Эрвин фон Эльке

— Мафальде? — искренне изумился Эдвин. — Так она что же, знает, что вы отъехали в действующие части, и не помешала вам этого сделать? И не говорите, что у вас есть на это безумство благословение моего папеньки, я в это в жизни не поверю.

— Госпожа фон Шиф изволила проводить меня в дорогу, когда я тайно покидал Лихтервинд, — юноша ощутимо покраснел, понимая сколь двусмысленно звучат его слова, отчего фраза стала звучать окончательно пикантно, — и дать мне свое благословение.

Дивизионный генерал выразительно поглядел на фон Шиллинга, как бы говоря: "Вот! Я же вам говорил, что Эвелина законченная дура, и за этим якобы ее интересом к ходу кампании что-то кроется". Барон столь же молча развел руками, словно отвечая: "Вы были абсолютно правы, ваше сиятельство, это был только повод побыть наедине".

— Господин дивизионный генерал! — из-за пелены дождя показался погоняющий лошадь во весь опор гусар, без плаща, похожий в мокрых ментике и доломане серого колеру на разукрашенную мышь. — Господин генерал, лейбгвардии-юнкер Цигенбок, второй эскадрон "Серых соколов". Майор фон Лёве докладывает о выходе эскадрона к Таннетёлеру. С нами остатки Аурумштадтского уланского полка, господин майор просит разрешения прервать ретираду и совершить глубокий обход Кляйнеегерсдорфа с запада, дабы отвлечь неприятеля от позиций фон Эльке!

— Ах, отчаянная голова, что задумал-то... — покачал головой Эдвин. — А ведь может, может выйти, чёрт возьми! Где эти свитские, когда они нужны? Опять отстали? Цигенбок, осилите обратную дорогу до фон Лёве?

— Не извольте сомневаться, герр генерал! Через час буду в полку! — молодцевато, явно форся перед высоким начальством, доложил тот.

— Эк! — крякнул эрцгерцог. — С часом, это вы хватанули, юнкер. Но, скачите, скачите голубчик — ежели успеете подкрепить Эльке, быть вам подпоручиком.

Гусар лихо козырнул, поворотил коня, и стремглав (насколько позволяло мокрое бездорожье) пустил своего скакуна прямиком через луг.

— Загонит скотинку, — вздохнул фон Шиллинг.

— Главное, чтобы поспел вовремя, — генерал проводил удаляющегося юношу взглядом и повернулся к своему адъютанту. — Непременно стоит сообщить о передислокации фон Лёве кузену Эрвину. И не думайте даже, вас я от себя не отпущу, Йоахим! Единственный толковый человек при штабе, а туда же, под пули, собрался. Найдём другого курьера. Что?

Фон Шиллинг глазами указал на позабытого эрцгерцогом Айса.

— Да! — генерал резко повернулся к юноше, настолько резко, что конь под ним "затанцевал" недоумевая, был ли это ему приказ трогаться, или напротив, сдать назад. — Хотели послужить отчизне, Франц? Так извольте, предоставлю вам такую возможность. Фон Шиллинг, я слыхал — вы по сю пору носите с собой свои первые, юнкерские погоны на-удачу?

Ротмистор кивнул, и легонько, кончиками пальцев похлопал себя по груди, там-де они.

— Отдайте их фон Айсу, ротмистр, ему нынче нужнее. Ну же! — требовательно приказал эрцгерцог и дождавшись исполнения приказа, обратился к беглецу от двора своего батюшки. — Поздравляю вас юнкером, молодой человек. Служите с честью, не осрамите и все прочие, приличествующие случаю фразы. Местом службы определяю вам бригаду фон Эльке, с родом войск кузен сам разберется. Формой озаботитесь в ближайшее время.

— Уже, — глаза у мальчишки (ну что тут лукавить, мальчишки, конечно — кто он ещё в свои пятнадцать-то лет?) горели от счастья, невзирая на холод и мокрую одежду. Ещё бы, сбывалась, вот тут и сейчас, заветнейшая его мечта!

— Что, простите, юнкер? — изогнул бровь дивизионный генерал.

— Виноват! — подтянулся фон Айс. — Осмелюсь доложить, формой озаботился заранее, лежит в вещевом мешке!

— Разумник, — усмехнулся в усы наследник великогерцогского престола. — Хвалю. Дорогу до Кляйнеегерсдорфа найдёте?

— Яволь! У моей двоюродной тётушки усадьба недалеко от этого городка, местность мне хорошо знакома.

— Ну тогда скачите, скачите к Эрвину, фон Айс, — произнёс Гогенштаузен. — Скажите, что фон Лёве будет тревожить неприятеля с левого флангу. И передайте ему мой наказ — не сметь погибать, и отступить не позднее завтрашнего рассвета. Он обещал мне, но мало ли что.

* * *

— ...di putana! — донесся до фон Эльке голос Кальмари.

Бригадный лекарь что-то снова не поделил с эскулапами из Эзельбургского и Берштадского пехотных полков. Хотя, доброго доктора Абеле можно было понять: это прочие офицеры бригады после дела при Фюртене и последовавшего за сражением маршем отдыхали аж до начала бесславной Аурумштадтской баталии, эскулап же, при поддержке лишь двух ассистентов из студиозусов-медиков и дюжины санитаров, и во время самого боя раненых принимал, и на марше их выхаживал, да и потом лёгких, тех, что в дивизионный госпиталь не отправились, обиходил. Это уже не говоря про хворых, да недужных животом. Устал человек, чего уж тут добавить?

А тут новый бой, новое отступление, новые раненые да увечные (пока, к счастью, немного), да всё это под дождём, в грязи, в холоде — чьи нервы такое выдержать способны?

— Инструмент мочить в spiritus vini и руки им протирать, но не желудок никак, Corpo di Bacco!!!

К тому же доктора из приданных в подмогу бригаде полков явно не оправдывали высоких надежд Кальмари, которые он относительно них питал. Эзельбургский был сущим ослом, привыкшим лечить по-старинке, пиявками, кровопусканиями да клистиром — имел он ранее частную практику среди пожилых вдовушек да скорбных животом и разумом господ, однако польстился на длинный талер военврача — а Берштадтский, высоченный, могучий, ну сущий медведь, слыл поборником травничества, что нынче стало модно, и лечил по рецептам аж блаженной памяти Клархен Айнфах и Хельги Шторх, знаменитых Тевтонских Травниц. Дамы-то, конечно, были вполне достойные, жизнь повидавшие, сподвижницы отцов-основателей Ордена, но это ж сколько веков с тех пор прошло?

Доктор Кальмари же, выпускник Сорбонского университета, медик новой — натурфилософской — школы в медицине, исповедовавший сугубо научный подход к делу врачевания прозывал их не иначе как неучами, невеждами и косными ретроградами, через что у ученых мужей проистекали постоянные диспуты, где безбожно мешались грязная ругань и медицинские термины.

Сам генерал в споры ученых мужей предпочитал не лезть, с присущим ему, как истинному аллюстрийцу, прагматизмом полагая, что лучше иметь трех докторов разных школ, нежели ни одного.

Да и не до них ему, в общем-то, было.

Сражение при Аурумштадте началось совершенно неожиданно для обеих сторон. Все наработки штабов армий Кабюшо и фон Берга, все эти "Колонна один марширует... Колонна два марширует...", результаты бессонных ночей и мозговых штурмов оказались не востребованы и ненужны всего-навсего из-за выходки кирасирского поручика померанцев.

Случилось так, что корнет из эскадрона поручика Левински, хороший его товарищ (к тому же задолжавший оному поручику немалую сумму денег), решил, вместе с двумя приятелями-драгунами, попытать удачи на нейтральной территории. Выехав рано поутру, когда едва ещё рассвело, и господа старшие офицеры покуда изволили почивать (а поручик Левински отсыпался после вчерашних обильных возлияний со своим ротмистром и артиллерийским майором), и прибыв на пространство между двумя армиями стали всячески поносить бранденбуржское офицерство, вызывая охотников подраться, причём настолько не стесняясь в выражениях, что это никак не делало им чести. На беду их, неподалёку случился уланский пикет в полуэскадрон, командовавший которым подпоручик весьма оскорбился высказываниям корнета сотоварищи и решил их примерно наказать, для чего и воспользовался своим положением по службе — приказал уланам атаковать и захватить хамов.

Кирасир и драгуны, увидев приближающийся галопом отряд более чем в полсотни сабель развернули лошадей и попытались удрать, но конь закованного в тяжелую кирасу корнета явно уступал в скорости уланским лошадкам, так что участь его наездника была незавидна и, казалось бы, предрешена. Однако, на удачу его, именно в это самое время поручику Левински приспичило сходить до ветру. И именно в тот момент, когда страдающий от тяжелейшего похмелья поручик стоял на пригорке, презрительно мочась в сторону бранденбургской армии, на его, если можно так выразиться, траверзе появились совершающие ретираду драгуны, корнет и их преследователи.

Оценив перспективы своего однополчанина, Левински пришел к неутешительному выводу о том, что занятые им корнету денежки, похоже, сейчас ни то ухнут, ни то ахнут, после чего поручик незамедлительно, со всей присущей ему решительностью, приступил к спасению своих финансовых вложений. Застегнув чакчиры, он стремительно бросился в расположение, отрядил своего денщика будить ротмистра, сам же, как был, в одних лишь брюках, ботфортах и рубахе, повёл свой взвод спасать незадачливого корнета.

Разбуженный в момент сладкого сна о свадьбе с богатой наследницей знатного рода ротмистр, отравляющий перегаром окружающее пространство, не сразу уразумел, чего от него хочет денщик поручика Левински — мужик малообразованый и косноязычный, и даже намеревался было дать ему в морду, однако слова, что "их превосходительство драться поехали и вас просили поспешать", до его разума всё же дошли. Ротмистр, человек ничуть не менее решительный, чем поручик, поднял по тревоге уже весь эскадрон, быстро облачился в кирасу и последовал за Левински, не забыв послать гонца к полковнику, сообщая последнему о том, что подвергается атаке вражеских улан и вступает в бой.

Левински, к моменту появления всего эскадрона, своего корнета у улан отбил. Стороны, после короткой сшибки, разъехались в разные стороны и решали, надо ли им драку продолжить, либо стоит податься до бивуаков. Появление превосходящих сил кирасир помогло уланам принять окончательное решение в пользу ретирады, на чём дело бы благополучно и завершилось, однако случилось так, что отчитывающий корнета Левински своих приближающихся однополчан не видел из-за торчащего посреди поля, аки прыщ, холмика. Узрев отступление неприятеля, поручик решил, что никак не сможет указать в рапорте о том, что обратил противника в бегство, коли уж он сам уходит. Отличаясь не только решительностью, но также честолюбием и здравым карьеризмом, поручик немедленно прекратил выволочку корнету и приказал организовать преследование неприятеля, дабы все войско могло подтвердить тот факт, что он, Левински, не только вступил в бой с численно превосходящим противником, но обратил оного противника в бегство, преследовал, и кабы не были б уланские лошадки быстроходнее, так и вовсе бы разгромил.

Уланы же, которым вовсе не улыбалось завязнуть в драке со взводом поручика, когда ещё три таких же приближались к ним на рысях, пришпоривали своих лошадок не размышляя уже ни о пленниках, ни о наградах, отходя к позициям своей армии — к несчастью для всех, в сторону дивизии генерала Хальбштейна, человека хорошего, но отличающегося, что называется, "дурным патриотизмом".

Увидав ретираду бранденбуржских улан, генерал, человек из-за болей в пояснице страдающий бессонницей, а потому в столь ранний час бодрствующий, выразился в том духе, что сколько можно от нахальных померанцев отступать, и отправил супротив кирасиров три гусарских эскадрона. По задумке Хальбштейна супостат, узрев численное превосходство бранденбуржцев, оставит поле боя, что будет поводом не только для победной реляции маршалу фон Бергу, но и повысит боевой дух защитников Великого Герцогства. Молва разнесет весть о виктории по всему воинству, приукрасит и раздует эту рядовую, в общем-то, стычку до гигантских размеров, а там, глядишь, враг и сам отойдёт.

Если с первой частью плана генерала всё прошло как по задуманному, то дальнейшее развитие событий в первоначальный замысел Хальбштейна не вписывалось никак.

Ротмистр — история сохранила имя сего достойного мужа — Ганс Нойнер, не уступал Левински не только в решительности, но и в честолюбии, отчего отступление перед брандербуржскими гусарами своего эскадрона никак полезным для карьеры полагать не мог. С другой стороны, и принять бой было для него совершенно невозможно. Дождавшись взвода Левински на месте и отправив вестового к полковнику с просьбой о подкреплении (на явление прошлого посланца командир полка, моментально разобравшийся в ситуации, лишь пробурчал "вольно же ему, сдурев, по-полю с ранья носиться"), он начал неторопливо отводить эскадрон как раз к позициям того самого майора, коий составил ему и поручику компанию прошлым вечером, намереваясь таким своим маневром подставить врага под залпы.

Полуполковник д`Ориньяк, командовавший гусарами, видя, что враг отступает слишком медленно, и имея приказ кирасир прогнать, а не дать им уйти, наоборот, приказал наддать шенкелей, намекая врагу, что тому тоже поторопиться стоило бы.

Разбуженный солдатами майор, узрев катящуюся в его сторону кавалерийскую лаву, но всё за тем же холмиком-прыщём своих давешних собутыльников не видящий, решил, что вот оно, началось, что фон Берг решился на контратаку и немедля послал гонца в ближайший пехотный полк, дабы тамошний командир прислал ему мушкетеров для обороны редутов. По чистой случайности, вестовой от кирасиров также промчался через расположение того же полка, только чуть раньше, так что полковник, четко следуя инструкциям, полученным от Кабюшо, двинул своих солдат в контрнаступление. Залпы же батареи, под огонь которой заманил гусар хитроумный ротмистр Нойнер, так и вовсе перебудили командование всех окрестных частей, заставляя их принимать мучительное решение — приступать к баталии или дожидаться приказов командующего, понимая, что приказы эти могут и опоздать. Схожая, впрочем, ситуация сложилась и в армии противоположной стороны. Едва первые ядра просвистели над головами гусар, а кирасиры начали перестраиваться с явным намерением контратаковать, д`Ориньяк затормозил свои эскадроны, а различив подходящие колонны мушкетеров и вовсе решил, что этот, по его словам, "цирк— заутреню" следует прекращать, развернул гусар восвояси и был бы таков, но... Как уже говорилось, гусары состояли в дивизии Хальбштейна, а тот, узрев движение вражеских мушкетеров, решил парировать их марш своими. Стоявший же от него на правом фланге генерал фон дер Танн, человек решительный не в меньшей степени, чем Левински и Нойнер взятые вместе, слыша канонаду, пока ещё слабую, исполняемую всего несколькими орудиями, наблюдая маневры и марши неприятеля, узрев, наконец и движение бранденбуржской пехоты, счел, что враг приступил к баталии, но вестовой от командующего до него так и не добрался (что на войне порой бывает). План действий на случай померанского наступления до всех старших командиров армии гроссгерцога был заблаговременно доведен, и фон дер Танн, действуя строго в соответствии с полученными инструкциями, приступил к исполнению поставленной перед его дивизией задачей. Поскольку порядок действий был заранее распределен, наблюдающие его марши и перестроения соседи приходили всё к тому же выводу о не добравшемся до них вестовом и начинали исполнять свою часть батального замысла.