Он захлопнул ноутбук, подошел к сидящему за пианино Ли, взял его за руку — словно собираясь осмотреть глубокую рану, та закрывалась, как цветок в сумерках, но Боб не решался сжать ладонь.

— Зови остальных — наш гость скоро появится, — он улыбнулся, — Все будет хорошо, Ли.

Боб выбрал реальность много лет назад, и держался за нее — за друга-любовника вместо высокопарных слов о верности, за высокооплачиваемую работу вместо юношеского "кодекса чести" — помилуйте, фразы на старых камнях-скрижалях давно выщерблены и стерлись; за профессионализм вместо прекраснодушного рыцарства, за свою маленькую свободу заниматься любимым делом — вместо мифической свободы Гарри МакДауэлла, самозваного властелина.

Общий знаменатель — реальность.

Реальность, что рассеивалась, будто в Зазеркалье от одного присутствия мертвеца с пустым непомнящим взглядом пробужденного зомби. Некрорайз не был сродни воскрешенному Лазарю, но — древней мстительной тварью. Тварью из потустороннего мира.

Боб опасался — не хватит духу сражаться против Брэндона, все-таки приятель, все-таки дружили много лет назад. Но от Брэндона в существе Бейонд-зе-Грейв остались лишь черты лица и пара пистолетов.

— Обработай его как следует, — пожелал удачи Ли; фальшивой нотой расстроенного пианино ворвалась тревога, но только на полсекунды. Боб улыбнулся.

"Ты спас мне жизнь, Ли. Я уничтожу Хита для тебя. Надеюсь, понравится подарок".

Он спрыгнул с десяти метров — с балкона на пол, к Брэндону, наслаждаясь ловкостью неуклюжего на вид тела. Брэндон выстрелил (в меня стреляют, о боже) — боль опалила десятком подожженных спичечных головок, и заставила коротко вскрикнуть, но скорее от... непривычки.

"Рубашку порвал", отстраненно подумал Боб.

— Как жестоко, Брэндон, — заметил он. — Ты стреляешь, хотя я не нападал, а просто спустился к тебе. Но ты не можешь победить меня. Некрорайзу не одолеть...

(монстра)

(карать предателей)

(конфликт программ можно примирить)

— ...Супериора.

Оборотень ждал призыва. И откликнулся.

Его продернул спазм много неприятнее ожогов от пуль. Он едва не взвыл. Блеклые лунные лучи усиливали сходство с фильмами о вервольфах — кости и плоть выкручивало в странную форму, и тварь, в кою превращался Боб, — в тысячу раз кошмарнее волка.

Кибернетические фрагменты вспороли гротескно перекореженное тело, позволив (твари) Бобу оторваться от земли. Он успел подумать, что нарушает все законы физики, начиная с закона сохранения массы. Клятый Глок, наверняка, открывал черные дыры вместо пивных бутылок, создавая его.

Потом явилась ярость, чужеродная и незнакомая. Ярость, направленная не только на Брэндона.

"Трансформация... всего-навсего трансформация... я уже пережил... однажды..."

...но и на "хозяина" оболочки.

"Нет, Господи, только не это!"

Оборотень торжествовал.

Сила. Неуязвимость. Не смел и мечтать — и получил все, сполна. Брэндон убедится. О да, он поймет, что такое сила... на собственной шкуре выучит последний в не-жизни урок.

Очередной закон физики взорван ракетами из плоти, а оборотень без участия "хозяина" руководил применением трюков. Инстинкт зверя. Инстинкт демона.

Когда вызываешь демона, позаботься о заклинаниях экзорцизма.

"...если я не смогу... вернуться?"

Проснуться от дурного сна, от худшего из кошмаров.

Разбудите. Кто-нибудь...

Заброшенный сквер наполнился дымом и горелыми сучьями, разбитые камни фонтанировали в воздух и осыпались раскаленным пеплом. К камням присоединилась одна из колонн покинутого здания. Рухнула она медленно, проседая от взрыва, будто падая на колени.

Боб пожалел бы пару комнат... и пианино.

Оборотню — наплевать.

...Сила. Неуязвимость.

Кого заботит цена?

Брэндон почти не сопротивлялся. Пара секунд, добить, и...

(конфликт программ, критическая ошибка)

...все.

Брэндон, доселе безучастный к собственной участи, как и полагается ходячему трупу, активизировался — словно молнией его ударило, или подогнал заклятием некромант. Странное сооружение в форме гроба (некромант отличался чувством юмора) оказалось оружием, наподобие переносного пулемета.

И управлялся с ним Брэндон в совершенстве. За годы... смерти его навыки не ухудшились.

Ни единой осечки.

Очнулся Боб от боли, по сравнению с которой все до сих пор испытанное, включая трансформацию, воспринималось занозой в пальце. Он лежал ничком на нагретой от взрывов земле, к губам прилип песок. Издевательская ирония — внешне ни царапины, но каждая из сотен пуль — внутри; по венам тек подожженный порох, а кости стали ртутью. Нервы будто залили расплавленным свинцом. Он силился втолкнуть в легкие воздух, и когда закашлялся, рот заполнился пахнущей селитрой кровью.

"Больно..."

— Сила... неуязвимость? Это вот... сила и неуязвимость? — пробормотал Боб. Агония мешала расхохотаться. Сила и неуязвимость — сила демона, неуязвимость оборотня; после пробуждения — ничего.

Кроме боли.

— Брэндон?

Мертвец, неумолимый, словно сам Гадес, направил на него оба дула. Серые, цвета тлена и паутины, волосы закрыли лицо.

"Больно..."

— Помоги мне... — прошептал Боб.

"Это не я, я не хотел сражаться с тобой... это оборотень..."

— Помоги мне, — повторил он. Пальцы на курке дернулись.

"Я умираю", понимал Боб, и его охватил ужас. Что вообще делает здесь — он не герой и не воин, скромный компьютерщик-аналитик... Нечестно — не его смерть, чужая... трансформированная. Брэндон прогнал оборотня, хорошо, но...

— Помоги мне, — в третий раз проговорил он, потом нес какую-то чушь про деньги, которые одолжил пятнадцать лет назад, какое дело трупам до денег. Желе крови и костей грозило вытечь через глазницы, нос и рот, еще боялся, что вырвет собственными внутренностями. Хотелось сдаться и позволить боли-ледяному течению — утянуть, ведь "оборотень" уничтожен тоже, а жизнь — достойная плата за шанс остаться собой. За *реальность.*

Брэндон молча изучал поверженного врага, будто экзотического зверя.

Затем неуверенно назвал по имени.

Затем развернулся, зашагал прочь.

"Помоги мне" он истолковал как мольбу о пощаде и даровал ее. Но, проталкивая глоток воздуха, Боб ощутил пустоту вместо трахеи и легких, ткани распались, словно осыпался сухой песок в ладони. Он подумал о Ли, его бессмысленной жертве, и одиночестве — даже Брэндон уходил.

Тольконетольконе...

Тольконеодиночество. Снова.

— Брэндон! — остатки силы Супериора и угасающий разум; Брэндон развернулся и снова стрелял, но Бобу все равно, скоро боль закончится, ничего не будет, совсем-никогда-ничего...

У него оставался выдох.

И он выкрикнул имя:

— ЛИ!..

1001. Alone

Письменный стол в номере дорогого отеля коротко подпрыгнул, прежде чем развалиться пополам, разрезанному, словно кусок картона, присоединиться к груде хлама — экс-кровати, шкафу, изорванному в доски, вспоротому креслу. Несколько глубоких трещин-шрамов в бетонных стенах грозили всей железобетонной конструкции разрушением.

А вот стекла вылетели мириадами алмазных брызг вовсе не от удара. От крика.

В надрывном, порой скользящем к грани ультразвука, крике Ли не было ничего человеческого. Подобно библейскому Самсону, он крушил гостиничный номер, умоляя — пусть руины станут могилой прежде, чем осознает.

Периферией разума он надеялся умереть или сойти с ума, впасть в кататонию, сделаться "растением". И понимал: в подобной милости ему отказано.

Поэтому он кричал безумным зверем, от нового выпада дверь вынесло в коридор, и едва увернулся какой-то парень из синдикатовских "шестерок".

— Господин Ли! Господин Ли, успокойтесь, — парень проскулил, прижимаясь к стене. Наверняка, думая о том, что ему выпал поразительный шанс: узреть страдания демона.

— Ли. Довольно, — проговорил Уолкен. Смертоносное лезвие, что режет бетон, как масло остановилось в миллиметре от его сонной артерии. Лезвие сокрылось, и вместо него появилась невозмутимая, будто посмертная, маска.

Пока Ли ничего не чувствовал. Только чудился запах железа... и мандаринов.

Призраки не только возвращаются. Они отнимают.

— Бейр Уолкен. Согласно твоей информации, Боб Паундмакс... — "мертв", не сумел выговорить Ли, — ...Не вернется.

— Брэндон Хит убил его, — кивнул Уолкен.

Ли шагнул к куче стекла, штукатурки и вывороченному наружу остову здания. Один шаг — и бездна асфальта и ледяных камней примет его — ласковая, будто морская пучина. Хотя Ли сомневался, что падение с двухсот метров повредит Супериору. А главное, он не имел права умирать.

Пока не имел права умирать.

— Когда Брэндона найдут, пусть не трогают. Я сам разделаюсь с ним, — сказал он. Первые комочки мУки созрели, Ли выплюнул их с истеричным смехом, — Я разрежу его на куски. Медленно.

Ему удалось продержаться до позднего вечера. Выслушать краем уха доклад о Кагасире — еще один одиночка решил самостоятельно разобраться с Брэндоном и пропал без вести, Ли принял новость с безразличием гипсовой статуи, как и соболезнования МакДауэлла. Искренние, безусловно: Босс сожалел о потере специалиста.

"Но что ты знаешь о скорби, Гарри?" — сквозь кокон (я-не-верю) думал Ли. Пока не знал и он сам, стянутый болезненным спокойствием, будто горячим и паутинно-клейким пластиком.

Кокон лопнул к полуночи.

Повинуясь мазохистскому наитию, Ли поехал в зеленый квартал — квартал зажиточных людей, что празднуют Рождество, устраивают непременные пикники летом, в мире и покое доживают до старости, а умирают в своей постели, тихо и благостно. Идеальная судьба от начала до завершения — так считал Боб, и потому поселился здесь. Ночью узкие пахнущие хвоей и выпечкой улицы и вовсе смотрелись лубочной картинкой, жители давно спали, лишь изредка лаяла чья-нибудь собака.

Ли втянул холодный сладковатый воздух и захлебнулся, схватился за виски, едва не теряя управление.

Он бросил машину и остаток пути брел пешком. Его кокон-отстраненность тлел, как в открытом пламени, Ли иногда останавливался, шевелил губами, силясь выговорить какие-то слова, позвать или разрыдаться. Но затем вскидывал голову, черные волосы-змеи послушно падали на плечи, и он двигался далее, словно паломник к святыне.

Дом Боба встретил фонарями и пестрыми красками — крыша цвета охры, розовато-ракушечные стены, зеленый забор; гениальным дизайнерским решением похвастаться не мог, зато был ярок даже в полумраке. Боб избегал темных тонов в одежде, в интерьере, единственный фрагмент темноты — его темноты — ходил на двух ногах и сейчас прижимался горячечным лбом к металлическому витью калитки.

От тишины закладывало уши. На пороге Ли включил свет, заполняя дом бледно-бежевыми и зеленоватыми оттенками, и понял: никого, даже прислуги. Все разошлись, и бросили... одного. Его бросили одного.

Боб ненавидел оставаться один. Ли понял, что...

Он тоже.

Кадык на шее дернулся, уголки рта поползли вниз. Но глаза палило сухостью, будто сыпанули мелкого песка.

Менее чем за сутки, дом остыл и сделался нежилым. Ли включал лампочку за лампочкой, оба компьютера и ноутбук, забормотал плазменный телевизор в гостиной, но все действия оказались подобны разрядам дефибриллятора по трупу.

Ли сдался.

Он подхватил с письменного стола их с Бобом фотографию (на ней затесался еще и МакДауэлл, но на него Ли не обращал внимания), расколотил рамку и высвободил снимок, скрючился на полу. Сейчас явятся призраки, знал Ли, и ждал их.

"Что случилось, Ли?" — спрашивает Боб с порога, подобные интонации Ли всегда передразнивал с комментарием "ты-не-моя-мамочка". Сегодня он остался неподвижен — в позе зародыша, скреб ногтями по стеклу, по полу. Он ощутил тепло и осторожное ласковое прикосновение, хотелось прижать к себе Боба, как дети прижимают любимые мягкие игрушки, только игрушка Ли — живая...

Живая.

"Ты ведь не умер, нет?" — Ли оторвался от пола. Смеженные веки трепетали. Он страшился отогнать галлюцинацию. — "Ты ведь не мог умереть..."

Молчание.

"Боб!" — отчаяние слиплось в гортани, вместо имени получился всхлип. Ли потянулся за видением, но тепло источал обогреватель, а голос сложился из фона-бурчания телевизора.

На полу лежала фотография, и мгновение на ней казалось столь же мертвым, сколь и выхолощенный дом.

— Я совсем один. Я один. Боб, я боялся этого всю жизнь, больше всего на свете боялся... И я даже не могу оплакать тебя! — последнее он прокричал, а затем выпростал из запястий пару острых лезвий и погрузил в глазницы. Пересохшие склеры лопнули со звуком, похожим на капель. По щекам заструилась маслянисто-черная густая кровь, напоминающая скорее мазут; Ли кровоточил густыми черными слезами, и жижа капала на фотографию, застилая замерший навеки образ.

— Видишь? Теперь плАчу. Как уж умею, извини... не могу без тебя, — выкрикивал Ли.

Он сознавал — слепота временна, Супериор много выносливее человека с его слабостями — страданиями, привычками и любовью; злая ирония — чудовища лучше людей. Но физическая боль немного отвлекала. Он спрятал влажную и скользкую фотографию за пазуху, и наощупь двинулся прочь.

В доме нет даже призраков.

Глаза восстановились быстрее, чем ожидал. Ли оставил "хвост" — линию буро-черных пятен на нетронутом снежном фоне, но за руль вернулся зрячим. Встроенные в приборную панель часы доложили: два часа пополуночи. Потом три, пять, десять, потом неделя, месяц, годы...

— Нет...

Время чересчур длинное, а прошлое — утекает меж пальцев, словно талая вода.

— Нет. Нет. Нет!

Автомобиль сорвался с визгом, разбудившим нескольких собак, но жители тихого и благополучного района по-прежнему спали. А темную тропинку запорошил снег.

Зато муравейник-сити зудел огнями, стайками пьяных подростков и наркоманов казино, шлюхами в коротких юбках — шлюхи выдыхали пар и наклонялись к окну, отклячивая зады, но неизменно отшатывались, едва различив кровавые потеки на лице потенциального клиента. И долго крутили вслед у виска.

На сидении молчал мобильный телефон. Ли изредка проверял: нет ли сигнала о том, что засекли Хита, но работа слежки замедлилась вдесятеро. Информаторская сеть распадалась...

"Остывала", подобрал метафору Ли.

Теряла реальность. Реальность — это голос, облик, тактильные ощущения. Можно изучить до последней мелочи, но небытие — ластик, что стирает рисунок любой реальности. В итоге — лишь двухмерное фото.

Ли едва не сбил какую-то обкуренную девицу, вовремя сориентировался, и затормозил у мигающего неоном здания. Здание оказалось круглосуточной закусочной. Ли собирался ехать дальше, но внезапно уловил запах жарящегося цыпленка, картофеля-фри, еще какой-то дешевой малосъедобной гадости, и его отшвырнуло на много километров и часов назад. Он вырвал бы себе ноздри, как недавно поступил с глазами, вместо того хлопнул дверью и переступил порог забегаловки.