Куплю метр государственной границы. ознакомительный фрагмент

Глава 8.

От этой картинки мне стало страшно и неприятно до жути. По спине быстрым строевым шагом пронеслось стадо мурашек. Я ещё раз внимательно рассмотрел стоящий в густой ночи пустой и молчаливый бугор, далёкие, то и дело пропадающие из вида, как будто мигающие огоньки костров. Или факелов — далеко, не разобрать... Да, нерадостная картинка... Даже сходил за капитанское кресло, порылся и нашел мощный бинокль с подсветкой и постарался разглядеть в тёмном овале ещё какие-нибудь детали. Но — увы! Ничего разглядеть не удалось. Просто бугор. Холм в ночи и всё. Пожав плечами, я перевернул портал другой стороной. Вот тут всё ясно и понятно — моё стойбище на вершине каменного столба. Сходить поспать туда, что ли? В палатку? А зачем, ведь у меня в носовом отсеке яхты есть чудесная личная хозяйская каюта, огромная двуспальная кровать, душ и туалет, мягкий свет бра и полутораметровый телек. Красота! Нет, всё же буржуинство имеет свои большие плюсы, ребята! С удовольствием воспользовался услугами обоих удобств, ну, не телевизор с бра я имею в виду, конечно, и растянулся на своей огромной, мягкой кровати. А непонятный, страшный бугор я оставил на потом. Когда у меня будут законные права на управление "Бершиком", и я буду на яхте один.

Ранним утром, ещё в полутьме, меня разбудил негромкий, хриплый голос вахтового деда с дебаркадера.

— Паря! Эй, паря! Вставай, давай! Уже пять часов, отшвартовываться тебе пора и сваливать — сипел вредный дед. — Скоро трамвайчики пойдут. Не положено тут другим судам, понимашь...

Я понимал. Наступило утро нового дня. Мне надо сваливать и искать в этом мире своё место. Зевая и потягиваясь, я выполз на влажную от ночной росы кормовую площадку, по пути включив моторы на прогрев.

— Эй, на дебаркадере! Отдать концы!

Мягко бурча двигателями на подводном выхлопе, яхта медленно отошла от дебаркадера. Я быстро метнулся босыми ногами по левому борту, закидывая за поручни яхты красивые и мягкие белые кранцы. Потом уселся в роскошное кожаное капитанское кресло, щелкнул клавишей эхолота, чтобы контролировать глубины под килём, и медленно пошёл по течению к городскому острову. Три-четыре часа нужно ещё будет постоять там, пока отец моего друга не приедет на своем "Ауди" в порт. Без его команды меня на швартовку к катеру Петруччо не пустят. Придется ещё придавить пару часиков, а потом — умываться, завтракать и мчаться в порт. Начало дня начерно определилось. Так я и сделал.

* * *

— Во-о-т, а документов на яхту я не взял — просто забыл по пьяни. Да и прав на управление маломерным флотом у меня нет, поэтому тебе придется этим озаботиться и быть у меня на яхте шкипером! А так же боцманом и матросом. Ладно уж, обязанности кока я на себя возьму. Во, как оно получается-то, Петруччо... Зато теперь я тебя на рыбалку пригласить сам могу! Да с девушками! Две спальни на "Бершике", так я его называю, рядом салон и камбуз. Ещё один салон в рубке и площадка для отдыха со столом и большим угловым диваном на корме. Есть где разгуляться! Учти — вся корма при необходимости закрывается тентом или противомоскитной сеткой. Для Каспия с его комарами это важнейшее дело! Как тебе, Петька? Нравится? И самое главное — давай, это будет наше общее судёнышко, а? Заправка, холодильник и прочие траты пополам, стоять она будет у тебя в порту, а ходить на яхте мы будем вместе или по заранее сделанной заявке.

Часов в одиннадцать, встретившись с владельцем порта и устроив все свои дела, я заныкал яхту на укромной стоянке радом с катером своего друга и поспешил навестить его в больнице. Там мне пришлось наврать ему три короба арестантов, как я стал владельцем "Бершика". Впрочем, особо фантазировать я и не стал. Сказал, что выиграл яхту в Москве, в карты, на пьянке в сауне, где мы гудели с ребятами, воевавшими на Украине, у одного здорово поддатого и, видать, богатенького братка. Причём брать её я долго не хотел и всё отнекивался, а пьяный браток почти насильно всучил "Sea Ray" мне в руки. Может, избавиться от яхты по какой-то причине хотел, мешала или надоела она ему. Может, слишком дорого её содержать. Она ведь и стоит недёшево, да и каждый год затраты на яхту всё растут и растут. Какие-то бумаги на английском валяются, вроде, в бардачке под штурвалом, но деталей я не знаю.

— Ничего, — страшно оживившись от блистательных перспектив, быстро ответил Петруччо. — Была бы яхта, а остальное приложится! Если у неё нет российской регистрации...

— Этого точно нету, — перебил я друга.

— Если нет — то её только что ввезли к нам иранским контейнеровозом! — Решительно махнул рукой Петька. — Все бумаги я сделаю задним числом и как надо оформлю, яхту зарегистрирую, всё будет якши и all right с o'keем! Погранцы, таможня и порт помогут.

— На растаможку и я зелени подброшу, есть немного. — Добавил я свои семь копеек.

— А права на управление тебе разом смастрячим! Ты же уже её водил? Вот видишь! Ещё раз напомни, какого яхта размера?

— Полная длина четырнадцать с половиной метров, водоизмещение — двенадцать тонн шестьсот. Два дизеля по пятьсот лошадей каждый. Скорость свыше тридцати узлов, под шестьдесят километров будет. Но это на максимуме. Крейсерская скорость двадцать пять узлов. Яхта после полного сервисного обслуживания корпуса, двигателей и генератора, проведён антифоулинг. Ну, против обрастания днища это. Теперь яхта стала лучше новенькой! — Тут же дополнил я интересными деталями требуемую справку.

— Ух, ты! Почти вдвое больше моего катера! А остальное — с моим катером нечего и сравнивать, у меня этого просто нет. Покатаемся теперь, погоняем! Эх-х, прокачу! — Запрыгал Петруччо на койке.

— Тихо ты, больной! — испугался я. — Швы разойдутся.

— Ничего, не разойдутся, небось. Операция удачно прошла, я в первый же день сам до очка доковылял. Доктор обещал меня через пять-шесть дней выписать, потом швы снимут, и всё! Вниз пойдём, за судаком, как и планировали. Только теперь с девками!

И Петруччо радостно оскалился. Я был согласен на всё.

* * *

Прошло дней десять. Все это время я тихой мышкой сидел на даче, понемногу таская с яхты деликатесы, выпивку и продукты, которые могли испортиться от длительного хранения. С зеркалом я не экспериментировал, особой охоты не было. Наконец, у Петруччо сняли швы, и мы решили немного пробежаться на "Бершике", попробовать, так сказать, новую игрушку на зубок. Я настоял, чтобы мы вышли под вечер. Полная темнота меня бы полностью устроила.

Когда мы на малом ходу, чтобы не поднимать высокую прибойную волну, прошли остров Искусственный, уже смеркалось. Как обычно, мы с Петруччо добежали до нашего любимого бакена ? 58, включили прожектор-поисковик и стали выбирать место для стоянки. Выбирать было не из чего: на мили вверх и вниз простиралась высокая камышовая стенка. Мы приткнулись там, где эхолот показывал наибольшую глубину.

— Ну-с, а теперь пожрём и выпьем, — радостно потирая лапки, засуетился Петруччо. — Эй, кок! Гони на камбуз!

Делать нечего, самому есть хотелось, я и погнал. С приготовлением ужина справился быстро, камбуз на яхте приличный, плита и духовка со всеми современными наворотами, новая микроволновка, полуфабрикатов и деликатесов полно, а на кормовой площадке ещё и гриль есть. Поставил ультразвуковые лампы от комаров, быстро покидал тарелки на стол на корме, и мы уселись. Петруччо долго звенел бутылками в баре, выбирая напитки, но когда запахло всякими вкусностями, быстро прибежал ко мне, держа между пальцами за горлышко аж четыре пузыря.

— Ну, ты и пьянь, Петруччо! Давай завязывай так водку сосать, а то шов разойдется.

— Ништо! Не разойдется, небось... Это же "Danzka Cranraz"! Наливай давай, душа праздника просит!

Ну, я и налил ему по самый край, имея в глубине души самые чёрные намерения и явное предательство интересов моего друга.

Славно посидели! Когда после второй бутылки Петруччо попробовал затянуть "Из-за острова на стрежень" голосом брошенной в Волгу за вокальные надругательства над слухом Стеньки Разина персидской княжны, я разразился громкими овациями, подлил ему рюмку и заставил выпить. Потом я минут десять смотрел на него как Сальери на отравленного им Моцарта, с нетерпением ожидая, когда же он рухнет мордой в греческий салат. Наконец Петруччо не справился с коленцем припева, подпустил петуха, потом захрапел и рухнул. Перекантовал его на угловой диванчик, подпёр столом, чтобы он далеко не убежал, и стал без спешки убирать пузыри и харч, протирать стол и мыть посуду. Всё это время я поглядывал на друга, но он спал крепко, музыкально похрапывая и шлёпая губами во сне. Причем во время этих экзистерций он невольно ловил губами и глотал мессершмиттами зудевших над нами камышовых убийц. Я обставил его отпугивающими комаров лампами и накрыл пледом.

Наконец посуда закончилась, выложил последние ложки-вилки и тарелки на сушилку и на цыпочках подкрался к дрыхнущему Петруччо. Проверять бойца не стоило — он спал, как убитый. Даже ещё лучше.

По борту осторожно прошел на нос "Бершика", вызвал портал, перевернул его чёрной стороной к себе и направил мощный прожектор в глубину зеркала. Потом достал свою палку для селфи (пришлось купить, чрезвычайно нужная в моём хозяйстве вещь оказалась!) и отправил новый телефон по привычному маршруту. Было тихо, только неумолчно звенели в ночи и поедом грызли меня комары, да негромко плескалась вода. Пару минут я покрутил делающим видеосъёмку телефоном, а потом рысью побежал рубку, вырубил прожектор и спустился вниз, в салон. Всё же там поменьше комарья будет. Ультразвук их отпугивает, а ультрафиолет убивает.

В салоне я приглушил свет, нажал кнопку пульта, и с подволока мягко зажужжал, поворачиваясь и опускаясь, огромный черный прямоугольник плазменного экрана. Я попытался пустить запись с телефона на экран, помучился немного, но потом всё получилось, и изображение пошло.

На большом экране появилась всё та же виденная мной минуту назад картинка: мелкие волны катящейся вниз Волги, тёмные стенки высоченного камыша и так же звенели в прямом эфире здоровенные комары. Вот только Волга была не та — проран[18] на экране явно был шире сегодняшнего судоходного канала, отсутствовал красный проблеск лампы бакена и вдоль камыша, разбуженная мощным лучом невесть откуда взявшегося там прожектора, беспокойно засновала спящая птица, которой в моём мире совершенно не было места. Я заторможено почесал телефоном себе за ухом и пошел разворачивать вширь и в высоту портал.

* * *

Меня разбудил приглушенный шум крупных дождевых капель, монотонно и часто шлепающих по воде. Настроение сразу упало, и я недовольно высунулся наружу. Однако тут никакого дождя не было! Это шумела и играла кормящаяся утром рыба. Сколько же тут её! Улыбающийся, весь в предвкушении предстоящей рыбалки, пошел к кофейному автомату и спроворил себе кофейку. Запах только что сваренного кофе дошел и до Петруччо. Он завозился на своём диване с оханьем и кряхтеньем, которые я сразу безжалостно подавил горячим завтраком, стопкой самопальной перцовой водки, каковую я ставил исключительно для охоты и рыбалки — уж больно зверски крепкая она была, и обещанием небывалого клёва. Все основания для этого вывода у меня были. Я недаром потратил почти всю ночь.

После неспешного завтрака с рюмкой коньяка под чашку крепкого кофе, я уселся в капитанское кресло, запустил двигатели и нажал кнопку, выбирая носовой якорь. Петруччо рядом глотал горячий кофе, оживая и предвкушающе улыбаясь.

— Ты куда? Давай здесь блеснить, — хрюкнул он в кружку, покачнувшись во время моего плавного разворота. — Хрен ли носиться по всему взморью.

— Погоди, давай всё же пробежимся, посмотрим. Вон, солнышко-то какое! Моря синь, небес голубизна. Птица орёт, и рыба играет. Лепота вокруг ведь, красота! Ух, ты! Стихами заговорил после глотка коньяка, прям как Пушкин.

— Действительно, красиво... И птицы полно. Что-то только я место не узнаю... Где это мы, Гриф?

— Да я ночью немного перешел восточнее. Уж больно танкеры в канале надоели — ходют и ходют себе. Только яхту на волне раскачивают. Вот я и переставился, пока ты дрых.

— А-а, ясно теперь. Слушай, дай и мне порулить!

— Садись, ты же тоже нынче владелец, только не гони на полном газу, и чаще посматривай на эхолот. Глубины тут малые, как бы ни нахватать грязи на киль и водорослей на винты.

Член совета дирекции порта выгнал меня с нагретого кресла, тут же врубил почти полный газ, крутанул рулём, пронзительно заорав "Йя-я-х-у-у!", и погнал слаломом между редких уже камышовых колок, оставляя за быстро несущейся яхтой длинный, извилистый, белый пенный след.

Как дитё малое, честное слово!

* * *

Потом, выйдя на синь мелкого северного Каспия, мы приткнулись к полю то ли чилима, то ли кубышки и рдеста, то ли ещё какой вкусной травы, отдали якорь, чтобы нас не тащило течение и вытащили на удобный кормовой транец для купания раздвижные шезлонги и ящик-холодильник с напитками.

— Щас запою... — голосом Джигарханяна сказал Петруччо, оторвавшись от запотевшей бутылки пива "Stella Artois". — Это невыносимо прекрасно! Я сейчас кончу от восторга. Жить — хорошо...

— А хорошо жить — ещё лучше... — безрадостно продолжил я, вспомнив хмарь Донбасса, тянущийся низом дым от миномётных налётов, трассы крупнокалиберных пулемётов в ночном небе и царапающую сушь в горле. Там у нас не было пива "Стелла Артуа", такой тишины, мира и покоя.

— Щас я тебя сфоткаю и выложу... гм-м... а сети-то нет, Грифуля. Совсем нет. Ты что-нибудь понимаешь? — Петруччо удивлённо смотрел на меня.

Я понимал. Более того, я точно знал, что сейчас у нас на борту вдобавок к его телефону не работает рация, телевидение и ДжиПиЭс. Отлично всё понимал, только я не знал, на тыщу лет мы отстоим от нашего времени или на все десять тысяч годков. Здесь вообще не могло быть сейчас сети. Мы гостили с ним на Земле, но в другое, пока неизвестное мне время. Чёрное зеркало оказалось временным порталом. Только Петруччо пока об этом не догадывался. Для него древний Каспий был просто водой до горизонта кругом.

— Не ссы в компот, Петюня, — спокойно ответил я. — Всё учтено могучим ураганом. Мы за сто пятьдесят километров от Астрахани. Сеть тут не ловится, не растёт кокос. Слишком далеко от оператора.

— А давай тогда рыбу ловить, — тут же оживился Петруччо. — Я у тебя тут видел роскошные японские и французские удилища. А остальные прибамбасы есть?

— Есть... Только они здесь нам не понадобятся. Тихо ты! Заткнись и слушай... — и я поднял палец вверх, призывая его к молчанию и вниманию.

Сначала, как фон, в ушах стоял неразличимый гвалт далёкого птичьего базара, тихий, почти неслышный шелест рогоза, а потом уверенно выделилось, нагло вылезло на передний план какое-то чмоканье. Как будто тысячи лилипутиков давили ртом пузыри из жевательной резинки. Или Брежнев взасос целовал Эриха Хонеккера на бетонке берлинского Шенефельда.

— Чуешь, сынку? — прошептал я. — Это сазан кормится. На цырлах, тихонечко, ползём в гостевую каюту. Где-то там я видел подводное ружжо, ласты, маски и другую снарягу. Будешь бить сазана?