Искра

Сделал Искра ещё несколько вдоль ущелья — и вдруг хлестнул чёрный вихрь. В тёмной высоте слепые совы проснулись, железные крылья расправили, железными клювами защёлкали:

— Никогда тут шагов человека не слышали — и вот, человек идёт! Живой в Нижний мир спустился! Горячая кровь, свежее мясо! Давно уже не было совам такого угощения!

Замер Искра на миг — и тут кукла выскочила вперёд, побежала вглубь ущелья, а сама хохочет и голосом Кедровки кричит:

— Да-да, вот она — я! Только вам меня не поймать, безрукие, не увидеть, безглазые! Живая девочка из Срединного мира из вас похлёбку сварит, ваши перья в очаге сожжёт!

От такой дерзости разъярились безглазые совы, слетели со скал вниз — человека искать. Воздух от ударов железных крыльев застонал. Щёлкают совы клювами, когти железные растопырили — да только маленькую куклу поймать не могут, промахиваются. А она в щели между камнями прячется — и кричит оттуда насмешливо:

— Эх вы, слепые крачки! Даже в суп — и то не годитесь!

Сшиблись две совы в полёте — железные перья полетели, как стрелы, камни от их ударов закричали. А кукле — хоть бы что.

— Глупые, — кричит, — птицы! Келе с живым человеком перепутали! Духа, будто живое тело, ловите! Крови захотели — да только и капли воды не получите!

Поняли совы, что обманулись — или кукла обманула их; взлетели к самому своду с воплями, злыми и горестными. А Искра тем временем ущелье миновал — пока совы куклу ловили, о нём забыли и думать.

Пробежал он каменную лестницу, не помня себя; очнулся на сером снегу. Медведи рядом — словно тяжёлые тени, медвежонок — словно струйка позёмки. Живым глазам непривычно Нижний мир видеть — да и обитатели сумрака его не ждали, попрятались.

Нагнулся Искра, поднял пригоршню серого снега — а снег этот в горячей ладони не тает: то ли снег, то ли пепел давно остывший. Сверху — пещерный свод навис, словно могильная насыпь, тяжёлый воздух мертвечиной пахнет. И понял Искра: кончились шаманские игры.

Если он отсюда выйти не сможет — тут ему и конец. А из Нижнего мира никто живым не возвращался. И страх сердце Искры сковал, как смертный холод.

Но тут почувствовал он, как кто-то крохотный за штанину его дёргает. Вздрогнул, посмотрел — и увидел куклу Кедровки. И разжался ужас, как ледяные когти.

— Нашлась ты, — улыбнулся Искра. — А я испугался, что потерял тебя. Что, думаю, теперь Кедровке сказать? Разиня, подарок не уберёг... смеяться бы стала она.

Хихикнула кукла.

— Ничего, вместе пойдём, Искра.

Поднял её Искра, сунул за пазуху — а сам думает: куда же идти? Прямо на берег Песцовой реки? На шаманскую силу положиться? На удачу? Спросить бы совета — да медведи молчат.

Вдохнул Искра мёртвый воздух, стукнул кончиками пальцев в холодную кожу бубна, запел:

— Вот, к тебе пришёл я, ешь моё мясо, пей кровь — но ответь, как мне справиться со злой бедой — навсегда?

Подземные своды на звон бубна отозвались — глухим грохотом, на шаманскую песню — шёпотами и смешками. Почувствовал бы Искра себя совсем одиноким — живой букашкой в мёртвой бездне — если бы медвежонок-метель к ноге не жался, а кукла — к груди не льнула бы.

Но с ними, холодными, было живое тепло — и пропел Искра:

— Дед мой, Тихая Птица — со мной. Подруга моя, Кедровка — со мной. Все твои дети моим голосом просят тебя.

Рванул чёрный вихрь, да так, что серый снег поднял позёмкой. От ледяного ветра в лицо у Искры слёзы брызнули — но на душу покой сошёл: Ворон летел.

До входа в ущелье долетел и сел на каменный выступ совсем рядом — громада крылатого мрака. Покосился на Искру мерцающим глазом:

— Пришёл, значит?

— Пришёл, — сказал Искра. — Вот я. Всё дам, что захочешь взять. Но скажи, можно ли злобную нежить навсегда отвадить от стойбища моих родичей?

Ворон голову склонил набок — насмешливо:

— Навсегда — нет. Надолго — да. Ты же — огонь. Огонь многое одолевает. Если дойдёшь. Если посмеешь. Если сумеешь вернуться.

— Ты не поможешь мне? — спросил Искра — без особой надежды. И так получил немало.

— Нет, — ответил Ворон. — У каждого — своё дело.

— Что мне дать тебе? — спросил Искра.

— Храни моих детей, — сказал Ворон и взлетел.

Всё объяснил. И пообещал. Духи между словами говорят больше, чем словами. Понял Искра — и страх отступил.

Присел Искра на корточки, обнял клубящийся снег:

— Милый мой друг, маленький келе, найдёшь ли по следам тордох Кровавого Мора? И туда ли Лихорадка сбежала?

Кивнул медвежонок, как человек — и побежал по снегу, похожему на пепел. И Искра побежал за ним, не отставая.

Бежал Искра, как во сне — и жалел, что тянет его вниз человеческое тело, что лететь он не может. А расстояния в Нижнем мире всё так же обманны, воздух густ — не вдохнёшь вдоволь, холод сквозь парку пробирается до самых костей. Кажется, вон она, Песцовая река, тускло блестит среди серых холмов — рукой подать... а Искра из сил выбился, пока добирался до пастбищ Кровавого Мора.

Без оленей. И без полётов. И маленькая нежить, келе-сплетники, из-под ног его порскали, словно евражки. Но всё-таки добежал он до раздвоенной сопки, на которой из серого снега человечьи пальцы растут — а вокруг неё стадо дохлых оленей пасётся.

Увидали Искру мёртвые пастухи — и перепугались, и обрадовались.

Тот парень, из детей Нерпы, у кого одежда красными узорами вышита, только руками развёл:

— Сёп-сёп... Пришёл, значит? Не бывало такого, чтобы живой человек сам, по доброй воле, под землю спустился.

Стоял Искра рядом с мертвецами — и не было в его сердце страха, одна жалость, боль душевная.

— Пришёл, — сказал он. — Один пришёл, но уйду вместе с вами. За вашей свободой я пришёл. Заставлю Кровавого Мора вас из рабства отпустить — чтобы смогли вы снова на свет родиться, в Срединном мире жить, под солнцем.

Подошла к нему молодая рабыня — стан тонкий и косы, словно густая тень, чёрные, да лицо посерело, иссохло, будто палый лист, кости кожу рвут. Погубил Кровавый Мор её красоту, жизнь её весёлую отобрал — и сжал Искра кулак на рукояти ножа в ярости.

— Пришёл, дитя огня, — сказала рабыня. — Это ты — шаман, что сестре Кровавого Мора глаз выжег? Нынче она у брата в тордохе сидит, детские сердца ест да плачется на судьбу свою несчастную. Пообещал Кровавый Мор, что кожу с тебя сдерёт и новые плеки сошьёт ей.

Рассмеялся Искра — зло:

— Сестре его один глаз выжег — ему самому оба вырежу. Позабудет он, как шляться по Срединному миру и чужие жизни красть.

Покачала головой рабыня:

— Не спеши, великий шаман. Нынче гуляют они. Упьются кровью допьяна — легче тебе будет с ними справиться. Ты с пастухами останься да на тордох смотри. Станут злобные твари пьяны, как туши выпотрошенные — брошу я в холодный очаг прядь своих волос. Как синие искры из ондигила полетят — так и иди.

Взял Искра мёртвую девушку за руку — ладонь её понюхал, хоть кости сквозь гнилую плоть просвечивали, словно жерди — сквозь худую ровдугу.

— Ты, сестра, скоро из-под земли, словно птица, выпорхнешь. У добрых людей на свет родишься, снова красавицей станешь, за богатыря замуж выйдешь, солнце тебе улыбаться будет. Это не я говорю, это сама судьба тебе скажет.

Понял он, что мёртвые — друзья ему, что помогать ему станут, чем смогут.

Присел Искра на склоне сопки — и тут же понял, как устал: в сон его потянуло. Подозвал он тогда к себе медвежонка — верного друга и обнял его за шею. От ледяного холода медвежонка-метели мигом проснулся Искра. Из благодарности каплю крови дал ему, медведям дал, что рядом, на склоне, прилегли — и куклу из-за пазухи вынул.

— А тебя, — спросил, — чем угостить? Что ты такое? Келе ты — или просто тепло Кедровкино?

— Крошкой варёного мяса меня угостить бы, — хихикнула кукла. — Жаль, оставил ты еду в Срединном мире, не иначе — решил, что тебе, как шаманской песне, еды не надо.

Вздохнул Искра — и впрямь не подумал он о еде, а в Нижнем мире лишь мертвечина и пепел. Погладил он куклу пальцем по кусочку меха, что волосы ей заменял:

— Вернёмся домой — не крошкой тебя угощу, а целой миской. Потерпи, маленькая подруга, — и снова куклу под парку спрятал. Тепло от неё было.

Долго ли Искра сидел на склоне сопки — не помнил он, только показалось ему, что на плеках его и на полах парки серый мох пробиваться начал. Тьма вокруг тихими голосами шепталась, в чёрной воде Песцовой реки что-то белое мелькало, словно рыбьи кости... И вдруг резануло щёку Искры холодом.

Вздрогнул он — и понял, что спал. Верный друг медвежонок это заметил — и ледяным языком в щёку Искру лизнул. Очнулся Искра и тут же на тордох Кровавого Мора посмотрел — а из ондигила синие искры летят.

Вскочил Искра на ноги — и сердце у него похолодело.

Ни уголька у него нет. Как же...

Но тут шевельнулась за пазухой кукла, шепнула:

— Не сомневайся, Искра. Ты сам — огонь, — и показалось Искре, что слышит он голос Копья: "Не трусь, названый сын, сердце в кулак сожми. Вот бубен тебе — для шамана оружие и голос".

Вдохнул Искра поглубже — и пошёл к тордоху, что человеческой кожей покрыт.

Выскочила к нему навстречу рабыня.

— Пришёл! — шепнула, и мёртвые глаза у неё надеждой загорелись, как у живой. — Зови теперь своего отца, Искра. Сожги это поганое гнездо — пусть пепел по ветру разлетится.

Опустил Искра руку на голову медвежонка-метели, покачал головой.

— Среди келе друзья мои есть — и людям друзья. Зажгу здесь высокий костёр — тех убью, кто мне сюда добраться помог. Благодарен я тебе, красавица — но надо мне другой путь искать.

Отступила рабыня — а Искра в тордох вошёл.

Вошёл — и вздрогнул от омерзения. Глаза не смотрят — а надо смотреть.

Пол застелен не шкурами — гнилыми кишками. Над холодным очагом котёл с тухлым мясом висит. На груде старых костей — трупик младенца с вырванным сердцем. А на кишках развалилась злая нежить — так храпит, что ровдуга колышется.

Рядом с Лихорадкой — Кровавый Мор: брюхо раздулось, как у комара, что крови до отвала насосался, красно-бурое, а вместо лица — жало с копьё толщиной. Крохотные глазки гной залепил. Когтистые лапы во все стороны торчат, словно ветки сухие.

Прижал Искра к себе бубен левой рукой — а в правую ладонь дуть стал, словно в потухший костёр. И появился на ладони у него язычок живого огня, потянулся вверх, рванулся в сторону — превратился в аркан из красного жара.

Смотал Искра аркан петлями — и набросил на нежить. В два рывка привязал Мор с Лихорадкой друг к другу ремнями из яркого пламени.

Затрещала шкура у злобных тварей — и тут же проснулись они, да только уже поздно: Искра узел затянул, какому Копьё научил его — мёртвый, чтобы петли не соскользнули.

Взвыл Кровавый Мор, как ветер в тундре:

— Отпусти меня сейчас же, отродье огня! Иначе весь ваш людской род под корень изведу!

А Лихорадка:

— Спаси меня, братец! Я ещё младенцев добуду тебе!

Рассмеялся Искра и запел:

— Гори-гори, расплавься, рассыпься, пеплом разлетись! Сгинь, забудься, без следа пропади! Человеческий род под солнцем жить останется — а вы здесь смешаетесь с той золой, что вместо снега в Нижнем мире тундру покрыла.

Разгорелся огонь, загорелась от него и нежить. Завопил Кровавый Мор, так, что отшатнулся Искра:

— Слуги мои, рабы мои, немощи, горести, сумеречные воры! Бегите сюда, убейте этого мальчишку!

Оглянулся Искра — никто не бежит, никто на помощь тварям не торопится.

— Не будет вам ни пощады, ни помощи, — сказал он и снова дунул.

Охватил огонь нечисть — и превратилась она в хрусткий уголь. Хотел Искра и тордох сжечь, да побоялся, что от торжествующего огня пропадут ночные создания, что метельному его медвежонку сродни. И решил: авось, жильё само сгниёт и развалится.

Собрал Искра огонь в пригоршни и вышел наружу.

И увидел, как медведи его останки гнусных тварей в клочья терзают. Тут-то и догадался Искра, почему слуги и рабы к Кровавому Мору на помощь не пришли.

Подошёл он к медведям, погладил чёрный лёд их спин:

— Верно я сделал, что огонь в кулаке зажал. И вы, верные друзья, сильные келе, всё сделали верно.

А вокруг тордоха, из которого ещё поднимался едкий дым, словно очаг там затопили сырым тальником, стали собираться мертвецы. И было тех мертвецов больше, чем жителей стойбища у Круглого озера, стояли они плечом к плечу — и тесно им было между сопками.

— Что же вы? — удивился Искра. — Вы ведь свободны теперь, вы сможете в Срединный мир вернуться, под солнце...

И тут мертвецы расступились — увидел Искра Тихую Птицу.

— Ы! — вскрикнул радостно. — Пришёл ты!

Улыбнулся Тихая Птица.

— Вот и случилось, как должно. Теперь и я смогу на землю вернуться: в старшем внуке твоём вернусь, Искра, жди. А в этом поганом тордохе долго ещё никто не поселится.

— Но когда-нибудь поселится? — огорчился Искра.

— Над этим ни ты, ни прочие смертные не властны.

— Дед, — спросил Искра, — а почему мёртвые не уходят?

— Помочь тебе хотят, — сказал Тихая Птица. — Один раз ты безглазых сов обманул, дважды их никому обмануть не дано. Но ведь надо тебе под солнце вернуться — ждут тебя там.

— А как? — растерялся Искра.

Взглянул Тихая Птица вверх — и топнул ногой. Дрогнула земля — и высоко-высоко вверху лучик света пробился.

Только подумал Искра, что летать он не может — тот мертвец, что ближе стоял, вынул своё ребро и на серый снег положил. Другой подошёл — и своё ребро вынул. Третий подошёл... и начала расти лестница из костей, как в праздник башню из рогов собирают на память.

И по лестнице из костей освобождённых мертвецов поднялся Искра к узкой дыре, вроде лисьей норы. Медведи мёрзлую землю раскопали — и протиснулся Искра к свету.

Уходил в Нижний мир — зимняя ночь стояла, выбрался в Срединный — весна, расцветает тундра, солнце небесный свод розовым румянцем украсило. Уходил мальчик — вернулся юноша.

Обманное время в Нижнем мире — не такое, как под солнцем.

* * *

Думал Искра, что сородичи уже не ждут его. Для них пропал он надолго — верно, решили, что совсем сгинул Искра. Но когда пришёл он к стойбищу у Круглого озера — встретили его. Понял Искра — ждали, именно нынче ждали.

Ранняя Заря навстречу выбежала:

— Пришёл ты! Знала я, верила я, ждала я! Недаром отец твой снился мне да ждать велел!

Копьё улыбнулся:

— Мать твоя мне сказала, да Тихая Птица во сне пришёл. После того, как пастухи Чёрной Скалы табун пригнали к Круглому озеру — подарок тебе, подарок нам...

Брусника подошла:

— Вернулся, шаман. Едва стал юношей — а уже иней чёлку посеребрил. Много видел ты, много сделал — знаю я, на сердце у меня когтистая лапа разжалась.

Глядела на Искру из-за вешал Куропатка — уже девушка, прекрасная, словно шиповник, что едва расцвёл, вся в пушистом меху, малица бисером вышита, лицо светлое, в маленьких ярких глазах сияние плещется. Ждала, что Искра подойдёт — да не подошёл он.

Нашёл Искра глазами Кедровку: и лицо у Кедровки темнее, и улыбка у неё не такая смелая. Но Искра улыбнулся в ответ — и куклу из-под парки вытащил.