Ба! Вирхофф!

— Кстати Соломон, вы что-нибудь знаете о троллях? — спросил я новатора науки. Кризис в беллетристики меня не волновал.

— А что интересует?

— Хоть что-то.

— Живут обособленно в Каргских горах. Численностью примерно тысяч двадцать душ. Быт традиционен для горских народов. Воинственны. К друзьям и гостям хлебосольны.

— Ну, это я и без вас знал. Особенности есть?

— Не конкретный вопрос.

— А вы не конкретно и отвечайте.

— Семь кланов. Каждый чем то отличен от другого.

— Я про тот, что на Перевале.

— Очень суровые люди. Воины. Верховную власть олицетворяет женщина. Деспина. Но только олицетворяет.

— Имя что ли?

— Нет, титул. Царица то есть. Замуж её не выдают, чтобы из клана никто не возвысился больше других. Наследника, а лучше наследницу рожают от стороннего человека.

— То есть? — насторожился я подробности.

— То есть отцом наследника, гипотетически, может сталь любой прошедший испытание.

— Любопытненько, — буркнул я и глянул в сторону деда. Умолчал или не знал?

— Гулящая она, — ввернул представитель читающего поколения и поразил жизненной мудростью. — Дети должны знать своих отцов! — В довершение показал кулак, — и помнить их руку.

Осталось только констатировать — устами тинэйджера...

— Я вот тебе сейчас язык наколю! — пригрозила Гутти на слова мальчишки.

Испугаешь его этим. Как же.

— Вы туда собираетесь? — опять уткнулся в талмуд Рауф.

— Мимо проеду, — не раскрыл я секрета своей миссии.

— Очень любопытное место. К нему с другой стороны подходит небезызвестный Разлом. Тролли его называют его Йони*.

Тут уж я рассмеялся. Если Разлом это Йони то тогда мне точно туда!

Рауф опять вник в чертежи, Вик поглядывал на дорогу, грызя яблоко. Я краем уха ловил разговор Гутти и деда. Не слова, интонации. Щебечут как парочка влюбленных.

Странный он. Дед в смысле. Зовет меня то сынком, то Лешеком. Трясется как над малым дитем. Лучший кусок мне норовит отдать, поплоше коту или собаке, что останется себе. Вроде и не надоедает, а все где-то рядом, помочь, подать, поддержать. Я вспомнил происшествие в Шленде. Защитник... Стало совестно. Путешествую с человеком почитай декаду, а ничего о нем не знаю. Кто он? Что он? Видать судьба не пряник, на старость лет по дорогам мотается, а не внукам сопли вытирает.

Устроили привал. Дед разложил костерок, Гутти повесила котелок кипятить. Над лужком растекся аромат наваристого супца. Может мужчины и лучшие повара, но от женской руки харч привычней. У мужика в рецептуре любого блюда главное условие какое? Немытые руки! Малова-то для деликатеса.

Поели в молчании. Вик умчался гонять бабочек, Рауф залез под повозку вздремнуть, Гутти отошла помыть посуду. У костра остались я и дед.

Он сам со мной заговорил. Раздумчиво и трудно. Ворошил то, что зарекся когда-либо тревожить.

— Я в Лидж сразу после тебя пришел. Гляжу дома ладненькие, порядок на улице, никто не безобразит, трактир справный. Хорошая деревня. Богатая. Скрипач вот только.... Огляделся, куда постучаться... Бабулька через забор на меня смотрит. Поздоровался. Спросил как урожай. Она хвасталась, а сама все на дорогу смотрела. Глаза мокрющие, вроде как проводила кого.

— Было дело, попрощались мы с ней, — вспомнил я наше расставание.

— Я в деревню по тракту пришел из Марбурга.

— А я по тракту отъехал в сторону границы.

— Разминулись. Поспрашивал про то, про сё. Она женщина с пониманием.

— Что есть, то есть, — опять вставил я реплику.

— Поинтересовался, может в замок служка требуется. Я и сапожничать могу, и плотничать, и к прочей работе руки лежат. Она мне говорит, сейчас в замок не пустят, поскольку хозяин, то есть вы, только отбыли на войну, а вот ей самой помощник требуется.

"Схитрила," — подумал я. Без всякой паскудной мысли подумал. Честно.

— Женщина она в летах, сама не управляется. Платить мне не сможет, но столование и ночлег обеспечит. Я и согласился. Остался.

Голос у старика стал тише.

"Значит, идти некуда было," — почему то решил я.

— Она в замок, чуть ли не каждый день ходила. К хозяйке. К месс Итте. В сильном беспокойстве прибывала.

Память ( и склероз её не берет!) слово в слово повторила наш последний разговор с Иттой.

"Ладно Феера, я твою подляну как в банке храню, дивиденды тебе собираю. Припомню и Лидочку и Бюдда."

Не то чтобы сильно хотел его крови. Своя дурость меньшей казалась.

— Потом вроде ничего, устоялось. Месс пару раз к ней наведывалась.

— Гадали небось, — отчего-то повеселел я. На кого можно гадать как не на рошского кастеляна-остолопа.

— Понятно. Меня сразу на огород вроде пугала, никого не подпускать, а сами чего-то шепчутся.

— По камышу наверное гадали.

— Было и такое.

— Вернусь, такую мелиорацию устрою, камыша за сто верст не отыщется.

— Оно конечно можно и так, — согласился дед.

— И чего хоть нагадали?

— Они скажут? Мне нагадали тебя встретить и предупредить.

Помолчали.

— Из Глиссена я, — продолжал дед. — Сапожник. Лавку держал. Сынки помогали. Старший, Вилька, толковый, башковитый. Его купец Аксим к себе обещал взять в обучение и к делу пристроить. Марко, средний, ничего себе, разумный парень, красавец. В невестах полгорода ходило. Жена им больно гордилась, — старик довольно улыбнулся. — Младший, Лешко, поскребыш, тот непутевый. Ох, и хлебнули мы с ним! Ох и хлебнули. Озоровал курвец. Где, какая каверза случилась, он там закоперщик. Я его вот этой рукою, — старик показал раскрытую натруженную ладонь, — Каждый день драл. Не путевый был...

Остерегся я вопросы задавать. Не станет человек, ни с того ни с сего, дом бросать.

— Погибли, — продолжил Еня без принуждения. — Все. И толковый, и разумный. И Лешко, непутевая головушка. В войну полегли, — голос старика дрогнул. — Оно понятно. Кому дом свой от врагов защищать, как не мужикам? Дом защитили, а жить в том дому некому. Стало быть и нету дома. Потом и жена померла. Вот я и пошел по свету.

Старик достал из кармана сухарь, растер в руке. Какая-то птаха, серая и невзрачная, безбоязненно слетела клевать. Дед посвистел-подразнил вертлявую птицу.

— Тока сынок от себя не уйдешь. Хоть ноги в кровь сбей, хоть тысячу сапог сноси, хоть несчетно лиг пройди. Не сбежишь от памяти. А и без нее никак. Совсем уж пусто будет. Я иной раз человека в толпе увижу сердце обомрет... Вдруг думаю ошибка какая, вдруг кто из моих ребят..., — и повторил имена сыновей. Как позвал. — Вилька там или Марко, Лешко ли...

Вы хоть что про меня думайте, а иной раз без ста грамм (и обойдешься ли ста граммами?) этой жизни не пересилить, не перетерпеть. И память свою хоть на часок не задавить. Будет сука нудеть без продыху и покоя. По себе знаю...

Отдохнули и тронулись. В низинке коровки пасутся, барашки блеют. Песик спит в тенечке. Волчок из кустов поглядывает, время выжидает. Вознаградится хищное терпение, потому как пастушок в одних сапогах гоняется за пастушкой одетой только в одуванчиковый веночек. Пастораль сердцу радостная!

За бугром как в сказке завиднелась деревенька. Ухоженная. Домики что кубики в детском конструкторе. Яркие, разные.

Не успели вывернуть на центральную улицу, с другого конца люд разночинный на лошадях гарцует. Гармонист гармошку рвет, что Геракл пасть немейскому льву. Тройка пылит, в бубенцах и в лентах.

— Свадьба что ли? — привстает дед с козел.

— Жанка, — определил Вик принадлежность лихих.

— Лучше свернуть, — забеспокоилась Гутти.

— Конечно лучше свернуть, — поддержал её Рауф. — Не зачем на конфликт нарываться. Обострение личностных отношений прямой путь к всеобъемлющей конфронтации. А отсюда рукой подать к унижению личностных достоинств, попранию прав и лишения гражданских свобод.

— Это ты чего? С испугу? — спросил я новатора от науки.

— Анализ складывающейся ситуации предполагает обострение...

— Как бы у тебя понос не обострился от грамотности, — рассердился дед, но лошадку в проулок поворотил.

— Что за Жанка? — спросил я спутников. Они местные, должны знать.

— Боевая, — произнес пацан. — Мужиков любит.

Эка новость! Нас все любят, пока замуж не выйдут. Потом начинаются курсы выживания среди людоедих.

— У нее тридцать три бойца, — поведал Вик о живой силе противника.

— Не девки? — уточнил я. А то, как бы хорошо вышло. Нас в тридцать три дыры послали, а и вот они! Все тридцать три!

— Шалапутная, — отмахнулась Гутти. — Собрала мужичков. Мнит себя принцессой. Кого выпорет, кому мошну растрясет, но почем зря не злобствует.

— Уже не плохо, — подивился гуманности бандерши.

Переулок вывел на площадь с колодцем. На другой стороне, в старых липах, прятался трактир.

— Удачно свернули, — подзудил я Еню.

Тот сердито махнул кнутом. Больше на психику тягловой силе давил, над ухом щелкнул.

Не успели въехать во двор, следом тройка. Топоту, звону, свисту, гиканья на целый казачий хор. Гармонист вжарил ,,Марусю". Раз-два-три калина, чернявая дэвчина, в саду ягоду рвала.... Или что-то в этом роде.

Тут к встрече явно не готовы. Ни красной дорожки, ни цыган с гитарами. К нам приехала родная, месс Жанка дорогая!

Спустив ножку с облучка, гроза закона спрыгнула на землю. Выглядела правда потасканной. От гарной дэвчины перло перегаром и дешевой цветочной водой. Над губой мушка. Декольте — пуп видно, а смотреть особо не на что. Не по размерам панорама.

— Здесь отдыхаю! — приказала она и обвела тусклым взглядом окружение.

Гутти не раздумывая, заслонила собой деда. Что-то новенькое? А вот меня никто не заслонил. Очи принцессы уперлись в князя и фона.

Тусклый взгляд оживился.

— Благородный? — и фыркнул что лошадь на водопое. — Барон...

— Князь, — столь же презрительно ответил я.

Взгляд её заблестел. По блядски и плотоядно.

— Ого, какая пташечка залетела.

Осмотрела-оценила меня от бровей до самых подошв сапог.

— Помещение освободить. Стол накрыть, — покрутила она ручкой в воздухе. — А вы со мной, — пальчик царственной разбойницы поманил мою княжескую персону. Оно понятно, самозваной принцессе только самозваный князь и подойдет.

— Мои спутники, — попытался я похлопотать за товарищей. — Они устали и голодны.

— Не интересуют. А отдохнуть... сарай большой.

— Хочу с мессиром Лехом, — воспротивился Вик. Шкодская мина выдавала все его думки.

Мальчишка тут же заработал оплеуху от Рауфа.

— Месс извините. Ребенок.

— Ребенок? — оттопырила губешку Жанка. Её хлопчики взялись за плети. Пороть будут. Если бы в науку, куда ни шло. От вседозволенности.

Как понял, от моей сговорчивости зависело, спустят реплику мальцу или всыпят плетей за длинный язык. Пацан, хоть и рыжий, да мясо еще на жопе толком не наросло.

Я поднялся на крыльцо и распахнул двери перед дамой. Её благодарный взгляд не поднялся выше моего пояса.

Дед отвесил пацану еще одну плюху.

— Ты уж там не особенно, — попросил Еня меня.

— По обстоятельствам, — пообещал я ему и себе.

Накрыли стол, меня усадили составить компанию. Жанка пила по-мужицки много. Словно хотела показать, что и в этом деле ни в чем не уступит мужику. Ну-ну! Не она первая, не она последняя такой дурью маялась.

— Ты не представился.

— Князь Лех фон Вирхофф, — я временно вернул себе прежнее имя. Во избежание недоразумений и эксцессов. — В империи граф Гонзаго.

— Жанна Бакьянская. Месс, — взгляд её подернулся мечтательно дымкой. — Пока.

Я приторно вежлив и галантен.

— Польщен вашим внимание.

— Откуда будете?

Распространяться о круизных впечатлениях не стоит.

— Из маркграфств, — начал я словесные маневры.

— Дыра.

— Проездом. Сам я из Геттера.

— ???

— Из Хейма.

— Вы при дворе? — в голосе пренебрежение. Мол, что такое двор императора? Вот у нас в Бакье!

— Тебя что-то интересует?

На "ты" — это сближает. Почти как французский поцелуй. Или рязанский засос.

— Там скучно, — кривится Жанка. — Балы, приемы, война... Все обрыдло... Такая скука.

Вы можете разговаривать с женщиной двадцать лет без умолку и она вас не услышит. Хоть орете ей в ухо из мегафона. А вот то, что она хочет от вас услышать, пожалуйста! Даже если вы произнесете слова мысленно. И поверьте, расслышит хорошо. Вот и сейчас, главное знать, о чем говорить. Обсуждать международное положение глупо. Экономическую ситуацию еще глупей. Искусство — вообще край над бездонной пропастью. Про рюшечки—оборочки? За это за стол не сажают. Остается только...

Мой блудливый взгляд падает в декольте Жанки.

"Ты обещал!" — вопиет моя совесть. Но памятуя сколько её осталось...

— Не знаю. Не вхож.

— Почему?

— Я грешник, — выдаю ей свою великую и заманчивою тайну. (Теперь-то уж Станиславский, обязательно пожал бы мне руку! Какая игра!)

— Все грешники, — её глаза сузились в кошачьи щелки.

— Нет. Я грешник. Я, — настойчиво внушаю ей. Девочки, и безмозглые в их числе, любят плохих парней. — Я не хожу на исповедь.

— Почему? — неровно дышит она.

— Нельзя.

Мой взгляд никак не выберется из её декольте.

Жанка навалилась на стол, сунула руку под скатерть и чего там нашарила.

— Вы интересный мужчина.

— Находите?

— Я знаю, о чем говорю!

— Ошибаетесь.

— Разве?

— Вы гладите ножку стола.

— Жизнь подлая штука, — вздохнула она разочарованно, глянув, правда ли? Интересно, о чем думала поглаживая деревяшку?

— Она полна обманов, — не спорю я.

— Мужики гадские натуры. В них нет огня.

Про огненный взгляд я уже слышал, теперь опять про него!

— Будь моим жеребцом, — последовало неожиданное и конкретное предложение.

— Заржать что ли? — усмехнулся я. Обычно пьянки, так и заканчиваются. Неприступные крепости сами распахивают ворота и принимают захватчиков на ура! А некоторых отлавливают и затаскивают насильно. — Или прикажите седлать?

— Возьми меня как вепрь, — распалилась Жанка, растягивая воротник платья.

— Как порось? — подивился я неуемной фантазии.

— Нет. Дико и безобразно.

Ну, безобразно это ко мне. Без всяких КАСКО и АСАГО.

— Потом краснеть не будешь?

— Перед тобой женщина, — она щелкнула пальчиками — внемли! — С большой... (интригующая пауза!)

— Я верю, верю! — попридержал я излияния волнующих подробностей.

— ...буквы!

Фу, ты! Прямо от сердца отлегло!

После всякой ненужной возни лежал, глядя в потолок. В организме приятная усталость, в паху приятная опустошенность. Воняло всякой гадостью.

"Прошлый раз сослался на войну," — укорил я себя. Получается, прав был шибздик.

— Ну, что дружок закручинился? — лизалась Жанка.

Покосился на девицу.

— Я не о тебе, — взгляд её скользнул вниз моего тела.

Дружок статью не блистал. Попав в её теплую руку, пустил тягучую слезу, но не воспрянул. Бесполезно. Скис дружок.

Его капитуляцию не приняли. Женщины, и этого у них не отнять, умеют добиться своего и диктовать условия. Жанка добилась и диктовала. До первой Септы.