Выживший ознакомительный фрагмент

А через день меня забрали. Причем не первого, до меня из камеры взяли ещё двоих, и они уже не вернулись, что заставило остальных невольно притихнуть, погрузившись в мрачные размышления. Брали и из соседних камер. Кто-то явно упирался с криком: 'Не пойду! Тираны! Не дамся!' — из коридора крики доносились вполне отчетливо, вызывая у народа желание забиться под шконку или сделаться невидимками. А потом откуда-то издалека донесся 'Интернационал', который закончился после первых двух строчек. Видно, конвоиры привели поющего в чувство.

— Похоже, у Особого Совещания при НКВД СССР сегодня расстрельный день, — не выдержав, прокомментировал Коган, который всегда был в курсе происходящих в тюрьме событий. — Интересно, кто приводит приговор в исполнение — Блохин или Магго ?

— Может, их по этапу сразу отправили? — с надеждой предположил Коля Ремезов.

Коля был на воле путейцем, числился всегда в передовиках, собирался вступать в комсомол, но тут черт попутал — стырил какой-то важный болт, который должен был заменить грузило для удочки. Теперь ему грозило от пяти до восьми лет лагерей.

— По этапу? Хм, может, и по этапу. Отчего же, вполне может быть.

Как бы там ни было, дошла очередь и до меня. Завернули руки, зафиксировав запястья наручниками, и привели в помещение без окон, где за столом восседали трое, а отдельно в уголке — моложавый сотрудник НКВД в очках, вооруженный пером и бумагой. Похоже, секретарь.

'Тройка', — всплыло в памяти знакомое слово, и по спине протянуло холодком.

Конвоир велел остановиться метрах в трех от стола. Три пары глаз равнодушно прошлись по мне, и я понял, что дело попахивает керосином. В центре восседал непримечательный сотрудник органов с четырьмя ромбами в петлицах и звездочкой над ними. Кажется, большая шишка. По правую руку от него — мужчина лет пятидесяти в гражданском, вытиравший несвежим платком потную залысину. По левую — ещё один в гражданском, с бородкой и в круглых очках, придававшими ему сходство с Троцким, чье имя сейчас склонялось исключительно в негативном оттенке.

Перед энкавэдешником лежала раскрытая папка. Что там было написано на листах — отсюда не разобрать, но вроде бы как убористый почерк Шляхмана. Скорее всего, так и есть, не просто так же меня сюда притащили.

— Сорокин Ефим Николаевич? — ровным голосом поинтересовался сидевший в центре.

— Я.

— Гражданин Сорокин, вы обвиняетесь в шпионаже в пользу иностранного государства и организации на территории СССР террористической деятельности...

— Что за бред? Вы вообще читали мои показания?

— О том, что вы якобы прибыли из будущего? — вступил сидевший слева за столом. — То есть, таким образом вы надеялись на смягчение приговора? На то, что вас отправят на психиатрическую экспертизу и дальнейшее лечение? В таком случае, гражданин Сорокин, вы сильно заблуждались.

— По-моему, это вы сейчас заблуждаетесь, — пробормотал я.

— Товарищ Реденс, продолжайте, — попросил лысоватый.

Вот он какой, этот Реденс, оказывается. Между тем тот откашлялся и продолжил:

— Спасибо, товарищ Волков... Итак, гражданин Сорокин, вы обвиняетесь в шпионаже в пользу иностранного государства...

— Какого именно, может быть, поясните все-таки? — не выдержал я. — А то самому жуть как интересно.

Чувствительный тычок прикладом в спину заставил меня податься вперед, но рука конвоира тут же вернула мое тело на исходную позицию.

— Ваше ерничанье вас не спасет, — устало произнес обладатель бородки клинышком, сняв очки и массируя покрасневшие глаза. — Скажите спасибо, что мы ещё вам озвучиваем приговор. А то могли бы и без суда, как говорится.

Без суда? Что этот очкарик имел в виду? Я видел, как шевелятся губы майора, опустившего глаза в приговор, и чувствовал, как по спине стекает липкая струйка пота.

— ...приговаривается к высшей мере социальной защиты — расстрелу. Приговор обжалованию не подлежит.

Читавший захлопнул папку, и всё поплыло перед моими глазами. Захотелось проснуться и посмеяться над таким реалистичным кошмаром. Но, к сожалению, я прекрасно понимал, что это был не сон, а самая что ни на есть настоящая реальность. Реальность, в которой мне предстояло расстаться с жизнью.

— Вперед!

Снова толчок в спину, и вот уже два конвоира куда-то ведут меня по коридорам. Спускаемся вниз на несколько пролетов. Один из охранников открывает металлическую дверь. Впереди — слабоосвещённый коридор, справа — вход в помещение. Оттуда появляется перепоясанный ремнями немолодой мужчина в форме НКВД, с густыми, вислыми усами, и в таких же очках в круглой оправе, как у одного из членов 'тройки'.

— Ещё один? — ровным, чуть уставшим голосом спрашивает он, как бы констатируя данный факт.

— Так точно, товарищ капитан госбезопасности, — ответил конвоир, протягивая ему документ.

Пока тот читает, до меня доносится вполне различимый запах спирта.

— Ясно, восьмой, значит, сегодня... Не дали чай допить. Ладно, бери колотушку, идем.

На хрена им колотушка, если у этого в очках имеется револьвер? Может, оглушить сначала хотят?

Меня снова толкают в спину, а я думаю, что глупо погибаю. Ладно, в Чечне, там хоть всё было понятно, а тут... Свои же, суки, кончать собираются! Вижу впереди на полу бурые пятна. Вот она, бутырская Голгофа! Неужто здесь так глупо закончится мой жизненный путь?! И руки скованы, а ногами много против троих вооруженных, подготовленных бойцов много не наработаешь. Эх, хотя бы погляжу смерти в лицо!

Останавливаюсь, поворачиваюсь к троице палачей лицом.

— Так стреляй, — говорю очкастому. — Хочу перед смертью посмотреть на твою рожу.

Тот вышел из состояния какой-то задумчивости, с интересом посмотрел на меня, поглаживая пальцами потертую кожу кобуры. Конвоиры, не зная, что предпринять, вопросительно глядят на главного в этом коридоре.

— Забавно. Что ж, так даже интереснее.

Он извлекает из кобуры револьвер, крутит барабан и вскидывает руку на уровне моего лба. Непроизвольно зажмуриваюсь, вспомнив в этот момент почему-то не свое детство, не сына и уж тем более не бывшую, а Бармалея. Интересно, если существует реинкарнация, я могу возродиться в следующей жизни пауком?

— Стойте! Петр Иванович! Товарищ Магго, остановитесь!

Медленно открываю глаза, и вижу, как по коридору летит запыхавшийся комендант Бутырской тюрьмы.

— Фух, успел, — со свистом дышит Попов, вытирая рукавом вспотевший лоб.

— Что такое? — с досадой спрашивает палач, опуская ствол.

— Звонок... От Фриновского. Приказ отправить дело Сорокина на доследование.

— Твою мать! — вполголоса выругался Магго. — Что ещё за новости?

— Это не ко мне, мне приказали — я выполнил. Фух, хорошо, что успел.

Да уж, хорошо. Мелко закололо кончики пальцев — к онемевшим конечностям стала возвращаться чувствительность. Было такое чувство, будто меня вытащили из моей шкуры и потом снова в нее засунули. Больно, но приятно. Значит, ещё поживем.