Зеркальность

И вот теперь ни ручки, ни тетради на месте не было...

На кухне что-то звякнуло. Опер Степнов слегка присел и трясущимися пальцами заскреб по спасительной кобуре.

"Да-а-ай!" — так и стоял в ушах вчерашний глухой вопль.

— Только бы не сегодня! — прошептал опер, снова схватил оружие и уже смелее оглянулся.

Надо полагать, никаких посторонних личностей позади него не оказалось.

— Фух! — Степнов утер лоб, неловко кхекнул и снова отправился на кухню, где разогрел оставшиеся со вчерашнего жуткого вечера пельмени, а заодно подзаправился второй стопкой сорокаградусного лекарства от страха.

Вчера эти пельмени не полезли в горло после пережитого, а сегодня, хоть и слиплись, хоть и пропахли холодильником, а все же аппетит вызывали немалый.

Поесть удалось без помех, не то, что вчера. Расскажи кому — не поверит! Правда, Степнов никому об этом рассказывать не собирался, хотелось ему спокойно дослужить в правоохранительных органах, не привлекая к себе ненужного внимания органов здравоохранения.

Сыто и сонно раскинувшись на кушетке, опер переключился на свой любимый канал, где его киношные коллеги-менты снова что-то расследовали, умудряясь делить одно занюханное преступление между сотрудниками всего отдела. То ли дело у него, у Степнова, — шкаф ломится от папок, а дела все прибывают и прибывают. И не только к нему. У сослуживцев ничуть не лучше обстановочка, просьба заметить!

И как только глаза Степнова начали слипаться, а тело расслабилось в предвкушении длительного и здорового сна, началось...

Вначале в ванной хлестнула тугой струей вода. Так, словно кто-то одним махом сорвал кран с трубы. Следом кто-то забился о кафельную стену, подобно слепому, который не смог найти дверь и выйти из помещения.

Когда в карьере Степнова был случай задержания алкоголика Сидорова, гонявшего топором жену и соседку, такого ужаса, как сейчас, бравый опер не испытывал. Нет, конечно, не очень-то хотелось получить обухом по темени, однако ж там все было понятно: бытовуха на почве пьянства.

А тут...

Стоило в ванне стихнуть, в спальне поднялся истошный вой, погромче, нежели вчера.

Уже приготовившийся к этому, Степнов максимально прибавил звук в телевизоре и выхватил из-под подушки распятие. Большое такое, красивое. Помнится, проходил один тип по делу о церкви, вот от него ворованный крест-улика и остался. Опер тогда решил, что не по-божески как-то хранить святыню в милицейских сейфах. Кто ж знал, что пригодится реликвия, да еще и при таких обстоятельствах?

Стиснув в одной руке крест, а в другой — пистолет, опер Степнов приступил к деморализации противника. А точнее, стал делать вид, будто ничего не происходит. Вдруг само пройдет, если не обращать внимания? Не звать же на помощь, в самом деле!

— Гы-ы-ыде-е-е вы-ы-ы?! — провыло что-то загробным голосом.

Еще вчера и позавчера "оно" толком не говорило. Степнов наскоро перекрестился. Давление скакало, кровь шумела в ушах и колотилась в черепной коробке.

— Гы-ы-ыде-е-е вы-ы-ы?! — повторил полтергейст, что-то роняя в коридоре.

Не зря, значит, опер повесил снаружи на дверь зала фотографию тещи. Отпугивает!

В сериале началась оглушительная перестрелка, и все равно голос призрака и звуки крушимой мебели перекрывали телевизионный шум.

— Изыди! — непривычно зашептал Степнов, одновременно ощущая себя идиотом и без пяти минут инфарктником.

— Гы-ы-ыде-е-е вы-ы-ы?!

Опер забаррикадировал вход креслом, кушеткой, столом, сверху всего этого присовокупил три стула и зачем-то — любимую вазу жены. Стоило ему завершить все эти манипуляции, дверь зала сотряслась от жуткого удара. Видимо, фото Ксении Тимофеевны прекратило свое благотворное, то есть охранное, воздействие на нечисть.

Под натиском чего-то очень сильного дверь, а с нею и гора мебели пришла в движение. Степнов навалился всем своим центнером с четвертиной на кушетку:

— Отче наш! Иже еси... ох ты ё-ё-ё!.. на небеси! Эт самое... имя твое... да светится... как там оно дальше-то?..

Видя, что молитва не так уж чтобы очень помогает ему, опер принялся осенять дверь крестным знамением, делая это попеременно то распятием, то пистолетом.

— Вы-ы-ы ту-у-ут! — взвыл незваный гость, очевидно делая для себя радостное открытие.

Степнов явственно ощутил, как седеют остатки волос на затылке. Надо было очертить себя кругом, ведь читал классика в школе!

— Я ви-и-ижу ва-а-ас! Не пря-я-ячтесь! Мне на-а-адо написа-а-ать заявле-е-ение! — стонал за отворяющейся дверью призрак.

Опер не поверил своим ушам, но все-таки переспросил:

— К-какое заявление?

— Об уби-и-ийстве!

И в последнем натиске покойник просочился в комнату.

Степнов мог бы поклясться, что был отброшен, а вовсе не сам отпрыгнул, в дальний угол.

Труп, как и положено трупу, выглядел неприятно: бледно-серое лицо, пустые рыбьи глаза, в черепе засел призрачный топор, а по облаченным в саван плечам стекала призрачная кровь и призрачные мозги. Саван, правда, Степнов раньше видел только в старых глупых фильмах, а вот тетрадь и ручка в призрачных пальцах привидения были ему смутно знакомы.

— О каком убийстве? — сползая по стене, прошептал Степнов, не сводя глаз с надвигающегося кошмара.

Призрак остановился в полутора шагах от него и печально вздохнул:

— О моем, товарищ оперуполномоченный!

Степнов пригляделся. Кажется, эту личность он встречал и прежде. Правда, без топора и прочих атрибутов насильственной гибели. А, так это же сосед того самого алкоголика Сидорова!

Узнавание добавило оперу бодрости:

— Так не поздновато ли вы спохватились, гражданин покойник, а?

Мертвец развел руками, по-прежнему не выпуская из них ни ручки, ни тетради:

— Так вы же сами тогда сказали: "Вот когда убьют, тогда и приходите"! Ну вот я и пришел! На чье имя заявление-то писать, товарищ оперуполномоченный?..

ФИНИШ

"ВОЗ РОЖДЕНИЯ"

"Если идея сначала не выглядит абсурдной, то она безнадежна"...

Альберт Эйнштейн

Спи, моя родная. Притомилась...

Я сейчас наклонюсь к тебе и услышу твое тихое дыхание. Ты устала, и сил твоих едва хватает, чтобы перевести дух. Так бежали...

Мы в безопасности. Да, я знаю, это ненадолго, но они сбились с нашего следа, а быть может, твой брат и его жена увели их за собой.

Любимая! Еще вчера я не мог даже и помыслить, что отчаюсь совершить такое, что мы бросим все, изменим всему, станем изгоями во имя самого главного.

Здесь темно и песок скрипит во рту, но это ничего. Главное, что мы в укрытии, главное, что в тебе зародилась запретная жизнь. И она кричит нам: "Я хочу увидеть этот свет! Не дайте им погубить меня!"

Ты всхлипываешь? Спи спокойно. Я постараюсь вывести нас к источнику, и утром мы напьемся. Главное — уйти подальше от гончих, от этой проклятой своры.

Спи, моя красавица! Как давно мы мечтали об этом маленьком существе, которое теперь поселилось под твоим горячим сердечком!

Не думай о преследователях. Да, они за тысячу коридоров узнают о нелицензированном оплодотворении. Узнают, загоняют жертвы в канавы-ловушки, хватают и волокут на съедение своим жирным, дебелым женам. Тем лицензии не нужны. Они жрут и плодятся, жрут и плодятся без ограничений. У них правильные гены, у них нет противопоказаний. Они рождены, чтобы жрать и плодиться, жить в роскоши и всеобщем почтении, а сами издают указы для распыления над городами препаратов, снижающих тягу к любви у простых жителей! Проклятие!..

Прости, вспышкой гнева я потревожил твой пугливый сон!

Так уж устроено мое воображение, что одновременно я пребываю на трех уровнях. Я фиксирую все, что происходит вокруг. Я размышляю о том, что необходимо сделать, и представляю нужные манипуляции. И есть еще один, самый загадочный, слой. Он присутствует всегда, где-то там, на задворках фантазии, фоном. Он прокручивает перед внутренним взором места, где я когда-нибудь в своей жизни бывал или которые видел хотя бы краешком глаза.

И вот теперь, любимая, когда ты спишь, я на одном из фонов прокручиваю события нашей с тобой жизни. События, которых не могло быть. Бред, полный прелести и горького сожаления по утраченному навсегда...

Это наше школьное знакомство.

Фон: [Школа — сборище молодняка, согнанное в определенное место для постижения необходимых для жизни навыков]

Это наши походы на речку.

Фон: [Река, пляж — место сбора особей, которые намерены отдохнуть, погреться и намочить себя в воде]

Это наша свадьба.

Фон: [Свадьба — ритуал, предназначенный узаконить спаривание особей противоположного пола с целью последующего выведения потомства]

Все это будто не с нами. Будто не с нами. Вязнет, закручивается в песчаном смерче. Я проваливаюсь...

...Любимая, ты спасла нас. Тебе приснился кошмар, ты вздрогнула, и мы успели услышать их приближение.

И снова бег, бесконечный бег по песчаным лабиринтам. Нам встречались другие ковыряльщики, и они готовы были стать нам помехой, но я расшвыривал их.

Не должно быть никаких лицензий! Мы свободны! Мы рождены для счастья! Всё достижимо, стоит только захотеть!..

...Но я допустил роковой промах: забыл о боковом коридоре. Истошный, полный горя, уничтожающий мою внутреннюю вселенную, крик жены лишь на мгновение опередил щелчок жвала гончей, сомкнувшегося у меня на шее.

Голова моя падала, а сам я, будто раздваиваясь, взлетал вверх, рос, изменялся. Я видел термитник сверху. Я больше не муравей! Я больше не жалкий муравей, но кто я?!

* * *

Уф! Ну и сон! Унизительный, катастрофический кошмар, длившийся всю ночь.

И как в насмешку над побежденными страхами — нахальное, буйное в своем утреннем веселье солнце третьего дня июля. То ли не земная благодать?!

Никаких лицензий, привидится же такое! Меньше нужно читать!

Никаких преследований! Мы же люди, черт возьми! Свободные люди со свободным выбором. Да и вообще в реальности у нас все совсем по-другому: чем больше семья, тем больше размер пенсии у кормильца. Всё продумано до мелочей!

Вот сейчас оденусь, умоюсь, позавтракаю и заеду проведать в больнице моего старшенького — бедняга родился с сердцем наружу, говорят, еще года два точно протянет! — и младшенькую, у ней синдром Дауна, но совсем-совсем легко выраженный!

А потом — на работу, в забой. В урановые рудники.