Кладбище надежд

Арднар усмехнулся — и тем самым разбудил безмятежно спавшего храмовника. Он был таким же, как во время ночных безумств — растрёпанный, нагой, с бесстыдно раскинутыми ногами. Всю ночь их пьяный храп разносился далеко за стенами шатра. А Беккарда уже устала поражаться тому, как Боги терпят такое поругание самых основ привычного мироустройства. Наверное, у Них одна правда для знатных и богатых, и совсем другая — для остальных.

Воин Правды тоже был не в лучшей форме — но замысел Арднара понял с ходу.

— И поклянёшься именем Справедливого и Детей его! — потребовал он. — Скажешь так: "Пусть Боги покарают меня в этой жизни и семижды семи следующих, пусть дети мои умрут на кольях, а я сама — от дурной болезни, если я лгу пред лицом Богов!" Повтори!

— Нет, — прошептала женщина, когда поняла, что будет ей за нарушенную, пусть и вырванную под угрозой пытки, клятву.

Свистнула плеть, Беккарда вскрикнула от боли.

— Говори! — прошипел Арднар. — Или я с тобой такое сделаю, до чего и Ирлиф не додумается!

Беккарда сжалась от страха. Эвинна была великой героиней, но и ей вряд ли доводилось терпеть такое. Даже если то, что про неё говорят храмовники — что она-де ублажала на Севере своих хозяев-кетадринов — правда, вряд ли они были хуже Арднара. А она, Беккарда — никакая не героиня, она просто рабыня, слабая, испуганная, потерявшая всякую надежду и готовая на всё, чтобы избежать новых мук. Она не сможет выдержать пытки. Пусть Боги простят её за чудовищную ложь, или хотя бы сделают скидку на угрозы Арднара. Совсем не пустые угрозы.

— "Клянусь пред лицом Богов, что я — Эвинна вана Эгинар из рода Эгинари, императрица Верхнего и Нижнего Сколенов, — залепетала она вслед за храмовником, на ходу изобретавшим текст клятвы. — Арднар покаялся за совершённое, и мы дали ему возможность искупить вину в борьбе с алками. Впустите же его воинов в город, и не причинят они вам вреда, забыв о вражде. Если же клятва моя ложна, то пусть Боги покарают меня в этой же жизни и семижды семи следующих, пусть дети мои умрут на кольях, а сама я — от дурной болезни, если я лгу перед лицом Богов!".

Чудовищные, кощунственные, насквозь лживые слова срывались с искусанных губ. Её разрывала ненависть к себе — такой омерзительно слабой, неспособной рассмеяться в лица палачам, а напоследок проклясть их самым страшным проклятием, какое придёт на ум. И в то же время животный, нутряной, липко-необоримый страх перед тем, что будет, посмей она ослушаться двух мерзавцев. Но, может быть, жители Макебал не купятся на её посулы и не откроют ворота? Тогда она умрёт, умрёт страшно — от Арднара в ярости можно ждать всего. Но, может быть, они успеют выстрелить со стены, и давно ставшая кошмаром жизнь, наконец, оборвётся? Но ведь арднаровцы — не идиоты, они поставят её там, куда стрелы не достанут...

— Сделаешь дело — продам какому-нибудь купчине подобрее, постель греть на старости лет. Может, и об освобождении подумаю. А если не поверят, или будешь хитрить — так и знай: легко не умрёшь! Сперва всю кожу кнутом сдерём, а потом будем в чан с кипящим маслом опускать потихоньку: сперва ступни, потом по колено, потом по бёдра... Опустим — вынем, опустим, вынем. У нас тут опытный человек есть, он такие штуки целыми днями с пленными делал! Так что подумай, нужно ли тебе так паршиво умирать — если есть, чем! Что? Не слышу ответа!

Беккарда торопливо закивала. Конечно, своё обещание он не выполнит, но и плевать. Пусть хоть убьёт, но не мучает...

— Молодец, "императрица", — потрепал её по щеке хозяин — и тут же отвесил увесистую оплеуху. — Знаешь, а может, оставить тебя сиру Воину Правды? Похоже, ему понравилось тебя трахать...

Всё это казалось бы Беккарде дурацким сном — если б не незнакомый острый привкус яркой помады, которой густо накрасили её губы, да запах пудры, скрывавшей синяки и ссадины. Интересно, откуда все эти женские радости взялись в лагере рыцарей, привычных лишь к мечам и кольчугам? И всё-таки, когда стало нужно, всё нашлось, а умелые руки служанок быстро и ловко "наводили красоту". Так она ещё не прихорашивалась — даже перед свадьбой и первой брачной ночью, и на праздниках в честь наречения детей тоже. А уж такого, чтобы вокруг хлопотали, завистливо ахая и охая, сразу четыре недавние товарки по несчастью, и вообще никогда не было.

Сначала её покормили — не как обычно, объедками и недопитым паршивым пивом из кубков, а нормальной, уже забытой за месяцы неволи, едой. Потом отправили мыться — и, опять-таки, не ледяной речной водой. Специально нагрели целый чан, и песка с мыльным корнем не пожалели. А потом — вот уж и правда неимоверная роскошь — дали выспаться, да не на ледяной земле, а на нормальной постели. И — никакой тебе работы от рассвета до заката, когда от усталости начисто теряешь способность размышлять, и только удары плети ненадолго приводят в чувство. Кстати, ни одного удара, пинка, оплеухи с тех пор, как из неё начали делать лже-Эвинну, Арднар себе не позволил, а глядя на него, и остальные. За эти дни, когда вернулась уже почти забытая нормальная жизнь, и Беккарда вновь почувствовала себя человеком, первоначальный ужас перед тем, что предстоит совершить, даже немного померк.

В конце концов, там, в Макебалах, нет её родных. Что, они тоже люди и тоже сколенцы? А кто из них жил так, как жила она все эти месяцы? Кто знает, что это такое — раз за разом доставлять тому, кого бы с удовольствием убила, жалея лишь, что не может сделать это сто раз подряд, наслаждение в постели, или выть от боли под плетью, или ежедневно слушать похабные шуточки солдат про то, что делает с ней Арднар? А каково выносить ребёнка от такой мрази, или от храмовника, который, даром что слуга Богов, ещё омерзительнее благодаря своему лицемерию? А каково — знать, что, даже сумей ты бежать от мерзавцев, люди никогда не примут тебя как равную? Просто в силу того, что никому не нужны чужие объедки, а женщина, пережившая рабство — это, по их понятиям, именно объедок. Даже избавься она от Арднара, о честном браке и законных наследниках можно и не мечтать. И кому дело, что не по своей воле она легла под выродка-рыцаря и его пьяниц-дружков, а также под всех, под кого прикажут? Наверное, даже Богам, определяющим, кем ей быть в следующей жизни, всё равно. Не смогла сохранить честь — так и не обессудь, что и в следующей жизни родишься рабыней. А то и свиньёй. Так говорил их деревенский жрец, да и этот правдюк наверняка считает так же...

Они её не пожалеют, даже если позволят жить в назидание своим дочерям, сёстрам и жёнам. Будут вот так же, как Арднар, пользоваться — и при этом брезговать есть и пить в её присутствии. Ну, и зачем тогда их жалеть? Надо убедить их открыть ворота — и пусть будет, что будет.

А вот тех девчонок, недавних товарок по несчастью, деловито примерявших длинную, расшитую золотом юбку, так непохожую на рабскую рванину, было жалко. Что бы ни случилось, сегодня для неё, Беккарды, всё кончится. Но это значит, что кто-то другая станет игрушкой Арднара и будет втоптана в грязь при полном одобрении рыцарей. А они этого никак не заслужили. Но что для них можно сделать? Разве что не злить Арднара, чтобы лишний раз не сорвал злобу на беззащитных.

Одна из служанок критически осмотрела причёску. Тщательно вымытые, расчёсанные, окуренные благовониями волосы рассыпались по плечам золотистым водопадом, на голове они были забраны сияющей диадемой. Когда-то Эвинна терпеть не могла избыток украшений, и уж тем более всяческих мазей да красок — но титул императрицы обязывает ко многому. В столице, Старом Энгольде, ей пришлось пышно одеваться и подкрашиваться. Арднар сказал, что поверят наверняка — а ему виднее. Он не просто издали видел настоящую Эвинну, а говорил с ней, вместе ел и воевал. И, тем не менее, предал при первой же возможности.

— Смотри, Линн, нормально?

— Пойдёт, — произнесла она. — Мужики голову потеряют, не то что ворота откроют — сами навстречу побегут. — Айала, а вот правый глаз ты не так подвела! Ты вот мне скажи, у тебя руки, или то, что у мужиков между ног?

В отличие от Беккарды, эта Элинда и до Арднарова плена была рабыней — и, кстати, дочерью рабыни, а кто там был отец, теперь уже и Ирлиф не скажет. Она и не знала иной жизни, потому и не переживала, что оказалась в рабстве, а мужское желание воспринимала как способ отдохнуть от бесконечной работы, и заработать милость хозяина заодно. А иногда — и получить удовольствие тоже. Что ж, наверное, в их положении так и правда легче жить. Но вот количество пошлостей, срывающихся с этих пухленьких пунцовых губок, порой вгоняло Беккарду в краску. Если б не это, они бы, наверное, даже подружились.

Элинда послюнила палец, аккуратно вытерла смешанную с маслом сажу — и умело исправила промах подруги.

— А то всыплют обеим, опять юбки от крови отстирывать будем. Беги к господину, скажи, мол, готова девка — хоть прямо сейчас к Императору в постель!

Но, разумеется, наряд — это напоследок. А то ведь кто поверит, если Эвинна будет ходить как обычная деревенская девка? Здесь слишком многие знали Эвинну при жизни, так что спектакль должен быть убедительным. А кто лучше танцовщицы понимает "язык" походки, мимики и жестов?

И танцовщица, разумеется, нашлась. Где Арднар достал бывшую дворцовую плясунью, вместе с бесследно пропавшей великой Ирминой выступавшей на Эвинниной свадьбе, так и осталось неизвестным. Однако же три дня назад в отведённую самозванке палатку бесцеремонно ввалилась ещё совсем молодая, но держащаяся самоуверенно и развязно, кричаще ярко наряженная и накрашенная особа.

— Да, вылитая Эвинна — только чуть старше, чем нужно. Ну, это ничего, война никого не молодит. Сейчас всё, что я скажу — делать беспрекословно. И не лениться, если в кипящее масло не хочешь!

— Хорошо, каттхая...

— Пройди палатку наискосок... Ты как ходишь?! Как коровища беременная!!! Смотри, как Эвинна ходила! А ещё вот этот жест запомни — так она поправляла перевязь с мечом...

Гоняла её танцовщица безо всякой жалости, будто десятник новобранца на плацу. К вечеру Беккарда едва держалась на ногах — и, честно говоря, уже не считала горькую участь рабыни такой уж горькой. А потом были ещё два таких же дня. Беккарда не была уверена, что теперь она сумеет полностью сойти за Эвинну — но танцовщица, так и не назвавшая Беккарде своё имя, а вслед за ней и Арднар, считали, что сойдёт. В конце концов, им ведь нужно только одно: чтобы обман не раскрыли в течение нескольких минут, глядя на "Эвинну" издали.

И вот, наконец, пришёл решающий день, когда недавней рабыне предстояло сыграть свою роль. А потом — или завоевать себе лёгкую смерть (а то и жизнь с лучшим господином, если Арднар вдруг решит исполнить обещание) или смерть лютая и страшная, и третьего исхода не может быть.

Повозка тоже была роскошной, не иначе, принадлежала наместнику какой-нибудь парганы, а то и субы. Беккарда не переставала удивляться, откуда всё это добро — хотя Арднар со товарищи всё лето рыскали по Верхнему Сколену, хватая всё, что плохо лежит, а что лежит хорошо — отнимая силой оружия. Но вот зачем рыцарям женская одежда и украшения, не говоря уж об остальном? Хотя такие сперва отнимают, а потом думают, для чего им этот хлам.

— Садись, — лично приказал Арднар и, когда Беккарда очутилась внутри, приказал кучеру трогаться. Хлопнула плеть, всхрапнули две немолодые гнедые кобылки — и возок неспешно тронулся туда, где светлели на фоне серого неба макебальские стены. Поскрипывая сочленениями и покачиваясь на ухабах, карета неспешно катилась к стене.

Конечно, все помнили, что Эвинна если уж ездила, то предпочитала карете седло — но Беккарда не ездила верхом ни разу в жизни, и учиться этому было поздно. Однако Арднар и его люди не переживали: в конце концов, Эвинна стала императрицей, и появляться на коне в мужской одежде ей уже не пристало. Да и могло с ней случиться что-то, отчего верхом ездить не может — ранение, перелом, да хоть обычная простуда. Словом, решили остановиться на карете.

Сидение в карете было предательски-мягким, обманчиво-уютным, оно будто напоминало, что совсем скоро вместо него будет чан с кипящим маслом... Или милосердный, ибо не несущий лишних мучений, меч хозяина. Судьба, Боги, демоны, или кто так жестоко растоптал её жизнь, решили напоследок побаловать ту, кого совсем скоро прихлопнут, как насосавшегося крови, отяжелевшего и неспособного взлететь комара — дать ей возможность ощутить себя не рабыней, а госпожой. Жизнь порой бывает абсурднее любого пьяного бреда.

На время любопытство даже пересилило страх перед будущим, Беккарда высунулась из кареты, оглянулась. И впереди неё, и сзади вытянулась расфранчённая, роскошная кавалькада рыцарей: яркие многоцветные попоны, тускло поблескивающие в свете неяркого осеннего дня кольчуги, шлемы и наконечники копий, фамильные гербы на щитах, флажки на поднятых к небу копьях. Красота! И ведь всё это — только для того, чтобы в городе ей поверили! На миг Беккарда и правда ощутила себя императрицей, и это оказалось поистине новое, пьянящее чувство: никогда прежде, даже в доме мужа или родителей, она не была самой главной. Муж, да любой из его многочисленных родичей, кто старше её, мог приказать что-то сделать, и попробуй, не исполни! Может, её и уважали, только ни на миг не позволяли забыть, что её дело — всегда быть в тени мужа и старших родичей, быть послушной, терпеливой и безотказной. И в бесконечной работе по дому, и в поле, и в храме, и в постели тоже. Собственно, это и не воспринималось как какое-то несчастье или угнетение — она просто-напросто не представляла себе иной жизни. Теперь вот представила — ну, и какой в этом смысл? Так даже больнее — на миг ощутить себя самой главной, а потом снова упасть в самый низ, ниже которого только падаль и могильные черви...

Но возникали и другие мысли. Да, там, в Макебалах, не было её родичей. Но те, кто сидят за стенами, тоже чьи-то родные, чьи-то сыновья, мужья, братья... Или дочери, жёны, сёстры... И пока что они ей не сделали ничего плохого. А после почти что года в неволе Беккарда прекрасно понимала, что их ждёт. Стоит ли... Не жизнь даже, а спасение от мучительной смерти, да пусть бы даже и жизнь — горькая и позорная жизнь рабыни — тысяч жизней таких же людей, как она? И как потом жить, зная, что своими руками (ну, не руками — голосом) убила их всех? Ведь рыцари сделают то, что без неё бы никогда не смогли сделать. И будут виноваты не больше, чем мечи в их руках.

Эта мысль заставила её покрыться холодным потом. Ещё в деревне жрец учил: за всё зло, сотворённое в этой жизни — даже за зло, причинённое по неосторожности — придётся заплатить в будущей... Будущих. Даже за неосторожное слово, за невольный сглаз, за нескромно брошенный на чужого мужа взгляд, за резкое слово по отношению к старшим. Укравший чужое, говорил он, в будущей жизни станет нищим, насильник — женщиной, подвергшейся насилию, неверная жена переродится в проститутку и умрёт от дурной болезни, или доживёт до того дня, когда её дети пойдут той же дорогой. Убийцу на несколько жизней вперёд ждёт рабство или смерть под пытками. А что Боги придумают для той, кто стала причиной смерти тысяч невинных людей? Кто помогла Ирлифу во плоти — Арднару?