Четыре грани 3.2

Ну не признаваться же, что горло до сих пор саднит, хорошо хоть усилиями Рена голос вообще не пропал.

Сон с бойца слетел мгновенно. Только было собравшийся улечься поудобнее, Дерек вновь принял вертикальное положение и прищурился, пытаясь сообразить насколько в этой дурацкой шутке извращенного юмора хозяина? Ну ведь не мог же в самом деле Аслан напиться на пирушке до такого состояния, что отправил Тессу спать, а сам, за неимением по известным причинам наложника в зоне досягаемости, все-таки явился по его душу, точнее, по его задницу, пока остальные продолжают праздновать...

— Шутить изволите, мой господин? — спросил Меченый, стараясь на корню придушить неуместную панику и совладать с прорывающейся злостью в напряженном голосе, чтобы лаэр по его интонации не догадался, что задел больную тему. Ну сколько можно вот так заставать врасплох? Нет, иногда он и сам не прочь позубоскалить, точно зная, что останется безнаказанным во всех смыслах. Но вот сейчас, спросонья, снова мелькнула мысль, что когда-нибудь лаэру надоест ходить вокруг да около, и он осуществит свою навязчивую извращенную мечту. Вернее, попытается... потому что Дерек уступать был не намерен — ни за свободу, ни в страхе перед смертью за неповиновение раба хозяину.

Однако что-то все-таки Аслан уловил и, помрачнев, буркнул:

— Расслабься. Спи. Я постараюсь не шуметь.

— Расслабишься тут... — недовольно заметил Меченый, укладываясь и заворачиваясь с головой в шерстяное одеяло. Волчья шкура неприятно щекотала непривычную к такой постели обветренную щеку. Но застилать ее простыней, как в нормальной казарме, у Дерека не хватило духу. Засмеют. К тому же, едва слышно пахнущая зверем шкура, наброшенная поверх толстого войлока — не такое уж неудобное ложе. Когда-то приходилось спать и на голой земле, и на прелой гнилой соломе... Не стоит гневить ничьих богов.

По сравнению с последними годами его службы наемником, когда неизвестно что случится в ближайшие полчаса, и недолгого рабства у других хозяев, сейчас Меченый чувствовал себя превосходно.

Как долго копался Аслан в кладовой и нашел ли рубашку для Рена — он уже не слышал, благополучно провалившись в глубокий сон.

— Я присмотрю за огнем, — еще раз пообещал Мансур, когда слабому, как новорожденный котенок, Рену Аслан помог подняться, чтобы справить нужду, и затем, натянув рубаху из прохладного тонкого шелка, перебраться на лежанку у стены.

Тесса дожидалась мужа снаружи, что-то тихо выговаривая расшалившемуся псу, которого больше не пустили в шатер.

Довольный Халар (заполучивший вожделенную жидкость для лабораторного исследования), строго-настрого велев наутро накормить наложника овсяным киселем, чтобы не нагружать пустой желудок, отправился к себе.

Просто отлично, что Рени так быстро пришел в себя. А что до его полуобморочной слабости — так и не удивительно — организм двое суток без пищи, да еще и под воздействием непонятного яда. Ничего! Если верить варварам, молодой здоровый парень уже завтра будет как новенький!

Айдар вышел следом. Испытание для Рена завершено. Только оказалось, что им всем пришлось сегодня испытать себя...

Доволен ли он тем, что нарыл в глубине души? — задавался варвар вопросом. — Нет.

Но хорошо, что никто больше не догадывается о недопустимой для сурового воина слабости. Зато есть причина, чтобы укрепить дух и закалить волю. Обидно, что пока никто настолько не запал в душу, чтобы всерьез думать о женитьбе. Единственная, о потере которой он сожалел, уже несколько лет была чужой женой и матерью двоих славных мальчишек. Но в то время, когда красавица Бийче числилась невестой, он был слишком молод. И сначала хотелось заслужить бесспорный авторитет (не хуже, чем у Аслана!), и приумножить доставшееся в наследство и добытое самостоятельно богатство, чтобы достаток соответствовал званию доблестного и удачливого воина, и было что предложить придирчивым невестам-степнячкам.

Так что вопрос о собственной семье может еще подождать. А если не поможет работа над собой, справляясь с заданиями Старейшин в становище, то Тагир не посмеет отказать в его просьбе отправиться в зону приграничного конфликта с северянами. Там-то уж всякую дурь, недостойную мужчины, быстро выбьет. Частые стычки с непосредственным безжалостным, коварным и свирепым врагом не способствуют возможности предаваться унынию и гложущей тоске по безвозвратно утраченному.

— Ты снова возишься со мной... — пристыжено пробормотал Рени в шею лаэра, помогавшего ему аккуратно опуститься на лежанку. Парень почти ненавидел себя за то чувство благодарности, теплыми волнами разливающееся в его груди, которое будил в нем несносный варвар. Ну нельзя же так издеваться над человеком! Он ведь ничего не забыл и пока еще не простил. И если бы ни коварный приступ слабости, вынуждающий его буквально цепляться за сильные родные руки своего любовника, наверное, сумел бы оттолкнуть или хотя бы поставить словесную преграду. Взглядами, способными полоснуть не хуже клинка из кешской стали, он уже почти овладел...

Только вот Аслан сейчас будто и не замечал этого, хотя ведь должен был сердиться за невольное посрамление его мужского самолюбия.

Обещал ведь, что между ними все будет по-прежнему, только "без кровати". И вот он — рядом, готов поддержать в трудную минуту и словом, и делом, и...

Ренальд стиснул зубы, чтобы не вырвалось нечаянно то, в чем он не смел признаться даже себе, надеясь, что это лишь временный эффект — отголосок той последней их ночи, и скоро все пройдет.

— Конечно, — тихо фыркнул лаэр (впрочем, громко разговаривать он все еще не мог), — Ты же — наше Солнышко.

— Как-то странно теперь... — окончательно смутился наложник. Вот от Тессы он, кажется, готов слышать, что он 'ее Солнышко' хоть до самой старости. А в устах Аслана, которого он едва не придушил по-настоящему, это уменьшительно-ласкательное прозвище прозвучало насмешкой.

— Издеваешься? — несчастно вздохнул Рени, осторожно проведя пальцами по пострадавшей шее своего господина.

— Н-нет... — сглотнув, напрягся лаэр, мысленно пытаясь внушить себе расцепить пальцы на предплечьях Рена, и уйти прочь. Пока еще может заставить себя уйти от этого мальчишки, которого чуть было сегодня не потерял. Там на улице Тесса уже наверняка замерзла в ожидании.

— Отдыхай, Котенок...

— Аслан! — сморщился Ренальд, все еще не веря, что тот вот так просто принял все, что сегодня здесь произошло.

Хозяин Замка лишь грустно усмехнулся и тут же озорно, как-то совсем по-мальчишески подмигнул. А затем стремительно выпрямился и покинул шатер, больше ни разу не оглянувшись. Хотя Рен буквально буравил взглядом его широкую спину, так и не найдя в себе смелости крикнуть вслед то, что вертелось на языке...

Возвращаясь с поста охраны Мартин кинул взгляд на темные окна их с Улитой комнаты и решительно прошел мимо дома, намереваясь переночевать в казарме. В глубине души он даже радовался, что его жена нашла себе занятие. В уходе за болезным найденышем хоть какая-то польза от вздорной девки. Впрочем, свой гонор купеческая дочка уже поубавила.

К этой девушке, обманом завладевшей его свободой, сын коменданта испытывал двоякое чувство. Злость практически сошла на нет. Но где-то в глубине души тихо ворочались зачатки сочувствия. За свой отвратительный поступок Улитке тоже приходилось теперь расплачиваться. Настороженность обитателей Замка-крепости и их явное нежелание общаться наверняка ее обижали. Да и абсолютное равнодушие и к ее женским прелестям, и к самой личности со стороны второй половины не могли не угнетать самолюбие гордячки. Интересно, выдержит ли она оговоренный год? Хотя куда ей деваться-то.

Не было и дня, чтобы Мартин не вспоминал Фелиску...

Наверное, в наивной надежде услышать хоть что-нибудь о любимой, о том, хорошо ли ей живется со своим степняком, он и отправился утром к старой казарме, где расположились варвары.

Вернее, сперва он просто увязался за Юджином, загоревшимся идеей пойти и посмотреть на ритуал нанесения родовой татуировки Ренальду. Ясное дело, сам процесс священнодействия остался закрыт даже от сородичей. Но вот на то, с каким воодушевлением все до единого варвары принимали участие в чуднОм музыкальном сопровождении, поглазеть было любопытно.

Они с Юджином оказались не единственными бойцами, пришедшими на чужой праздник. И самое обидное, что не от степняков, а от своих же услышал насмешливые намеки, дескать, ты-то чего приперся? Это же церемония посвящения Рена! Нечего тебе тут ошиваться, мол, топай домой, к жене.

Холодок отчуждения среди сослуживцев, появившийся с тех пор, как господский любимчик поселился в Замке (вызывая стойкое желание побольнее зацепить 'объект' раздражения), все-таки чувствовался. Кто-то так же, как и он, не одобрял присутствия смазливого блондинчика на тренировках матерых бойцов (дескать, сидел бы у себя спальне, раз для этого дела приобретен). Но подавляющее большинство солдат гарнизона благожелательно и добродушно рассматривали смелый эксперимент своего лаэра, решившего дать Ренальду шанс подняться с самого дна, куда его определил приобретенный статус постельного раба. Парни не хотели понимать, что это ему, комендантскому сыночку, все неймется, отчего постоянно не дает наложнику господина прохода.

А Мартин и сам не мог толком объяснить свое крайне негативное отношение к этой выскочке, прикидывающимся совершенным ничтожеством и вдруг так быстро, всего-то за полгода изменившимся почти до неузнаваемости.

Вроде бы и Меченый — раб. Причем, по слухам, приобретенный именно с той самой целью, из-за которой младший Караскет презирал Ренальда. Но Дерек сразу объяснил и утвердил свою позицию относительной независимости от обстоятельств и чьего-либо предвзятого мнения. И никому теперь даже в голову не приходит попытаться указать на его уязвимое положение бесправного имущества хозяина.

Может быть, со временем, Мартин и смирился бы с существованием Рени, но пока еще слишком свежи моменты, из-за которых он невольно завидовал юноше. Вот вроде бы и не из-за чего! И в то же время, кто может похвастаться, что его приняли в Род суровые степные воины? Можно сказать, за просто так! Чем Ренальд отличился в их глазах? Какой доблестью? Да еще и подарков навезли, чуть ли не больше, чем самому Аслану! Где такое видано?!

Хотя, наверное, не столько эта несправедливость раздражала младшего Караскета, сколько все еще царапающая ревность с ноткой горчинки. Ведь, справедливости ради надо заметить, что Рен совсем не давал никакого повода Фелиске надеяться на взаимность. Теперь, когда прошло время и ничего не изменить, не вернуть, сын коменданта мог оценить все более трезво. В принципе, это ветреная помощница кухарки строила наложнику господина глазки из каких-то своих вероломных женских соображений. И она же искала повод пообщаться с 'нежным мальчиком' поближе...

Эх...

Почему-то обиды на взбалмошную смешливую девчонку Мартин не держал. Как можно было требовать верности у подружки, к которой он сам относился довольно несерьезно...

Казалось, что у него только начинается взрослая жизнь настоящего мужчины, которую время от времени обязательно должны скрашивать интимные приключения, и таких 'фелисок' у него еще будет много, прежде чем остепенится и созреет для создания семьи. Такой же крепкой и надежной, как у отца с матерью...

Но все обернулось совершенно иначе...

И ему пришлось пройти через боль потери и унизительное расследование факта скоропостижной женитьбы на 'испорченной' купеческой дочери, словно в отместку за то презрительное отношение к рабу-наложнику, которому ох как несладко пришлось в первые дни здесь...

Можно ли сказать, что Всевидящие таким образом пытаются восстановить справедливое равновесие?

Вряд ли. Разве есть дело равнодушным богам до того, насколько сильно болит душа, скорбя о потерянном или недоступном?

Если уж говорить о справедливости, то они, глядя с высоты Небес, вообще не должны были допускать тех гадких и жестоких поступков, которые люди умудряются совершать по отношению друг к другу...

Придя к такому неутешительному выводу, Мартин поежился, опомнившись, что подобные рассуждения попахивают святотатством.

Чуть слышно прошептав Всевидящим просьбу о прощении за крамольные мысли, парень тяжело вздохнул. Но домой ему все равно идти не хотелось. В обществе молодой и, по замечаниям товарищей, красивой жены, он почему-то еще более пронзительно ощущал свое одиночество, поселившееся глубоко внутри и не желавшее исчезать.

Мартин даже и не заметил, как, подчиняясь странному ритму, что отбивали ладонями по бревну варвары, он невольно окунулся в эту атмосферу причастия к таинству чужой этнокультуры, почувствовал себя частью чего-то несоизмеримо большего, чем мысленно отводил себе место в существующем мироздании, осознавая себя неординарной личностью. И на душе стало заметно легче...

И даже теперь, глубоким вечером, утренняя эмоциональная встряска, поднявшая настроение, пока не спешила покидать.

Заходить в кухню, где в общей трапезной все еще праздновали посвящение Рена, свадьбу господ по варварским обычаям и просто встречу с добрыми гостями из Степи, Караскет не стал. Аппетита не было, а на трезвую голову вести с напившимися приятелями светскую беседу не хотелось. Грубые шутки поддатых бойцов насчет его 'семейной жизни', как пить дать, доведут до желания набить морду особенно остроумным. Разве что самому успеть напиться до свинячьего состояния перед тем, как прозвучит сигнал отбоя, чтобы вместе поиронизировать над злодейкой-судьбой?

Тоже не выход. Во-первых, и отец, как комендант, и Орис строго следили за тем, чтобы в крепости не случались такие неприятности, позорящие честь мундира бойцов элитной сотни лаэра. Во-вторых, самому же утром будет тошно с похмелья.

Скинув верхнюю одежду в предбаннике, Мартин лениво поплелся к своему месту, намереваясь лечь спать. Проходя мимо заправленной койки Меченого, он невольно поморщился, уловив сладковато-приторный запах гниения.

Остановившись, парень озадаченно сморщился. Нет, не почудилось. От койки ощутимо веяло тошнотворным душком разлагающейся мертвечины.

Мелькнувшая догадка оказалась верной. И Мартин убедился в этом, едва приподнял уголок подушки и увидел хладный мышиный трупик, лежавший в теплом помещении уже вторые сутки. С того самого дня, когда кот, выбравший Дерека своим хозяином, притащил очередной 'отчет', не зная, что Меченый временно переселился в старую казарму.

Как она оказалась под подушкой — загадка. Может быть, была не совсем придушена и сумела сама доползти до подобия 'норки', и уже под подушкой издохла?

— Тьфу ты, Барс! Мерзкий котяра! — выругался боец, брезгливо приподняв окоченевшую тушку за хвост, чтобы вынести из казармы и выкинуть в кусты подальше от крыльца.

Хорошо что, избавившись от источника зловония, можно не опасаться, что этот запах еще долго будет преследовать, если не проветрить огромное помещение. Все-таки есть свои преимущества в том, что это казарма, где витает множество других ощутимо уловимых и еле слышных запахов, создавая особую атмосферу обитания сплоченного коллектива, состоящего из мужских особей...