой изящный. Такой безмысленный. Я... я хочу понять. Как они заставляют себя обо всем забыть?"

"Мне кажется, это человеческие тела заставляют их забыть. В госпитале было очень видно, что в одном человеке всегда несколько векторов стремления. Даже по каким-то совсем простым вещам. Как "жить" или "умереть". И нельзя предсказать, как они суммируются. Даже люди сами этого не знают. Мы можем копировать их облик, но люди живут в своих телах по другим законам".

Подошел слуга с серебряным подносом.

На подносе была записка от Артура.

"Вы там шевелитесь иногда. Джин уже спрашивают, где она восковые манекены для интерьера подбирала".

Мирддин фыркнул и показал записку Нимуэ. Нимуэ подняла брови. Мирддин обернулся к Артуру и отсалютовал двумя пальцами. Потом попробовал отыскать в толпе гостей, кто задал вопрос, но не нашел.

"Вот так мы себя и выдаем. — Мирддин скорчил трагическую гримаску. — Забывая моргать и ставить на лицо выражение лица".

— Ладно, — сказал он вслух. — Надо следовать королевским указаниям.

Он прислушался к оркестру. Оркестр играл вальс.

— А вот еще одно человеческое изобретение, — сказал он Нимуэ. — Не самое плохое.

"И во время него можно продолжать обсуждать окружающих, не привлекая внимания. Вот, теперь у тебя выражение ммм... есть".

"Что-я-тут-делаю-и-как-не-наступить-на-этот-дурацкий-шлейф?"

"Скорее "Я-ощущаю-настолько-глубокое-внутреннее-превосходство-над-окружающими-что-так-и-быть-сыграю-по-их-правилам".

"Проецируешь".

"Нет".

"Да".

"По правому борту зеркало, смотри сама. Нет".

"Ладно. Нет. Но у тебя такое же".

"Видовое сходство, очевидно".

Как она ни старалась, смеяться целиком не вслух у нее не получалось.

Все шло своим чередом — пока не распахнулись двери и не вошел человек в серой робе. У него было сердце, оно было вышито красной тканью на груди.

Среди нарядных гостей в смокингах он смотрелся, как баржа среди яхт. Он целеустремленно пересек зал — окружающих раскидывало от него, как ударной волной. На начищенном паркете оставались следы от тяжелых ботинок. Скрипки взвизгнули и смолкли.

Нимуэ замерла. Мирддин прочел у нее по губам: "Это он! Это человек с моста!"

Человек встал прямо перед Артуром.

— Мое имя — отец О'Лири. Я пришел просить справедливости, о король, — громко сказал он. В хрустальном свете люстр его ястребиные черты казались еще резче.

Артур подобрался.

— Какой именно? — спросил он.

— Вчера в госпитале Чарити было совершено убийство.

— Кого вы обвиняете? — спросил Артур.

С лица Нимуэ сбежало всякое выражение. Она сделала несколько шагов вперед. Мирддин попытался удержать ее — у него в руках осталась человеческая накидка. Дану прошла сквозь толпу, как проходят между травяными стеблями.

— Это человек с моста, — сказала она Артуру.

Отец О'Лири увидел ее, задохнулся от узнавания и ткнул в нее костлявым перстом:

— Ее! Я обвиняю ее! Ее видели в палате!

Лицо дану неуловимо исказилось. Будто из-за фарфоровой маски глянул кто-то другой.

— А пошел ты, — сказала она чужим голосом, хриплым от усталости и отвращения.

О'Лири вздрогнул.

Мирддин заступил Нимуэ дорогу, заслоняя обзор, и схватил за плечи.

"Это не твоя память! Не твоя!"

Дану застыла. Мирддин, не отпуская ее, резко обернулся к трону.

— Я думаю, вам стоит закончить это, безусловно, важное, обсуждение без нашего присутствия. Ваше величество.

Он слегка поклонился Артуру, и, не глядя на священника, стремительно вывел Нимуэ из залы. Дану повиновалась, как сомнамбула.

Артур только слегка повел глазами в их сторону.

— Вы видели ее лично?

— Видел персонал и сестры.

— Почему вы решили, что это она?

— Кто это еще может быть? Сколько в этом городе колдуний в белом?

— И что, по их словам, она делала? — спросил Артур.

Отец О'Лири скривился, как от хины.

— Держала больного за руку.

— Каково медицинское заключение?

— Остановка сердца. От, — он опять скривился, — естественных причин.

— Таким образом, доказательств у вас нет, — медленно произнес Артур.

— Если бы у меня были доказательства, я пошел бы в суд. Нечисть не оставляет следов.

— Почему вы вообще решили, что это убийство?

— Диллон Суини был прикован к кровати десять лет. И умер в тот день, когда к нему в палату вошла одна из них. Вы называете это совпадением?

— Диллон Суини, — вдруг сказала Джиневра. — Перелом шейки бедра. Рыжеватый, зеленые глаза, бывший кровельщик. Вдовец. Любимый футбольный клуб — "Взрыватели". Любимая еда — карри.

Все взгляды притянулись к ней.

— Кажется, это я разговаривала с ним и держала его за руку. Правда, — Джиневра чуть вздернула верхнюю губу. В ее выражении появилось что-то лисье, — не знаю, оставила ли я какие-нибудь следы.

Артур сощурил глаза.

— Вы были на Закатном мосту вчера?

— Да, но...

— Вас видели рядом с человеком по имени Киан Салливан, когда он прыгнул вниз.

— Я пытался спасти его!

— Киан Салливан часто ходил по мосту. Но прыгнул вниз в тот день, когда вы решили ему помочь. Вы называете это совпадением?

Отец О'Лири подавился словами от возмущения.

Артур выпрямился и обвел взглядом зал.

— В Камелоте один закон для всех, — отчетливо сказал Артур. — В Камелоте никого не судят по оговору. В Камелоте никого не осуждают без доказательств, на основании домыслов и совпадений. Дева Озера оказалась в госпитале Чарити, спасая жизнь человеку по имени Киан Салливан. Тому свидетель я, Артур Пендрагон, Мерлин, мой друг и соратник, и весь персонал госпиталя. — Артур перевел взгляд на священника. — Теперь вы знаете, кто говорил с Диллоном Суини. Желаете ли вы на основании этого предъявить обвинение в убийстве Ее Высочеству Джиневере, дочери Лодегранса, королевне Камиларда, Камелота и Корнуолла? — Последние слова прозвучали почти с переходом в инфразвук.

О'Лири не выдержал и отвел глаза.

— Нет.

Артур откинулся на спинку трона.

— Прекрасно.

Но отец О'Лири уже оправился от потрясения.

— Ваше Величество. Вы знаете — и я знаю, что я не смогу представить вам формальных доказательств. Но вы знаете — и я знаю, что такое так называемые феи. Они слетаются на человеческую смерть, как мухи на мед. Подумайте о том, кого вы выбираете себе... в союзники, Ваше Величество. Пока нечисть ходит среди нас — никто не будет в безопасности. Подумайте о своей душе. И о душах тех, о ком вы призваны заботиться. Подумайте об этом сейчас. Потому что потом будет уже поздно.

Голос Артура упал чуть ли не до шепота — но в замершей зале его услышали все.

— За свою душу я как-нибудь отвечу. И уж точно не перед вами. Свободны.

Отец О'Лири развернулся и вышел. Двери за ним хлопнули — и только после этого гости загомонили наперебой, обсуждая произошедшее.

Нимуэ стояла, отвернувшись к распахнутому иллюминатору. Когда вошел Артур, она не обернулась. Мирддин нависал над ней в позе вопросительного знака, опираясь рукой на стену. По его лицу Артур понял, что он все слышал.

— Этот... пастырь, безусловно, прав, — ровным голосом сказал Мирддин. — Дану не следует вмешиваться в людские судьбы. Собственно, такова официальная позиция Авалона, и я считаю ее вполне разумной. Последствия бывают... обоюдоострыми.

— Но? — спросил Артур.

— ... но если я еще раз столкнусь с ним в одном помещении, то за его... физическую целостность я не ручаюсь.

— Да еще минут пять — и я сам бы не поручился, — Артур потер шею. — Госпожа.

Нимуэ обернулась.

— Я благодарен тебе за помощь. Но я не могу ни просить, ни требовать, чтобы ты продолжала свое участие в нашей кампании.

— Мы говорили об этом, — сказала Нимуэ. — Но ты видел, во что превращаются земли под властью Помоны и таких, как Помона. Я не могу оставить их так же, как ты не можешь оставить своих людей. Но ты — король Срединных земель. Артур, и решение принадлежит тебе.

Артур помедлил:

— Твоя помощь в делах зачарованных земель будет для меня бесценна, госпожа. В делах людей... предоставь решения нам.

Нимуэ склонила голову, соглашаясь.

— Ты не спросишь, что произошло в госпитале? — глухо спросила она.

— Не спрошу, — ответил Артур. Он сел в кресло и устало потер лоб. — Не спрошу. Но я прошу и требую не применять фейских представлений о милосердии на моей земле.

— К людям? — уточнила Нимуэ. — Хорошо.

Стукнула дверь. В комнату, волоча за собой шлейф, прошествовала Джиневра. Она стряхнула туфельки на ковер, уселась на подлокотник рядом с Артуром и запустила пальцы ему в шевелюру. Артур длинно выдохнул.

— Рычи почаще, — посоветовала Джиневра ему на ухо. — Мне нравится.

Мирддин понадеялся было, что на этом разговор закончится, но Джиневра выпрямилась и требовательно уставилась на них.

— А теперь пусть кто-нибудь мне объяснит, что на самом деле произошло в госпитале. Потому что из того, что я разговаривала с Диллоном, не следует, что я была единственной, кто это делал.

— Кто-нибудь еще будет так рассуждать? — спросил Мирддин.

— После такого фейерверка? — Джиневра хитро и хищно усмехнулась. — Без шансов.

— Спасибо, — сказал Мирддин.

— Пожалуйста. Можешь считать это моим маленьким вкладом в наше стратегическое сотрудничество.

Джиневра перегнулась через Артура к столу, порылась в приборе и выудила оттуда длинный мундштук. Артур поднес ей огня.

— Так что случилось в госпитале?

Нимуэ подняла на нее глаза.

— Диллон Суини попросил меня помочь ему умереть. Я не смогла ему отказать.

Джиневра поперхнулась дымом. Артур погладил ее по спине. Мирддин чуть пожал плечами.

— Это такое фейское представление об утешении? "Давайте всех убьем, чтобы не мучались"?

— Ты бы предпочла умирать долго и в муках? Прикованной к постели? Теряя разум? Ты сама?

Артур поднял руку:

— Разницу в представлении о милосердии мы уже обсудили.

Нимуэ пожала плечами:

— Пока люди будут звать... всегда есть шанс, что кто-нибудь придет. Вопрос — кто. И с какими целями.

Мирддин помассировал переносицу:

— А единственная... организация, которая более-менее дает технику безопасности, делает это так, что от проповеди кидаются с моста. Потрясающе.

— И что ты предлагаешь делать? — спросил Артур.

— Не знаю, — устало ответил Мирддин.

Мирддин шел по больничному коридору.

Он отлично понимал, почему Нимуэ тут было так плохо. И отлично понимал, почему сюда так тянуло Помону — здесь было много настоящего. Боль. Радость. Скорбь. Надежда. Отчаянье. Жизнь. Смерть. Сумасшедший концентрат. Даровая энергия.

Кажется, именно так на людей действует алкоголь. Отравление, провоцирующее эйфорию. Иллюзия могущества.

Он вошел в палату.

Киан Салливан, собранный заново и живой, лежал на кровати. Бледная женщина сидела у его изголовья и вязала что-то. При виде Мирддина она встрепенулась.

— Его нельзя беспокоить!

— Я ненадолго, — заверил ее Мирддин.

Киан повернулся.

— Привет, — сказал Мирддин.

Киан сначала недоуменно на него уставился, но потом на лице у него мелькнуло узнавание.

— А! Ты тот парень, который меня выловил!

— Типа того, — согласился Мирддин.

— Вот уж не думал, что такое скажу, — Киан поерзал, пытаясь устроиться поудобнее и поморщился. — Но спасибо.

Он уже мог садиться.

Мирддин поставил на тумбочку бумажный пакет.

— Купил вот на углу, — сказал он. — Это яблоки.

Киан запустил руку в пакет и выудил одно. Осмотрел его с подозрением, откусил и сморщился:

— Кислятина.

— И совсем не волшебное, — добавил Мирддин. — Добро пожаловать домой.

Киан смерил его взглядом и хохотнул:

— А ты в теме, да? По чудо-яблочкам?

— Есть немного, — опять согласился Мирддин. — Нашлось кому вытащить.

Киан хмыкнул и протянул ему руку:

— Киан Салливан. Ну, да ты уже в курсе, — он кивнул на табличку на кровати.

— Мерлин, — сказал Мирддин, отвечая на рукопожатие.

— Удачно ты рядом оказался, Мерлин, — задумчиво произнес Киан.

Кажется, он единственный был не в курсе, кто именно его привез. К лучшему, подумал Мирддин.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Лучше, чем планировал.

— Ты уже знаешь, что будешь делать дальше? — спросил Мирддин.

— Да, — ответил Киан, посерьезнев. — Сяду на мосту и буду караулить. Таких, как я.

— Это он шутит, — сказала бледная женщина.

— Не шучу, — сказал он. — Кто, если не я? Я знаю, как передумать за секунду до воды. Или как брякнуться о нее со всей силы. И как чуть не захлебнуться. Про то, что никакой Помоны нет. Никакой волшебной страны, где все сразу будет хорошо. Никакого другого мира, кроме этого.

Киан неудачно дернулся, поморщился, перевел дух и продолжил.

Женщина поправила ему подушку.

— Ты, главное, не переживай так...

Киан повел рукой, будто отгоняя что-то.

— Иногда нужно очень немного, — сказал он Мирддину. — Например, чтобы тебя услышали. Увидели. Именно тебя. Вот зачем люди придумали себе Помону. Матерь сна. Которая не обвиняет. Не спорит. Не грозит. Просто видит тебя, какой ты есть. Помоны нет. Но это не значит, что утешения не существует, — Он опять перевел дух. — Так что я сяду на этом проклятом мосту и буду сидеть. Чтобы никто. Никогда. Не прыгал так. В пустоту.

— Я слышал, рыцари часто охраняли мосты, — серьезно сказал Мирддин.

Киан хохотнул.

— Ну, я-то не рыцарь.

— Это ненадолго, — сказал Мирддин и поднялся. — Я поговорю.

"Неустрашимый" медленно прошел под мостом и дал гудок. Артур отдал честь, солнечный луч сверкнул на золотой кокарде фуражки. Киан Салливан, сэр Киан, Рыцарь Моста, которому еще не разрешили вставать с кресла-каталки, отсалютовал в ответ. Медбрат за его спиной чуть помедлил и повторил жест.

Корабль медленно уходил прочь.

— Вот какие люди тебе нужны, — сказал Мирддин. — Не теоретики. Не символы. Пока Салливан будет стоять тут, второй Помоны здесь не возникнет. Но одного Салливана мало.

— Да, — согласился Артур, развернулся и облокотился локтями о перила. — Вот и займись.

— Я?! — опешил Мирддин.

— Ага, — ухмыльнулся Артур. — У тебя, похоже, отлично получается.

Прежде, чем Мирддин успел возразить, Артур размашистым шагом пересек смотровую площадку, перегнулся через перила и заорал:

— Эй, капитан! Полный вперед!

— Есть полный вперед! — донеслось снизу.

[1х11] златая цепь: друг

Городок лежал в ночи — расплесканное озерцо света. Ночь была ломкая, хрустальная — осень в Срединных землях приходит быстро.

Эльфин прищурился, вглядываясь в неяркие огоньки. За каждым из них стояла история — здесь работают дотемна. А тут ухаживают за больным. А тут любят. Мимолетный узор, рассыпающийся и складывающийся заново, и заново, и заново, чутко отзывающийся малейшие изменения, и сейчас Эльфин чувствовал за ним новое. Руку, толкнувшую костяшку домино точно угаданным жестом, почерк, еще не устоявшийся, но уже видимый.

Эльфин не собирался вмешиваться, нет. Это было не его право и не его обязанность, но смотреть... о, не смотреть было невозможно. Это было настоящее искушение, а Эльфин слишком ценил настоящие искушения, чтобы оставлять их без внимания.

Он прислушался к себе, по старой привычке подбирать слова всему — радость? Да. Гордость? Да. Но более всего — жгучее, страстное любопытство, желание узнать, что будет дальше.

Эльфин не знал. И из всех даров, которые принесло ему Падение, это был самый главный и драгоценный.

— У людей новый король, — раздался негромкий голос.

Эльфин на секунду опустил веки.

— Да, — согласился он.

— Человеческие короли — это ненадолго, — сказал тот же голос.

— Да, — опять согласился Эльфин и, наконец, повернул голову.

Это была хорошая ночь. Ему не хотелось бы портить ее вульгарной дракой. Эльфин давно принял решение не вмешиваться в дела людей, но это было не только людское дело, а к Кармартену у Эльфина было достаточно сентиментальной привязанности, чтобы не смотреть на какие-то вещи сквозь пальцы.

Кроме того, это тоже было искушение. Старое и банальное, конечно, но некоторые вещи не теряют своей свежести.

— Мэлгон, — сказал Эльфин, учтивым кивком приветствуя подошедшего.

Они были знакомы задолго до того, как Эльфина прозвали Гаттой и Медовым рыцарем, а Мэлгона — Пернатым Змеем, но до сих пор были похожи — не столько как братья, сколько как творения одного скульптора.

— Эльфин, — подошедший отзеркалил его жест. — Давненько не виделись. Как успехи?

Эльфин не смог сдержать улыбки.

— Прекрасно. — Ты даже не представляешь, Мэлгон, насколько. — А твои?

Мэлгон усмехнулся:

— Великолепно. А что ты делаешь в Смертных землях? Мне казалось, что Авалон не вмешивается в дела людей.

— О, — Эльфин опять улыбнулся. — Авалон и не вмешивается. А что здесь делаешь ты, Мэлгон? Какой-то новый проект?

Мэлгон ответил усмешкой:

— Нет, довольно старый. Ты поразился бы, если б увидел.

Эльфин поднял бровь:

— Так покажи.

— Только если ты пообещаешь ничего не попортить. Я слишком многое в него вложил, Эльфин, чтобы относиться к этому вопросу легкомысленно.

Эльфин на мгновенье задумался, взвешивая формулировку.

— Хорошо, — сказал он. — Даю слово не портить там у тебя ничего самому... и не попустить порчи, насколько это будет в моих силах. Такой вариант тебя устроит?

— Вполне, — Мэлгон отвесил шутливый поклон. — Будь моим гостем, Эльфин.

Город Солнца, как назвал его Мэлгон, располагался большей частью на холме. Внешняя стена города была весьма искусно расписана, но впечатление производила, скорее, тревожное. Каждый отдельный предмет был выписан очень тщательно, но в их сочетании отсутствовала видимая логика. Рыба-епископ, рыба-цепь, панцирь, звезда, гвоздь... Это походило на систему символов, но вырожденную, будто кто-то пытался использовать ее на автопилоте, не приходя в сознание.

Эльфин проводил взглядом уползающие ввысь ворота и решил не делать поспешных выводов. Не все вещи люди делают намеренно.

Ворота, наконец, поднялись. Мэлгон откинул капюшон с лица и вздернул подбородок. Стражи в начищенных бронзовых доспехах почтительно замерли. Мэлгон приветствовал их благословляющим жестом и сделал знак Эльфину. Они прошли внутрь.

— Суть проекта такова, — сказал Мэлгон, когда они вышли из поля слышимости стражников. — Я являюсь верховным правителем, а также первосвященником, а также воплощением бога солнца. Я пришел к выводу, что это наиболее эффективно с точки зрения организации.

— Организация — твой конек, я помню... — кивнул Эльфин. — А от кого у вас такие укрепления? — Эльфин указал на стражей на стенах. — Ты это место так запрятал, что его и Вран не отыщет.

— Верно, — ответил Мэлгон. — Но ничто так не тонизирует, как гипотетический враг. Людям нельзя давать расслабляться.

Город поднимался вверх пологими уступами, подъем почти не был заметен.

— А как относятся горожане к божеству, разгуливающему по улицам? — спросил Эльфин.

— Солнцеликий скромен и способен снизойти к каждому. Оттого каждый горожанин должен в любой момент быть готов предстать перед божеством и дать ответ за свои деяния не только в порядке ежегодной исповеди.

"У местных богов была дурная привычка бить стекла атеистам", пробормотал Эльфин себе под нос. Мэлгон сделал вид, что ничего не расслышал.

Они прошли город насквозь — через шесть врат, у которых несли стражу женщины с длинными копьями, мимо затейливо расписанных стен, у которых старцы излагали детям свое учение, мимо бассейнов и фонтанов, мимо внутренних дворов, где женщины стирали одежду щелоком, а мужчины ковали металл, мимо спешащих по своим делам горожан, строго группками по пять человек, мимо жилых казарм, размеченных буквами греческого алфавита. Город был идеально чистый, ухоженный, симметричный. Настолько ухоженный и симметричный, насколько можно было добиться, заморозив цивилизацию.

— Дома, спальни, кровати и прочее необходимое — все общее, — вещал Мэлгон. — Но каждые шесть месяцев начальники назначают, кому в каком круге спать и в какой спальне...

Эльфин наклонился и сорвал травинку, пробившуюся между плотно пригнанными камнями мостовой. Растер между пальцами — раздался горький и свежий запах.

Никогда не перестает, подумал Эльфин. Жизнь никогда не перестает.

Мэлгон нетерпеливо притопнул каблуком, недовольный, что его единственный слушатель отвлекся.

— На шестой стене, как ты видишь, изображены изобретатели наук, вооружения и законодатели.

— Моисей... Озирис... Александр... Ну и компания! Ликург... — Эльфин осекся. — В жизни у меня такой постной физиономии не было, — решительно заявил он.

Мэлгон засмеялся и хлопнул его по плечу.

— Прости. Канон есть канон.

Следующую часть стены занимала фреска "Охота Солнцеликого" — высокая фигура, бесстрастный лик в обрамлении языков пламени, колесницы, лучники, загонщики, лев, осыпаемый стрелами. Выражение агонии на морде было совсем человеческим.

Детали, подумал Эльфин. Детали, детали, детали.

— А кто расписывал стены? — спросил он вслух.

— За священные фигуры отвечает Син, — сказал Мэлгон. — Фоны и зверей рисуют люди.

— Дай угадаю. Это тот же мастер, что расписывал ворота.

— Да, кажется. Был у Син мастер, с которым вышел конфликт, и его понизили.

— И часто у вас случаются конфликты?

— Самое беспокойное ведомство у Мор. Она занимается вопросами деторождения. Воспроизведение потомства является религиозным долгом, направленным на благо государства. Пары назначаются так, чтобы давать наиболее гармоничное потомство. В остальном жены и дети считаются принадлежащими общине. Это, конечно, временами вызывает некоторое возмущение... фаворитизм все-таки неизбежен. Но ничего такого, с чем мы не могли мы справиться, конечно.

— Может, тебе стоило бросить все и начать разводить рыбок? Они, кроме всего прочего, всегда молчат.

Мэлгон поморщился.

— Не иронизируй. Популяция замкнутая, если ничего не контролировать, очень быстро начнется вырождение. Мы, конечно, регулярно делаем генетические присадки, но это тоже... непростой процесс.

— А я-то думал — что ты делаешь в Кармартене. А у тебя было очередное плановое похищение младенцев.

— Ты прекрасно понимаешь, что это не доставляем мне никакого удовольствия. Но есть вещи, которые должны быть сделаны.

— Я всегда восхищался твоим чувством долга, Мэлгон. Ты же знаешь, сам я для подобного слишком... гедонист.

— Возможно, тебе стоило меньше общаться с Эпикуром.

Они посмеялись.

Вершину холма венчала широкая площадь, в центре которой высился круглый храм. Мэлгон гордо обвел рукой свои владения.

— Видишь? Ты утверждал, что невозможно создать стабильный локус. Что невозможно создать и поддерживать что-то, отделившись, за счет своих собственных сил. Но мне это удалось. Я создал идеальный город. Идеальный народ. Идеальный симбиоз между пастухом и стадом. Я поддерживаю их благосостояние — они меня кормят. Совершенна автономия.

Эльфин хмыкнул:

— А что насчет "генетических присадок"?

Мэлгон отмахнулся:

— А, это временные трудности. Был проект по увеличению одаренности, и в качестве побочного эффекта мы получили падучую. Издержки селекционного подхода. Поколений через пять, я думаю, нам удастся от нее избавиться. Видел бы ты, в каком состоянии я это племя подобрал! Кучка голодных дикарей, едва прикрытых шкурами. А сейчас? Я дал им науку. Архитектуру. Ремесла. Посмотри на них, Эльфин, это настоящее произведение искусства! Люди — это глина, из них можно вылепить что угодно. Нужно только приложить достаточное усилие.

— Благостная картина, — Эльфин потер подбородок. — Но, что бы ты ни говорил, Мэлгон, люди — народ падший и для таких... райских условий определенно не созданы. Напряжение неизбежно должно накапливаться, и мне интересно, как вы его сбрасываете.

— Существует такая мера, как общественное порицание.

— И в чем же оно выражается?

— В побивании камнями, как правило. С женщинами всегда какие-то проблемы. То одна вздумает румяниться, то другая носить каблуки, то изобретет длиннополое платье, чтоб скрывать свои дубоватые ноги... Разумеется, таких горожане предают смертной казни.

— Нда? И какова же твоя позиция как верховного божества по этому вопросу?

— Солнцеликий милостив. Смертные приговоры в Городе Солнца не приводятся в исполнение, пока сам приговоренный с ним не согласится. Смертная казнь происходит через побиение камнями. Дабы не осквернять город Солнца наличием палачей, казнь приводится в исполнение самими жителями города. Одновременно они возносят молитвы божеству и возносят рыдания о том, что им приходится отсекать с государственного древа гнилой побег. Впрочем, если кто желает покончить с жизнью сам, ему предоставляются все возможности для самосожжения.

— Знаешь, Мэлгон, — задумчиво сказал Эльфин. — Я должен принести тебе свои извинения. Когда ты сказал, что устройство твоего города меня поразит, я не поверил, и зря. Ты определенно превзошел самого себя.

Мэлгон самодовольно усмехнулся.

— Я знал, что ты оценишь.

— О, — протянул Эльфин. — Я оценил, не сомневайся.

Они прошли через гулкий храм с колоннами, хорами и алтарем и поднялись этажом выше, к галерее, опоясывающей купол по внешней стороне.

Мэлгон распахнул перед Эльфином дверь в довольно просторную комнату с высоким стрельчатым окном. Город отсюда был виден как на ладони.

— Это одна из келий вокруг храма, где живут священники и подвижники Солнцеликого. Аскетично, конечно, но правитель должен подавать пример своим подданным. Надеюсь, тебя это не смутит.

— Нисколько. Будь тут доска и кости, я бы даже предложил тебе сыграть партию. Как в старые добрые времена.

— Я бы даже согласился, — вздохнул Мэлгон. — Но фидхелл, шахматы, камушки и прочие сидячие игры у нас под запретом. Это неполезно. Но ты попал очень удачно — завтра финал больших состязаний, приуроченный к ежегодному празднеству. Ты сможешь увидеть цвет города во всей красе.

— Жду не дождусь, — ответил Эльфин.

Трон Солнцеликого был установлен у дверей храма. По правую руку поставили кресло для Эльфина. Рядом располагалась свита Мэлгона, так называемые соправители — Пон, Син, Мор и Рин. Они старательно не обращали на Эльфина внимания. Эльфин следил за ними краем глаза, но не слишком внимательно — между ними и Эльфином, конечно, не было слова о ненападении, но проблемы они бы не представляли и все вместе. Эльфин отлично знал эту породу — от них можно было не ждать подвоха. У приспешников Мэлгона всегда страдала инициатива.

Перед храмом огородили место для состязаний. Вокруг теснилась праздничная толпа. От любой другой толпы она отличалась только, пожалуй, одинаковостью и однотонностью одежды. Эльфин вгляделся.

Это было все равно, что вглядываться в песок на пляже — если ты не можешь найти различий, значит, ты недостаточно внимателен. Они отличались — прядью, как бы невзначай выпущенной из уставной косы, случайной складкой на уставной одежде, мимикой, статью, осанкой, походкой, и чем больше старались походить друг на друга, тем больше бросались в глаза самые мелкие различия — прежде всего, им самим.

Мэлгон скользнул взглядом поверх голов и удовлетворенно улыбнулся. В его глазах мелькнуло предвкушение.

— Победивший в состязаниях, — пояснил он, — получает титул Сына Солнца и удостаивается чести во имя спасения своей родины и всех ее жителей принести себя в жертву Солнцу.

— То есть тебе, — уточнил Эльфин. Мэлгон кивнул:

— То есть мне.

Эльфин пошевелил в воздухе пальцами:

— Где-то я уже встречал нечто подобное.

Мэлгон улыбнулся:

— Рабочую схему всегда приятно позаимствовать. О Едином можно многое сказать, но в изощренности ума ему не откажешь.

— Какой вопиющий антропоморфизм в трактовке, — хмыкнул Эльфин. — Не ожидал от тебя такого.

Мэлгон поднял бровь:

— Скажешь, что я не прав?

Эльфин улыбнулся уголками губ:

— Скажу, что я не теоретик.

Прозвенел гонг.

Хор затянул гимн.

Славься, славься, Солнцеликий,

Славься, славься, Справедливый,

Славься, славься, Милосердный...

— Не надоедает? — вполголоса спросил Эльфин минуте этак на десятой.

Мэлгон поморщился.

— Я этим наслаждаюсь не больше, чем ты. Ритуалы необходимы. Они очищают сознание людей и подготавливают их к происходящему.

— Понятно, — сказал Эльфин.

Празднество было похоже на все остальные такие празднества — состязания в метании копий и стрельбе из лука перемежались тщательно отрепетированными танцами, чтение од, восхвалявших город Солнца — опять состязаниями в борьбе и беге. Прекрасные женщины под грохот барабанов и пение труб венчали лаврами победителей. С каждым кругом их становилось все меньше и меньше. Когда солнце достигло зенита, остался только один.

Победитель вышел вперед. Он был совсем молод, даже для человека, с правильными чертами лица, с серьезным и вдумчивым выражением, с еще сбитым дыханием после борьбы и бега.

У широких ступеней храма он остановился на миг, чтобы сделать глубокий вдох. Чуть ссутулились еще блестящие от пота плечи, чуть сошлись широкие брови, чуть застыл взгляд, фокусируясь на чем-то за пределами видимого.

Нет мудрей и прекрасней моей жены и нет бардов, равных моему сыну.

Слова прокатились по всей площади — не как сказанные вслух, а как мысль, мгновенно вспыхнувшая у каждого в мозгу.

Мэлгон бросил на Эльфина гневный взор.

— Простите, — кротко произнес Эльфин. — Вырвалось.

Конечно, ему показалось. Просто показалось. Но это уже не имело значения.

Юноша поднялся по ступеням и остановился перед троном.

— Как твое имя, о достойнейший? — спросил Мэлгон.

— Я — Гвальхмаи, — ответил тот.

— Желаешь ли ты принести себя в жертву Солнцу во имя своих сограждан? — спросил Мэлгон.

— Да, — твердо ответил Гвальхмаи. — Желаю.

— Да будет так.

Гвальхмаи преклонил колено, склонил голову и протянул руки вверх, вкладывая их в ладони Солнцеликого.

— Стань же, Истинный Сын Солнца, блеском в его короне, копьем в его руке, светом его пламени! — провозгласил Мэлгон.

Все затаили дыхание, ожидая, когда юноша рассыплется ворохом искр.

Ничего не произошло.

Пауза затянулась до неприличия. Многовековой ход ритуала был нарушен.

— Свершилось знаменательное, — громко сообщил Эльфин. — Теперь у тебя есть шанс радовать Солнцеликого не своей смертью, а своей жизнью.

Он встал со своего места, поднял юношу за плечи и аккуратно втиснул в свое кресло, а сам встал за спинкой.

Толпа ахнула.

— Воистину так, — наконец, произнес Солнцеликий и сделал повелительный жест. Церемония продолжилась своим чередом, хотя и несколько неуверенно. Гвальхмаи сидел, боясь пошевелиться. Мэлгон со свитой сохраняли бесстрастное выражение, как и подобает воплощенным божествам. Эльфин, небрежно опираясь о спинку трона, разглядывал толпу.

Начался и закончился еще один заунывный гимн, отплясали сложный танец аккуратно одетые общинные дети, прошли строем стрелки и копейщики, сверкая начищенными щитами. Солнцеликий поднялся с трона, торжественно благословил толпу и повернулся, чтобы уйти.

— А мне... что мне теперь делать? — вырвалось у новоиспеченного Сына Солнца.

— Отдыхай, — величественно обронил Мэлгон. — Сегодня был славный день. Когда ты понадобишься — тебя призовут.

Гвальхмаи упал на колено в поклоне.

Солнцеликий со свитой скрылись внутри храма.

Как только захлопнулась последняя дверь, Мэлгон схватил Эльфина за грудки и впечатал в стену:

— Как. Тебе. Это. Удается?! — зашипел он. — Как тебе удается всегда нарушать свои клятвы, Гатта?!

Эльфин не сопротивлялся.

— Мэлгон, — мягко сказал он. — Ты сам взял с меня слово не попускать порчи. Если бы я не вмешался, этот юноша определенно бы... попортился.

— Ты заклинил систему!

Эльфин пожал плечами.

— Локус стабилен.

Мэлгон с отвращением выпустил Эльфина и начал мерить шагами залу.

— Бездна работы! Тончайшие настройки! Изысканнейшая работа с мировоззрением! Филигранные ритуалы! Проклятье, ты хоть понимаешь, чего мне это стоило?! Сколько времени я убил на то, чтоб как следует все откалибровать! И все насмарку!

— О, — участливо протянул Эльфин. — Я понимаю.

Мэлгон остановился прямо напротив него:

— На кой это тебе было нужно, Эльфин? — прошипел он. — Это же "златая цепь"! Ты же сам себя приковал, чистоплюй! Ладно, ты потопишь меня. Но ты же и сам сдохнешь! Зачем ты это сделал?!

Эльфин бросил взгляд за окно.

"Нет мудрей и прекрасней моей жены и нет бардов, равных моему сыну". Мысль, впечатанная в самый воздух.

По губам Эльфина скользнула улыбка.

— Действительно. Зачем.

Ты начинаешь с того, что для тебя существует одна-единственная дорога, мысль равная слову равная делу равная сути, единственно верная, единственно гармоничная, максимально эффективная — как путь реки, пролагающей себе русло. Как траектория пули, выпущенной снайпером в цель.

Потом ты отказываешься от нее ради возможности делать выбор. Кружить. Плутать. Ошибаться. Ты обнаруживаешь, что существует бесконечное множество путей, ведущих из точки альфа в точку омега, и дело не столько в дороге, сколько в попутчиках, и открывающихся видах, и удовольствии от странствия во все стороны света.

А потом вдруг выясняется, что мир вопиюще моноцентричен. Что в конечном счете есть только два направления — к истине или прочь от нее, а прекратить движение невозможно.

Тогда ты что-то делаешь.

С формальной точки зрения это была, конечно, ошибка, и ошибка фатальная. Запереть себя в локусе, да еще в локусе Мэлгона, да еще дав слово ничего не портить.

Эльфин прикинул, что будет дальше.

"Златая цепь" не даст ему покинуть локус.

Старая клятва не даст им с Мэлгоном поубивать друг друга и тем самым разрешить ситуацию побыстрее. Клятва, данная над волнами, сокрывшими Атлантиду. Тогда еще казалось, что можно разойтись во мнениях о целях и средствах — и остаться друзьями.

Как мы были молоды.

Как мы были наивны.

Как все, кто живет во времени.

Оставалось ждать, кто кого пересидит. Мэлгон на своей территории, но в локусе; ритуал его сорвался, так что вскоре его одолеет Жажда и он будет вынужден искать жертву на стороне, а это тоже требует времени. А жизнь, вырванная силой, питает гораздо слабее, чем отданная добровольно — а у людей новый король, который отнюдь не дремлет.

У него самого в активе запас сил, скопленный на Авалоне (ах, нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и правильно, и нельзя жить разумно, хорошо и правильно, не живя сладко!).

С шансами семь к десяти Мэлгон с присными зачахнет быстрее, чем у него закончатся силы на блокировку. После этого начнется, конечно, самое тяжелое — Эльфин понимал, что после этого локус рухнет на его плечи. Истощение к тому времени станет значительным, и надо будет приложить большое усилие, чтобы не последовать по Мэлгоновым стопам и не превратиться в новый вариант Солнцеликого. Впрочем, Эльфин почти не сомневался, что у него хватит на это гордости. Ах, распря, старая распря, и от тебя может произойти какая-то польза.

Но по людским меркам, конечно, это все займет довольно долгое время. Возможно, за это время природа возьмет свое, и они научатся как-то жить сами. Им, конечно, не придется легко, но что поделать.

Жалко, конечно, было больше не увидеть Керидвен. Плохо, что не было возможности попрощаться, и очень нехорошо было оставлять ее вот так, в неизвестности. Он растягивал человеческие годы, как мог, но все равно у них было слишком мало времени. Не так уж мало по счету людей, но по почти ничего по счету дану. Сколько она продержится на Авалоне без него?

Но в глобальном смысле он был за нее спокоен. Керидвен — человек, а люди выкуплены. И если красоту, и мудрость, и силу Керидвен видит он, Эльфин, то уж Единый видит-то и подавно.

Жалко было, конечно, не увидеть и не узнать, что будет дальше с Мирддином. Объединит ли он Срединные земли? Останется ли жить среди людей или вернется на Авалон? Будут ли у него свои дети? Будет ли кто-то из них похож на Эльфина?

Думать об этом было тяжело, но и тяжесть эта была хороша — это означало, что он еще живет, и помнит, и чувствует. Когда последняя грань будет пройдена, когда он опять станет прядью великой реки, когда он вернется к тому, с чего начал, он уже не будет знать, что такое глупости, и ошибки, и сожаление, и боль, потому что именно это отличает неживое от живого, и орудие от орудующего, и непадших от фир болг, от дану и от людей.

Заклятие на площади маячило, как бельмо на глазу.

Мэлгон скрипнул зубами.

Он же знал, знал, знал, что нельзя связываться с Гаттой.

Он же знал, знал, знал, что оценить красоту конструкции он сможет не больше, чем свинья — бисер.

Он же знал, знал, знал, что проклятый Гаттамелата найдет способ вывернуться из любой клятвы, а хотя бы и со шкурой.

Вот тебе старая дружба. Вот тебе доверие.

Все придется зачищать до основания.

Они уже сомневаются. Они уже задают вопросы. О нет, не вслух, но скоро дойдет и до этого.

Ничего. Он начнет заново. Не в первый раз.

Но сперва...

Ах, Гатта, Гатта, Гатта.

Ты у меня узнаешь, как врываться в чужой дом.

Ты у меня поймешь, как портить чужое имущество.

Ты у меня увидишь, как играть в бульдозер в цветочной лавке.

Медовый рыцарь. Любитель истины.

Я ее вколочу тебе в глотку так, что мало не покажется.

— Гатта должен отказаться от своих слов, — сказал Мэлгон вслух. — Сам.

— Это будет трудно, — произнес Рин.

Мэлгон еще раз вгляделся в заклятие.

— Ступай на Авалон. Найди его жену.

— Принести ее голову? — спросил Рин.

— Нет. Смерть — это слишком... окончательный вариант. Он должен беспокоиться. Он должен осознать свое бессилие. И он должен понять, что это только начало.

Рин сбрызнул водой зеркало.

Ждать пришлось недолго. Металлическая гладь пошла рябью. В зеркале появилась женщина.

Ничего особенного в ней не было.

Собственно, это сильно упрощало дело, поскольку значило, что ключевые для заклятия "красота и мудрость" относятся не к сфере объективных фактов, а к сфере субъективной уверенности Гатты.

Ну что ж. Значит, следует поставить Гатту между его верой и фактами, а дальше он сам себя разорвет.

— Вы — супруга Эльфина? — спросил Рин.

Женщина пригладила волосы нервным жестом.

— О. Да, конечно. А кто вы?

Рин скупо улыбнулся.

— Скажем так — старый знакомый. Очень старый.

— Где он сейчас? С ним все в порядке?

— Я думаю, нам следует встретиться. Лично. И обсудить этот вопрос. И, как вы понимаете, этот разговор не стоит... афишировать.

Женщина обхватила себя за плечи.

— Если я... если я попробую воспользоваться порталом за пределы Авалона, вопросы обязательно возникнут.

Рин раздвинул губы в улыбке.

— А вы пригласите меня к себе. На правах хозяйки дома. И мы поговорим. Наедине.

Краска сбежала с ее щек.

— Когда? — спросила женщина.

— Когда захотите, — улыбнулся Рин. — И если захотите, конечно.

Теперь она покраснела.

С мудростью тоже не ахти, подумал Рин.

Женщина в зеркале выпрямилась, сжимая в руке цепочку на шее. Что у нее там, амулет?

— Будьте моим гостем. Чем скорей, тем лучше.

— Значит, сейчас, — сказал Рин и прошел сквозь раму.

Он оказался в довольно просторной комнате. Судя по запаху, в основном, она использовалась для приготовления пищи. Рин прислушался, готовый тут же отступить — но хозяйка действительно была одна.

Женщина суетливо собирала на стол. Руки у нее дрожали, вода расплескивалась.

— Присаживайтесь. Пожалуйста. Чаю? — жалко спросила она.

Рин сел, упер локти в стол и переплел пальцы.

— Вы же понимаете. Делить с вами трапезу — не в моих интересах. Это очень... наивная уловка.

Женщина отвела глаза.

Рин неторопливо продолжил.

— Столь дорогой вашему сердцу Эльфин сейчас находится у нас... скажем, в гостях.

— У вас — это где?

— У нас — это у нас, — Рин скупо улыбнулся. — Он несколько... злоупотребил нашим гостеприимством. И в наших общих интересах сделать так, чтобы он вернулся к вам как можно быстрее. Собственно, я здесь для того, чтобы понять, как лучше его... мотивировать. У вас есть какие-нибудь идеи?

— Я... я могла бы с ним поговорить, — неуверенно сказала женщина.

— Боюсь, это невозможно.

— Можно было бы что-нибудь передать... — она потеребила цепочку на шее. На пальце блеснуло кольцо.

— Передать... это мысль, — медленно кивнул Рин. — Он бросил взгляд на украшение. — Это Эльфин вам подарил?

— Да, — женщина покрутила металлически ободок на пальце. — Обручальное.

— Нет-нет, не снимайте, — Рин сделал отрицающий жест. — Позволите?

Женщина протянула вперед руку. Рин аккуратно притянул ее к себе через стол и чуть наклонился вперед, присматриваясь к безделушке. Да, сомнений не было — эта вещь когда-то принадлежала Эльфину. Побег папоротника, сорванный, обернутый вокруг пальца и обращенный в золото. Очень по-авалоновски.

Рин сделал быстрое движение. Лезвие сверкнуло и вонзилось в столешницу — нож отсек безымянный палец, не задев среднего и мизинца. Женщина дернулась, отшатываясь — разумеется, бесполезно. Свободной ладонью она зажимала рот, давясь криком, расширенные от ужаса глаза стремительно наполнялись слезами. Рин вынул из кармана иглу-анестетик и воткнул над костяшкой. Кровь перестала течь. Это было хорошо — Рин терпеть не мог неряшливости.

— Тшшш, — сказал он. — И совсем не больно.

Он выпустил женщину; она попятилась и вжалась в угол, мелко хватая воздух ртом, как делают собаки в жару.

Рин достал шкатулку, промокнул излишки крови и аккуратно вложил туда отрубленный палец. Активировал шкатулку, сунул ее во внутренний карман, огляделся и вытер со стола. Оставлять за собой беспорядок было бы просто невежливо.

Женщина не проронила ни слова, только следила за ним из угла. Веки у нее набрякли, лицо шло пятнами, из носа текло. Рин до последнего ждал, не попробует ли она что-нибудь выкинуть — но она даже не попыталась. Жаль.

Рин поднялся и склонил голову, прощаясь:

— Спасибо за идею. Я надеюсь, она поспособствует скорейшему достижению согласия между нами и Эльфином.

"Нет прекрасней и мудрее". Подумать только.

— У нас для тебя подарок, — сказал Мэлгон и уронил на стол перед Эльфином шкатулку.

Эльфин поднял брови.

— Открывай, не бойся, — поощрил его Мэлгон. — Не взорвется.

Эльфин нажал кнопку. Шкатулка открылась. По бесстрастному лицу Эльфина скользнула тень какого-то выражения — и исчезла.

— Ты, конечно, можешь сколько угодно спорить со мной, — произнес заранее заготовленную фразу Мэлгон. — Но факты ты отрицать не можешь.

— Факты... — Эльфин взял шкатулку, повернул к свету и начал комментировать содержимое. — Безымянный палец левой руки. Принадлежит женщине, смертной, в возрасте... ну, для людей бы я назвал это преклонным возрастом. Ноготь коротко острижен. Ах, нет, обкусан. Да, еще эта рука пару дней назад месила тесто. На пальце кольцо, которое я когда-то подарил своей жене.

Эльфин со стуком захлопнул шкатулку, сунул ее в рукав и откинулся на спинку кресла. Глаза у него искрились.

— Ах, Мэлгон. Боюсь, тебя обвели вокруг пальца. В буквальном смысле.

[1х12] златая цепь: сын

— Почему ты не сказала раньше? — спросил Мирддин.

От слов "Приезжай срочно. Эльфин пропал" до его появления на пороге прошло не больше получаса — и от русалки в невестках бывает польза.

— Сказала, как смогла, — отрезала Керидвен. — Три дня назад я перестала его слышать. Я не заподозрила ничего необычного, ты же его знаешь. Наткнулся на какой-нибудь особо неповторимый экземпляр мятлика болотного, сел созерцнуть и отрешился от бренного мира. С ним такое бывает. Но вчера со мной связался хмырь из фир болг и заявил, что хочет сюда явиться.

Она вывела на зеркало изображение.

— Тебе не следовало звать его в дом, — слабо сказал Мирддин.

— Ты меня еще поучи детей рожать! — зыркнула на него Керидвен. — Конечно, я его позвала, мне надо было выяснить, в какую дыру провалился Эльфин, раз я его не могу отследить обычными методами. Ничего нового этот хмырь не сообщил — наш дорогой папенька опять сунул куда-то свой длинный нос... и застрял там у кого-то, как кость в горле. Зато теперь у нас есть возможность за это горло взяться и тряхануть как следует. Отследить положение по перемещениям мне не удалось. Но у нас есть маячок, который этот болван уже наверняка притащил Эльфину в зубах, виляя хвостиком. Вся эта нечисть одинакова.

Какой маячок, хотел было спросить Мирддин и осекся, заметив перевязанную руку.

— Где он, — бесцветно произнес Мирддин, даже интонацией не обозначая вопрос. — Неважно. Я найду.

Керидвен щелкнула у него перед глазами здоровой рукой. Мирддин моргнул.

— Соберись. В первую очередь тебе надо искать отца, а не мстить.

— Да, конечно, — прозрачным голосом отозвался Мирддин.

Керидвен хищно улыбнулась:

— Но если по дороге ты этому мерзавцу что-нибудь оторвешь — можешь ничего мне не дарить на Рождество.

Она встала на цыпочки и чмокнула сына в щеку.

Мирддин кивнул ей через плечо — и шагнул с порога дома прямо в Аннуин.

Ярость была ледяная, чистая, хрустальная. От нее становилось легко-легко, прозрачно, стремительно. Мирддин нырнул в нее, как в воду.

Чудовище без крови, без жил, без сухожилий, без кости и без мяса, без головы, без тела; не старше, не моложе, чем было изначально; нет у него желаний и плотских устремлений, как забушует море, когда его извергнет!

След из родной крови горел во тьме. Легкое серебристое сияние, четкий, безошибочный указатель. Не было ничего проще, чем следовать за ним. Ничего естественней.

Великие несчастья оно доставит с юга; туман великий сядет, когда оно явится; полями и лесами пройдет оно безногим, в дороге не устанет, хоть годы его старше пяти эпох великих.

Своей громадной тушей всю землю закрывает, не знавшее рожденья и смерть не испытает; несет оно несчастья на суше и на море, куда Господь укажет, не видит и невидно кружит, шагая к цели, является нежданным, а к ждущим не приходит. Hа суше и на море со всеми справедливо, всех пред собой равняет, во всех концах Вселенной не знает снисхожденья; со всех концов приходит, ни с кем не совещаясь, само не даст совета.

На пути возникали полотнища, как тучи, пытаясь заступить дорогу. Он проносился через них, не задерживаясь. Они рассеивались клочьями и оставались далеко позади.

Его ведет дорога от белых скал над морем; и немо, и шумливо, и грозно, и смиренно. Всевидяще и слепо; на землю выползая, оно несет молчанье, что громче и ужасней любого шума в мире. И зло и милосердно, всегда несправедливо, не прячется, поскольку никто его не видит, повсюду проникая, во всех вселяет ужас, но зла не причиняет и не несет ответа за все свои деянья.

Оно на землю сходит зимою и весною, при ярком свете солнца, под лунным бледным ликом, под звездными огням; из всех созданий мира его избрал Всевышний, чтоб принести возмездье за зло, что сделал Мэлгон!

Вдруг он уперся в золотую стену, как упираются ладонью в грудь.

"Нет мудрей и прекрасней моей жены и нет бардов, равных моему сыну".

Мирддин осознал смысл — и кубарем скатился из ветра в себя обратно.

Он стоял на какой-то площади, а прямо перед ним стоял Эльфин.

— Ты... ты... — Мирддин хлопнул глазами, как четырехлетний.

Конец фразы — "ты и правда так считаешь" — он проглотил как бессмысленный. Замковые заклинания из чего попало не делают.

Эльфин чуть развел руками — мол, как видишь.

— Мне надо было быстро чем-нибудь запечатать заклинание. А это самое прочное, что у меня есть, — чуть виновато сказал он.

Мирддин хотел ответить, но тут его сбили с ног и приставили нож к горлу.

Это был мальчишка, смертный, он не нанес удар сразу — и Мирддин понял, что напавший ни разу не убивал человека. Или того, кто выглядит, как человек.

Мирддин тоже. И не собирался начинать.

Эльфин прихватил паренька за шкирку и аккуратно снял с Мирддина.

— Это Гвальхмаи, — пояснил Эльфин. — Все надеется героически погибнуть за родину и сограждан.

Мирддин поднялся и потер шею:

— Почему героически?

Эльфин молча показал пальцем ему за спину. Мирддин обернулся.

По холму взбегала колея шириной в пару улиц — будто крейсер через город тормозил.

— Тебя пытались остановить, — сказал Эльфин. — Но не преуспели.

Мирддин потер лоб.

— Я... я не помню. Ну, то есть, я готов был драться, это точно. Но я не помню, чтоб это делал.

— А что ты помнишь? — мягко спросил Эльфин.

Мирддин наморщил лоб.

— Почти ничего... а кто такой Мэлгон?

— Солнцеликий Мэлгон, — промурлыкал Эльфин, — это тот, с кем у меня возникли небольшие разногласия по вопросам прикладной педагогики.

Мирддин включил комм на запястье — возникло изображение. "Скажем так — знакомец. Старый. Очень старый".

— Это он?

— Нет, — сказал Эльфин. — Это Рин, правая рука Мэлгона.

— Как его найти? Где он?

— Ммм... — Эльфин задумчиво поднял глаза к небу. — Полагаю, сейчас равномерно распределен по атому где-то между Сириусом и Бетельгейзе. Твоими стараниями. А что, он тебе зачем-то нужен одним куском?

— Нну... Керидвен просила его скальп. Так что я опять перед проблемой — что дарить маме на Рождество. — Мирддин нервно рассмеялся.

— Встань на табуретку и прочитай стишок, — посоветовал Эльфин. — Это ее всегда делало счастливой.

— Вариант.

Все бы проблемы так легко решались.

— Ты чудовище, — выдавил Гвальхмаи.

— Скорее, чудо, — спокойно сказал Эльфин. Он повернулся к пареньку. — Это Мирддин, мой сын, и он тебе не враг. Никто из нас не враг тебе.

Каким-то краем сознания Мирддин понимал, что мальчишка прав, но плевать он хотел на это с высокой колокольни.

— Не враг?! — задохнулся Гвальхмаи. Он махнул рукой в сторону развалин. — Пон, Мощь. Син, Мудрость. Мор, Любовь. Рин... — голос его сорвался. — Что ты с ними сделал?!

— Рин отрезал палец моей матери, чтобы запугать моего отца, — жестко сказал Мирддин. — А я позаботился о том, чтоб у него не было возможности сделать что-нибудь подобное еще раз. Ни по отношению к моим близким, ни по отношению к кому-либо вообще.

— Рин действовал по приказу Мэлгона, — сказал Эльфин. — Как и все остальные перечисленные.

— Это неправда! — запротестовал Гвальхмаи. — Этого не может быть! Солнцеликий милосерден! И милостив!

Вместо ответа Мирддин вдруг надул щеку, стукнул по ней кулаком, выбивая воздух, оттопырил губу и быстро провел по ней пальцами — "брлюм!"

Гвальхмаи осекся — так неожиданно это выглядело. Мирддин хищно ухмыльнулся.

— Знаешь, что самое главное в барде? Он не говорит неправды. Я так понимаю, вам всем тут это умение тоже не помешает.

Гвальхмаи попытался что-то сказать, но вместо слов у него вышло только невнятное бульканье — брлюм! брлюм! брлюм!

— Тты... ты меня заколдовал! — наконец, выдавил он.

Мирддин опять ухмыльнулся:

— И не только тебя.

У Эльфина блеснули глаза:

— Вавилонское проклятье?

— Ага. Местной... архитектурой навеяло.

Эльфин совершенно по-кошачьи прижмурился.

— Знаешь, сын, чувство юмора у тебя явно от мамы.

— И тут она непременно сказала бы — "а мозги явно от папы, потому что мои на месте". Где мы и как ты умудрился загнать себя в такую щель?

Эльфин вздохнул.

— Это так называемый Город Солнца. Проект Мэлгона Гвинедда, который пытался создать свой маленький идеальный мир. Мы в свое время сильно... разошлись во мнениях о том, как следует относиться к людям. Мэлгон придерживался так называемой теории "пастыря и стада". Состояла она в том, что люди, как существа-однодневки, падшие, несовершенные и не могущие понять, в чем состоит их благо, нуждаются в так называемой "твердой руке", которая бы о них заботилась, а также определяла пути развития. И заодно представляют собой идеальную кормовую базу, необходимую фир болг для существования. Жертвоприношения, молитвы — все способы передачи жизненной энергии, которой у людей так много, а у нас так мало. Стабильный запас еды. Мясники и овцы.

Мирддин скривился.

— В защиту Мэлгона стоит сказать, что пару-тройку тысяч лет назад этот город действительно бы мог показаться многим неплохим вариантом, — задумчиво произнес Эльфин. — Относительная безопасность, регулярное питание, какая-никакая медицина, какие-никакие науки... Мэлгон утверждал, что можно достигнуть равновесия. Что жертвоприношения можно ограничить птичками и бабочками. Мои расчеты показывали иное. — Эльфин помолчал. — И мне глубоко претила роль божка. К тому времени многие из нас уже пробовали этот вариант, и можно было видеть последствия. Я тогда заявил, что предпочту сдохнуть от Жажды сразу, чем выживать из ума столетиями. По крайней мере, это быстро. — Он поморщился. — Но, когда я случайно столкнулся с Мэлгоном, и тот предложил взглянуть на "свой проект", я не удержался. Любопытство кошку сгубило. Не знаю, на что я надеялся... Словом, я оказался здесь. И, как выяснилось, у меня не получается спокойно смотреть, как кто-то кого-то жрет, хотя бы и по обоюдному согласию.

— Не смей! Не смей так говорить! — выдавил Гвальхмаи. Голос у него сорвался. Он попытался что-то еще сказать, но у него опять получилось только "брлюм! брлюм! брлюм!"

— Что бы тебе ни говорил Солнцеликий и что бы ты ни думал, Сын Солнца, — мягко сказал Эльфин, — любящий родитель не выращивает ребенка, чтобы принести его в жертву самому себе.

Гвальхмаи отчаянно замотал головой. Он был весь багровый от сдерживаемых слез, его явно разрывало между желанием броситься на Эльфина или Мирддина с кулаками и желанием убежать, чтобы не видеть их и не слышать. Мирддин ощутил мимолетную жалость.

— Я думаю, самое время нанести визит Мэлгону, — сказал Мирддин.

— О, — прижмурился Эльфин. — Тут недалеко.

Акустика в храме была отличная. Хорошо поставленные, старательные голоса взлетали и переплетались. Воздух звенел благоговением.

Славься, славься, Солнцеликий,

Славься, славься, Справедливый,

Славься, славься, Милосердный...

Стройный хор вдруг рассыпался — певцы начали один за другим давиться словами и сбиваться. В рядах возникла паника. Кто-то самый находчивый плотно зажал себе рот и продолжил мычать одну мелодию, но звучало это довольно жалко.

Солнцеликий, недвижно сидевший на троне перед алтарем, медленно и грозно воздвигся со своего места. Выглядел он неважно, как человек на крайней степени истощения — кожа обтянула череп, глаза запали.

Он шагнул к дирижеру, тщетно пытавшемуся навести в своем строю порядок, и взял его за горло:

— Ты пьян, Хайнен?

Хайнен отчаянно замотал головой.

Мэлгон с досадой отшвырнул Хайнена прочь.

Мирддин, уже некоторое время не без злорадства наблюдавший за неразберихой, отлепился от колонны у входа и прошел вперед:

— Он не пьян, — подтвердил он и возвысил голос. — Я — Мирддин бард, и это я наложил вавилонское заклятие. Под ним можно говорить только правду — и только то, что вы действительно хотите сказать. Хватит впустую молоть языками и повторять зазубренное. Учитесь называть вещи своими именами. Можете начать с того, является ли милосердным и справедливым тот, кто начинает душить певца, когда тот теряет голос.

Люди воззрились на него с ужасом. Мэлгон откинулся на спинку трона. Губы его искривились в презрительной усмешке, но руки, сжавшие подлокотники, выдавали волнение.

— Это и есть твой проект, Гатта? — спросил он. — То, что ты так хотел мне доказать?

Эльфин, стоявший за спиной Мирддина, покачал головой:

— Мои мотивы уже давно не сводятся к тому, чтобы тебе что-то доказывать, Мэлгон. Но бардов, равных Мирддину, действительно нет.

Мэлгон оскалил зубы:

— Тебе же хуже. Ты меня утопишь, но и сам пойдешь ко дну, Гатта. И не мне тебе рассказывать, что такое Жажда. Иди, поваляйся у Единого в ногах. Попроси тебя спасти. Ты еще все обо всем пожалеешь. Ты еще трижды проклянешь свое чистоплюйство, Гатта. А я постараюсь продержаться столько, сколько нужно, чтобы это увидеть.

Мирддин окончательно убедился, что разговаривать тут не с кем и не о чем. Не то, чтоб у него раньше были какие-то иллюзии, конечно.

— А если его прямо сейчас отправить по риновским следам? — деловито спросил он у отца.

Эльфин покачал головой:

— Не стоит. Он и двух шагов от своего капища сделать не сможет. Я наложил заклятие так, что он больше не может никем питаться. Еще немного — и он развоплотится сам. Об этом не стоит беспокоиться. Главное сейчас — дать людям как можно больше времени, а для этой цели воплощенный хозяин локуса лучше, чем развоплощенный, ты же знаешь. — Он повернулся к хору и обвел певцов глазами. Под его взглядом все замирали, как завороженные. — Вы — Предстоятели своего народа. Ступайте и скажите всем — если никто из людей не возьмет на себя ответственность за этот город, он рухнет. Идите.

Ослушаться никто не посмел. Жрецов как ветром сдуло.

Эльфин развернулся и медленно направился вглубь храма.

— Стой! Посмотри мне в глаза, трус! — прошипел ему вслед Мэлгон.

Эльфин не оглянулся.

Только когда за ним захлопнулась тяжелая дверь кельи, Эльфин опустился на узкое ложе и ссутулился, упершись лбом в сплетенные пальцы. Мирддин не знал, что сказать. Он неловко прислонился к стене, стараясь быть как можно бесшумней.

Наконец, Эльфин тяжело поднялся, шагнул к грубому столу у окна, вынул из рукава маленький блокнот и начал писать. В тишине резко заскрипел грифель. Эльфин вырвал листок, сложил его треугольником, прогладил ногтем сгибы и протянул Мирддину.

— Передай Блейзу, пожалуйста, когда увидишь.

— Хорошо, — сказал Мирддин.

На обратной стороне листка мелькнуло продавленное "ora pro". Мирддин торопливо отвел глаза и сунул письмо в карман куртки.

Эльфин поморщился.

— Это все, что я могу для него сделать. Немного, конечно.

— Вы были друзьями? — спросил Мирддин.

Эльфин кивнул.

— Были. А потом выяснилось, что у нас взаимоисключающие представления о гордости. И о многих других вещах тоже.

— Например?

— Например, существование в качестве божка кажется мне глубоко унизительным.

Эльфин вздохнул, взял со стола грубый глиняный кувшин, плеснул воды в одну кружку, в другую, и рассеянно поболтал пальцем сначала в одной, потом в другой. По комнате разлился густой медовый запах.

— Единственный полезный навык, который мне это принесло. — Эльфин придвинул одну из кружек сыну.

— Ты работал божеством? — поразился Мирддин.

Эльфин забрался на широкий подоконник, вытянул ноги и плотнее закутался в плащ.

— Божеством плодородия, да. И, поверь мне, это была не синекура, — он сделал глоток из своей кружки. Мирддин последовал его примеру. Напиток был сладкий и, кажется, очень крепкий. По пищеводу вниз как уголь прокатился.

— Это было популярным одно время, — произнес Эльфин. — Казалось идеальным вариантом симбиоза — у людей есть то, что нужно тебе, у тебя есть то, то нужно людям. Найди племя, покажи пару фокусов. Выйди вечерком из леса, сыграй на арфе, потом можешь делать с ними что угодно. Мне удалось соскочить. В отличие от многих. Хвала Единому, — Эльфин сделал еще один большой глоток и прикрыл веки.

— И как ты выбрался? — зачарованно спросил Мирддин. О таких подробностях отцовского прошлого он впервые слышал.

— У меня ушло три человеческих поколения. В первом перестаешь как-либо отзываться на просьбы. Во втором выращиваешь особо некомпетентных жрецов, озабоченных только сохранением власти и своего положения и злоупотребляющим им напропалую. В третьем вырастают дети, которые не верят ни во что, а в тебя особенно. Тогда можно сбежать.

Однако, ошарашенно подумал Мирддин.

Эльфин выпрямился и глянул на сына в упор. В незаметно подкравшихся сумерках зрачки полыхнули зеленым.

— Никогда нельзя недооценивать человеческую веру, — произнес он с нажимом. — Это сила, которая перекраивает мир под себя. — Он опять откинулся назад. Взгляд его затуманился. — Сначала все прекрасно, не жизнь, а сплошной праздник. Потом ты случайно замечаешь, что твои старые друзья и знакомые потихоньку начинают забывать свои имена. Путаются в памяти о прошлом. Искренне считают правдой то, что люди о них придумали... и мало-помалу превращаются в банду склочных инфантилов, озабоченных только властью и выяснением отношений.

Но ты-то, конечно, не такой, у тебя все под контролем. И только когда ты пытаешься шагнуть вправо или влево за пределы рамок — вот тогда-то ты и обнаруживаешь, как оно на самом деле. Внутри тесно и душно, снаружи голодно и холодно, а ты уже привык к комфорту, ты уже разъелся. Тебя уже почти устраивает участь кнопки "сделать хорошо". Почти. — Эльфин фыркнул. — Мирддин, никогда не позволяй людям себе поклоняться. Никогда.

— Я запомню, — пообещал Мирддин.

Он тоже сел на подоконник, свесил ноги и стал смотреть вниз, на город. Низко над развалинами взошла луна, круглая и желтая, как сыр. Между проулков метались факелы — мало кому спалось, на фоне событий-то.

— Ты что-нибудь помнишь о том, когда... когда был вестником? Ну, до всего? — спросил Мирддин.

Эльфин покачал головой. Он сидел, расслабленно прислонившись спиной к арке окна, и очень напоминал горгулью со стен собора.

— После того, как выбираешь, оно перестает быть вместимым. А вестником я не был. Слово появилось уже после Разделения. Когда появился Человек, и всем нам как-то пришлось определяться, как к этому относиться. Шуму было! — Эльфин поболтал кружкой и ухмыльнулся. — Знаешь, я никогда не мог бы себе этого представить.

— Чего именно? — спросил Мирддин.

Эльфин неопределенно повел кистью вокруг.

— Всего. Керидвен. Тебя. Мирддин, ты даже не представляешь, какой это потрясающий эксперимент — взять и вырастить человека с нуля! Своего собственного! — Эльфин блеснул глазами. Мирддин засмеялся.

— И вот теперь я понимаю, на основе чего вы когда-то подружились с Мэлгоном.

Эльфин помрачнел.

— Да уж. — Он потер лоб. — Как представишь, конечно... и этот ублюдок несчастный. И этот... инкубатор, который он тут развел... так и думаешь — вот мерзость мирок, как можно было такое попускать? Не ради же того, чтоб некий Эльфин пил с сыном на развалинах... Я много болтаю сегодня, да?

— Очень, — согласился Мирддин. Он сделал глоток и прислушался, как огненный шарик катится вниз по горлу. — Знаешь, я вспомнил заклинание. Не все, последнюю фразу. И, если честно, мне страшно. — Он покрутил кружку в руках. — Когда я был ветром, это было так... будто существует ровно одно, единственно правильное и единственно возможное действие. Заданный параметр. Как скорость света. Ты не можешь совершить ошибки, потому что свет не может двигаться с неправильной скоростью. Вода не может кипеть не при той температуре. Понимаешь, то, что произошло... это какая-то очень большая правда обо мне. Я не могу ее отрицать. Я ни о чем не жалею. Я искренне намеревался снять с этого... Рина голову и принести Керидвен в мешке. И не то, чтоб я рвался помнить это все деталях. Но вышло так, будто это даже не мое действие. Как если б он просто, не знаю... Прыгнул с обрыва и размозжил себе череп. — Он помолчал. — Я как-то сказал Блейзу, что не против быть орудием... Замысла. И даже не могу сказать, что мне не понравилось. Все было... правильно. Я и сейчас так думаю. Но... — Он передернул плечами и поморщился.

— Я понимаю, — сказал Эльфин. — Там, где есть только одно решение, нет свободы воли. Там, где у тебя нет выбора, ничего тебе не принадлежит. Знаешь, именно от этого я и пытался убежать. Когда выбрал Падение.

— Получилось?

Эльфин усмехнулся:

— Как видишь, не очень.

Келья выходила на восток, так что проснулся Мирддин рано. Утро было чрезвычайно солнечное — городок оправдывал свое название.

Эльфин сидел на окне в той же самой позе, как Мирддин оставил его вчера, и, кажется, дремал. Или, может быть, медитировал.

Мирддин протер глаза и прикинул план действий. План был таков:

а) умыться,

б) найти в этом городишке хоть кого-нибудь вменяемого и заставить его взять на себя город. Тогда локус, как любое образование на человеческой земле, раскроется, и эльфиновская "златая цепь" перестанет приковывать его к локусу по причине отсутствия последнего,

в) убраться домой, а местные пусть уже сами разбираются, как хотят.

Ничего похожего на водопровод в келье не наблюдалось. Видимо, его еще не изобрели.

Мирддин вздохнул, тихо вышел из комнаты и пошел искать что-нибудь похожее на умывальник.

В коридоре стояла тишина. В стене тянулся ряд одинаковых дверей. За одной из них кто-то мерил келью шагами — метался туда-сюда, замирал, вскакивал. Опять замирал. Мирддин хотел было пройти мимо, но потом постучал.

Дверь распахнулась. На пороге возник мальчишка — встрепанный и с красными глазами. Он оторопело воззрился на Мирддина.

— Т-ты, — с ненавистью выдавил Гвальхмаи.

— Я, — согласился Мирддин.

— Ты пришел убить меня? — выпалил он.

— Вообще-то я водички искал, — ответил Мирддин.

Келья у Гвальхмаи была совершенно такая же, как у Эльфина. Даже одеяло из шерсти такого же цвета. Очевидно, разнообразие Мэлгон не поощрял. На точно таком же грубо сколоченном столе стоял точно такой же глиняный кувшин. Только чашка была одна, а не две. Мирддин указал на нее:

— Можно?

Гвальхмаи ошарашенно кивнул. Видимо, в его представлении ужасные чудовища не должны были спросонья стучать в дверь с бытовыми вопросами.

— Спасибо, — вежливо сказал Мирддин.

Полкружки он выпил, а остаток плеснул себе в лицо. Пункт первый, хоть и с большой натяжкой, можно было считать выполненным. Мирддин пригладил вихры и перешел ко второму.

— Ты — Сын Солнца, так? — спросил он у Гвальхмаи.

— Да.

— Ты считаешься в городе сейчас вторым после, — "этого убожества, которое сидит сейчас этажом ниже и сходит с ума от злости". — Солнцеликого?

Гвальхмаи задумался. Мирддин прямо видел, как медленно, со скрежетом проворачиваются у него в голове шестеренки.

— Да, — наконец, сказал Гвальхмаи. — Остальных. Ты. Убил.

— Начнешь вламываться в чужие дома резать хозяевам пальцы — и тебя убьют, — пообещал Мирддин. — Профессиональный риск.

Вламывался, строго говоря, один Рин, но никакого чувства вины Мирддин не ощущал. Никто. Не. Приходит. В мой. Дом. И. Не. Трогает. Мою. Мать. Точка. Всем остальным не следовало подворачиваться под руку.

Усилием воли Мирддин расслабил челюсти. Речь сейчас шла не об этом.

— Ты должен взять на себя город. Иначе он развалится. Разрушится. Превратится в руины. В буквальном смысле.

— Нет.

— "Нет" — это "не хочу" или "не могу"?

— Не могу. Хотеть. Не хочу. Мочь.

Слова человек ронял медленно, проговаривая каждое перед этим про себя, но совершенно не сбиваясь на блюмканье. Быстро учится, подумал Мирддин.

— Тебе. Нужен. Твой. Отец. Тебе. Плевать. На нас.

— Да, — легко согласился Мирддин. — Я тут никому не сват, не брат и не нянька, и тащить вас из болота я не нанимался. Мне совершенно без разницы, если вся эта ваша башенка раскатится по камушку. И это не удивительно. А вот что удивительно — так то, что это все равно тебе.

Гвальхмаи сжал кулаки.

— Мне не все равно! — слова вырвались у него гладко и без запинки. — Город. Принадлежит. Солнцеликому. Когда. Этот. Эльфин. Умрет. Мы отстроим. Его. Заново.

Мирддин взбеленился. Он схватил мальчишку за шиворот и встряхнул как крысу.

— Ты жив еще только потому, что Эльфин за тебя заступился!

Он подтащил злосчастного Гвальхмаи к окну и ткнул его носом в пейзаж. В стену, на которой год за годом выбивали имена "детей солнца".

— Вынь уже голову из-под мышки! — зашипел Мирддин. — У вас каждый год с песнями и плясками выбирают лучшего, чтобы Мэлгон его сожрал. Это милосердно? Это справедливо?

— Ты. Не заставишь. Меня. Предать. Солнцеликого. Колдун, — просипел Гвальхмаи.

Мирддин вдруг ощутил огромную усталость. Можно было разбить голову этого идиота о стену, но не было никаких шансов вколотить в нее хоть немного ума.

Он с отвращением выпустил мальчишку и вылетел из кельи.

Спиной он чувствовал, как Гвальхмаи с мрачным торжеством смотрит ему вслед.

На первом этаже храма никого не было, только Мэлгон неподвижно сидел на своем троне. Он походил теперь на мумию. От него несло бессильной злостью.

Мирддин, проходя мимо, остановился, смерил его взглядом и отвесил вычурный поклон, сложившись пополам, как в исторической пьесе. Мэлгон сверкнул глазами.

Мирддин нашел за расписной стеной питьевой фонтанчик, распугав людей, и долго лил холодную воду себе на затылок.

Живой мертвец в центре храма продолжал владеть умами, уже не извлекая из этого для себя никакой пользы; над ним, в тесной светлой келье медленно терял силы отец; рядом за стеной храбрый и глупый мальчишка предпочитал умереть, чем прислушаться к совету; и над всем этим ясно и безмятежно сияло солнце. Как будто ничего не происходит. Как будто так и надо. Как будто все в порядке вещей.

Он пошел бродить по городу. Это было похоже на дурной сон — шаги, голоса и шепотки вокруг, исчезающие, стоит только к ним приблизиться. Он успевал увидеть мелькнувший край одежды, брошенное ведро, из которого выливалась вода, оброненную шаль, еще качающийся ворот, еще дымящийся очаг. Все разбегались с его пути. Только раз он увидел толстую девочку, парализованную ужасом так, что она не успела убежать. Девочка прижимала к себе кошку. При виде Мирддина она вжалась в стену и хлопнула ртом, как рыба, вытащенная на берег. Мирддин нарисовал пальцем в воздухе успокаивающий знак. Девочка отмерла и бросилась прочь, прижимая к груди зверька. Мирддин вздохнул.

Наконец, ему повезло. Он вышел на какую-то площадь. На площади толпился народ, люди спорили о чем-то, жестикулируя и гримасничая.

При виде Мирддина толпа застыла, но хотя бы осталась на месте. Мирддин заложил пальцы за пояс и качнулся с пятки на носок.

— Вчера вы слышали — если не найдется человека, который возьмет на себя ответственность за город, он рухнет. Есть ли среди вас такой человек?

Толпа заволновалась.

Наконец, вперед вытолкнули одного. Мирддин узнал его — это был Хайнен.

Хайнен попытался что-то сказать, но у него получалось только бульканье.

В итоге он заискивающе улыбнулся Мирддину, просительно сложил руки перед собой, а затем ткнул себя пальцем в грудь, расправил плечи, обвел рукой собравшуюся за собой толпу, опять сложил перед собой руки и поклонился.

Мирддин совершенно не был расположен догадываться, что означает эта пантомима.

— Я не понимаю, — спокойно сказал он. — Скажи словами.

— Все горожа... брлм, брлм... Ммы... брлм, брлм... я... я хочу править этим городом! — наконец, выдавил он и приосанился.

— Хорошо, — сказал Мирддин. — Скажи — я принимаю на себя ответ за эту землю и ее жителей. Я желаю им добра и обещаю заботиться о них по милосердию и справедливости.

Хайнен открыл рот.

— Брлм! — вырвалось у него. — Брлым! Брлым!

Хайнен побледнел. Потом покраснел. Он менял цвет, как осьминог, Мирддину никогда не приходило в голову, что простое требование говорить правду может производить такой эффект.

Мирддин терпеливо ждал.

— Я-хочу-править-этим-городом! — наконец, выпалил Хайнен.

Мирддин покачал головой.

— Этого недостаточно.

Он обвел толпу глазами:

— Кто-нибудь другой может это произнести?

Все замерли.

— Эти слова — не заклинание, — сказал Мирддин. — Это просто решение, озвученное вслух. Вавилонское проклятие просто не дает вам говорить неправду. Неужели среди вас нет никого, кто может принять решение?

Он посмотрел на Хайнена. Хайнен заискивающе улыбнулся. На кряжистого мужчину рядом с ним. Мужчина набычился. На высокую женщину с копьем. Она отвела глаза. Стоило Мирддину взглянуть на кого-то в упор, тот подавался назад и старался смешаться с толпой. Это было бесполезно.

— Хотя бы попробуйте, — наконец, сказал Мирддин. — Вам необязательно говорить это мне. Главное — сказать это себе.

Он развернулся и зашагал прочь.

Брлм! Брлм! Брлм! неслось ему в спину. Будто болото булькало.

Мирддин впервые подумал, насколько ему повезло встретить Артура.

Он обошел весь город. Люди делились примерно на две категории — те, кто пытался разговаривать словами, и тех, кто договаривался друг с другом мимикой и жестами. И те, и другие при виде Мирддина разбегались. Он дошел до шестого круга — рядом с барельефом стоял полуседой человек и рассматривал его, склонив голову набок. Фигуре Солнцеликого кто-то уже пририсовал куском угля усы торчком, хвост и рога.

Мирддин подошел и встал рядом.

— Это я его вырезал, — сказал человек, обводя пальцем фигуру льва, с которым боролся Солнцеликий. Мне потом сказали, что Солнцеликий всегда должен быть выше. Я проходил месяц с ботинками на шее, в знак того, что нарушил естественный закон, когда сохранил пропорции.

— Очень сильная работа, — сказал Мирддин. Он даже догадывался, почему Мэлгон принял ее так близко к сердцу. — Вы большой мастер.

Человек попробовал что-то произнести — у него не получилось. Он несколько раз запинался и начинал снова. Мирддин терпеливо ждал. Наконец, человек покрутил головой и неловко засмеялся.

— Я пытался сказать, что она не стоит похвалы. Но это не так. Этот лев — лучшее, что я сделал. Я им горжусь. И мне лестно слышать похвалу, даже если она исходит от того, кто разрушил мой город.

— У меня не было цели его разрушать, — сказал Мирддин. — И его еще можно спасти. Если кто-то из людей возьмет на себя ответственность за него — город устоит. Может быть, ты?

— Я? — человек подался назад и замотал головой. — Нет-нет-нет. Не я! Почему я?!

Мирддин успокаивающе поднял ладонь:

— Хорошо, не ты. Кто-нибудь.

— Не я, — пробормотал человек, — не я.

Он торопливо попятился, развернулся и исчез, скрывшись в какой-то арке.

Мирддин обернулся к барельефу и опять уперся взглядом в борцов. Выражение у льва было страдальческим.

Мирддин с досадой двинул по стене кулаком и зашипел от отчаянья.

Уже вечерело, когда он, совершив полный круг, вернулся назад к храму.

Эльфин так и сидел на подоконнике. Кажется, он вообще не шевелился.

— В этом городишке хребет есть только у Гвальхмаи, — мрачно сообщил Мирддин. — А от него никакого толку.

— Ну конечно, — мягко сказал Эльфин. — А чего ты ждал? Мы для него чудовища. Непонятно откуда взявшиеся чудовища, которые пришли и разрушили его мир из-за какой-то вздорной прихоти.

— Но ты же его спас! — возмутился Мирддин.

— Я лишил его того, к чему он готовился всю свою жизнь. Его подвига. Его триумфа. Ты разрушаешь его город и оскорбляешь его святыни. Разумеется, он нас ненавидит. И он в своем праве.

— В каком еще праве? — обозлился Мирддин. — Ладно, он считает нас врагами, но его же собственный город разваливается, а он и пальцем шевельнуть не хочет!

— Право сказать "да" всегда подразумевает право сказать "нет", — ровно сказал Эльфин. — Это и называется "свобода воли". Умение решать нельзя вот так взять и вложить в чужую голову. Люди либо решатся сами — либо не решатся. Ты можешь заставить их совершить какое-то действие. Но ты не можешь заставить их принять на себя ответственность. Это делается только добровольно.

Эльфин прикрыл глаза. Вид у него был не очень. Мирддин подошел ближе.

— Должен же быть какой-то выход. Ты не должен... — договорить фразу он не смог. — Из-за этих вот...

Эльфин покачал головой:

— Я не должен. Но я не мог сделать другой выбор. Прости. — Он вынул из рукава листок и протянул сыну. — Я тут набросал кое-что. Основной файл завещания найдешь у меня в кабинете. Возьми чип памяти из механической стрекозы на верхней полке, там будет ключ полного доступа ко вступлению в наследство.

Мирддин со стеклянным выражением взял листок из пальцев, не глядя сложил пополам, еще раз пополам, еще раз пополам, рванул и бросил Эльфину в лицо.

Клочки рассыпались лепестками, не долетев.

— Не смей. Д-даже не смей, — выдавил Мирддин. — Я не собираюсь...

Голос у него осекся.

Он хотел добавить еще что-то, но резкий порыв ветра швырнул ему в глаза горсть песка.

В город, ровненько по вчерашнему разлому, аккуратно входил смерч.

Эльфин оглянулся.

— Ах ты ж! — он вскочил на ноги и резво сиганул вниз прямо со второго этажа — только плащ плеснул.

Мирддину ничего не оставалось, кроме как последовать его примеру.

Эльфин застыл на полпути между стеной и храмом. Смерч шел к нему. Тонкая колонна, соединяющая небо и землю, подплыла к Эльфину и остановилась, слегка покачиваясь из стороны в сторону, как танцовщица. Еще немного — и она начала уплощаться, бешеное вращение воздуха стало замедляться, во все стороны полетели обломки, осколки, какое-то крошево. Эльфин не шевельнулся, только выставил руку козырьком. Вихрь съежился до человеческих размеров, сквозь него проступила сгорбленная фигура.

Пыль окончательно осела. Керидвен последний раз крутанулась на пятке и отбросила в сторону метлу.

Мирддин моргнул.

Он знал, что матери по людскому счету было за восемьдесят, но впервые видел, чтоб все они были при ней. И без того резкие черты заострились еще больше. Нос выдвинулся вперед. Лицо избороздили морщины. Рот запал. Жидкие седые космы стояли дыбом. Спина ссутулилась. Одежда болталась на ней, как на вешалке.

Самое странное, что ничто из этого не делало ее менее Керидвен.

— Ну вот зачем, — беспомощно произнес Эльфин. — Я же тебя просил... Ты же обещала с Авалона не уходить.

— Я пришла забрать свое, — заявила Керидвен.

Эльфин вздохнул, вынул из рукава шкатулку и протянул ей.

— Как был идиот, так и остался, — констатировала Керидвен и повисла у Эльфина на шее.

Мирддин стремительно осознал, что песок, принесенный смерчем, набился ему везде.

Когда он, наконец, проморгался (и прочихался... и вытряхнул песок из ушей... и из-за шиворота... и из ботинок...), а родители, наконец, друг от друга оторвались, Керидвен выглядела значительно моложе. Эльфин выглядел значительно веселее.

А, понял Мирддин. Вот как это у них работает.

— Ты стягиваешь свою энергию из локуса назад и передаешь ее матери, — сказал он вслух.

Будто в подтверждение догадки от храма с грохотом отвалился кусок штукатурки.

— Какой умный мальчик, — ухмыльнулась Керидвен.

— Я тоже не железный, — заявил Эльфин. Ни малейшего сожаления в его голосе не слышалось. — На все сразу меня не хватит. Приоритеты есть приоритеты.

Он галантным жестом подал Керидвен шкатулку. Керидвен вынула из шкатулки палец с кольцом и приставила к костяшке. Эльфин припечатал место соединения поцелуем.

Керидвен вытянула перед собой руку, любуясь результатом:

— О, снова пять. Так гораздо лучше. А теперь рассказывай, что ты тут наворотил.

— Похвастался немного, — сказал Эльфин.

Керидвен поцокала языком:

— Атата! "Златая цепь"! Мечта идеалиста-суицидника! И теперь сидеть тебе тут, пока не откажешься от слов? И как ты планировал отсюда выбираться после этого, радость моя?

— Я не планировал, — чистосердечно признался Эльфин. — Извини. Я не могу перестать так думать, и не могу сделать сказанное несказанным.

— Нда, придется взглянуть фактам в глаза. Ни одна мудрая женщина с тобой бы не связалась.

Керидвен щелкнула пальцами. Заклинание распалось. Лицо у Эльфина вытянулось. Керидвен хохотнула:

— Забыл? Предстояние есть Предстояние. Я могу говорить за тебя, дорогой — и я искренне так считаю! Да и старым моим костям с Еленой Троянской не тягаться, — кокетливо добавила она.

— Ну, хватит! — теперь уже Эльфин притянул Керидвен к себе.

Седина с ее макушки стремительно сбежала — как снег стаял. Плотно подогнанная плитка на площади начала крошиться и потрескивать. В разломы интенсивно рвалась какая-то зелень.

— Вы можете это... как-нибудь... не здесь? — взмолился Мирддин. — Пока тут все совсем не развалилось?

— Мммм... — протянула Керидвен, переводя дух. — Мы можем?

Эльфин с видимым усилием сконцентрировался:

— Э... да, почему нет? Тут, конечно, разгром, но людям давно было пора самим учиться с ним разбираться. Думаю, если у них не будет иллюзии порядка перед глазами, это только поспособствует. Мэлгон уже не опасен...

— Да идите уже! — махнул рукой Мирддин, борясь с желанием картинно закатить глаза. — Я пригляжу.

— Вырос мальчик, — констатировала Керидвен.

Эльфин обнял жену, подмигнул сыну поверх ее затылка — и они исчезли.

Не то, чтоб Мирддин как-то переоценивал свою способность контролировать эмоции, но вот понимание, что у всех остальных вокруг с этим может быть еще хуже... это, определенно, была очень свежая мысль. К ней следовало привыкнуть.

Мирддин покачался с пятки на носок. Оставалось всего одно, что он хотел успеть тут сделать. Он пошел, потом побежал, перепрыгивая через груды мусора, каменной крошки и щебня.

Вокруг шелестело, трещало и похрустывало — по фрескам и облицовкам ползли трещины, разукрашивая странными татуировками бесстрастные лики на росписях. Локус, лишенный поддержки, немедленно начал рассыпаться.

Он нашел стену с львиной охотой — она была цела. Слева и справа крошился и осыпался песком камень, но она была невредима. Наверное, потому что мастер успел признать работу своей.

Мирддин включил сканер на комме. По стене пробежала тонкая синяя линия, очертив льва и охотника, застывших в единоборстве до конца времен.

На память, подумал Мирддин. На память об их создателе.

Он пожалел, что не спросил его имени.

Храм почти весь осыпался, только обломки колонн торчали над руинами. Не лишенное изящества сооружение превратилось в груды строительного мусора, только посередине красовалось чистое пространство, будто прикрытое силовым куполом. По его центру, вцепившись в подлокотники трона и бессильно откинувшись на спинку, сидел Солнцеликий Мэлгон, глядя, как рушатся кропотливо возведенные здания. Солнце клонилось к закату. Под ногами Мэлгона лежала густая тень.

Мирддин подошел ближе. Мэлгон поднял голову.

— Будь ты проклят, Гатта! — прохрипел он. — Будь ты проклят, Мирддин бард. Чтоб тебе довериться людям. Чтоб тебе вложить в них свое сердце. И что б тебе видеть, как все, чем ты дорожил, рушится и разрушается на твоих глазах. Из-за твоей слабости и человеческого малодушия.

Мэлгон бросал слова, как отравленные дротики. Они падали, не долетая.

Мирддин знал, что Мэлгон не врет. Просто это не имело значения.

Он чувствовал, как раскрывается локус, расправляются складки мироздания. Где-то на самой границе сознания проносились отзвуки прошлого и будущего, которых на самом деле нет, есть одно-единственное безграничное сейчас.

Голова чуть кружилась. Смутные образы, эхо былого и грядущего.

— Ты прав, — сказал Мирддин. — Так будет.

Я пребуду здесь до конца Вселенной, но не знаю, кем буду, рыбой иль птицей. Судьба всех духов. Развоплощаться и воплощаться вновь, рождаться и умирать. Снова, и снова, и снова в колесе времени.

Мирддин чувствовал, как его наполняет ветер. Оставалось последнее — проследить, как развоплощается Мэлгон, и можно будет позволить себе шагнуть в Аннуин. Лечь в ладонь миру рукоятью меча. Раствориться среди одиннадцати измерений.

— Мой город, — хрипло выдохнул Мэлгон. — Мой город.

От былой аккуратно симметричности не осталось и следа. По руинам муравьями сновали люди, стекаясь в ручейки и разбредаясь по долине. С вершины холма Мирддин видел, как они делятся на тех, кто машет руками, и тех, кто говорит словами. Первых было больше. Вторые действовали медленней, но осмысленней. Две эти группы разделились, как вода и масло, и не смешивались.

Мирддин мысленно пожелал им удачи.

— Только твой, — сказал Мирддин. — Именно это его и погубило.

По склону вверх медленно шел Гвальхмаи. Мирддин отступил назад, в тень. Бесполезно было вставать между этими двумя. Так говорил отец, и сейчас Мирддин видел это сам. Две скрученные, переплетенные судьбы. Замкнутая система, ядущее и ядомое.

Гвальхмаи опустился перед троном на одно колено:

— Солнцеликий, твоих врагов больше нет. Они ушли.

Мэлгон не шелохнулся.

— Люди бегут прочь. Я пытался остановить их, но они не слушают меня. Их сердца слабы. Выйди к ним. Скажи, что все хорошо.

Мэлгон молчал.

Гвальхмаи умоляюще заглянул ему в лицо:

— Это ведь так? Это правда? Сделай что-нибудь! Пусть город перестанет рушиться!

Мэлгон молчал.

— Или... — голос Гвальхмаи дрогнул. — Или ты устал? Тебе надо набраться сил? Тогда позволь мне! Я возьму весь труд на себя! Отдай мне город! Я отстрою его в твою честь! Пожалуйста!

Мэлгон с огромным усилием наклонился к человеку. Мумия разлепила запавшие губы:

— Ах... ты... неблагодарная... тварь... власти захотел?!

Иссохшие пальцы сомкнулись на человеческом горле; по нервам плеснуло беспомощностью и изумлением — но как же?! но я же?!

Гвальхмаи не сопротивлялся.

Отец был прав — смотреть на это было невозможно, Мирддин сейчас все сделал бы, чтобы не видеть этого, но и не смотреть не мог. Не мог отвести взгляд, не мог отступить в Аннуин. Не мог ничего сделать. Нельзя спасти человека против его желания. Это и называется "свобода воли". Убить — можно, спасти — нельзя. Мирддин толкнул Мэлгона ладонью ветра, мумия упала и рассыпалась.

Локус сжимался в точку, поглощая покинутые руины.

Человеческое изумление сменилось осознанием, потом — обидой, потом — отчаяньем. Если так, то и быть незачем. Незачем.

Тлеющий огонек почти погас, когда от человеческого тела плеснуло слабым — нет, не хочу!

Мирддин уцепился за это "нет" и рванул к себе.

"К хренам свободу воли" — было последнее, что он подумал словами.

[1х13] озеро: мох

От Каэр-Динен до озера Мирддин шел через Аннуин, сложно было удержаться.

Понятно было, конечно, почему Круг настолько вкладывался в транспортную сеть — флипперы, дороги, порталы... слишком легко потеряться, слишком легко попасть не туда, куда ты намереваешься, а туда, куда хочешь. Слишком легко забыть, кто ты, потерять себя во времени и пространстве.

У озера, конечно, было название — Тегид, но в Аннуине он об этом не помнил. Точнее, он не помнил, что есть другие озера вообще — и, следовательно, оно не нуждалось в имени.

Его вынесло на вершину горы — той самой, откуда он помнил вид лучше всего. Река, вершины деревьев, полумесяц озера. Здесь было спокойно — не наведенным, болотным спокойствием Каэр-Динен, а другим, полным пространства и воздуха. Будто где-то рядом работал генератор белого шума — а теперь выключился. Он уже привык к мыслям и чувствам людей, гудящим на периферии, привык от них отстраиваться — и теперь, когда они исчезли, чувствовал странную невесомость, не встречая сопротивления при каждом движении. Здесь было ровно одно присутствие, тихо разлитое между скал и сосен.

— Здравствуй, — сказал он в воздух. Луч прошел сквозь облако, в разломе между камнями рубиново блеснула брусника. Мирддин нагнулся сорвать ягоду, и она брызнула между пальцами алым.

Он начал медленно спускаться по крутому склону, осторожно раздвигая ветви.

Нельзя было придумать место, более непохожее на город Солнца.

Место, слишком хорошее, чтобы быть правдой.

От этой мысли он поскользнулся, чуть не потерял равновесие и проехался вниз боком.

Неужели такого краткого контакта с человеком достаточно, чтобы в тебя так впечатались его мысли? Что муштра и бессмысленные страдания — это норма? Или это после Аннуина все кажется таким зыбким?

Нимуэ стояла на пирсе.

До боли можно было вглядываться — как проходит сквозь тонкую кожу свет; как переливается толчками по венам багряная и алая кровь; как танцуя, сдвигаются позвонки, как перетекают одна в другую линии — кто ты? как случилось, что ты — это ты? что ты делаешь, что мир так закручивается вокруг тебя спиралью? как это сохранить, удержать, сберечь за пределами времени?

"Что мне сделать для тебя?"

Брови ее взлетели вверх.

"Будь. Все остальное, что мне нужно, я могу сама — или никто не может. Почему ты спрашиваешь?"

"Я хочу успеть. Пока помню, что это важно".

Потому что нет ничего, что ты не можешь забыть, когда становишься ветром.

Я вода (вода, вода), пришел ответ.

Я вокруг тебя (тебя, тебя).

Я внутри тебя (тебя, тебя).

Ты не можешь потерять меня (меня, меня, меня).

Капли стекали за шиворот, по позвоночнику, их приходилось смаргивать.

— У тебя опять дождь, — сказал он одними губами.

— Я и есть дождь. Так же, как ты — ветер. Это не отменяет всего остального.

"Пока не отменяет. Пока".

Она была совсем легкая. Совсем хрупкая. Как все, лежащее в четырех измерениях.

Прошло семнадцать дней, прежде чем пришло долгожданное сообщение. Мирддин перечитал его два раза и принялся искать ботинки.

— Мне нужно в Каэр-Динен, — сказал он.

Нимуэ обернулась. Она стояла посреди запутанного переплетения голографических нитей, мембран и сфер, то замирая, то двигаясь с ними в одном сложном слитном ритме. Собственно, это была "Сибилла", программа, собирающая информацию по определенной сфере через своего пользователя. Дану, привязанные к каким-то природным объектам, обычно перерабатывали эту информацию подсознательно, программа же вытаскивала данные наружу и переводила их в статистику, которой могли пользоваться и посторонние. Она же собирала данные о здоровье — с определенного момента взаимовлияние начинало идти в обе стороны, сбой в экологии мог плохо сказаться на самочувствии — и наоборот. Со стороны работа с "Сибиллой" выглядела больше как танец или медитация; смотреть на это можно было долго.

— Я с тобой, — сказала Нимуэ, выключая программу.

— Ты уверена? Мне казалось, что умирающих людей с тебя в прошлый раз хватило.

— Уверена. Во-первых, я хочу посмотреть, как с этим разбираются профессионалы и понять, что я делала не так. А, во-вторых, мне интересно.

Сюрпризы начались немедленно по прибытию — в нужной палате, рядом с обещанной капсулой их ожидала женщина в зеленом платье и рыжими косами, уложенными вокруг головы.

— Помона, — Нимуэ поджала губы.

— Нимуэ, — женщина приветствовала ее кивком.

— Что ты вообще тут делаешь?

Помона слегка поморщилась:

— Вран был так добр, что подыскал мне место. Кроме того, тут прекрасные биолаборатории... и стражи на каждом углу. Полагаю, что последний фактор был решающим.

— Полагаю, что так.

— Все это хорошо, — вклинился Мирддин, — но я по прибытии общался с Эурон. Причем тут ты?

Помона усмехнулась:

— Ну конечно, Каэр-Динен кишит специалистами по человеческим самоубийцам, и все они так и рвутся заниматься такой интересной темой.

— Он себя не убивал, — сказал Мирддин. — Его немного придушили, и потом его еще пришибло складывающимся локусом.

— Это не так важно. Важно, что он не хочет жить.

Мирддин задумчиво посмотрел на возвышающуюся посреди палаты капсулу. За прозрачным пластиком покоился Гвальхмаи, очень похожий на статую самого себя, строгую и бесстрастную. Мирддин мимолетно подумал, что паренек приблизился к своему идеалу настолько близко, насколько возможно: сама безупречность, эталонный выставочно-музейный экземпляр. Причем даже в витрине.

Помона щелкнула пальцами, над капсулой в воздухе всплыла разноцветная схема.

— Принципиальная разница между нами и людьми заключается в том, что их тела — не производная от их личности, а во многом наоборот. Органика, с которой они рождаются, определяет характер как минимум наполовину, и именно тело выступает у людей интерфейсом, через который они взаимодействуют с реальностью. Они не взаимодействуют с миром напрямую. Каждый человек создает модель мира внутри себя на основе сигналов, регистрируемых извне телом. Это дает двоякий эффект — с одной стороны, человек гораздо меньше связан своими решениями, их эффект может быть отсрочен, слова и клятвы человека не имеют над человеком силы физического закона, и так далее. За счет этого человек может существовать в условиях гораздо большего искажения, нежели мы: в тело встроен ряд автоматических систем защиты. С другой стороны, именно за счет этих систем человек питает иллюзии на счет себя и окружающих.

Когда человек расстается с телом, дух его начинает воздействовать с миром напрямую. Все фрагменты в модели мира, которые не соответствуют реальности, выгорают. Это чрезвычайно травматический процесс, если верить человеческому фольклору.

— Геенна огненная, — сказал Мирддин.

Помона покосилась на него:

— Именно. И вот тут у меня для тебя плохие новости, — она указала на золотистую голограмму над капсулой, повторяющую силуэт лежащего. — Дух тебе каким-то образом удалось вытащить из Аннуина, что очень странно, — Помона повела рукой. Под золотистой голограммой появилась красная. — Тело мы восстановили, это было, в принципе, несложно. А вот с душой проблемы.

Помона повела ладонью, на пересечении золотого и красного слоя возник оранжевый. Помона развернула проекцию. Картинка выглядела удручающе. Мирддин подумал, что как-то так, наверное, выглядел бы ракетный двигатель, если бы кого-то угораздило сделать половину деталей из папье-маше, а потом зачем-то его запустить.

— У него выжжено все, — сказала Помона. — Ни одной действующей связи, которая бы соединяла его с миром. То, что шло от него, было вполне доброкачественное, но упиралось в иллюзии, поэтому связи не образовалось. Все, что шло к нему, шло не лично к нему, а к нему, как к функции. Поэтому связи не образовалось тоже. А когда он это осознал — он перестал хотеть жить.

— И какой прогноз? — мрачно спросил Мирддин.

Помона хмыкнула.

— У тебя есть под рукой святой, способный организовать нисхождение благодати?

Мирддин подумал про Блейза. Про него, конечно, ходили слухи, но, во-первых, сам Блейз их упорно отрицал, а, во-вторых, в любом случае, благодать не магия — в таких делах никогда нельзя знать наверняка.

— Нет, — ответил он.

— Ну, значит, у этого бедолаги есть только один вариант — заращивать дыры самостоятельно. Это будет долго, мучительно, очень трудно и на это уйдет вся его недолгая человеческая жизнь. А в процессе он будет цепляться этими своими дырами за всех окружающих и провоцировать дальнейшие беды и разрушения. Зачем он тебе вообще сдался, кстати?

Мирддин скрестил руки на груди.

— Допустим, у меня в детстве щеночка не было, и я теперь наверстываю.

— Если уж он тебе так дорог, я бы предложила полностью затереть личность и начать строить все заново с нуля. Но это лет пятнадцать минимум.

Мирддин поперхнулся.

— Ничего себе метод.

— Самый простой и милосердный способ о нем позаботиться, — сказала Помона, — это просто отключить аппаратуру, снять печати и позволить Единому самому с ним разобраться.

Мирддин скривился и уставился на капсулу. У него мелькнуло нехорошее ощущение, что Единый уже нашел способ разобраться со злосчастным Гвальхмаи, и что этим способом является как раз он, Мирддин.

Он отогнал эту мысль как параноидальную.

— Не могу сказать, что я высокого мнения о людях, — сказала Помона, — но этот человек — отдельное существо, и заставлять его жить и мучиться из-за того, что ты хочешь почувствовать себя благодетелем...

Бац! За спиной Помоны с грохотом взорвалась ваза с цветами, осыпав всех брызгами, осколками стекла и ошметками зелени.

— Мы его забираем, — заявила Нимуэ, развернулась и вылетела в коридор.

Мирддин стряхнул с плеча стебель и чуть развел руками:

— Мы его забираем. Оформи все, пожалуйста.

Нимуэ он нашел у фонтана в холле — она, мрачно прикусив ноготь, смотрела на танцующую воду. Под ее взглядом струи изгибались и дрожали, как линии кардиограммы.

— Что это было? — спросил Мирддин.

Нимуэ вскинула голову. Ноздри у нее трепетали.

— Рассуждения Помоны о "жить и мучиться" я уже слушала. И мне не понравилось.

Мирддин присел на бортик фонтана рядом:

— И что ты предлагаешь?

— Раскупорить его и спросить словами. Если он не захочет жить — пусть кончает с собой сам. Если захочет — отправишь его обратно к диким племенам, или откуда ты там его вытащил.

Мирддин подумал, что ни Гвальхмаи, ни остатки выживших не будут от этого сильно счастливы, но альтернативы он тоже не видел.

— А Помоне, — закончила Нимуэ. — я вот такой камышинки не доверю, — она продемонстрировала Мирддину мизинец.

Мирддин не выдержал и засмеялся. Потом поймал ее за руку и притянул на бортик рядом с собой:

— Садись. Сейчас нам отгрузят этот гроб хрустальный и посмотрим, что мы сможем сделать.

На то, чтоб доставить капсулу на озеро и установить ее в свободном домике ушло оставшиеся полдня. Остальным решили заняться с утра.

Заснуть ему так и не удалось. В конце концов, он аккуратно высвободил плечо из-под щеки Нимуэ, поднялся и вышел к озеру.

В темной антрацитовой воде отражались звезды. Где-то вдали ухала ночная птица. Между созвездий, подмигнув, прошел зеленый огонек — спутник.

Мирддин поколебался и все-таки набрал на комме Эльфина.

Через некоторое время включилось видео и показался отец. Эльфин был сонный и кутался в халат.

— Как определить присутствие Единого в ситуации? — спросил Мирддин.

Эльфин зевнул.

— Технически, Единый присутствует вообще в любой ситуации, поскольку придает бытие всему происходящему.

— Нет, я про вмешательство. Ну, там... чудеса, все такое...

Эльфин аж проснулся:

— Чудо — это ненаучное понятие. Есть события с крайне малой вероятностью, но у любого такого события есть объяснение, основанное на мировых законах.

— Я не об этом. Как определить, что Единый от тебя чего-то хочет?

Эльфин фыркнул.

— Если тебе кажется, что Единый от тебя лично что-то хочет, значит, у тебя мания величия.

— У меня не мания величия, — грустно сообщил Мирддин. — У меня паранойя.

Эльфин чуть улыбнулся:

— То, что ты в принципе способен задаться таким вопросом, как раз твою свободу воли и доказывает. Так что, когда ты проклинаешь какой-нибудь народ — будь уверен, что ты это делаешь по собственной инициативе и это целиком на твоей совести.

— Ну спасибо, папа, — с чувством сказал Мирддин.

Эльфин опять зевнул:

— Пожалуйста. Еще какие-нибудь экстренные философские вопросы?

Мирддин ощутил укол совести.

— Пока нет. Извини, что так поздно.

— Ничего.

— Привет маме.

— Обязательно, — Эльфин поскреб щеку и стрельнул глазами куда-то за пределы видимости. — Кстати, ты к имени Гвенддид как относишься?

— Имя как имя, а что?

— Да так, — Эльфин мечтательно улыбнулся и отключился.

Мирддин отчетливо понял, что все проблемы, которые у него могут возникнуть с Гвальхмаи, решать придется самостоятельно.

Капсула, собственно, изначально не была рассчитана на человека. Изначально капсулы создавались для того, чтобы удерживать дану от развоплощения, привязав дух к телу. Сейчас ими пользовались, в основном, целители, но сама технология брала начало из каких-то военных разработок незапамятных времен и заточения врагов в какой-то определенной форме. Поговаривали, что Круг держит в тайных подземельях легионы заточенных демонов, а Вран — так вообще на каминной полке. Мирддин в этом сомневался — Вран производил на него впечатление того, кто будет держать врага в кабинете исключительно в виде чучела. Впрочем, у Нимуэ он не уточнял.

Некоторое время ушло на то, чтобы навести порядок в стандартном домике, в котором когда-то останавливался Энгус.

Мирддин настоял, чтобы убрать все мелкое, хрупкое и бьющееся, и извел стопку листков с клейким краем, развешивая инструкции и указатели с надписями типа "жать сюда — будет свет" и поясняющими картинками.

— Ты уверен, что это не слишком? — спросила Нимуэ, рассматривая налепленный на кувшин листок с надписью "питье" и налепленный на тарелку с бутербродами листок с надписью "еда".

— Щеночек у нас в доме все-таки был, — сказал Мирддин. — Я, конечно, сомневаюсь, что человек начнет жевать тапки, но хочу минимизировать ущерб. И потом, не забывай, он из каменного века. Я не хочу ему лично объяснять, что такое ионный душ.

— Но ты уверен, что читать он умеет.

— Да, Мэлгон отдельно хвастался всеобщей грамотностью... там все стены были в наглядных пособиях. Как ты думаешь, если на стенке начертить теорему Пифагора, это будет воспринято как знак доброй воли?

— Скорее, как изощренное издевательство.

Мирддин покачался с пятки на носок и гордо обвел взглядом достигнутое.

— Как мне первое время в Срединных землях такого не хватало, кто бы знал!

— Например? — заинтересовалась Нимуэ.

— Например, "Мерлин, принеси копарульку, там, в сарае за тяпками". А когда ты пытаешься уточнить, что это такое, они пытаются изобразить это... сельскохозяйственное оборудование с помощью мимики и жестов. Незабываемое зрелище.

— Если он будет с нами так изъясняться, у нас будут проблемы, — заключила Нимуэ.

— Проблемы будут в любом случае, — вздохнул Мирддин. — Ну что, начинаем?

— Знаешь, мне кажется, что ему лучше по пробуждении первым увидеть не тебя. Исходя из предыстории, — задумчиво произнесла Нимуэ.

— Пожалуй, — подумав, согласился Мирддин. — Но мне нужно знать, что происходит, — Он огляделся. — Если вон в тот угол воткнуть камеру, будет как раз обзор на всю комнату.

— Нет, — решительно сказала Нимуэ. — Я оставлю комм включенным, и ты увидишь весь разговор. А следить за ним постоянно — это точно слишком.

— В Каэр-Динен следят.

— Тут не Каэр-Динен! Мирддин, кто бы ни был этот человек — он не больной, не младенец и не домашнее животное. За ним не нужен круглосуточный присмотр.

Мирддин покачал головой:

— Ты не видела, откуда он родом. Помесь дурдома с зоопарком — это еще мягко сказано.

— Вот и не будем уподобляться.

— Уж прости, но представления о людях у тебя самые идеализированные.

Нимуэ подняла брови:

— И на кого ж я, интересно, в своих представлениях ориентируюсь?

Мирддин мысленно извлек кубический корень из 317, выдохнул и махнул рукой:

— Убедись сама.

Он набрал код открытия на капсуле и вышел.

Капсула чуть слышно зажужжала, провода и трубки, оплетавшие человека, пришли в движение, расплетаясь и скрываясь в гладких стенках, разомкнулись контакты, присоединенные к его нервной системе, скользнули прочь ленты, удерживавшие в одном положении тело. Последними раскрылись, на миг сделавшись видимыми, печати. Судя по почерку, накладывала их сама Эурон.

Стенки капсулы скользнули вниз и в стороны, находя себе опору. Антиграв отключился, капсула окончательно сменила конфигурацию, превратившись в подобие низкой кушетки.

Человек открыл глаза.

— Я умер? — спросил он в воздух.

— Нет, — ответила Нимуэ.

— Жаль, — сказал он и опустил веки.

Нимуэ подождала. И еще подождала. И еще подождала. Потом бесшумно встала и вышла.

Мирддин сидел на пирсе, свесив ноги в воду, и строгал ножиком яблоко. Перед ним в воздухе парила голограмма с комма.

Нимуэ подошла и села рядом.

Мирддин молча протянул ей дольку.

— Починили его хорошо. Тело, во всяком случае, — задумчиво произнес он. — Значит, проблема не аппаратная, а программная. Мнда, задачка...

— И что теперь? — спросила Нимуэ.

Мирддин поднялся.

— Очевидно, угрозы, интриги и шантаж.

[1х14] озеро: нож

Человек так и лежал по стойке смирно и очень старательно дышал носом. Видимо, он надеялся, что если еще немного полежит, то все как-нибудь рассосется само собой. Зря.

— Ты, говорят, жизни не рад, — сказал Мирддин вслух. От звука его голоса Гвальхмаи как подбросило. Он сел.

— Ты, — выдохнул он с отвращением.

— Я, — согласился Мирддин.

— Ты не дал мне умереть, — сказал человек. — Зачем?

— Сам поражаюсь, — сказал Мирддин. — Но, если хочешь, я могу добить тебя обратно, только скажи. Правда, — он сунул в рот кусочек яблока, — не гарантирую, что на этом для тебя все закончится. Человеческий дух, видишь ли, бессмертен. Так что единственный, кому твоя смерть точно облегчит ситуацию — это я, — он дожевал и добавил. — Кстати, проклятие уже рассосалось, так что если хочешь выразить свое мнение во всей полноте — не стесняйся.

Гвальхмаи был уже весь багровый.

Мирддин просто видел, как весь небогатый словарный запас рвется из человека наружу, сталкивается на языке и закупоривает легкие. Он понадеялся, что Помона свою работу знает, не хватало еще, чтоб его тут удар хватил.

Мирддин перестал подпирать стенку.

— Думай. Надумаешь — скажешь ветру.

Он вышел, нарочито громко хлопнув дверью.

— Ну вот, — с мрачным удовлетворением сказал он Нимуэ, ждавшей снаружи. — Если я его раздражаю хоть вполовину так, как он меня — со скалы он теперь не бросится хотя бы из вредности. — Он подумал и добавил. — По крайней мере, первое время.

— В общем-то, это его право, — задумчиво сказала Нимуэ.

Мирддин пожал плечами:

— Как человек он все равно помрет лет через семьдесят. Не вижу смысла эту дату как-то приближать.

Это было ни на что не похоже. Ни на солнечный рай, страну, куда уходят Дети Солнца, чтобы сражаться и охотиться бок о бок во имя своего Отца. Ни на ледяной ад, куда отправляются грешники, чтобы вечно блуждать во тьме.

Он очнулся в огромной комнате и понял, что остался один. Совсем один. И что все еще не закончилось. Он надеялся, что это пройдет, но оно не прошло. Потом явился колдун и стал насмехаться.

Он решил, что колдун не увидит его слабости.

Он нашел еду (сыр, мясо, какие-то фрукты), одежду — не хитон, а штаны и рубаху вроде тех, что носят варвары, но ничего, похожего на оружие. У штанов не было пояса, чтобы сделать из него пращу. Отломать ножку от стула не удалось. Наконец, он вспомнил про тарелку, на которой была еда — такую тонкую и прозрачную, что страшно смотреть. Разбить ее удалось не с первой попытки, но в итоге он получил несколько осколков с достаточно длинным и острым краем. Это было, конечно, немного, но лучше, чем ничего. Смешно было надеяться, что удастся раздобыть настоящий нож.

Он еще раз обошел помещения — огромную комнату, которую чуть не всю занимала низкая площадка, застеленная какими-то тканями, и гигантскую комнату со столом, стульями и койкой, почему-то стоящей посередине, и комнату, в которой из стен и потолка била вода. В комнатах были окна — чуть не во всю стену. За окнами была тьма. Может быть, там вообще ничего не было.

Тем лучше, подумал он. Тем лучше.

Но оказалось, что в них невозможно вылезти, на пути возникала невидимая преграда. Ее не удалось разбить кулаком, и не удалось выломать стулом. Выплеснутая вода стекала по преграде вниз, не оставляя следа.

Он еще раз обошел здание, в этот раз внимательно осматривая двери, и на одной из них заметил тонкий листок из чего-то похожего на папирус с надписью "выход".

Он решительно толкнул дверь плечом — и с размаха вылетел наружу, в синие сумерки. Она была незаперта.

Воздух был как влажная простыня и пробирал до самых костей. Вокруг склонялись деревья. Он никогда не видел столько деревьев сразу. Они были кудлатые, неровные, и обступали дом, как охотники — зверя.

Между деревьев была тропа. Он зажал осколок в кулаке и пошел по ней, стараясь двигаться как можно беззвучней.

Тропа свернула несколько раз, и он вышел к озеру.

Она сидела у воды. Кожа у нее была белая, почти светящаяся, серое платье почти сливалось с сумерками, в воздухе будто отдельно парили лицо, открытые плечи и кисти рук.

Он замешкался. Он ожидал встретить колдуна или диких зверей, а не деву из лунного света.

Дева обернулась, поднялась одним гибким движением и склонила голову на бок.

— А зачем тебе кусок тарелки? — спросила она.

Он глянул на сжатый в кулаке осколок, немедленно показавшийся нелепым.

— Вместо ножа, — сказал он.

Дева вскинула темные брови. На белом лице они выглядели как прорези в папирусной маске. Зрачки у нее светились опаловым.

— Тебе нужен нож? Пойдем, — она сделала приглашающий жест и скользнула мимо него по тропе.

Она была совсем тонкая и невысокая. Он подумал, что очень странно, что женщинам и детям здесь позволяют в одиночку ходить по ночам, а потом, с запозданием — что она, наверное, фея, а у них свои законы.

Фея привела его обратно к сооружению и завела внутрь. Подошла к шершавому, молочно-белому квадрату на стене.

Фея приложила к стене ладонь, и та вспыхнула изнутри, как зарево за облаками. Фея обернулась и протянула к нему руку, он отшатнулся.

— Тсс, — сказала она. — Не бойся.

Он заставил себя оставаться на месте. Фея коснулась его виска, прикосновение было легким, почти невесомым.

— Закрой глаза, — сказала она.

Он закрыл.

— Представь себе нож.

Он представил. Самого лучшего железа, длиной две пяди, с костяной рукоятью, отполированной прикосновениями. На два пальца от рукояти засечка на лезвии — ему так и не удалось зашлифовать ее до конца. Нож, дарованный при наречении имени, когда мальчик становится мужчиной, так хорошо, так ловко ложащийся в ладонь. Если бы он ударил... как бы оно все повернулось тогда... но колдун слишком походил на человека, и он не успел ударить, а потом стало уже поздно. Слишком поздно...

Что-то тоненько звякнуло. Он открыл глаза. Фея смотрела на него, склонив голову к плечу. По ее лицу ничего невозможно было прочитать.

В стене открылась ниша. Фея вынула из нее пояс с ножнами и протянула ему. Они были совсем такие, как он помнил.

— Ты читаешь мысли? — спросил он.

Она покачала головой и улыбнулась:

— Не все. Только некоторые.

— Спасибо... госпожа.

— Я тебе не госпожа. Меня зовут Нимуэ и ты мой гость. Как тебя зовут?

Он хотел ответить ей и не смог. Он вынул нож и посмотрел на него — но это не успокаивало, как раньше.

Гвальхмаи, Гвальхмаи — имя осыпалось, как шелуха. Не было уже того, кому вручали этот клинок. Да и сам он был фальшивый.

— Никак, — сказал он.

— У тебя нет имени?

— Было. Больше нет.

— Тогда как мне тебя называть?

Он пожал плечами.

По ее лицу прошла мимолетная рябь, она нахмурилась и тут же ее просияла снова:

— Я буду звать тебя Ланс, хорошо? Это от слова "копье". Ты так держишься, — фея засмеялась. — Но если хочешь другое имя — только скажи.

Он попробовал имя на вкус. Ланс. Не лучше и не хуже любого другого.

— Хорошо, — сказал он.

— Ты уже обустроился? — спросила она. — Если тебе что-то нужно — приложи сюда ладонь и представь. А если не получится — скажи мне, я тебе помогу.

Ланс помедлил и спросил:

— А когда придут остальные?

— Кто остальные?

— Кто здесь живет.

Она улыбнулась:

— Это домик на одного. Здесь живешь только ты.

Такой большой...

— А где живут другие?

— Другие кто?

— Другие люди.

— Здесь нет и не было других людей. В твоем смысле, — у нее заискрились глаза, будто он удачно пошутил.

Она танцующим шагом обошла комнату — переступила через осколки на полу, присела на стул, валяющийся боком, качнула босой стопой. От этих движений рябило в глазах, как от солнца на воде.

Ланс зажмурился, чтобы унять головокружение.

— Госпожа... зачем я здесь?

Она пожала плечами. Ткань тоже рябила, как струи фонтана.

— Зачем озеро? Зачем лес? Они просто есть. И ты просто есть. Этого достаточно.

— Что мне делать?

— А что ты хочешь делать?

— А что надо?

Фея засмеялась:

— Ничего не надо.

— А что можно?

Она опять засмеялась:

— Все можно. Можешь жить. Можешь умереть. Можешь остаться здесь. Можешь вернуться к людям. Только реши, что именно.

Прежде, чем он нашелся, что ответить, она исчезла.

— Как прошло? — спросил Мирддин.

— Неплохо, — сказала Нимуэ. — Сняла кое-какие данные.

Она сделала неуловимый жест. "Сибилла" выпустила длинное синее полотнище, скользнувшее вокруг Нимуэ спиралью и ушедшее в потолок.

Мирддин уставился в планшет, на котором замельтешили строки.

Нимуэ присела на стол рядом.

— Почему ты не сказал, что он на тебя кидался? — спросила она.

Мирддин поднял голову:

— Ну, кидался. Обстановка располагала, — рассеянно ответил он. — А что?

— Вы с ним похожи, — задумчиво сказала Нимуэ.

— Ну спасибо, — оскорбился Мирддин.

Нимуэ тихо засмеялась.

— Знаешь, какая между вами главная разница?

— Просвети меня.

Глаза ее оказались близко-близко.

"Ты умеешь радоваться".

Это чувство было как голод, только от него не помогала еда. И питье не помогало.

Ланс не понимал, почему ему так плохо. У него всего было вдоволь, и, наверное, надо было за это быть благодарным, но он не мог. Он будто падал куда-то в пустоту, только эта пустота была не снаружи, а внутри.

Один мучительно долгий день тянулся за другим, не принося облегчения.

"Ты можешь все, что угодно", — сказала фея. — "Только реши".

Но он не мог решить.

Умереть? Но колдун сказал, что этим ничто не кончится.

Вернуться назад? Он вспомнил тошнотворный вкус лжи на своих губах. Слова, которые застревают в горле, превращаются в хрип и бульканье. Лицо, которое превращается в маску мумии.

Нет, нет, нет. Он бы вернулся назад, только чтоб засыпать руины солью.

Ложь, ложь, ложь. Все ложь.

Остаться здесь? Он представил, как год за годом бессмысленно бродит вокруг волшебного дома. Один, совсем один. Ему захотелось завыть.

Когда стало совсем невмоготу, он вышел на берег озера.

— Приди, — прошептал он. — Приди, пожалуйста.

Волна чуть слышно плеснула в ответ. Ланс стал ждать, считая про себя удары сердца. У времени появился смысл.

Он досчитал до тысячи, когда она появилась, ступая по поверхности озера, как по земле. Казалось, будто она опирается на свое отражение.

— Здравствуй, — сказала фея. — Ты решил?

Ланс преклонил колено.

— Госпожа. Позволь мне служить тебе.

— Мне не нужны слуги, — чуть удивленно ответила она.

— Я могу защищать тебя!

— Мне никто не угрожает.

— И сражаться ради тебя!

Она покачала головой.

— Я ни с кем не воюю.

— Тогда скажи, что мне делать? — взмолился он. — Что мне делать со своей жизнью?

— Ты человек, — сказала фея. — Решай сам.

Он попытался ухватить ее за подол.

— Скажи! Ты должна сказать мне!

Она гневно отпрянула.

— Я ничего не должна тебе, человек!

Ланс вскочил на ноги.

— Ты не можешь так со мной!

Из тучи прямо в озеро ударила молния — и фея исчезла во вспышке.

— Ты не можешь так со мной, — прошептал Ланс. — Ты не можешь...

— Я не могу, — Нимуэ уткнулась Мирддину в плечо. — Он ищет себе нового Солнцеликого. И у него такие голодные глаза. И каждый раз, когда я ему говорю, чтобы он думал сам, у меня такое чувство, будто я щенка пинаю.

— Добро пожаловать в клуб, — мрачно сказал Мирддин.

— Ему тут плохо, — сказала Нимуэ. — И с каждым днем все хуже. А когда я его спрашиваю, что он сам хочет — он каменеет или злится. — Она помолчала. — Он меня пугает. Он совсем не слышит, что ему говорят. Смотрит и видит что-то свое. И он хочет, чтобы кто-то думал за него. Если бы он не был человеком, он был бы из фир болг. С такой пустотой внутри.

— Но он человек. Его просто не научили ничему. Сколько в нас это вдалбливали — смотри, кто перед тобой, спрашивай, выслушивай ответы, потом действуй. А его всю жизнь дрессировали на обратное. У него даже родителей не было, один этот их... вождь ободранный. — Мирддин помолчал. — Извини. Не стоило его сюда тащить.

Нимуэ отвела взгляд.

— Это было мое решение. И это было... самонадеянно. — Она вдруг сморщилась, зашипела, как от боли и уткнулась головой в колени.

— Что такое? — встревожился Мирддин.

— Он ищет, — сквозь зубы выдавила дану.

Мирддин подошел к окну и раздвинул пальцами бамбуковые планки шторы. По стеклам колотил град. У черты невидимого круга топтался Ланс и напряженно вглядывался в темноту. У ног его метались палые листья. Рябины за спиной склонялись чуть не до земли под ветром. Он не мог видеть дом, обведенный защитным кольцом, но что-то привело человека к нему.

— Пугнуть его? — спросил Мирддин.

Нимуэ выпрямилась, потерла висок, вздохнула и покачала головой.

— Не надо. Я отдохну и попробую снова.

— Не сегодня, — сказал Мирддин. Он выписал в воздухе знак, усиливая защиту. Ланс развернулся и, сгорбившись, побрел куда-то прочь. Мирддин проводил его взглядом, сходил на кухню и принес Нимуэ имбирного чаю.

Нимуэ прижалась лбом к кружке и закрыла глаза.

— Ты думаешь, Помона была права? — спросил Мирддин.

— Да, — ответила она, не открывая глаз. — Но это не значит, что я не собираюсь попробовать как минимум еще раз.

Постель была каких-то невероятных размеров, и такая мягкая, будто не лежишь, а плывешь. Он не мог в ней заснуть, стоило задремать — и начинало казаться, что он тонет. В итоге он стянул тонкое одеяло, завернулся в него и устроился на полу между постелью и стеной, подложив под голову сандалии. От пола пахло деревом.

Тишина давила на уши. Он привык к спальням, наполненным множеством звуков — храпу, сопению, скрипу половиц, переругиванию шепотом, хриплым "раз! два! три!", когда кто-то вопреки правилам играл в "камень-нож-колодец" после отбоя. Он привык к постоянному чужому присутствию вокруг. А теперь он был один. Совсем один.

Он, конечно, оставался один раньше, но тогда у этого была цель, это было одно из испытаний, которое нужно было пройти, чтобы стать Сыном Солнца.

Сыном Солнца...

Он вцепился зубами в одеяло, чтобы не закричать, замер и стал дышать ровно-ровно, как всегда делал. Так надо было, чтобы никто не подошел и не стал спрашивать, что не так. Праведные дети Солнца всегда счастливы. Праведные дети Солнца выполняют правила и служат Солнцу. Солнце дарует их своим благословением...

Он вспомнил истлевший череп перед собой и глаза безумца. Горло перехватило, будто его опять сжали мертвые пальцы.

Как так можно? Как?

Зачем мир, если в нем можно так?

Зачем колдун не явился раньше, не стер город с лица земли, пока он еще не родился?

Зачем?

Зачем?

Вдруг его будто кто-то толкнул изнутри головы. Он услышал голос — так, как это бывает во сне, только у него никогда не было таких снов.

Я смотрю, как художник рисует,

Все как всегда, сменяются свет и тень,

Все это время он от холста не отходит,

Ах, несчастный случай!

А он так рад,

Он не мог ошибиться удачней,

Это мой любимый шедевр, лучше нет.

Пел женский голос из ниоткуда. Ланс мог слышать скрип сверчка в щели, плеск воды, он кинул наугад сандалией в угол и услышал стук — все звуки слышались ясно, просто не могли заглушить голоса. Он натянул одеяло на голову и заткнул уши, но это не помогало.

След кисти, скользнувшей вниз —

Так встреча влюбленных начинается

С поцелуя,

Всего лишь клякса,

О, чем же ей еще предстоит стать

В его руках!

Он не знал, как это называется, то, чем лилась мелодия, знал только, что это нельзя принимать, нельзя слушать, нельзя впускать в себя. Так не может быть, не должно быть, так не бывает. Нельзя верить, что так бывает, потому что как тогда он был всю жизнь без этого? И как он будет без этого потом?

Пятна и полосы, взлеты, паденья,

Я могу ощутить то же, что и он —

О линиях этих, должно быть,

Мечтал создатель.

Голос пел о мире, в котором все хорошо, все имеет смысл, в котором невозможно ошибиться, и песня об этом немыслимом, непредставимом погнала его из-под крыши в ночь.

Он бежал, не разбирая дороги, пока не начал задыхаться и перед глазами не поплыли цветные пятна — но шум крови в ушах тоже не мог заглушить голоса.

Он споткнулся, упал, и из него хлынули слезы, как идет кровь или рвота. Это было недостойно, он не понимал, что с ним — будто все внутри вдруг превратилось в один сплошной кровоподтек. Это была слабость, и с этой проклятой слабостью ничего нельзя было поделать.

Все как всегда,

Когда он рисует на мостовой,

Начинается дождь,

Сменяются свет и тень...

"Хватит! — мысленно взмолился он. — Прекрати!"

Голос затих.

Дождь и правда пошел. Медленные редкие капли падали, ударяя по листьям. Можно было сделать вид, будто то, что на лице — это тоже дождь, а больше ничего не было, не было, не было.

— Что я ни делаю — становится только хуже, — устало заключила Нимуэ. Она сидела на полу, скрестив ноги и обняв подушку. Вокруг затейливым лабиринтом до самого потолка вилась "Сибилла". Полотнища переливались, как северное сияние от прохладно-синего до мучительно-багрового. Желтого и зеленого почти не было, и то и дело рисунок пересекали черные полосы — там, где восприятие утыкалось в незаполненную или выгоревшую зону. Структура занимала все имеющееся пространство и выглядела довольно зловеще даже в записи.

Мирддин, сидевший на подоконнике, еще раз вгляделся.

— У него немножко отошла заморозка, резко заболело все, о существовании чего он даже не подозревал, он испугался и быстренько запихнул все обратно под ковер. Тупик, однако.

Нимуэ потерла переносицу.

— Это самая база. По ней отстраивается все остальное. Но у него самого внутри этого аккорда нет, а, когда я пытаюсь дать его снаружи, он закрывается.

Она со вздохом поднялась и взмахом погасила проекцию.

— Мирддин, нам нужно отпустить его. Мы не можем ему помочь. Оставлять его так... будет жестоко. Я думала, что смогу включить его в экосистему, но... — она зябко повела плечами.

Прямого запрета проводить людей на Авалон не существовало. Но этим не злоупотребляли, и теперь было ясно, почему.

— Да, — тяжело сказал Мирддин. — Ты права.

Ланс зашел в здание — сам собой зажегся свет — и вздрогнул. В углу комнаты, вытянув длинные ноги, сидел колдун. Ланс непроизвольно сжал рукоять ножа. Колдун не обратил на это никакого внимания.

— От твоей унылой физиономии уже деревья вянут, — сообщил колдун. — Так что хватит тянуть кота за хвост. Напоминаю варианты — я могу вернуть тебя к твоим дорогим соплеменникам. Полагаю, они сейчас открывают для себя все прелести общинно-племенного строя. Пение хором у костра и жареную мамонтятину. Или я могу позаимствовать у тебя зубочистку и быстренько отправить тебя путями Единого, или куда там люди отправляются. Правда, это надо будет наружу выйти. А то кровищи будет, прибирайся тут потом... Так что давай решай. И быстро.

Как сговорились они, что ли...

— Делай, что хочешь, — сказал Ланс. — Мне все равно.

Колдун побарабанил пальцами по подлокотнику. На лице его отразилось отвращение. Он поднялся, повернулся к окну и покачался с пятки на носок.

Ланс сидел, сгорбившись, и молча ждал, когда он уйдет.

— Хорошо, — наконец, сказал колдун. — Я сегодня добрый. Вот тебе третий вариант.

Ланс поднял голову.

— Я могу сделать так, что ты уснешь. Без памяти. Без сновидений. Без ничего. И будешь спать, покуда стоит Авалон.

— И все пройдет?.. — медленно спросил Ланс.

— Не навсегда. Но надолго. — Колдун ощерился. Зубы у него были белые и ровные. — Три дня тебе на размышление. Думай.

Ланс бесцельно брел среди бесконечных деревьев.

Ничего не видеть. Не слышать. Не видеть. Не чувствовать.

Это было бы почти хорошо. Почти.

Лучше всего остального.

Зачем быть, если ты ничего не можешь? Если ты никому не нужен?

Он вяло подумал, что надо так и сказать. Раньше он счел бы это позором, но теперь это было уже неважно. В этом выморочном мире невозможно было проиграть и невозможно выиграть. Не существовало ни позора, ни чести. Только глухая тоска, бессмысленная и беспросветная.

Он начал пробираться назад по распадку, но, наверное, свернул куда-то не туда.

Посреди леса открылся просвет, заросший травой. По нему, друг против друга, соблюдая расстояние, как поединщики, медленно кружили колдун и фея.

— Я не поручусь, что у меня получится тебя остановить, — сказала фея. Рукава за ее спиной трепетали крыльями. — Но можешь быть уверен, что я постараюсь.

Колдун усмехнулся.

— Постарайся. Постарайся-постарайся.

В один миг фея вскинула вверх руку, колдун кинулся вперед, как ныряльщик, фея стала падать назад и рассыпалась стаей птиц, не коснувшись земли, птицы метнулись вверх и в стороны, за ними ринулся черный вихрь, ломая на ходу ветви.

Ланс сжал копье и бросился за ним, перепрыгивая через коряги и пригибаясь от летящих сверху сучьев.

Он резко вернул раз, и еще раз, и еще раз, и увидел зверя. Зверь был огромный, бурый, косматый, с вытянутой вперед мордой, горбатым загривком. Зверь встал на дыбы, оскалил белые зубы и заревел. На передних лапах болтались, ударяясь друг о друга, огромные кривые когти. Они стучали. Ланс никогда такого не слышал. Он выронил копье.

Огромная туша придавила его к земле, выбив дыхание.

Ланс очнулся. Схватил зверя левой за ухо, изо всех сил мотнул его в сторону, ударяя под ногу. Зверь сел на зад, отряхнулся, заревел и опять встал на дыбы. Ланс, не отпуская уха, рванул правой нож и ткнул вперед, пропарывая зверю брюхо. Хлынула кровь. Зверь забился в судорогах. Защелкала страшная пасть. Они повалились на землю.

Наконец, зверь дернулся в последний раз и издох.

Ланс спихнул с себя тушу, вытер лицо рукавом и засмеялся, глядя в синее небо.

— Так. Напомни мне, ради чего это затевалось.

— Посмотреть, смогу ли я тебя остановить, если у тебя опять случится состояние аффекта и ты попытаешься сделать что-нибудь, о чем потом пожалеешь. Ответ — вероятно, да, но для боевой обстановки этот способ вряд ли подходит.

— Да уж. Десятый день рождения... я такого не ожидал.

— Эльфин сдернул тебя в человека через детство. Я подумала, что это может сработать.

— Один и тот же трюк два раза не проходит.

— Да. Пришлось импровизировать.

— Ммм... мощно вышло. Впечатляюще. Эффектно. Или эффективно?..

— Не отвлекайся. У тебя случается гиперфокус. Ты видишь только что-то одно и перестаешь реагировать на все остальное.

— А ты рассыпаешься по всей биосфере.

— И забываю, что вообще хотела делать. Да. Все целеполагание идет через человеческую часть.

— Это теперь так называется? Я запомню. Слушай, сколько нас тут мариновали? Почему все это шло с припевом "не будешь человеком — превратишься в нечисть и будешь долго мучиться"? Почему никто не говорил "будь человеком, это приятно"?

Чертовски приятно, кстати говоря.

Нимуэ перевернулась на живот, положив подбородок на скрещенные ладони. От близкого мха глаза у нее отливали зеленью.

— Человеком, который умеет превращаться в ветер, неуязвим, бессмертен и никогда в жизни не встречал ни в чем отказа? Определенно!

Мирддин приподнялся на локте.

— Ни в чем-ни в чем?

— А вот не надо было пытаться запрудить русло! — Нимуэ села и потянулась, подставляясь свету.

— Погорячился, был неправ, — Мирддин ухмыльнулся и забросил руки за голову, устраиваясь удобней. — Что, много разрушений?

Нимуэ замерла, прислушиваясь к чему-то незримому.

— Ммм... камнепад на западном склоне... ветровал на северном... да, еще молния попала в сосну, но огонь сразу же потушило. Ничего серьезного. Нет, погоди... — лицо ее сделалось озадаченным.

— Что случилось? — спросил Мирддин.

— Пока мы тут развлекались, Ланс полез к медведю.

Мирддин сел.

— И что?

— И убил.

— Чем? — поразился Мирддин. — Этой своей зубочисткой?

— Похоже, что так.

— Вот идиот! — восхитился Мирддин. — А сам что?

— Жив и здоров, насколько я понимаю.

— Отлично. А то капсулу мы уже разобрали.

— Хотела бы я знать, зачем он вообще туда сунулся, — недовольно сказала Нимуэ. Она вздохнула. — Хотя я сама виновата, надо было просто сразу сказать, чтоб к медведям он не лез, так-то я просто приглядывала, чтобы никто на него не кинулся, а тут отвлеклась...

— Насколько я знаю, это все равно бы не помогло, — успокоил ее Мирддин.

Нимуэ наморщила нос.

— Ладно, ничего страшного. Все равно медведи территорию делят постоянно. То один другого задерет, то кто-то в болото сунется и утонет...

— Слушай, а тебе не мешает, что ты постоянно слышишь всю эту живность? — с интересом спросил Мирддин. — Там же постоянно кто-то кого-то жрет.

Вместо ответа она провела по его щеке и показала ему руку.

Мирддин непонимающе уставился на раскрытую ладонь. Нимуэ усмехнулась:

— Ты только что потерял несколько тысяч клеток. И не заметил. Не тот масштаб.

Мирддин хмыкнул. Улыбка Нимуэ стала чуть печальной.

— Иногда мне кажется, что для мира мы то же самое. Вода, ветер... просто перетекание энергии из одной формы в другую.

Мирддин притянул ее к себе.

— Нет, — решительно сказал он. — Вода и ветер не различают добра и зла. Ничего не помнят. Ничего не ценят. Для этого у них есть мы. И это важно.

Одежда на Лансе была изодрана и перепачкана, один рукав полностью оторван, волосы всклокочены. За все это время Нимуэ не видела человека таким счастливым. В руке у него был узел, Нимуэ узнала одеяло. По нему пестрели бурые пятна.

Человек гордо бросил узел на причал. Тюк распахнулся, к ее ногам выкатилась окровавленная голова.

— Вот! — сказал Ланс. — Я убил его, госпожа! Убил колдуна! Больше никто не будет угрожать тебе!

Нимуэ присела рядом, провела пальцем по слипшейся в колтуны шерсти, по черному носу, по желтоватым клыкам, ощерившимся в последнем оскале. Человек, человек, царь природы, вершина пищевой цепочки, великий хищник. Человек-нож, человек-копье, человек-меч.

Она медленно поднялась и заговорила, тщательно подбирая слова.

— Ты сделал то, что ты сделал, и немногие люди могли бы совершить подобное. Ты очень храбр, Ланс, и очень силен, и почти неподвластен чарам. Ты можешь совершить великие дела. Ты хочешь защищать ближних, это очень благородное желание. Ты хочешь сражаться с чудовищами, но больше не найдешь их здесь. Но я знаю короля людей, который поставил себе задачей бороться с нечистью. Если повезет, ты сможешь стать лучшим из его воинов. Приходи завтра на причал на рассвете. Тебя отведут к нему.

Ланс просиял. У него будто гора с плеч свалилась.

— Благодарю тебя, госпожа! Я не посрамлю твоего имени!

Нимуэ сидела, прислонившись к корням дерева. Мертвая медвежья голова лежала у нее на коленях. По серому подолу тянулись бурые разводы и пятна земли. Нимуэ рассеянно перебирала пальцами скатавшуюся шерсть.

Мирддин присел на корточки рядом.

— Вот ты где.

— Я сказала Лансу, что его судьба быть рыцарем, — безрадостно сообщила Нимуэ. — Он хочет сражаться и чувствовать себя героем. Ему нужен кто-то, кто будет отдавать ему приказы. Он почти неподвластен чарам, значит, в локусах ему не смогут причинить вреда. Артур сможет проследить, чтобы он не кидался на кого попало. И Артуру не причинит вред его поклонение. Ланс услышал все, что хотел услышать, и был очень счастлив, — Она подняла на Мирддина глаза. — Почему мне от этого так нехорошо?

— Потому что ты хотела, чтобы он выбрал свою судьбу сам. — Мирддин оперся о сосну рядом. — И я тоже.

— Странно, да? Ты не просишь дуб стать березой, не просишь волка стать зайцем. Когда тебе нужно, чтоб они тебя услышали, ты говоришь на их языке, в этом нет ничего дурного. Ты селишь медведя в берлоге, а дятла в дупле. Нет ничего дурного в том, чтобы найти человеку место среди людей... — Она поморщилась. — Знаешь, почему он убил медведя? Он решил, что это ты.

— Погоди. Это же был твой медведь вообще?

— Мой. Но он увидел, как мы с тобой... взаимодействуем, и, видимо, в мой светлый образ бурый медведь у него не вписался. У него какой-то свой мир в голове. Туда не пробиться.

— Это духи созданы, чтобы знать. А люди созданы, чтобы верить. Они конструируют какую-то картину внутри себя, живут в ней и с ее помощью меняют мир. Она их защищает, и она же их и ограничивает. Мы просто разные.

Нимуэ криво улыбнулась:

— Это такая человеческая ошибка. Посчитать, что кто-то такой же, как ты, обнаружить, что это не так и расстроиться.

— Ну, ты же дану. Значит, тоже человек. Вооот на такую крошечную капельку, — Мирддин показал ей щепоть. Потом наклонился и почесал мертвого медведя за ухом. — Похоронить его?

— Не стоит, — Нимуэ сжала ладони. Плоть под ее пальцами мгновенно пожухла, сморщилась и осыпалась пеплом. Дану поднялась — с ее колен, клацнув зубами, скатился на землю череп. Нимуэ отряхнула кисти и взяла Мирддина под руку:

— Пойдем. Надо еще решить, как переправить нашу заботу к Артуру.

Артур развернул письмо.

"Пламенный привет королю всея земель срединныя, подлунныя и проч.

Артур!

Шлю тебе дитя, воспитанное дятлами. Сунь его куда-нибудь в кадетский корпус, я знаю, у тебя такие есть. Если его там научат не проносить ложку мимо рта (я не преуспел), то на выходе ты получишь рыцаря, каких свет не видывал (в хорошем смысле). В силу природного тугоумия он почти неуязвим к чарам, так что локусы ему не страшны. Он страшно рвется поборать чудовищ и спасать прекрасных дев, и может принести обществу огромную пользу, если ему будет давать указания кто-нибудь, кто умеет отличать первых от вторых.

М-н.

PS. Прошлое его трагично и покрыто мраком — ни родины, ни флага, типа, который как бы заменял ему отца, придушили у него на глазах (не то, чтоб не за дело) — в общем, поаккуратней там с сироткой. Лучше всего скажи всем, что у него травма головы и амнезия. Впечатление ушибленного он вполне производит, так что все поверят.

М.

PPS. Да, меня при нем не упоминай, пожалуйста. Он преисполнен радужных иллюзий насчет моего отбытия в мир иной, не стоит их пока разрушать.

М."

От того, что Мерлин научился цветисто выражаться, легче понимать его не стало, да и вообще бодрый тон письма настораживал. Артур смерил взглядом "сиротку". "Сиротка" в плечах был с Артура и ростом не меньше, и впечатление болезного не производил. Костюм на нем был с иголочки, но сидел так, будто "сиротка" нацепил пиджак первый раз в жизни. Привел "сиротку" Пеллинор, к которому с утра вломился странный старик в балахоне с бородой чуть не до пояса, ткнул ему мерлиновскую визитку и заявил, что его просили проводить курьера "От Девы Озера, срочно, скажите королю, он в курсе". Пеллинор пытался было выяснить подробности, но старик буркнул что-то невнятное и моментально куда-то сгинул.

— Как тебя зовут? — спросил Артур.

"Сиротка" облизнул губы.

— Ланс. Ланселот Озерный, — поправился он.

— Ты знаешь, кто я? — спросил Артур.

— Король. Король Артур. Король Артур, который сражается с чудовищами.

Глаза Ланса восторженно блеснули.

Артур свернул листок в трубку и постучал им по столу.

— Здесь сказано, что ты хочешь сражаться с чудовищами. Это так?

Ланс весь подался вперед.

— Я был победителем в борьбе, и беге, и стрельбе из лука, и метании копий. Я убил косолапого зверя одним ножом. Я видел смерть и не боюсь ее. Дева Озера сказала, что я смогу быть твоим рыцарем и великим воином. Пожалуйста, о король! Испытай меня!

Да, про "ушибленного" Мерлин был, конечно, прав.

— Я прикажу, чтоб о тебе позаботились, — сказал Артур. — Ты сможешь выбрать род войск и научиться всему, что должен знать офицер. Но рыцарь — это совсем другое. Рыцарь — это не должность. Это суть. Какова твоя суть — покажет время.

Ланс истово кивнул. Вдруг глаза у него расширились. Артур обернулся — в боковой двери стояла Джиневра с листком в руке.

— Милый, ты уже смотрел список гостей на свадьбу? Мне кажется, у нас есть кое-какие вопросы, которые надо обсудить с архиепископом.

— Нет, еще нет, — рассеянно ответил Артур. По правде говоря, он надеялся, что вся эта волокита решится как-нибудь без него. Джиневра подошла и положила листок перед ним. Волосы упали с ее плеча блестящей душистой волной. Артур втянул воздух поглубже.

— Пожалуйста, посмотри, — сказала Джиневра. Золотая цепочка блестела у нее возле ключиц, стекая в вырез вниз.

— Как ваше величество пожелает, — сказал Артур.

— Госпожа, — раздался голос.

Артур понял, что успел забыть про "сиротку". Ланс стоял, преклонив колено.

— Госпожа королева... если я пройду все испытания... и если я стану рыцарем... и если твой король разрешит мне — смогу ли я совершать подвиги в твою честь? Смогу ли я служить тебе?

Артур скрестил руки на груди. Джин всегда производила сногсшибательное впечатление, но Артур как-то предпочитал, чтобы подобные сцены происходили не в его собственном кабинете на его собственном ковре. На который у него, может, были свои планы.

Джиневра незаметно скорчила извиняющуюся рожицу — мол, извини, ну, ты же понимаешь, что поделать — плавно обернулась к Лансу и одарила его профессионально-искренней улыбкой:

— Возможно.

Артур махнул рукой:

— Ступай. Я распоряжусь, чтоб тебе нашли место.

Ланс низко поклонился и вышел. Джиневра проводила его взглядом.

— Что это за дикарь? — спросила она.

Артур пожал плечами:

— Да так. Ланселот какой-то.

[1х15] счастливый народец: снег

Когда они вырулили на трассу, Артур, конечно, выгнал водителя с его места, эскорт, конечно, традиционно взвыл (зима! снег! лед! заносы!), но потакать им Артур не собирался.

Холмы были белые, как сахарные, дорога то взмывала вверх, то ныряла вниз, небо было ясным и синим, мотор урчал, и все сладко замирало от силы и скорости.

— Люблю ездить, — сказал он вслух.

Джин открыла окно. Ветер взлохматил золотистые пряди, рассыпавшиеся по собольему воротнику. Волосок пристал ей к губе, она наморщила нос, сдула его и рассмеялась.

Отвлекаться на скорости конечно, нельзя, но на ровном участке можно.

— За дорогой смотри, — промурлыкала Джин.

— Да ладно, — ухмыльнулся Артур, лихо вписал машину в поворот — и ударил по тормозам.

Прямо посреди дороги раскорячился невзрачный грузовичок. Передними колесами он увяз в кювете — видимо, его занесло на ухабе и развернуло. Задняя стенка кузова была откинута, по дороге рассыпались какие-то ящики и всякий хлам.

— Ах, вот ты где! Иди сюда! Сюда иди, кому говорю! — донеслось из грузовика.

Наружу показался хозяин машины. На нем была какая-то странная самоедская доха с пестрым узором по краю и охотничий картуз, торчавший вперед, как клюв. Одно ухо у картуза загибалось вбок, из-под картуза торчали всклокоченные бакенбарды и борода.

В охапке обладатель бакенбард держал изрядно откормленного гуся. Гусь яростно шипел.

Артур вылез из машины.

— Что тут происходит?

— О! Как вы вовремя! — хозяин грузовика просиял, сунул птицу Артуру и нырнул куда-то в кузов. Там что-то загремело.

Подошла Джин, заскучавшая в "Астон Мартине".

— Что, момент неплановой близости с народом? — Она вынула руку из муфты и попыталась погладить гуся по голове. Гусь злобно защелкал клювом.

— Вот оно! — птичник, наконец, выудил из грузовика клетку изрядных размеров, отобрал у Артура обратно своего питомца, сунул его в деревянный ящик и уселся сверху.

— Спасибо вам огромнейшее, сэр! Мэм!

— Пожалуйста, — Артур заложил пальцы за ремень. — Что случилось-то?

В этот момент с холма наконец-то скатились две отставшие машины сопровождения, исключительно пижонски затормозили, наружу высыпала охрана и взяла всех в кружок — истосковавшийся сержант не мог не воспользоваться моментом.

— Ух ты! — восхитился птичник. Он полез в карман, выудил оттуда монетку и теперь переводил взгляд с нее на Артура и обратно. — Ух ты, не соврал, значит! — восторженно заключил он.

— Кто не соврал? — мгновенно напрягся сержант.

— Ну, этот... — гусятник втянул щеки и закатил глаза, — как его... Мырлин.

— Мерлин? — удивился Артур.

Гусятник захлопал себя по карманам:

— А из-за кого я в этой канаве оказался, по-вашему? А он такой — тут сейчас король поедет, вот он тебе-то и поможет, еще, может, одарит чем-нибудь, а ты ему письмо передай, вот!

Артур взял изрядно помятый конверт. Из конверта выпала уже знакомая визитка — белый матовый прямоугольник с белой же выдавленной литерой "М" и листок. На листке значилось:

"Артур!

Скажи пейзанину, чтоб проводил тебя до источника, это недалеко, но тебе будет интересно, тут есть на что глянуть.

Жду тебя на месте, не бойся, больше получаса это не займет.

М-н"

Следующие десять минут Артур, Джиневра (потому что ее было проще взять с собой, чем переспорить), сержант и двое охранников из тех, кто не остался вытаскивать драндулет из кювета, шлепали по сугробам за пестрой дохой, ориентируясь больше по звуку — "пейзанин", не замолкая, болтал что-то про местного пчельника, друга пчельника и знакомого друга пчельника, который "гуся вспорол, а там вооот такой алмаз, ей-ей!" Идти, к счастью, оказалось недалеко — и вскоре они оказались у пещерки.

— Вот он, источник! — объявил "пейзанин". — Ну, ближайший.

— Все чисто, — заявил сержант, выныривая наружу.

Внутри оказался ключ, наполняющий крошечное озерцо и опять ныряющий куда-то под камни. Артур зачерпнул горстью воды — она оказалась сладковатой и такой холодной, что сразу же заныли зубы. На дне что-то блеснуло. Артур закатал рукав и выудил со дна золотую монету. Монета была неровная. Он вгляделся в коронованный профиль.

— Король Кинан, надо же! — Он протянул монету Джиневре. — Ей лет пятьсот, откуда она тут?

Он оперся на валун, из-под которого бил родник. Валун чуть пошатнулся. Артур постучал по нему — раздался глухой звук. У Артура появилась идея.

— А ну навались! — скомандовал он.

Вчетвером они откатили валун в сторону. За ним обнаружилась каменная ниша, а в нише стоял сундук — огромный, темного дерева, окованный по углам позеленевшей от времени медью. Сундук оказался тяжеленный, они с трудом выволокли его на середину пещерки.

Артур улыбнулся Джиневре:

— Закрой уши! — и отстрелил замок.

По пещерке прокатилось эхо. Артур присел на корточки и распахнул крышку.

— Ух ты-ы! — Внутри тускло блестели золотые монеты. Артур запустил в них руки по локоть. — Ага! — он вдруг просиял. — Давай-ка сюда, — скомандовал он Джиневре. Джиневра опустилась рядом. Он торжествующе выудил со дна алмазную диадему, надвинул ей на лоб и залюбовался результатом. — Бриллианты — лучшие друзья девушек! — радостно заявил он.

— И не только, — Джиневра нашарила в сундуке еще одну корону и увенчала Артура. От прикосновения у него мурашки пошли по коже, он прижмурился, неловко повернулся, и корона немедленно съехала ему на нос. Он сдвинул ее на затылок и закрутил головой.

Джиневра потянула из сундука жемчужное ожерелье. Нить, истлевшая за века, оборвалась, и по пещере рассыпались жемчужины, звонко ударяясь о камень и высоко подскакивая.

— Поверить не могу, что эти сокровища тут столько веков лежали и никто их не нашел, — сказал Артур. — И где, кстати говоря, Мерлин?

— Да вот же он стоит, — Джиневра кивнула на "пейзанина", подпирающего стенку. "Пейзанин" фыркнул, с наслаждением отодрал от лица мочалку и снова стал похож на себя.

— Ну ты и языком молоть, — только и смог сказать Артур.

Мерлин скроил невозмутимую физиономию:

— Срисовал, не удержался, — он развернулся к Джиневре. — Где я прокололся?

— Человек, при котором находят клад, смотрит на клад. Ты смотрел, как мы реагируем.

Артур ухмыльнулся:

— Ты это затылком поняла?

Джиневра, пересыпавшая жемчужины из горсти в горсть, подняла взгляд от сокровищ:

— Я всегда знаю, когда на меня смотрят. Или не смотрят.

— Я вообще-то случайно этот сундук нашел, — пояснил Мерлин. — Не тут, подальше. Там королевский герб на крышке, так что я подумал, что вам интересно будет. История, все такое...

Артур подбросил на ладони рубин величиной с яйцо. От камня брызнули солнечные зайчики.

— История... Мерлин, ты как брякнешь что-нибудь! На один этот камушек крейсер построить можно! — Он запулил камень обратно в сундук и кивнул сержанту. — Тащите-ка это наружу, посмотрим получше на свету.

— Давайте-давайте, — рассеянно сказал Мерлин. — Я сейчас.

Прежде, чем Артур успел что-нибудь ответить, он куда-то делся.

Свод и стены пещеры были покрыты снежно-белыми иглами, наростами, уступами, похожими на хризантемы или звезды. Время от времени со сталактита падала капля, нарушая гладь подземного озера, и тогда по огромному залу катилось эхо, невероятно гулкое в тишине.

— Арагониты, — зачарованно сказала Нимуэ.

— Я подумал, тебе будет интересно, — сказал Мирддин.

Тысячи и сотни тысяч лет на поверхности кипели войны, рождались и погибали народы, вставали и разрушались империи. Тысячи и сотни тысяч лет в глубинах медленно, медленно росли каменные цветы, невидимые, незримые никем, не зная о своей белизне, бездумно, торжественно, самодостаточно.

Мирддин поднял свет повыше — свод сверкнул ослепительно-белым. Грани кристаллов замерцали, преломляя луч.

— Очень похоже на иней у входа. Если не стаяло, оттепель сегодня, — он вдруг осекся. Протянул руку, чтобы коснуться каменной звезды, укололся, недоумевающе глянул на каплю крови, растер ее между пальцев и спрятал ладонь за спину.

Нимуэ обняла его.

— Это как мы и они.

— Да, — медленно произнес Мирддин, не отрывая взгляд от камня. — Как мы и они.

Он вдруг заторопился:

— Пойдем, мне надо показать тебе кое-что наверху.

Он вывел ее из пещеры. Наверху тоже было белое царство. Землю укрыло, и можно было не выбирать, куда ступить.

Все деревья вокруг были нарисованы в две линии — белую и черную. Вокруг входа наросли затейливые фестоны из инея. Сверху тихо падал снег. Нимуэ запрокинула голову, подставляя лицо под хлопья. Они тут же таяли.

— Не закрывайся, — сказал Мирддин. — Послушай.

Артур и Джиневра, вытащив сундук на свет, азартно разбирали найденные сокровища. Поодаль бдительно озирался сержант.

— Мне кажется, я задолжал тебе пример каких-то счастливых людей, у которых все хорошо. Это редко бывает. Но когда бывает — это как музыка.

Нимуэ улыбнулась, не открывая глаз.

— Ты специально все подстроил?

Мирддин ухмыльнулся.

— Ну, если бы не получилось, я бы все отрицал. А так...

— Сержант ужасно гордится.

— И никогда в этом не признается... А еще, — Мирддин наклонился и зачерпнул снега, — можно сменить тональность. — Он слепил снежок и запустил им в сосновую лапу прямо над королевственной четой. Вниз обрушился белый ливень.

— Нас атакуют! — завопил Артур. — Вперед!

Завязалась суматоха. Объединенными усилиями человечества Мирддина загнали в угол и насыпали снега ему за шиворот.

— Да здравствуйте победа сил добра! — провозгласил Артур.

— Над силами разума, — добавил Мирддин, выбираясь из сугроба и отплевываясь.

Раскрасневшиеся Артур и Джиневра в съезжающих на бок старинных коронах поверх меховых шапок, взъерошенный Мирддин в дурацкой оленьей дохе, изо всех сил старающийся удержать серьезность сержант, хруст снега под ногами, воздух, ледяной и свежий, эхо голосов, разносящееся по лесу.

Это было хорошо.

Это успело продлиться почти четверть часа, пока ей в висок не вонзилось чужое отчаянье.

Затрещали кусты, и на поляну перед пещеркой выскочила растрепанная женщина — прямо в объятия к сержанту, которому опять представился случай проявить бдительность.

— Королева! — отчаянно крикнула женщина.

Джиневра сделала повелительный жест. Сержант ослабил хватку. Женщина резким движением вырвалась и вскинула вверх руку, как стрелок.

В руке у нее было распятие и ветка рябины. Женщина выставила их вперед.

— Верни моего сына, королева. Я приказываю тебе!

Джиневра медленно поднялась со снега.

— Я не королева фей, — сказала она.

На голове Джиневры тускло блестела старинная корона. По плечам Джиневры струились золотые пряди. На ослепительно-белой шубке Джиневры алмазно переливался снег.

— Я тебе не верю, — заявила женщина.

— А придется, — Мирддин отщипнул с рябиновой кисти ягодку и закинул в рот.

Женщина затравленно огляделась (Джиневра в соболях, Мирддин в подозрительном малахае, Нимуэ в безразмерном свитере до колен и босиком) и уперлась взглядом в Артура. Куртка-авиатор поверх фуфайки с оленем и корона набекрень тоже выглядели как-то неубедительно. Добропорядочней всех смотрелась охрана — они хотя бы отдаленно напоминали тех, кого показывают в телевизоре.

Артур аккуратно взял у нее из кулака распятие.

— Даю тебе честное слово, что я — Артур Пендрагон, король Камелота. Так ты мне веришь?

Женщина нерешительно кивнула. Она была невысокая, полноватая, растрепанная, и это не очень вязалось со вздернутым подбородком и бешеным огнем в глазах.

— Как тебя зовут и что у тебя случилось? — спросил Артур.

— Меня зовут Тара О'Доннел. И моего сына украли феи.

Артур перевел взгляд на Мирддина.

— Мерлин, феи крадут детей?

— Смотря кого понимать под словом "феи" и смотря что понимать под словом "крадут", — уклончиво ответил Мирддин. После истории с Ланселотом он не чувствовал себя кристально чистым в этом отношении. — Когда пропал твой сын? — обратился он к женщине.

— Утром, — ответила Тара.

— Тут нет зачарованных мест в округе, — сказала Нимуэ. — Я бы заметила.

При первом отзвуке Тары она перекинулась, выставляя щит, пряча внутрь все личное и выставляя вперед водяное, холодноватое любопытство. Внешне это не отразилось, люди вряд ли отследили перемену.

— Почему ты решила, что это именно феи? — спросил Артур у Тары.

— А кто еще?! Кому еще он нужен, мой Джейми? Том, и тот говорил — пусть Бог бы его прибрал! Чтоб тебе пусто было, Том!

— Это твой родной сын? — спросила Нимуэ.

Тара сглотнула.

— Да! — решительно сказала она. — Да!

Нимуэ на мгновенье задумалась.

— Есть серебряная иголка? — спросила она.

Мирддин зашарил по карманам:

— У меня только сталь.

Артур отрицательно мотнул головой. Джиневра молча отколола с шелкового шарфа жемчужную брошь и протянула дану. Нимуэ повернулась к Таре:

— Дай мне руку, пожалуйста. Не бойся.

Женщина вздернула подбородок и протянула вперед ладонь. Ладонь дрожала.

Нимуэ уколола ее палец. Выступила капля крови. Дану наклонилась вперед, почти коснувшись руки лбом, шепнула что-то — темная капля сорвалась и упала вниз. Дану выпрямилась, губы ее беззвучно зашевелились. По белому снегу вперед заструился, указывая дорогу, алый след — будто разматывался невидимый клубок.

Нимуэ проводила его взглядом, аккуратно застегнула брошь и протянула Джиневре обратно:

— Спасибо, — Она опять повернулась к Таре. — Думай о нем. Думай о своем сыне.

Артур проводил глазами теряющийся в лесу след.

— Так, — сказал он. — Джин, возвращайся к машине, похоже, мы тут надолго. Вы двое, — он махнул охранникам, — проводите госпожу, доставьте к дороге сундук и сообщите, что мы задержимся.

— Еще чего. Я с вами, — заявила Джиневра.

— Почему это?

— Потому что Тара обратилась ко мне и она под моей защитой, — сказала Джиневра. — И вообще я так хочу.

Артур тяжело вздохнул, открывая рот для возражений, но Мирддин вклинился раньше, чем препирательство успело перерасти в затяжное выяснения отношений:

— Пусть идет. Нас трое, да еще твой сержант с пушкой. Локусов тут нет. Самое большое, что ей может угрожать — провалиться в сугроб и поймать насморк.

— Ладно, — неохотно согласился Артур.

— Великий визирь одобрил, надо же, — саркастически произнесла Джиневра. — Может, мне в следующий раз на его имя запрос подать?

— В письменном виде, — осклабился Мирддин.

— Хватит! — оборвал их Артур. — Джин, мы заботимся о твоей безопасности. Мерлин, следи за языком.

Нимуэ и Тара уже скрылись в лесу. Им потребовалось некоторое время, чтобы их обогнать, оставив Джиневру и сержанта замыкающими.

— Чтоб я подобного тона больше от тебя не слышал, — сквозь зубы начал выговаривать Артур, едва они оказались вне зоны слышимости. — Соизволь обращаться к Джиневре как королевской особе.

— Да пожалуйста, — пожал плечами Мирддин.

Протоколом больше, протоколом меньше. Интересовало его не это, а то, что след, по которому они шли, сменил форму и растекся по полянке, как тушь, достигшая края листа — кляксой с одной стороны и идеально прямой линией с другой.

Артур не унимался.

— И куда идет или не идет Джин, решаю я. Не встревай. Если я скажу, что она с нами не пойдет — она не пойдет. Если я скажу, что мы берем ее с собой — значит, берем.

Мерлин остановился.

— Нет уж, извини. Ты на ней женишься — прекрасно, это твоя жизнь. Джиневра хочет контролировать всех, до кого дотянется — отлично, это ваша человеческая политика, может, так и надо. Но когда дело доходит до безопасности — кого брать, а кого не брать в локусы — решаю я. Потому что когда человек заявляет о своих намереньях одно, а двигает им другое — с чарами ему сталкиваться нельзя. Это плохо кончится, а отвечать за последствия придется мне. И, уж прости, не перед... — Слева резко метнулось что-то белое, он рефлекторно оттолкнул Артура, отбил — и понял, что это снежок. Только посланный по-дановски — со скоростью пули и прямо из воздуха.

— Третий уровень проверь, — спокойно сказала Нимуэ, убедившись, что ей удалось привлечь внимание. Мирддин вызвал отчет на комме.

— Ах ты ж!

Артур, который уже успел сгруппироваться, пригнуться и начать озираться в поисках возможной угрозы выпрямился.

— Что происходит? — спросил он совершенно другим тоном.

— Барьер происходит, — сообщил Мирддин, просматривая данные. — Кто-то очень толковый поставил тут заграждение — чтобы любой, кто сюда забрел, оказался по горло занят собственными проблемами и дальше не пошел. Артур, приношу свои извинения за то, что наговорил.

— То есть, ты так не считаешь? — уточнил Артур, отряхиваясь после внезапного приземления в терновый куст.

— То есть, я так считаю, но мне не следовало позволять себе эмоциональных формулировок, поскольку они приводят прямо к противоположным результатам. — Мирддин повернулся к Нимуэ. — Что б мы без тебя делали, — благодарно сказал он.

— Меня бы тоже накрыло, — сказала Нимуэ. — Но Тара так фонит, что я с перепугу закрылась сразу на максимум. Посмотри, как интересно сделано — это не локус, это заклинание, защищающее границу. Причем в диапазоне от млекопитающих крупнее куницы до Дикой Охоты. Причем в обе стороны.

— Не только на вход, но и на выход.

— Да. И при том — это не локус.

— Занятно... — Мирддин почесал бровь. — И замаскировано хорошо...

— Давайте так, — предложила Нимуэ. — Я сейчас границу потихоньку разомкну, и вы пройдете. А я потом сделаю все, как было, и вас догоню.

Занятие это было из серии "снять паутину с куста, пропустить грузовую колонну, повесить обратно" — и по сложности, и по осмысленности.

— Можно проще, — предложил Мирддин.

— Проще — да, — согласилась Нимуэ. — Лучше — нет. Во-первых, если просто разорвать, будет шум. Во-вторых, еще неизвестно, кому эта штука не дает разбегаться и зачем. И посмотри, как красиво сделано... жалко портить. Не бойся, я не долго, — глаза у нее азартно блеснули.

— Рационализируешь, — сказал Мирддин, смиряясь.

— Ага, — беспечно отозвалась Нимуэ. Она уже стояла, запрокинув голову и поводя пальцами, будто заплетая "колыбель для кошки". Бледно-алые капли взвились со снега и застыли в воздухе мелким ледяным крошевом — линия превратилась в плоскость, отмечающую барьер. Мирддин оглянулся на остальных — Артур что-то втолковывал Джиневре (Мирддин подавил искушение считать, что именно), Тара всхлипывала в сержанта, сержант неловко похлопывал Тару по спине одной рукой. В другой он сжимал пистолет. На челе сержанта отражалась тщетная борьба личного с общественным. Мирддин мысленно сделал заметку сообщить потом бедолаге, что дело не в его непрофессионализме, а в заклинании, под которое он попал. А то ведь изведется весь.

Все-таки Артур был прав — надо уже заняться подготовкой людей организованно. А то каждый раз просто избиение младенцев какое-то.

Снег рядом захрустел.

— Извини, — сказал Артур.

Мирддин повернул голову.

— Я иногда забываю, что вам не король и не имею права приказывать. Вы очень важные союзники для меня и Камелота, Мерлин. И я очень благодарен вам за то, что вы делаете.

Завеса из кристаллов, зависших в воздухе, была полупрозрачной. По ней ходили волны, как по парусу, когда ветер идет порывами — ледяная вуаль то выгибалась, то разглаживалась, и с каждым разом расположение парящих крупинок едва заметно меняло паттерн.

— Закон Авалона гласит, что в делах людей решения принадлежат людям, — медленно произнес Мирддин. — По праву рождения у меня есть свобода мысли, слова и дела в Срединных землях. Но компетентности мне не хватает. Например, я всегда могу отличить, когда человек говорит неправду. Но не всегда могу понять, почему. — Он развернулся и глянул Артуру в лицо. — Мне не хватает компетентности и мне очень дорога возможность доверять чьим-то суждениям, кроме своих. Ты — король людей, и в человеческих землях право решения принадлежит тебе. Пожалуйста, не думай, что я собираюсь каким-либо образом его оспаривать. У нас общая цель. Достигнуть ее поодиночке будет гораздо сложнее.

Артур молча протянул ему руку. Мирддин ее пожал.

Артур переступил с ноги на ногу и как бы небрежно спросил:

— А что ты говорил насчет правды и неправды?

— Джиневра напросилась с нами не ради Тары, — сказал Мирддин.

Артур хотел спросить еще что-то, но тут ледяная завеса распахнулась, как штора, отдернутая в сторону.

— Пять минут, — напряженным голосом сообщила Нимуэ, и стало не до разговоров.

Они проскочили сквозь завесу, проломились сквозь кусты, оказались на опушке леса — и увидели имбирный пирог.

Нет, правда — деревня была совершенно пряничная. Несколько разноцветных ухоженных домиков с леденцовыми стеклами и крышами в сахарной пудре. Дворики сияли — просто витрина с игрушками какая-то.

— Ох, не нравится мне это, — пробормотал сержант и сделал знак от сглаза. Тара судорожно вздохнула. Джин с жадным любопытством вглядывалась в домики. Артур ободряюще ей улыбнулся.

Застывший столбом Мерлин, наконец, отмер.

— Странно, — сказал он. — Или тут внутри совсем нет чар, или они настолько хорошо спрятаны, что я их не вижу. Вроде бы все чисто.

— Ну вот и пойдем проверим, — заявил Артур.

Они начали спускаться от леса к деревеньке.

Вдруг раздался голосок:

— Гости!

— Гости! Гости! Гости!

Захлопали двери и ставни, из домиков высыпали человечки в разноцветных штанах и курточках — и гости моментально оказались в плотном кольце прихлопывающих рук, притопывающих ног и сияющих мордашек. Человечки были маленькие, узкоплечие, голубоглазые, курносые, большеротые и красногубые — и все, как один, радостно щебетали и лезли обниматься.

Эффект был как от полчища котят — умилительный и устрашающий одновременно.

— Они все как Джейми... — пролепетала Тара.

— Ух ты, эльфы! — сказал Артур, отцепляя очередные любопытные ручонки, пытающиеся открутить блестящую заклепку с куртки. Мерлин поднял бровь. — Ну, веселый народец, — пояснил он. — Духи холмов.

— В том-то и дело, что нет, — озадаченно произнес Мирддин. — Они все люди!

[1х16] счастливый народец: ель

Быстрее всех опомнилась Тара:

— Джейми! — крикнула она. — Вы знаете Джейми?

Человечки защебетали:

— Я — Дик! Я — Нил! Я — Джек! Я — Джил! Погоди! Погоди! Джейми знает Ди!

— Где он?! — вскинулась Тара.

— Диан! Диан! Дин-ди-лиан! — наперебой отозвались человечки. Тару подхватила щебечущая волна и понесла за собой.

Остальные поспешили за ней.

Посреди деревни среди пряничных домиков возвышался гладкий куб, подозрительно знакомого вида. Человечки выстроились перед ним и начали скандировать и хлопать в ладоши:

— Ди! Ди! Выходи! Ди! Ди! Выходи!

В кубе открылся проем и на пороге показался дану — высокий, рыжий и конопатый, как перепелиное яйцо.

— Диан? — удивился Мирддин.

— Мирддин? — удивился рыжий.

Они обменялись рукопожатием.

— Что тут у тебя творится?

— Какого тебя сюда занесло? — начали они почти одновременно.

Диан хотел было ответить, но тут у него из-за загривка высунулась мордашка — мальчишка лет пяти, тоже румяный, большеротый и голубоглазый.

— Джейми! — заголосила Тара.

— Мама! — пискнул мальчишка и попытался слезть вниз. Диан перехватил его под мышку и отступил на шаг:

— Ступай, откуда пришла, женщина. Один раз ты его уже убила.

Тара зажала руками рот и замотала головой, заливаясь слезами.

— Это правда? — спросил ее Артур.

— Бабка сказала — он подменыш! Ни в мать, ни в отца, своих от чужих не отличает, лепечет постоянно, подменыш как пить дать! А я знала, что он мой, мой, такой, какой есть! Бабка сказала — если он человек, от наперстянки ему ничего не будет! А если он подменыш, его утащат феи, утащат, вот увидишь! Зачем ты его забрал? Отдай, отдай обратно!

Диан ощерился:

— Зачем?! Если бы я его не забрал, он был бы сейчас мертв! — Он попытался перехватить Джейми покрепче. Мальчишка вывернулся и соскользнул вниз, Тара схватила в его охапку и, всхлипывая, принялась целовать. Человечки, сгрудившись вокруг в снежный ком, гладили их по плечам, по спинам, по волосам. Диан мученически скривился.

— Делеция на седьмой хромосоме, — сообщил он Мирддину. — Увеличенная миндалина. Повышенная эмпатия. И весьма кратковременная память.

— Переведи, — вполголоса сказал Артур.

Мирддин замешкался.

— Они не помнят зла. И очень всем сочувствуют.

— Это такая болезнь, — Диан раздвинул губы в улыбке. — Незаразная, не бойтесь.

Джейми, обладавший, видимо, талантом выворачиваться из самых цепких объятий, обхватил Диана за штанину и потребовал:

— Не злись! Зачем ты злишься?

Диан издал что-то среднее между стоном и рычанием. Тара решительно сгребла сына:

— Мы уходим!

— Никто никуда не идет, пока я не разберусь, что происходит, — внятно произнес Артур. — Сержант, присмотрите, чтобы Тару никто не обидел. Джейми, — он нашел глазами мальчика и показал ему пальцем на Джиневру. Джиневра улыбнулась. Джейми просиял в ответ. — Это Джин. Ей хочется знать все-все про тебя и твоих друзей. Джин, мне нужна твоя оценка через полчаса. — Артур повернулся к Диану. — А у вас, Диан, кажется, свое мнение о ситуации, и я его внимательно слушаю.

— Артур Пендрагон, король Камелота, — пояснил Мирддин.

Диан смерил его взглядом.

— Хорошо, — наконец, сказал он. — Но мое мнение вам не понравится.

Диан резко развернулся и шагнул внутрь, не оборачиваясь, чтобы проверить, кто следует за ним. Мирддин кивнул Артуру — пойдем.

Внутри, как он и подозревал, оказалась типичная полевая лаборатория, пахло озоном, и Мирддин мимолетно удивился, как четко этот запах вызывает ощущение дома. Артур с некоторым недоверием оглядел комнату — просторную, и, на первый взгляд, пустую.

Диан махнул рукой — одна стена стала прозрачной и деревенька оказалась как на ладони. Диан какое-то время, прищурившись, смотрел, как человечки, обступив Джиневру, что-то оживленно ей рассказывают, сияя щербатыми улыбками. Гости терпеливо ждали. Наконец, Диан заговорил.

— Сто тридцать девять лет назад я оказался в этих краях, собирая образцы для одного из проектов. Меня всегда увлекало устройство человеческой расы, в особенности — сочетание предопределения и свободы воли. В частности, образование личности на стыке физических вводных и свободного выбора. Случайно — если можно назвать случайностью плановый сбор данных — я оказался в одной из местных деревень, когда там приводили в действие один из традиционных ритуалов. Считалось, что сок наперстянки изгоняет так называемых "подменышей" — если дать его выпить "подкидышу фей", то он на следующий день умрет. Я остался понаблюдать. Ребенок, подвергнутый испытанию, был стопроцентным человеком, но отличался от жителей деревни по внешности и поведению, это меня заинтересовало. Он умер. Я решил, что не будет беды, если я заберу тело. Легенда о похищении феями уже существовала, мои действия ничего не добавили бы к ней. — Диан обернулся от окна. — Его звали Лиам. Лиам Мэдиган. И он стал первым жителем этого места.

— Ты его реанимировал, — сказал Мирддин.

Диан пожал плечами:

— Моего оборудования оказалось вполне достаточно.

— А дальше? — помедлив, спросил Артур.

Диан бросил на него взгляд исподлобья.

— А дальше выяснилось, что данный обычай распространен не только в одной деревне.

— Рианнон знает, что ты полторы сотни лет вмешиваешься? — спросил Мирддин.

— Технически, я не вмешиваюсь. Поселение было вполне эффективно ограждено. Его жители ни с кем не контактировали. Результат для человеческого сообщества был такой же, как если бы они были мертвы. До сегодняшнего дня.

— Сколько их здесь? — спросил Мирддин.

— Семнадцать, — ответил Диан. — Считая Джеймса О'Доннела.

— Джейми должен вернуться к матери, — сказал Артур.

— И долго он с ней проживет? — поинтересовался Диан. — Даже если считать, что она вполне искренна в своих намереньях — что я допускаю — Джейми не различает своих и чужих. Это вы, — Диан криво усмехнулся, — уже успели увидеть. Кто-нибудь опять напоит его чем-нибудь. Дьявольское отродье, как-никак. Те, кто живут в этой деревне, один раз уже умерли как люди, Никаких долгов по отношению к человечеству у них уже нет.

— Это не значит, что у человечества нет долга перед ними, — ответил Артур. — И это не значит, что их надо держать взаперти за барьером.

— Завеса их защищает.

— Они сами так решили?

— Они недостаточно компетентны, чтобы принимать такие решения.

— Я слышал, закон Авалона состоит в том, что во взаимоотношениях людей между собой решающее слово принадлежит людям, — спокойно произнес Артур. — Меня неверно информировали?

Диан бросил кинжальный взгляд на информатора. Информатор сделал невинное лицо.

— Они — подданные Камелота. Я — их король. И, я полагаю, вы не станете отрицать мое право принимать решения или, — Артур покосился на Мирддина, — компетентность моих советников.

Нет, все-таки Артур в режиме боевого слона был очень эффективен. Ради одного диановского выражения стоило все это затеять. Интересно было бы притащить Артура в Круг и посмотреть, что выйдет... Мирддин понял, что отвлекся.

Диан тем временем восстановил самообладание.

— Хорошо, — сказал он. — Решайте, Ваше Величество, — титул он произнес с откровенной издевкой. — Треть может играть на пианино, но не может завязать шнурки. Они добры, легкомысленны, музыкальны и невероятно общительны. Они не могут долго концентрировать внимание по своей воле, но обладают отличной памятью на слова и мелодии. Они не знают ничего из того, что нужно для существования в человеческом обществе. Как купить, продать, защитить себя, отличить правду от лжи. Любого, кто им улыбнется, они уже считают другом. У них сверхразвита эмпатия и сочувствие. Они очень уязвимы и требуют постоянного ухода. Никто из них не выживет один. Я приглядывал за ними эти годы. Решайте, что делать с ними, Ваше Величество. Потому что с вашим появлением по закону Авалона, — Диан опять бросил кинжальный взгляд на Мирддина, — это право было мною утрачено.

— Их можно вылечить? — спросил Артур.

Диан фыркнул:

— От чего? От них самих? Нет.

Артур помедлил.

— Мне нужно посоветоваться, — сказал он.

Диан пожал плечами:

— На здоровье.

Артур кивнул Мирддину и вышел.

— Извини, что мы тут к тебе так вломились, — помолчав, сказал Мирддин. — Случайно вышло.

Диан дернул плечом:

— Все равно лавочку надо было сворачивать. Хоть собрался. А так — то одно, то другое... вязнешь.

За окном Артур присел на корточки рядом с Джейми и Джиневрой. Джейми что-то объяснял, маша руками, разноцветные варежки на резинке болтались вверх-вниз у рукавов. Диан тяжело вздохнул.

— Пендрагонов стало интересовать что-то, кроме войнушки? С ума сойти. Мирддин, где ты его откопал?

— Люди меняются, — сказал Мирддин.

— Люди-то? — Диан презрительно фыркнул. — Напомни обсудить это лет через двести.

— Итак, в людскую доброту ты не веришь.

Диан хмыкнул:

— Ну и словечки у тебя. "Доброта", "веришь"... Понабрался.

Мирддин ухмыльнулся.

— Связался с дурной компанией. Сам понимаешь.

Артур подбросил Джейми вверх, поставил на ноги, потрепал по головенке, взял Джиневру за локоть и отвел в сторону.

— Ну что?

Она повернула к Артуру сияющее лицо. На ресницах у нее блестели капли — то ли слезы, то ли стаявший иней.

— Артур, они чудо! Они милые, и добрые, и... Я могла бы прийти сюда в драном свитере и босиком — и им было бы все равно! Артур, ты хоть понимаешь, как мало людей, которым по-настоящему все равно? Даже тебе...

— Джин, — сказал Артур. — Я же тебя люблю. Как мне может быть без разницы, кто ты?

В свитере, без свитера...

Лучше, конечно, без свитера.

Последнее он не озвучил, но что-то, видимо, мелькнуло — Джиневра нахмурилась.

— Ты не понимаешь!

— Не понимаю, — согласился Артур. — Но я хочу знать твое мнение о том, что делать с Тарой. — Он вкратце описал ей ситуацию.

Джиневра тряхнула волосами.

— А тут вообще говорить не о чем. Я, может, и не королева фей. Но что-то я могу!

Как с некоторым удивлением отметил Мирддин, мотивированную Джиневру отличали ТТХ пикирующей гарпии.

— Джейми остается с матерью. Тара из своей дыры отправляется с нами в Камелот, работа ей найдется. Джейми получает статус королевского воспитанника и пансион. Он имеет право расти среди людей.

— Конечно, — усмехнулся Диан. — Что может быть важней, чем право дать возможность ее величеству ощутить свою доброту.

Джиневра вспыхнула.

— Но, допустим, так. Тара и Диан отправляются в Камелот. Что ты собираешься делать с остальными?

— А что ты предлагаешь? — резко спросила Джиневра.

— Я могу забрать их на Авалон как своих гостей, — сказал Диан. — Разница между "тут" и "там" для них окажется минимальна.

Джиневра скривила губы.

— Посмотри, как они кидаются к каждому встречному. Они — часть человечества. Им нужны люди и они нужны людям. И это то, что ни ты, ни весь твой Авалон не сможет им дать.

— Люди уже показали, как они им нужны.

— Ты не дал людям ни малейшего шанса! У них не было возможности жить бок о бок, не было возможности узнать, кто они такие! Ты забрал их в этот свой... вольер! Ты твердишь, что головы у людей забиты предрассудками — а откуда они должны были узнать, что это неправда?

— А, — прошелестел Диан. — Прекрасная королева хочет обсудить корни инфантицида и ксенофобии в сельской местности?

— Это бессмысленный спор, — вклинился Мерлин. — Диан, я правильно понял твои выводы — "синдром эльфа" есть генетическое заболевание, шанс передачи от больного родителя к ребенку — 50%, шанс случайного возникновения — один к двадцати тысячам?

— Да, — сказал Диан, не отрывая глаз от Джиневры.

— Значит, Джиневра права, — сказал Мирддин. — Такие люди будут возникать, а ты не можешь быть везде. Твоя лаборатория или Авалон — не решение. Артур как король должен думать обо всех своих подданных, в том числе и в перспективе.

— Не решение, — согласился Диан. — Но у людей его тоже нет.

Джиневра резко вдохнула и выдохнула.

— Первое. Мы забираем всех в Камелот и показываем их везде, где можно. Второе. Назначается королевское пособие, достаточное, — Джиневра сверкнула глазами, — чтобы никому не приходило в голову резать курицу, несущую золотые яйца. Третье. Мы собираем из твоих эльфов оркестр под королевским покровительством, и они ездят по стране. Это даст им любимое занятие, возможность общаться с людьми, как они хотят, и возможность самим зарабатывать себе на хлеб. А страна увидит, что никакие это не подменыши, и что они милые и добрые, и что, если они встретят кого-то такого на улице, его не следует бояться. — Джиневра подалась вперед. — И не смей даже намекать, что я не знаю своего дела, Диан!

Диан посмотрел на Артура.

— Джин у нас политик, — Артур очень старался, чтоб это не звучало как "Знай наших!", но у него не вышло.

Диан горько усмехнулся:

— И никому даже не пришло в голову поинтересоваться у них самих, хотят ли они бросать свой дом, отправляться к вам в Камелот и там плясать вам на потеху.

Артур пожал плечами:

— Тут все просто. Все, кто захочет вернуться и жить здесь — вернутся и будут здесь жить. Те, кто захотят ездить и выступать — будут ездить и выступать. Найти персонал для решения бытовых вопросов — не проблема, тем более, что мы только откопали сундук золота. Очень удачно, — Артур ухмыльнулся и тут же посерьезнел. — Но попробовать они должны. И у них должна быть связь со Срединными землями. Это их право, которое нельзя отнимать.

Диан смерил Артура долгим взглядом. Артур не дрогнул.

— Хорошо, — наконец, сказал дану. — я отдам вам поселение и окажу вам посильную помощь. Но вы должны хорошо о них заботиться.

— Слово Пендрагона, — сказал Артур.

Диан усмехнулся краем рта:

— Что мне Пендрагоны... мне не нужно слово короля. Мне нужно слово человека Артура.

— Хорошо, — сказал Артур.

Диан кивнул. Они пожали руки.

Мирддин незаметно выдохнул — если бы Диан решил сопротивляться, ему сложно было бы что-то противопоставить, а у законов Авалона было много нюансов, о которых Артур был не в курсе — например, случаи личной клятвы или право убежища для однажды умерших.

Диан прищелкнул языком — откуда-то сверху раздалось гудение колокола. Дану коротко кивнул:

— Пройдемте.

Перед лабораторией уже собралась небольшая приплясывающая от нетерпения толпа.

Диан вывел вперед Джиневру и Артура:

— Это наши новые друзья, Артур и Джиневра. Они — король и королева Камелота.

Джиневра ослепительно улыбнулась:

— Кто хочет поехать в гости к нам на праздник?

"Эльфы" наперебой загомонили, и Мирддин окончательно уверился в их человеческой природе.

Диан тем временем вцепился в Артура как клещ в собачье ухо.

— Обязательно соблюдайте четкое расписание, каждый день одно и то же. Избегайте резких звуков, это может вызвать нервный срыв. Избегайте сенсорной перегрузки. Если Люк или Джил ходит на цыпочках — не обращайте внимания, это нормально. Если кто-то переспрашивает что-то двадцать раз подряд — значит, им просто нравится звук вопроса, отвечать не обязательно. Пат всегда носит с собой синего медведя, это его успокаивает. Лили не может есть ничего хрустящего, потому что не выносит звук. У всех повышенное содержание кальция в крови, осторожно с продуктами, вот список. Обязательно следите, чтобы были тяжелые одеяла, если их положить на колени, они помогают заснуть. Или еще помогает надувной спасательный жилет. У вас есть под рукой надувной спасательный жилет?

— А можно это, я не знаю, записать как-то? — наконец, взмолился Артур. — Невозможно запомнить же!

— Хорошо, — чопорно согласился Диан.

Он вернулся через полчаса и бухнул перед Артуром стопку фолиантов. Фолианты были в тяжелых металлических переплетах. Внутри был, судя по всему, пергамент. Буквицы переливались золотом, по полям пергамента скакали зайцы и обезьяны, пробелы между словами, абзацы и знаки препинания отсутствовали как класс. Артур даже не стал пытаться что-то разобрать.

Мирддин заглянул к нему через плечо, полюбовался на грифона в полосатых носках и почесал бровь:

— Знаешь, по-моему, ты распечатку по устаревшему стандарту сделал.

— Даа? — протянул Диан. — А мне показалось, в самый раз.

— Давай я сам, ага? — примирительно предложил Мирддин.

Диан что-то неразборчиво буркнул и удалился.

Артур проводил его взглядом:

— Он серьезно или издевается?

Мирддин дипломатично промолчал.

Распечатка в читаемом формате все равно более всего походила на физкультурный снаряд.

— Мерлин, — жалобно сказал Артур. — Я не осилю это все читать.

Мирддин пожал плечами.

— Ну, не читай. Отдашь тем, кто за ними присматривать будет.

— Я не могу, — грустно сказал Артур. — Я слово дал. Как я смогу понять, что о них хорошо заботятся, если не разберусь?

Мирддин задумчиво поскреб ногтем свернувшегося в клубок дракона внизу страницы. Дракон прикрывался хвостом от какого-то монаха со свитком и вид у него был крайне удрученный.

— Вообще-то, — произнес Мирддин, — у меня есть мысль, как все это можно оптимизировать.

Когда она спустилась в деревню, были уже сумерки, сиреневые и лиловые. Окошки домиков светились, как ночники в детской. Нимуэ вспомнила, как однажды Вран принес огромный кукольный дом. Он не разбирался, но окна были прозрачными, и можно было видеть, как маленькие механические человечки живут своей таинственной жизнью — танцуют в гостиных, готовят еду на кухне, курят и читают у камина. Нимуэ часами лежала на ковре, разглядывая, как движутся фигурки и пытаясь понять, что это значит. Где-то внутри — клик-клак, клик-клак — поворачивались шестеренки. "Что заставляет их тикать?" — спросила она у отца. Вран усмехнулся: "Это люди. Людьми движут свои отдельные механизмы. Не забывай об этом". Иногда ей думалось, каково было бы это — стать маленькой-маленькой, оказаться в доме, посмотреть на него изнутри.

Как странно исполняются детские желания иногда.

Возле одного из домов человечек в ярко-красной куртке возил метлой по дорожке — не столько разгребая снег, сколько взметая в воздух мелкие ледяные блестки.

Нимуэ остановилась рядом. Человечек поднял голову и улыбнулся. Нимуэ улыбнулась в ответ.

— Привет, — сказал человечек. — Ты кто?

— Я Нимуэ, — сказала Нимуэ.

— А я Шейн, — сказал человечек.

— Тебе помочь? — спросила Нимуэ.

Шейн замотал головой и широко улыбнулся:

— Нет! Мне нравится звук.

— Я послушаю? — спросила Нимуэ.

Шейн кивнул

— Ага!

Нимуэ присела на припорошенные снегом качели с ярким сиденьем. Скррриии, скррри, сказала цепь.

Шуррр, шурр. Топ. Топ. Хруп-хруп-хруп. Шуххх, шуххх. Шкряб, шкряб. Кликити-кликити-кликити-кланг.

Человечек махал метлой, изредка переворачивая ее и ударяя ручкой о землю, топал ногами, шаркал подошвами — и все это складывалось в сложную синкопированную мелодию, почти неслышную, как гудение пчел на лугу, и очень подходящую этому месту.

Странное оно было. Ни на что не похожее. Отгороженное от всего — но не локус. Аккуратное, уютное, максимально устроенное для жизни, полное покоем и музыкой — но не знающее ни магии, ни Жажды Авалона. Населенное людьми — но безмятежное. Что-то в нем было от химерных животных, которых люди рисуют на своих гербах — тело борзой, копыта козы, голова лошади, рог посреди лба... Они могли быть красивы, даже гармоничны, но невозможны в природе. Их можно было бы вывести только искусственно.

Нимуэ вслушалась в округу. Из людей громче всего звучал Артур — как всегда, деловитым любопытством, азартным и властным. Все иное в его спектре пробегало цветными сполохами и гасло, не оставляя значимого следа. Все остальные звучали глуше — где бы Артур ни находился, он неизменно продавливал пространство под себя. Все начинало вращаться вокруг него.

Мирддин закрылся — что он, что Диан сейчас ощущались, так, как ощущается энергетическая станция в отдалении — чуть заметное подрагивание поля на краю сознания. Если подойти совсем близко, приложить ладонь к корпусу — можно угадать, что там внутри, выплевывая протуберанцы, пляшет маленькое злое солнце — а снаружи колышутся травы, и, если отвернуться, то будет слышно, только как тихо вокруг. Как тихо...

Негромко хрупнули шаги.

— Тут совсем нет чар, — сказала Нимуэ. — Даже самых бытовых.

— Диан очень щепетильно подошел.

Мирддин сел на соседние качели, обхватив локтями железные цепи. Металл протяжно заскрипел.

— Посмотрели счастливых людей, ничего не скажешь.

Нимуэ улыбнулась:

— Нельзя сказать, что не получилось.

Мирддин вытянул ноги, прочертив ботинком борозду по снегу.

— Идеальная формулировка, ничего не скажешь, — пробормотал он. — Не могу не думать, что лучше быть как угодно несчастным, чем счастливым, как они.

Шейн, отрешенно мурлыкавший под нос поодаль, вдруг поднял голову:

— Почему? — с любопытством спросил он. — Почему лучше быть несчастным?

Нимуэ впервые видела, чтоб Мирддину так краска бросалась в лицо — у него даже кончик носа покраснел. Мирддин застыл. Он не ждал, что его услышат, и было видно, как он отчаянно пытается подобрать формулировку и не может, потому что язык у него не поворачивается ответить честно.

Простодушное любопытство на физиономии человечка сменилось участием:

— Я тебя обидел? Извини!

Это было последней каплей. Мирддин выписал "глушилку" в воздухе, схватил Нимуэ за рукав и потащил прочь, доказывая горячечным шепотом:

— Потому что — зачем все, если ты не можешь осознавать, понимать и выбирать? Не различаешь добра и зла? да, духи так делают, но у духов есть выбор, а у них даже выбора не было, быть или не быть такими! как можно лишить права понимать? как можно такое попускать вообще? это... это нечестно! — выпалил он.

Нимуэ взяла его под руку.

— Просто у них все понимание совсем в другом слое. Представь себе племя чересчур рассеянных композиторов. Им тебя тоже жалко, потому что ты переживаешь из-за того, что совершенно не имеет значения.

Мирддин взял ее за плечи и развернул к себе.

— Ты сама бы согласилась на такое счастье? Ты сама?

Нимуэ опустила глаза.

— Ты же знаешь, что если бы я согласилась, меня бы тут не было. Никого из тех, кто согласился, тут нет. — Она вскинула голову. — Но это не значит, что я считаю этот путь неправильным. И не значит, что я не желала бы себе такого.

— Тогда почему? — напряженно спросил он. — Почему ты здесь и сейчас? Почему в смертных землях, почему не в Аннуине?

Глаза у него были серые, светлые, и можно было видеть, какой мир приникает с той стороны радужки; это было как смотреть на янтарно светящийся разлом земли под ногами, на алую звезду с орбиты, на пляшущие протуберанцы на фоне великого черного ледяного безмолвия, смотреть сквозь тонкое прозрачное стекло, которое человек.

И это человек сейчас просил ответа. Но человеческого ответа у нее не было.

— Потому что есть знание, которое я ценю больше безмятежности, — сказала Нимуэ.

Но она вдруг поняла, что Мирддин выдыхает, притягивает ее к себе и прячет лицо ей в волосы.

"Вот именно. Именно".

Диан стоял окраине деревни и с неприязнью разглядывал Сириус, зависший аккурат над крайней елью.

— А, — сказал он, кивком приветствуя Нимуэ. — Вот кто тут был. А то смотрю, сигнатура знакомая какая-то, и на Мирддина непохоже. Можно было догадаться.

— Я старалась вмешиваться по минимуму, — сказала Нимуэ.

Диан поморщился.

— Можно было не стараться.

Он сделал движение, будто наматывает что-то на кулак и дергает. Вокруг деревни вспыхнула на миг стена пламени и ушла в темное небо, тут же погаснув с тихим шипением, как бенгальский огонь — Диан убрал границу.

Мирддин попытался прислониться к одному из валунов, почти сливающихся с сугробами, смахнул локтем снег, обнаружил под снегом надпись "Лиам Мэдиган" и ниже — "Resurgam", спрятал руки за спину и встал прямо. Диан, кажется, ничего не заметил. Мирддин украдкой пересчитал валуны и зажмурился.

Некоторое время они стояли молча, потом раздался хруст снега, неразборчивое бормотание, и появился староста, больше всего похожий на ожившего снеговика.

— Ди, вот вы где! Пошли ужинать, Кэйти пирог сделала! Ты же любишь яблочный пирог, Ди?

— Конечно, Нил, — мягко сказал Диан. — Очень.

Староста обернулся к Нимуэ с Мирддином, сияя щербатой улыбкой:

— И вы пойдемте!

И они пошли.

Ужин был и ужин прошел; празднество это было из тех, от которых охватывает острое, неукротимое стремление поработать, желательно в тишине и с цифрами. "Эльфы" даже на стол не могли накрыть, не скандируя. ("Музыка помогает им структурировать координацию", — сухо пояснил Диан). Артур прожевал пирог и кивнул — "Прям как новобранцы у нас", и они с Дианом углубились в обсуждение, как-то незаметно соскользнув к конвейерному производству. Джиневра, как и следовало ожидать, купалась в обожании. Даже Нимуэ, обычно недолюбливающая шумные сборища, выглядела вполне умиротворенной. Мирддин присмотрелся — она тихонько выстукивала ритм ногтем по столешнице, ритм расходился волнами, "эльфы" незаметно его подхватывали, и вся комната плыла, чуть заметно покачиваясь, на неявной мелодии. Похоже, никто, кроме самого Мирддина, не собирался падать жертвой "зловещей долины".

Он попытался незаметно выскользнуть наружу и наткнулся на целующихся прямо в дверях Тару и сержанта. Сержант залился краской и ткнул рукой на косяк: "Ну... так это... омела же!" Тара залепетала что-то про праздник и традиции, и Мирддин, собиравшийся уже довольно желчно высказать все, что он думает по поводу выбора места и времени для подобного рода активности, только рукой махнул.

Словом, когда вечер закончился, Диан развел всех по домам, Джиневра удалилась почивать, прихватив устрашившую их с Артуром кипу личных дел "на сон грядущий", а они все отправились передавать Артуру лабораторию и материалы, Мирддин вздохнул с облегчением.

Полевая лаборатория на то и полевая, что свернуть ее можно моментально, но вот деревенька вокруг нее была совсем другое дело. Нимуэ вызвалась заняться сканированием периферии и растворилась в ночном воздухе.

Пара часов прошла весьма продуктивно, а потом у Артура прозвенели "капитанские" часы на запястье.

— Двадцать пятое, — сказал Артур. — Самое странное Рождество в моей жизни, наверное.

— Вообще-то, Рождество не двадцать пятого, — автоматически заметил Мирддин. — И не декабря.

— И что? Я тоже родился в марте, а страна в июне отмечает.

— А ты-то почему? — удивился Мирддин.

— Потому что прадедушка Пендрагон родился в ноябре. В ноябре мерзко, а прадедушка любил парады. Так что он стукнул кулаком — король я или не король?! — и издал приказ отмечать летом. А потом прижилось. Удобно — работа отдельно, праздник для себя отдельно. И подарков в два раза больше!

— Да, как-то с этой точки зрения я ситуацию не рассматривал... — пробормотал Мирддин.

— А на Авалоне вы Рождество отмечаете? — спросил Артур, пользуясь случаем отвлечься. — Ну, у вас там традиции какие-нибудь есть?

— Есть, — буркнул Диан. — Окопаться, пригнуться и, по возможности, не привлекать внимания.

Артур не удержался и прыснул в кулак. Диан мрачно на него уставился. Артур сделал королевское лицо:

— Да-да, я понимаю. У всякого народа свои обычаи.

Диан мрачно вытянул руку к ближайшему шкафу, вытащил оттуда пробирку с чем-то зеленым, поболтал, вытащил пробку и неодобрительно принюхался.

— На свете бывает много разных событий, после которых ты чувствуешь себя пропущенным через мясорубку. Тому бывает множество разных причин. Но если ты случайно вышел прогуляться, попал в мясорубку, а по ее завершению еще и согласился бы прыгнуть туда еще раз — вот так и узнается дорогой любимый почерк. На Авалоне хватает тех, кто... сталкивался с путями Единого. И не все хотели бы повторять этот бесценный опыт. Так что Рождество у нас не празднуют. Но сатурналии, впрочем, хорошая традиция, так что ваше здоровье, — Диан мрачно отсалютовал Артуру пробиркой и хватанул содержимое залпом, не предлагая окружающим.

То, что Диан предпочитает регулировать состояние через тело, вообще-то, означало, что он боится лишний раз шевельнуть собой, чтоб не потерять антропоморфную форму и не натворить лишнего. А с другой стороны — раз он и сейчас был намерен сохранять человеческий облик, значит, на его договороспособность вполне можно было положиться.

Диан тем временем подбодрился.

— Итак, — сказал Диан, — завтра мы заканчиваем перемещение, я сворачиваю поселение, передаю вам и отправляюсь восвояси.

Мирддин бросил взгляд на Артура. Артур чуть заметно кивнул.

— Собственно, — сказал Мирддин, — думается мне, это не обязательно.

Диан вопросительно поднял брови.

— Ты же знаешь закон, — сказал Диан. — Мы не можем вмешиваться.

— Кто не может, — ухмыльнулся Мирддин. — А у кого от Рианнон карт-бланш. И потом, это колдовать нельзя. А завязывать шнурки и петь хором — это совершенно другое дело. Ты, кажется, именно по этому поводу больше всего переживаешь. Сделаем тебе документы, будешь какой-нибудь доктор Вильямс. И никто тебе не помешает тебе за своими "эльфами" приглядывать.

— Мы подумали и решили, что лучше все равно никто не справится, — хорошо поставленным дипломатическим голосом сказал Артур.

Диан перевел взгляд с одного на другого и дернул кадыком.

Артур лучезарно улыбнулся и брякнул:

— С праздником!

Это был нокаут. Диан страшно побледнел, зажмурился и беззвучно зашевелил губами. Мирддин присмотрелся и понял, что тот ругается на "золотой" латыни. Гекзаметром.

— Он чего? — шепотом спросил Артур.

Мирддин вздохнул. Для того, кому только что яснее некуда продемонстрировали, что пригибаться и окапываться бесполезно, Диан еще хорошо держался. Мирддину и самому было неуютно. Если раньше общее количество совпадений еще можно было как-то отнести на счет случайности, то вот это последнее можно уже было считать печатью и подписью. Мирддин еще раз напомнил себе, что если какой-то фактор нельзя ни отследить, ни предсказать, ни что-либо с ним сделать, даже если бы была возможность предсказать и отследить, то переживать по его поводу не имеет смысла. Не имеет.

— Ничего, — сказал он вслух. — Пойдем-ка воздухом подышим.

"Вечно вы все дану какие-то припадочные", — отчетливо отразилось на лице Артура.

— Что случилось-то? — растерянно спросил Артур, когда они вышли наружу. — Ну, хочешь, я ему скажу, что эти, как их... сатурналии имел в виду?

— Так ведь не имел, — сказал Мирддин.

Сириус по-прежнему висел над елкой. То есть, конечно, не над елкой, а сам по себе за восемь с половиной световых лет. Но от классической картинки невозможно было уже отвязаться.

И вот так во всем.

Артур повертел головой, по-хозяйски окинул округу взглядом, с шумом втянул воздух и заявил:

— Красотища, а? Удачно все-таки вышло!

Мирддин напомнил себе, что это Артур, что он всегда такой, и что не надо искать в его словах третьих, пятых и седьмых смыслов, попавших туда без артуровского ведома.

А хотя бы они там и были, так что теперь?

— Да, — сказал Мирддин и ухмыльнулся. — Удачно — не то слово.

Грузовик, в очередной раз подпрыгнув на ухабе, скрылся за поворотом, и наступила блаженная тишина.

— Все-таки вручать Диану накладную бороду было слишком, — задумчиво произнесла Нимуэ, когда они почти подошли обратно к самой деревне.

— И ничего не слишком, — заявил Мирддин. — Разоблачать мифы — это одно, а успешно довезти всю эту ораву в Камелот — это другое. Без остановок они все равно сделать это не смогут, так что это самый простой способ обеспечить им режим благоприятствования со стороны населения. Кто под Новый год обидит Санту?

— А королевского эскорта, конечно, недостаточно. Скажи лучше, что ты просто не удержался.

— И это тоже. В конце концов, он свалил на нас уборку.

Мирддин выкатил запаску на середину деревни, вставил картридж с программой и набрал активирующий код. "Яйцо" пискнуло, на верхнем торце загорелся таймер.

Нимуэ сидела в развилке сосны за окраиной деревни. Мирддин подтянулся и запрыгнул на ветку.

— Десять минут до старта, — сказал он.

— Все чисто, — ответила Нимуэ, провожая взглядом последнюю запоздалую мышь, скрывающуюся бегством в лесу.

От "яйца", стоявшего на земле, побежала синяя линия, очерчивая зону обработки. От нее вверх вырос и сомкнулся прозрачный купол силового поля, накрывший деревеньку. Внутри полыхнуло пламя. Домики на мгновенье будто воспарили в воздухе и осыпались пеплом. На месте поселения осталась ровная, как стол, площадка, посреди которой высился этакий Шалтай-Болтай, мигающий, как елочная гирлянда.

— Приступаю к следующему этапу, — сообщило яйцо, выпуская еще один силовой купол. По куполу поплыли радужные пятна, как от бензина, пролитого в лужу.

— Интересно, — проговорила Нимуэ, — научимся мы когда-нибудь не зачищать предыдущий вариант до грунта?

— Сложно сказать, — ответил Мирддин. — Во всяком случае, это старая и почтенная традиция.

Пятна проплясали свой замысловатый танец, и купол исчез.

— Установка завершена, — сообщил вежливый механический голос.

Отредактированная под человеческие технологии соответствующего периода версия кампуса у Диана лежала уже лет двадцать, но им все равно пришлось просидеть ночь над компиляцией, обновляя мелкие бытовые подробности и периодически тираня Артура ("Твое величество! Проснись! Теплые полы у вас уже есть, или нет еще?" — "Да отстань ты от него, гипокауст еще у римлян был" — "Гипокауст воздухом отпливал. А тут вода!" — "Факт тот, что люди до этого уже додумались, давай дальше. Считай, что это был какой-нибудь Неизвестный, но Очень Талантливый Инженер" — "А чинить потом им это все кто будет? Неизвестный, но Очень Талантливый Сантехник?"— "Не нагнетай. Я как представлю, как они тут будут вручную со всем справляться, так вздрогну" — "Ну, тебе же сказали — рабочие места, социальная политика..." На словах "рабочие места" Артур, наконец, проснулся, и его тут же усадили проверять технику на правдоподобие.)

Деревенька выглядела точно такой же, как была — от наличников бодренькой расцветки до оброненной кем-то впопыхах на дороге варежки.

Даже куб лаборатории в центре в центре остался прежним. Внутри оказался просто просторный светлый зал. Посредине стояла ель, украшенная гирляндами, хлопушками и шарами. Ели Мирддин в своей версии редактуры не помнил.

— Надо же уважать местные традиции, — сказала Нимуэ.

— Верно, — согласился Мирддин.

Над входом была омела, и соответствующую местную традицию тоже следовало уважить.

Вдумчиво. И со всем тщанием.