"Шпик. Примитивно. Хотя какие тут понятия о наружке-то?"
Виктор перевел взгляд вниз и позволил зеленой гусенице спокойно доползти до края кирпича, затем, выпрямившись, спокойно продолжил движение в том же направлении.
"Попытаться свернуть на Церковной? Или раньше, на Харьковской... Нет. Путать следы — вызвать подозрения. Пусть запишут — устраивался в лавке Аудион. Подтвердят легенду."
Возле стройки дорожка кончалась; забор обегала обыкновенная натоптанная тропинка, вившаяся посреди заросшей травой части улицы. Немного пройдя по ней, Виктор непроизвольно засмотрелся на процесс зодчества.
Современный прохожий тоже остановился бы и загляделся. Ни подъемных кранов, ни машин не было видно; вместо этого по деревянным настилам сновали рабочие, которые таскали на спине стопки кирпичей и мешки. Слышался непрерывный стук мастерков, веселые голоса и пахло сосновой смолой.
Мужчина с пробором тоже вначале остановился, помялся, затем пошел на сближение.
"И что же дальше?"
— Тоже... любуетесь?
Виктор обернулся. Теперь они стояли в полушаге друг от друга.
— Сиверцев, Петр Силантьевич, — отрекомендовался незнакомец. — Тоже, значит, любуетесь?
— Еремин Виктор Сергеевич... Ландыши, вот, рано расцвели... в этом году — Виктор не нашел сказать ничего лучшего.
— Говорят, это знамение, — быстро ответил незнакомец. — К пришествию кого-то или чего-то.
— Может быть.
— Вы так полагаете? А я, знаете, за вами слежу.
— Ну... Ну, что ж, если долг обязывает...
— Нет, не долг... ну, может, в какой-то мере... я сейчас все объясню. Я депутат Бежицкого поселкового Совета.
— Совета???
— Ну да... Вы давно в России? Теперь поселковые управления называют Советами.
— А, ну, конечно же... Я просто задумался.
"Царская советская власть? Фигасе... Чего же тут произошло? Чего тут вообще происходит? А домик-то нехилый, такой только в тридцатых тут выстроят, не раньше. Хотя что там до тридцатых — двенадцать лет всего."
— Понимаете, — продолжал Сиверцев, — мы сейчас боремся за то, чтобы село Бежица, оно же ранее Губонино, было переименовано в город Губонинск. Основания для этого у нас есть, ибо в наличии железнодорожная станция с товарным двором и известный в России завод. Как видите, сделано электрическое освещение центральных улиц, развиваются водопроводные и канализационные сети — пока для многоэтажных домов, естественно, телефонную станцию отстроили, есть мощение улиц, больничные учреждения, гимназия, приют — вон он, кстати, там, отсюда видно. Есть училища реальное и ремесленное. Есть даже две футбольных команды и секция байдарок. Государь император приезжали смотреть! Не байдарки, конечно — завод...
— Великолепно, — ответил Виктор, которому тоже хотелось, чтобы Бежица поскорее стала городом, — ну а чем я могу вам помочь?
— Да собственно, у вас свежий взгляд, вот и хотелось бы спросить, что можно было бы такое сделать, чтобы поселок имел совершенно городской вид? Вы, наверное, в столицах бывали?
— Зелени не хватает, деревьев. Здесь можно было бы, например, елочки посадить, каштаны. Они как раз весной цветут.
— Деревья? — переспросил Сиверцев. — Здесь не так давно дремучие леса бушевали, опять же сад рядом... А, знаете, вообще-то верно. По дороге будет движение экипажей, пыль в окна, шум. И воздух со стороны завода железом отравленный. Чувствуете?
— Нет. Вроде как свежий, и даже цветущей липой пахнет.
— Это пока ветер из лесу... А внизу можно будет скамеечки поставить и клумбы разбить. Соловьи прямо под окнами петь будут. Вы знаете, какие у нас в Бежице соловьи? И белки. Вон в Роще белки по деревьям так и снуют, их прямо из рук кормить можно...
"Все-таки хорошо, что это не шпик" — подумал Виктор попрощавшись со словоохотливым собеседником.
"А может, и шпик", — подумал он через полминуты. "Может этот депутат с тайной полицией сотрудничает. Послали поболтать, вась-вась, выведать. Даже не узнал, кем он работает-то, депутат этот. Да, в общем, и правильно. Пока надо болтать поменьше. Вживаться надо."
Сразу же за Приютом, прямо на месте сквера с памятником прославленному создателю танков, Виктору бросилось в глаза незнакомое вишнево-красное здание — этакая маленькая копия битмовского Старого корпуса со стороны поликлиники, окруженное деревянным палисадом и старыми, нетронутыми при строительстве, деревьями.
"А это еще что за ерунда?.. Ба! Да это же Каменное училище. Вот где, оказывается, оно стояло. А почему я его тут не видел в тридцать восьмом при фачистах? Разрушено в революцию, когда тут белые занимали? Или снесли, когда собор строили? Ну и фиг с ним. Не возвращаться же обратно в тридцать восьмой."
На углу бросилась в глаза большая жестяная вывеска:
ПИВНАЯ НА ЦЕРКОВНОЙ
БАВАРСКОЕ ПИВО
пивоваренный завод г. Карачев Орлов. губ.
В.П. Гроховскаго
и висящий рядом рекламный слоган: "Приди и возьми". Все это расположилось на двухэтажном доме с большими раскрытыми окнами, из которых долетали звуки скрипки. В конце слова "Карачев" виднелся замазанный свежей краской твердый знак.
"Так, реформа правописания походу у них недавно... Кстати, может, Гроховскому какую идейку продать насчет пива? Ну, скажем, пиво с женьшенем. Выращиваем женьшень, и делаем пиво с женьшенем. Блин, а как этот женьшень у нас выращивают, так и не узнал! Во бы сейчас пригодилось..."
За Церковной, двухэтажные желтые домики которой напомнили Виктору массовую шлакоблочную застройку сталинских времен, Елецкая превратилась в обычную деревенскую улицу, немощеную, с двумя колеями, пробитыми колесами телег. Из-за заборов лениво тявкали шавки, коты ловили лучи вечернего солнца на воротах, мычали в хлевах коровы, по траве бегали пестрые куры и подрастающие цыплята, и чей-то расфуфыренный белый петух голосил перемену погоды. Потянуло медвяным запахом; за хлипкими палисадниками распускали бело-розовые бутоны невысокие, недавно посаженные яблони, и осыпали на землю белые лепестки отцветающие вишни. Под окнами с раскрытыми резными ставнями и мелкой клеткой рам кое-где начинали зацветать низенькие, еще не набравшие силы кусты сирени, обремененные крупными лиловыми шишками соцветий; еще несколько дней, и они наполнят улицу терпким, сладковатым запахом пробудившейся природы.
Лавку Аудион он увидел почти сразу, повернув на Смольную — такую же деревенскую улицу, но раза в два уже, — какое-то пробудившееся чувство интуиции подсказало ему, что в этом длинном деревянном доме с двумя крыльцами недавно выкрашенном в коричневый цвет и есть цель его путешествия, прежде чем он прочел название на вывеске. Нетерпеливому воображению уже представилась картина заведения, что-то вроде виденного в старых журналах "Радиолюбитель" — большие катушки из медной проволоки, рубильники, луженые клеммы, наполнявшие покрытые лаком деревянные ящики, и, конечно, огромные, как на радиотрансляционном узле, лампы, светившимся загадочным багровым светом.
На воротах была пришпилена записка новой орфографией.
"Господа и дамы!
Сегодня лавка закрыта.
Уехали за товаром в губцентр.
Будем рады вас видеть завтра".
"И тут облом" — подумал Виктор.
Дальше надо было устраиваться на ночлег, используя полученный от Веристова червонец. При этом никаких идей у Виктора Сергеевича не появлялось.
10. Музыкальный квест.
Зачем Виктор решил вернуться в сторону городского сада, он и сам не понимал. Ноги сами несли в эту сторону, и он решил им довериться; в конце концов, эта часть города казалась ему как-то более привычной.
Остановился он возле Сиротского Приюта, неожиданно пораженный свежестью и изяществом этого, казалось бы, знакомого с детства и давно примелькавшегося здания. Здесь фасад его еще не был покрыт краской, и узоры его красного и белого кирпича напомнили Виктору павильоны Петергофа. Здание Приюта было одноэтажное, отнюдь не царских размеров, но три сильно вытянутых ризалита, один, центральный, со ступенчатым аттиком, и два по бокам, горделиво увенчанные треугольными фронтонами, как бы масштабировали постройку; прохожему казалось, что он видит в удалении настоящий дворец. За Приютом, там, где впоследствии появится площадь Ленина, шумели деревья сада Пожарного общества, так что глазу не с чем было сравнивать размеры дома; зато возвышающаяся в центре над двускатной кровлей застекленная надстройка с двумя пирамидами крыш и короткими шпилями, покрытыми красным суриком, создавала иллюзию скрывающегося позади то ли замка, то ли небоскреба.
"Вот ведь как бывает. Полвека хожу мимо, а не обращал внимания, какая у нас в городе красота."
Приют был обнесен высоким, в человеческий рост, деревянным палисадом, а возле крыльца, ближе к деревьям, виднелись незнакомые Виктору бревенчатые постройки. Огромный телеграфный столб стоял на углу, как солдат после госпиталя, опершись, словно на костыль, на деревянный подкос. На заднем дворе, видном от угла, чернели вскопанные грядки, что-то вроде школьного огорода; то ли в помощь казенному рациону питания, то ли на продажу, опять-таки не лишне. Взгляд Виктора снова привлек прятавшийся за зеленью лип стройный корпус Каменного училища.
"Еще немного — и Тенишева построила бы тут социализм... Ну а я тут, собственно, чего торчу?" — прервал свое созерцание Виктор. "Скоро ночь, а там что? Стучаться в первое попавшее окно — пустите переночевать? Стоп, я начал тупить. На Парковой заводская гостиница. Хотя бы узнать, почем номера. При гостинице трактир должен быть, или буфет. На один день — ну или смотря по цене... а можно даже просто там же и спросить, кто сдает жилье недорого. Не скажут, конкуренты? А может, и скажут. Человек, стесненный в средствах, не их клиент. А завтра снова в Аудион. Черт, почему я не Остап Бендер? Почему-то кажется, что для таких в этом перспективном селе самое раздолье."
Парковая — она здесь просто не могла называться иначе, ибо разделяла Майский парк и сад Вольнопожарного общества — с этого конца выглядела совсем другой. На месте площади с памятником Ленина, в небольшом скверике красовалось деревянное здание старого Высшего училища, а далее, на стандартном домике с двумя подъездами, красовалась вывеска "Кинотеатр ГОРН". На месте сквера Камозина стоял чей-то деревянный особнячок. Со стороны сада Вольнопожарного общества снова донеслись звуки духового оркестра, а уходящее солнце вынырнуло из-под свода облаков, превратив свежую листву деревьев в роскошный зеленый витраж.
— Вы, похоже, не торопитесь?
Перед Виктором выросла пара крепких парней в черных рубашках с закатанными по локоть рукавами. На руке у каждого белела повязка, а на ней...
Нет, Виктор не мог ошибиться. На повязках у пацанов чернели свастики.
"Ошизеть! Нацики? В восемнадцатом? Какого..."
— Вас ист лос? — машинально вырвалось у Виктора командным голосом. Как у немецких офицеров в фильмах про войну.
Чернорубашечники застыли в замешательстве.
Все-таки советский кинематограф чему-то учит.
— Колян, — нерешительно произнес один из них. — А то ж вроде немец. По нашему не понимат. Инженер, чи шо.
— Звиняемся, — обратился второй к Виктору, — в академиях не были, иностранному не обучены. Вам труда не составит за одним человечком присмотреть?
— Что он натворил? — спросил Виктор. Строить из себя немца дальше не было смысла, да и по улице народ шлялся, причем не обращая на чернорубашечников никакого внимания.
"Эти кореша тут вроде как в порядке вещей. Может, не нацики вовсе, а совпадение. Точно, не нацики. Шевелюры, как у битлов."
Они перешли улицу и направились к нынешнему зданию суда, где у длинного фасада располагался вход в Майский парк. На скамейке, запрокинув голову, сидел человек явно семитской внешности; из носа у него текла кровь. Рядом со скамейкой торчал еще один кент со свастикой.
— Этот, что ли?
— Аха... Да это свой жид, это Мах. В ресторане музыку сочиняет. Вам не трудно присмотреть, чтобы с ним чего не было? А то у нас дел-то еще позарез.
Положение было дурацким. С одной стороны, сидящий имел на лице телесные повреждения, с другой — не орал, что его бьют, и удрать не пытался. Вид пацанов однозначно тянул на героизацию нацистской символики, возбуждение ненависти и вражды, а также унижения человеческого достоинства. Однако держались они вполне легально и, если бы не атрибутика, вполне могли сойти за народных дружинников. Обращение "жид" по нашим временам однозначно оскорбительно и полагает экстремизм. Но здесь оно было произнесено как-то без ненависти. И, самое главное, Виктор не знал, существует ли в этой реальности нацизм. В нашей он должен был появиться через год, но здесь революция в Германии началась раньше.
— Можете бежать, — сказал он, когда шокирующая троица удалилась, — они ушли.
И он тронул Маха за плечо.
— Бежать? — заплетающимся голосом ответил Мах. — Куда бежать бедному еврею, когда бежать некуда?
— Ну, как... — опешил Виктор, — от этих... Они вас били?
— Кто?
— Ну эти, с повязками...
— Чтоб в память обо мне назвали младенца, если Вы не из другой страны. Обещаю вам, вы будете смеяться с наших нынешних порядков. Власть хочет извести евреев в целом, но при этом проявляет необычайную заботу о каждом из нас. Меня не били, нет. Я упал. Меня подняли, посадили на скамейку, позвали вас присмотреть. Черносотенцы друзья еврея, кто бы мог подумать.
— Так это черносотенцы?
— Вы точно из другой страны. Они здесь каждый вечер.
— А у вас какие-то просто проблемы?
— Чтоб мои ноги служили мне только для ревматизма! У Маха проблем не бывает. Мах пишет музыку и честно имеет с этого на обед и ужин. И вот, представьте себе, на днях я беру у Гайсинского заказ на фокстрот, а он не выходит!
— Кто не выходит?
— Фокстрот, не Гайсинский же! Тридцать рублей, это здесь приличные деньги. Но дело не в них. Мах взял заказ и не сделал. По глазам вижу, вы меня понимаете, что это катастрофа. Завтра Циля с детьми вернется от матери. То, что я увижу, лучше никому не увидеть.
— А Гайсинскому еще не поздно сегодня сдать заказ?
— Не поздно. Но фокстрота нет.
— Вы говорили, что деньги не главное. Верно?
— Оно так, вы сами слышали, и каждый подтвердит, чтоб домой вернулось лишь мое имя.
— То-есть, вас устроит, если вы рассчитаетесь с Гайсинским, но домой принесете меньше тридцати.
— Вы так говорите, словно хотите продать мне фокстрот. У вас есть фокстрот, который никто не слышал? Совсем никто?
— Я хочу продать вам фокстрот. Вернее, получить за него долю вашего гонорара.
— Я дико извиняюсь, но откуда он у вас? — Мах, похоже, начинал трезветь. — Если вы пишете фокстроты, вы сами пойдете к Гайсинскому. Значит, фокстрот не ваш. Но кто сказал, что его никто не услышал кроме вас?
— Какое вам дело? Я не пошел к Гайсинскому, чтобы он не задавал мне лишних вопросов. Это усложнит сделку. Но если вы отказываетесь, поищем другого.
— Кто сказал, что я отказываюсь? Покажите мне его. Ноты у вас с собой?
— Ноты вы запишете. Вы в состоянии идти?