-Помоги лучше размотать этот проклятый кушак. И бант этот — к чертям собачьим! Я затянул узел, пытаясь развязать его. Дай-ка мне кинжал,... Черт побери, с детства терпеть не мог эти банты под подбородком!

-Вот ваш кинжал, господин Рауль.

И мой виконт разрезал атласный синий бант, отбросил его прочь даже с каким-то отвращением. Ну а что касается "детских бантов", на которые ополчился мой барин, то это он зря, право. Помню, мадемуазель Роза, был мой господин еще совсем дитя, лет пяти, не больше. Художник писал его портрет. Так вот, он на том портрете как раз с бархатным бантом, правда, черным. В бархатном камзольчике, весь в кружевах, в кресле сидит, важный такой, чудо, что за ребенок! На голове уже широкополая шляпа с белыми перьями, локончики как у ангела. А в ручонках игрушечная шпага, детская, малюсенькая. Ручонки еще пухленькие, но как вцепился в свою шпажку, нипочем не разожмешь. Я тогда ему всякие байки рассказывал, сказки да песенки, чтобы виконт не вертелся. А он такой непоседа был, мешал художнику работать. Раз я не углядел за ним, так, верите ли, всю палитру опрокинул на свою кружевную рубашечку...

Так значит, я принялся разматывать длиннющий кушак, а господин де Сен-Реми, стянув через голову рубашку, закричал:

-Ко мне, Оливен! Дальше он сам справится! Бери кинжал и помоги мне избавиться от этой мерзости, пока я не испустил дух!

Граф де Гиш и мой господин опять захохотали. А Сен-Реми покраснел так, что краска природы проступила на его щеках, несмотря на накладные румяна.

-А что это надето на вас, граф, позвольте покорно спросить вашу милость?

— Бери кинжал и не задавай лишних вопросов, — велел мой виконт, украдкой улыбаясь.

И граф де Сен-Реми, плюхнувшись на стул, объяснил мне, что эта ужасная штука, в которую беднягу затянули слуги его величества короля Франции, надета на его милости для того, чтобы он, господин де Сен-Реми, выглядел хрупким и изящным. Такими, по представлениям нашего короля, должны быть галантные пастушки, проживающие в Стране Нежных Чувств. Я никогда прежде не видел корсетов, думал, их только женщины носят. И не знал, как подступиться к бедному графу.

-Помоги Шарлю, Оливен, — повторил виконт,— Я сам размотаюсь.

-Что, сударь, так и резать шнурки?

-Нет, смотреть на них, черт бы их съел! Да живее, а то я тут помру!

-А вы, господа? — спросил я де Гиша и виконта.

-Они отвертелись,— мрачно сказал господин де Сен-Реми, переводя дух, пока я разрезал шнурки, так мучившие молодого графа.

-Вернее, мы не дались, — поправил виконт.

-А Шарло расплачивается за грех чревоугодия,— тоном проповедника сказал де Гиш.

-Спасибо, Оливен, — вздохнул Сен-Реми,— О Боже, я, молча, вынес бы любую пытку, но это выше моих сил! Как можно так издеваться над ни в чем не повинным человеком! Убери это дерьмо, Оливен! Да! Вам смешно, вы же у нас изящные юноши, а вот меня сочли слишком толстым для пастуха! Тьфу! Но скажи, Оливен, разве я толстый? Это же мышцы, а не жир!

-Да, господин граф, вы абсолютно правы.

-Ну вот, а эти болваны, королевские лакеи, ничего не поняли.

-Мой слуга тебе больше не нужен, Шарло? Теперь ко мне, Оливен!

-Бог мой, это еще не все?

-Посмотри на мое лицо. Заметил что-нибудь странное?

-Заметил, мой господин... Вы все... крашеные!

-Ну вот, живо сюда таз с водой и салфетки, смывай эту проклятую краску...

-Граф, — сказал я Шарлю де Сен-Реми, — Теперь, когда я освободил вашу милость от этой странной штуки...

-Именуемой корсетом, — ехидно вставил де Гиш, а первый всадник Франции взвизгнул и зажал уши.

-Прекрати, Гиш, произносить в моем присутствии это слово!

-Да, Шарло, держу пари, что ты в костюме пастушка не сделал бы ни один из своих любимых конных трюков.

-И ты, Бр... Бражелон, — проворчал знаменитый лошадник.

-Хе! Так, наверно, Юлий Цезарь сказал свое знаменитое "И ты, Брут".

-Да ну вас, насмешники! Так что, Оливен?

-Я хотел сказать, что если я вам не нужен, пусть ваша милость отдыхает, а я поспешу на помощь моему господину.

Господин де Сен-Реми встал, хромая, сделал несколько шагов, и добравшись до дивана, плюхнулся рядом с моим господином, сбросив туфли с бантиками.

-Ох, мои бедные ножки! Я уже начал хромать, как моя кузина Луиза.

-Граф де Сен-Реми! — вскрикнул господин Рауль.

-Молчу, молчу... Я только хотел сказать, что мне до смерти надоели проклятые каблуки!

-Король невысокого роста, — объяснил де Гиш, — Вот и ввел в моду высокие каблуки, чтобы казаться выше. А мы-то с тобой что мучаемся, Рауль?

-Твоя правда, Гиш, к чертям собачьим!

-На этих проклятых ходулях...

-Черт побери, словно женщины...

-Где мои родные ботфорты, — простонал знаменитый лошадник, — Там каблучок в самый раз, чтобы стремя зацепить.

-Боюсь, Шарло, что мои тебе не налезут. Впрочем, попробуй.

-Спасибо, Рауль, пробовал уже! Черт! Наша одежда осталась в Фонтенбло, в твоей комнате, Рауль!

-Ах, да! Но об этом потом поговорим. У меня найдется для вас что-нибудь, не волнуйтесь. Смой мне эту несчастную краску, Оливен! Пока она мне глаза не разъела.

Глава 11. История о том, как де Гиш, де Сен-Реми и де Бражелон стали пленниками короля Людовика XIV и прошли ужасные пытки. (Рассказ Оливена. Продолжение).

И я намочил салфетку, принялся смывать краску с лица моего хозяина, но, когда добрался до глаз, по щекам моего господина потекли слезы.

-Теперь я,— заявил де Гиш, — Видишь, я тоже плачу черными слезами.

-Я, пожалуй, пойду, умоюсь, — сказал господин Рауль, а я занялся господином де Гишем, попросив графа не моргать и держать голову повыше, но господин де Гиш все равно моргал, и к тому же господин де Сен-Реми все время торопил меня, потому, что он начал тереть глаза, и эта ядовитая краска вызвала у него такие же черные слезы. Словом, оба друга моего господина представляли собой трагикомическое зрелище. И я не раз втихомолку улыбался, пока де Сен-Реми не заорал: "Этот мошенник смеется над нами! Слушай, Оливен, Бражелон тебя избаловал, но если ты, каналья, еще раз хихикнешь, получишь от меня зуботычину!" Я преспокойно продолжал

свое занятие, зная, что угрозы графа так и останутся угрозами — он просто не посмеет.

Все это представлялось для меня загадкой. Я прекрасно знал графа де Гиша и Шарля де Сен-Реми, знал их около десяти лет. Вся эта компания, именуемая среди фрондерской знати "Ангелочки Принца Конде", были отчаянными, дерзкими — с позволения сказать — мальчишками, и держали в страхе всех врагов Принца. Над пастушескими романами г-на Скюдери они дружно смеялись, над расфуфыренными щеголями Двора — тоже. Эти юнцы интересовались только шпагами, лошадьми, пистолетами и политикой. Впрочем, я не совсем справедлив к Ангелочкам — ибо за их очаровательную внешность и совсем юный возраст их так прозвали. И плащи расшитые, и ботфорты с кружевами, и огромные воротники, и широкополые шляпы с перьями — все это они носили с неподражаемым изяществом. И в поклонах, поцелуях руки, танцах

так же преуспели, как и в стрельбе, фехтовании и верховой езде. Но, кланяясь, распевая серенады, декламируя стихи, они были, прежде всего Ангелочками Конде. И не позволяли никому забыть об этом! А любовь, спросите вы, мадемуазель Роза? Любовь была, но о ней они помалкивали.

Господин де Сен-Реми, заметив, что я смотрю на них, так ничего и, не поняв, объяснил, в чем дело. А дело было вот в чем: королю пришла в голову блажь — он захотел поставить в Фонтенбло спектакль с танцами и пением на модную тему о галантных пастухах и прелестных пастушках. Нашелся придворный поэт, который состряпал сценарий по произведениям г-на Скюдери. Нашелся придворный художник, который намалевал эскизы костюмов и декорации. Придворный композитор, желая порадовать его величество, в два счета сочинил музыку.

Наши молодые господа знали о готовящейся постановке "Страны Нежных Чувств" и посмеивались, вспоминая свои пародийные версии романов Скюдери. А то и говорили: "Да минует меня чаша сия", когда речь шла о том, кому придется играть и петь в пастушеском спектакле.

Правда, я тогда не удержался и сказал графу де Сен-Реми, что не следовало бы слова Иисуса в Гефсиманском саду употреблять в шутливом смысле, это смахивает на кощунство. Но Сен-Реми отмахнулся от меня: "Молчи, святоша..." Но, как видите, мадемуазель Роза, эти слова ему даром не прошли.

...Главную роль писали, конечно, для самого короля. Роль героини — для королевы. Придворные чуть не передрались из-за того, чтобы получить хоть крохотную, хоть немую рольку в спектакле. И только страх перед королевским эдиктом удерживал их от поединков. Деньги на постановку король как всегда, вытребовал у своего суперинтенданта, господина Фуке. В конце концов, роли пастушков получили самые нахальные и пробивные — люди Филиппа, герцога Орлеанского, брата короля. Герцог Орлеанский одно время вроде бы примирился с тем, что он остался вторым лицом при Дворе. Первая роль навсегда остается за старшим братом — королем. Но после женитьбы принца на очаровательной Генриетте Английской роль герцога Филиппа Орлеанского возросла. Принцесса была прелестна. И ее штат составляли такие же прелестные юные фрейлины. Королева Франции, Мария-Терезия, на которой Людовик женился

из-за политики, подавив свою юношескую любовь к красотке Марии Манчини, мягко говоря, особой красотой не отличалась. Правда, фрейлины французской королевы тоже были красивы и изящны, но волей случая барышни Генриетты считались при Дворе самыми очаровательными.

Не в упрек будь сказано фрейлинам королевы, на мнение Двора, безусловно, повлияла личность самой принцессы. Итак, Генриетта и ее фрейлины оттеснили королеву за второй план.

Людовик решил взять реванш за счет своего окружения. И тогда король вспомнил об Ангелочках Принца Конде. Один из Ангелочков, граф де Гиш, влюбленный в герцогиню Орлеанскую, уже давно находился при Дворе принца Филиппа. Но король забрал у Конде моего виконта, а вскоре после него и Шарля де Сен-Реми. Правда, первое время Ангелочки, от которых ждали чего-то необыкновенного, вели себя тихо и скромно при Дворе Людовика и не ввязывались ни в какие истории. Если что и было, то, право, сущие пустяки. Они присматривались к королю, король к ним.

Вышло так, что их главные враги со времен Фронды, де Вард и де Лоррен, захватившие одни из первых ролей в спектакле, перед самой премьерой внезапно заболели! Спектакль, на постановку которого потрачена уйма денег, оказался под угрозой срыва. Почему вдруг заболели де Вард и де Лоррен — в это король не вникал. Ходили

кое-какие слухи о ночных похождениях молодого принца. Король, хоть и раздосадованный внезапной болезнью этих господ, решил доказать младшему брату, что если фрейлины его жены превосходят королевских, то его, Людовика, дворяне заткнут за пояс принцевых.

И он решил проверить, на что в мирное время способны Ангелочки Принца Конде.

Ничего не подозревавшие Бражелон и Сен-Реми... Ах! Мадемуазель Роза, я так увлекся, что рассказываю вам, опуская титул и слово "господин", если вам это не режет ухо, буду уж так и дальше говорить.... Так вот, они опешили, когда Людовик вызвал их к себе и спросил, знакомы ли они с нотной грамотой.

-Да, сир, — ответил Бражелон и поклонился.

-Увы, нет, сир, "до" от "ля" не отличу, — ответил Сен-Реми и тоже поклонился.

-Жаль. Впрочем, это неважно. Вам много петь не придется.

И бывшим Ангелочкам Принца Конде вместо военных карт и политических писем король сунул в руки нотные листы и стихи. А потом попросил знакомого с нотной грамотой Бражелона спеть

какую-то музыкальную фразу.

-Спеть, сир? — переспросил Бражелон, от неожиданности забыв об этикете — короля, как вы знаете, спрашивать не принято.

Людовик улыбнулся:

-Да, спеть, будьте так любезны. Ведь вы же когда-то научили меня и Филиппа петь "Фрондерский ветер".

-Как желает ваше величество.

Король остался доволен и спросил виконта, играет ли он на каком-нибудь музыкальном инструменте.

-Играет, играет, — влез Сен-Реми, — И на лютне, и на гитаре. Я сам слышал, и превосходно, клянусь вам, сир!

-О, сир, слегка, балуюсь на досуге...

Людовик протянул виконту лютню и ноты с этюдом, над которым он сам долго мучился, как стало известно впоследствии.

-Можете сыграть это?

-Если так угодно вашему величеству. Но я больше импровизирую. По нотам играю плохо. Вашему величеству не понравится.

-Играйте, Бражелон! НАМ ТАК УГОДНО!

Виконт сыграл указанную королем мелодию, и Людовик опять заулыбался:

-Прелестно, виконт, мы спасены! Я отдаю вам и вашему товарищу роли этих бездельников де Варда и де Лоррена, которых угораздило заболеть перед самой премьерой.

-Но спектакль, кажется, завтра, — пролепетал Сен-Реми.

-А я должен сопровождать ваше величество, — заикнулся виконт, — Ваше величество собирается в Париж.

-Я вас освобождаю, виконт. Найду кого-нибудь другого для эскорта. До завтра вы мои пленники, господа! Учите роли! — приказал король и добавил свое знаменитое: — НАМ ТАК УГОДНО.

-Сир! Но я совсем не знаю, как вести себя на сцене, — пискнул Шарль де Сен-Реми.

-Делайте все как я, господин де Сен-Реми. Повторяйте мои движения как можно изящнее. А вы, виконт, по сценарию — мой друг, и у вас довольно большая роль, но уверен, что вы меня не подведете. А пока сохраним тайну, господа! Надеюсь, сюрприз, который мы с вами преподнесем Двору моего брата, будет приятным. А ваш дебют — удачным. Я даже вас не спрашиваю о согласии — я приказываю, потому что АБСОЛЮТНО уверен в успехе!

И Людовик оставил своих озадаченных пленников с лютней, стихами и нотами, а королевским портным прибавилось работы — срочно изготовить костюмы для новых пастушков, так как пастушеские костюмы де Варда и де Лоррена, по словам принца, пришли в полную негодность. Портные не спали всю ночь, и к утру костюмы были готовы. Бражелон и Сен-Реми тоже не спали всю ночь и выучили свои роли. Причем Сен-Реми, не знакомый с нотной грамотой, учил свою роль на слух, а Рауль, вдобавок к своей роли играл бестолковому