Развернул сложенную бумагу, пробежал глазами — люди, верные Нэйта, держат связь с другими крепостями и обособляются, ничего нового. Ожерелье далеко, особенно Черностенная, а на пороге Срединной уже Атога с войском. И, как подтвердила эта женщина мысли самого Кайоши, медлить он не будет.

Но как поступить? Хорошо бы усидеть на двух стульях, но Суро хитер, с ним не поиграешь. Он сам не захочет делать Аэмара врагами, можно было бы пока постоять в стороне, только вот эта девочка, Майэрин. Племянница, старшая дочь Тори.

Она теперь — Дома Нара. А это для Нэйта вражеский дом. Чем меньше выживет его отпрысков и их ставленников, тем лучше для заговорщиков. Майэрин-то не тронут, к тому же она в Осорэи, но в таком раскладе просто ждать и не вмешаться означает принять сторону Нэйта. Удачно ли это будет?

Кайоши понимал, что ему не хватает решимости Тори. Оба умели выжидать, искать лазейки, получать свою выгоду, но теперешний глава Аэмара боялся идти на риск.

Он так и не принял решения, уговаривая себя, что надобно еще все обдумать на свежую голову, а до того как следует выспаться. Где-то в душе ворочался червячок, а может, то был голос единокровного брата, ехидно подсказывающий — отсутствие действий тоже есть выбор.

Лиэ после визита в дом Кайоши вернулась расстроенная. Она никогда не могла читать Тори, но она ему доверяла. Этого же человека понять не могла.

Но и сделать больше не могла ничего. Разве что... отправиться к господину Айю? Он человек до крайности мирный, но тоже может что-то придумать. Да, завтра с утра; говорят, он встает на рассвете.

Велев служанкам принести вина, она вышла в сад, устроилась у фонтана. Вода сбегала по каменной горке, успокаивающе журчала.

Даже странно, с чего она так разволновалась, думала Лиэ, наблюдая за игрой серебряных бликов. Какая ей разница, кто возьмет власть?

У нее есть дом, достаток — спасибо покойному мужу, она молода и красива. Да, Нэйта она ненавидит, но, в конце-то концов... Нет сомнений, Тори скорее всего убили они — только за это должна мстить родня.

Но как противно думать о близком торжестве Нэйта... так, что впору возненавидеть пение жаворонка. Говорят, пение это когда-то возвестило победу их дальнего предка, иначе мирная птичка в жизни не стала бы символом жестокого Дома.

Нет, в память Тори... и немножечко ради Кэраи. Совсем капельку, что-то в нем есть все же, чтобы искренне, а не по традиции желать удержаться у власти именно их роду.

Лиэ осушила чашку, по щеке скатилась слеза — сама не сказала бы, о чем именно плачет. О своей бессмысленной жизни, возможно. Жизни, которой многие бы позавидовали.

В шорох ручья вплелся шорох шагов по гальке, усыпавшей дорожки. Молодая женщина подняла глаза и пару мгновений смотрела на невесть откуда взявшуюся перед ней высокую темную фигуру. Этого мужчину она не знала. Вестник, возможно?

Это была последняя мысль — он нагнулся, выбросил вперед правую руку, и что-то ударило Лиэ в грудь. В серебряные блики фонтана причудливым образом вплелось щебетание жаворонка, тоже серебряное, а потом красное.

Срединная давно не помнила войн. Еще Сосновая сдерживала набеги мелких правителей, делящих территорию, как волки тушу, а тут уже прочно обосновался Дом Таэна. Уже после он переместился в Осорэи окончательно, не нужны стали высокие стены Срединной. Но с них до сих пор наравне с флагами провинции поглядывала малиновая рысь.

Откуда-то тянуло дымком, во влажном воздухе запах казался острее. А кузни ведь далеко, за главным двором еще улочка, лишь потом начнется крыло оружейников. Запах же такой, словно костер разожгли прямо здесь, перед воротной башней.

Рииши было тревожно. Куда хуже, чем в прежние дни, даже новость о начале войны не заставляло так тоскливо сжиматься сердце, будто поселились под ним ненасытные пиявки.

Его удалили из Осорэи, и вот он здесь, и нет никаких понятных вестей. А теперь и господин Кэраи уехал. И Майэрин нет — кажется, с ней было бы спокойней.

С тех пор, как простились на пороге дома — зарядил дождь, и до ворот она не пошла — вспоминал почему-то ее на крыльце, только так — в серо-голубом, как горлица, голубые камни на цепочках покачиваются, украшая забранные наверх волосы, а ко лбу и щекам прилипли несколько намокших прядок.

Что, в сущности, знал о ней? Ничего. Но был искренним, говоря о своем уважении.

И до сих пор — хоть и его затея была — не уложилось в сознании, что отныне у него есть жена. Да еще из рода Аэмара. Так упорно стремился к цели, что теперь, как при беге, запнулся о камень и не совсем представлял, что дальше.

Новобрачная должна была приехать к нему, но сперва ее мать приболела и ей понадобилась забота дочери — при полном доме служанок больше ведь некому, а потом господин Таэна-младший уехал, и Аэмара перестали придумывать объяснения, почему Майэрин все еще не в Срединной. Это не прибавляло сердцу легкости — как опасался господин Кэраи, так и вышло, а сам Рииши никак не может отлучиться и самому забрать жену. Впутывать же в это дело уже собственную родню значит выставить себя в глазах старших совсем младенцем, который вообще непонятно зачем женился.

...Сегодня здесь тоже был дождь, час барабанил по деревянным и черепичным крышам, а потом прекратился в один миг, и солнце так же быстро подсушило землю, вместо водяного ковра оставив лужи. Подсушило — и скрылось за тучами. Только в кузнях огонь горит всегда.

По двору недалеко от ворот вприпрыжку пробежала чья-то девочка, подобрав юбку; тут в Срединной, было не так уж мало детей. Их не пускали ни в казармы, ни в крыло оружейников, ни на площадки для тренировки воинов, но детям и без того хватало места.

У командира Асумы у самого было трое, только не здесь, семья жила в усадьбе подле Осорэи.

Бесшумно появился Така, первый помощник командира, в отсутствие Асумы отвечающий за крепость. Уже немолодой, неприметный, с чертами будто бы полустертыми, но с осанкой, сделавшей бы честь наследнику трона. А ступень только вторая, и выше уже не будет, похоже. Для простого смертного и это очень хорошо, но для человека, от которого зависит такая важная военная единица, маловато.

— Как ваши люди? — спросил он.

— Ничего, держатся.

Оружейникам пришлось, пожалуй, хуже, чем солдатам, если говорить об отдыхе. Его не было вообще. Рииши рядом с ними ощущал себя бездельником, хоть сам он не покидал мастерских, особенно тех, где кузнецы старались сделать сталь прочнее нынешней. Следил за работой, говорил с ними с пониманием дела, искал подсказки в книгах своей страны и чужих, но все равно ощущал себя подмастерьем. Ему не хватало знаний отца.

— Если, хвала Небесам, вести не врут, то в войне наметился перелом, — сказал Така.

— Хорошо бы... Лишь бы командир Асума успел в Сосновую вовремя, и помощь из Лаи Кен подоспела.

Девочка побежала через двор обратно, звонко чему-то смеясь. Теперь она придерживала юбку только одной рукой, в другой была бумажная вертушка. Вот так же у нас, подумал Рииши. Вроде и власть есть в руках, а на деле ее крутит ветер.

С поклоном подошел один из солдат Таки, протянул командиру полоску бумаги.

— Командир, голубь принес. От господина Асумы.

— Наконец-то...

Рииши не стал соблюдать мнимую вежливость — шагнул поближе, а Така развернул послание так, чтобы и собеседник мог прочитать.

В записке значилось — "Сосновая пала, рухэй ушли. Найдем их в лесах, никому не дадим улизнуть".

Это было — хуже некуда. Мало того, что разрушена крепость, так еще и враги сбежали, и теперь дополнительно посеют панику в округе, и озлобление на сильных мира сего, не способных поставить заслон.

Не успели обменяться и парой слов, как на пороге возник запыхавшийся вестник, сказавший совсем непонятное — отряды Лаи Кен не пошли в Сосновую, движутся вверх по течению Кедровой и через довольно скоро будут здесь.

— Разве монахам не запрещено есть мясо?

— Если нет другой пищи, а эта предложена от сердца и не самим добыта, — ответил спутник, как показалось Лиани, слегка неискренне. Может, и тем разрешено, кто, считай, свой обет исполнил и уже готов к вольной жизни?

Дорога к Эн-Хо, если б не пережитое и не страшная вещь за пазухой у брата Унно, могла бы зваться приятной и легкой. Путники особо не торопились — Лиани лучше было сейчас себя поберечь, чем добраться до монастыря и свалиться там, только-только получив совет от настоятеля. К тому же он, видно, слишком выложился до прихода людей из Срединной, и сейчас после недолгого улучшения чувствовал себя неважно. Он подстрелил тетерева и утку, хоть, когда натягивал лук, боль снова ударила по ребрам; еще один раз поймал зайца в силки, так что пищи хватало, и в паре встреченных деревушек путники не останавливались, заходили только разузнать новости. Им пересказывали, со множеством диковинных добавлений, то, что они знали и так. Про судьбу монастыря не ведал никто. Одни говорили, там теперь пепелище, а людей всех повесили на соседних деревьях, не посмотрели даже на то, что монахи. Другие — нет, вроде как цел, Черное Дерево защитило.

Тяжко было от подобных рассказов, и Лиани после первой деревни прекратил расспросы.

Шли предгорьями, более длинной дорогой — но тут и впрямь почти не было риска наткнуться на остатки отряда рухэй. Тем, напротив, стоило держаться западней, в глуши, почти у границ с Мелен.

Завершился второй месяц весны, месяц Кими-Чирка, цвело все вокруг. Лиани старался не смотреть на цветение, больно было. Такая жизнь, красота... и столько людей уже не увидят этого. Даже те, кому вроде и все равно было, пень ли, цветущая вишня.

А монах радовался. Не из-за черствости душевной — просто горечь в нем невероятным образом не мешала радости. И как он столько лет прожил в святой обители? Храмовое дитя, это понятно, деваться ему было некуда, но — как?

Такой живой здоровяк, временами по-детски наивный. Шагает, цветики нюхает, нос и щеки в пыльце.

А вот о нежити он и впрямь много знает. И держит ее уверенно — может, и вправду святой?

— Я все хотел спросить... Ведь вы толком не разговаривали с тори-ай, тогда почему ты там, у завала...

— Поверил ему? Выбора не было, — смущенно сказал монах, отводя глаза. — У недостойного есть возможность держать эту тварь, но он не в силах заставить помочь. Тебя и вовсе так завалило, что не сдвинуть валун.

— И ты отдал ему меня в обмен на жизни двоих?

— Да что ты несешь, силы святые! — возмутился монах. — Отдал! Тори-ай пообещал, что не тронет тебя. А про мародеров недостойный говорил уже — не успел. Их спасать уже поздно было. Увы, их кровь на этих руках... — он мрачно оглядел ладони, загорелые крепкие.

— Нет, просто добили бы всех тогда, и тебя тоже. Я видел оружие... Но тори-ай не рассказывал тебе всю историю, и ты все же поверил — с чего? После того, как он уже расправился с теми людьми.

— Он сказал, что знает тебя. Сказал — ты ему нужен. Нежить, конечно, врать может — все-таки бывшие люди, но так изощренно ему вроде и незачем, — брат Унно вздохнул. — Но он потребовал не вмешиваться, пока вы не поговорите.

— Умно, — согласился Лиани, — Иначе я бы не стал его слушать. А что гласят уставы монастыря о сделках с нечистью?

— С нежитью, — поправил монах. — Хотя с обоими не стоит связываться, но в крайних случаях можно, если сие на благо.

Тени падали на ярко освещенную солнцем красную землю, отчего участки на свету казались еще краснее. И среди них сильнее, ярче алел цветок.

— Посмотри! — Лиани окликнул монаха, и тут же разочарованно произнес: — Показалось. Это дикий пион, совсем ранний, смотри — раскрывается только.

— А ты что думал?

— Красный вьюнок. Он приносит счастье и помогает в беде. Но — да, он цветет позже, и редкий совсем. Год назад я впервые его нашел, подарил Нээле, — голос юноши погрустнел. Не мог он, как брат Унно, положиться на волю Неба! А как узнать, живы ли в монастыре люди?

Устроились на полянке, монах варил суп из кролика. Ароматный дымок поднимался, и становилось все жарче, словно костерок и солнце подогревал.

— Ты о ней все еще думаешь? — спросил брат Унно.

— Не переставал никогда. Но какой в этом толк?

— Ты ее все-таки спас, даже дважды.

— И что? Она не награда.

Тишина воцарилась над поляной, перемежаемая только пощелкиванием невидимой в ветвях сойки да жужжанием шмеля над зарослями дрока.

— Вроде как не положено воспитанникам обители верить в приметы, но... Больно уж ладно оно ложится. Тебя-то ведь цветок уберег, — сказал монах, помешивая варево. -Потому как нашел его — ты.

— Я подарил...

— Э, судьбу не обманешь!

— Хорошо уберег, нечего сказать, — с горьким смешком отозвался Лиани, вертя в пальцах пион.

— То, что у тебя на сердце творится — это другое. А от смерти тебя сколько раз сохранил?

— А меня кто спросил, хочу ли я этого?! — цветок полетел на угли, вмиг съежился, вспыхнул оранжевым, почернел. — Не могу я так больше — оставаться целым, когда умирают другие! Если это защита, пусть катится к демонам в задницу!

Вскочил и ушел, больше получаса его не было. Когда вернулся, монах прихлебывал суп с блаженным видом. И выглядел самую-самую капельку виноватым.

— Получилось неплохо, на вторую миску потянуло. Садись, бери себе, остынет же.

— Ты-то радуешься; если монастырь цел, то обет исполнил — и свободен. А мне... хоть в петлю.

— Туда ты не хочешь. Ни петлю, ни сталь на себя направить, ни иное что выдумать. Ни душе, ни телу не надо этого, — и добавил, чуть-чуть обиженно: — А суп не так уж плох, чтобы ему предпочитать веревку.

— Прости, — сказал юноша, — Я знаю, такое говорить не должно. И я не прав.

Кролика доели мирно. Уже когда угли остыли, подернулись серым, брат Унно сказал:

— А ты сам знаешь, что от тебя судьба требует. Не братия и отец-настоятель Эн-Хо, не этот зубастый, — он снова потрогал пояс, — Ты сам.

— Знаю, — глухо сказал Лиани, — Еще там, на болотах... Тори-ай мне и рассказал обо всем. Затем вот в Сосновой... добавил.

— Хочешь пойти по указанной им дорожке?

— Не назвал бы это словом "хочу", но это лучшее, что могу сделать.

— Лучшее ли? Месть, да еще по наводке нежити.

— Я не из тех, кто светел и безупречен, святой брат. Я устал все время выживать за чужой счет, мне страшно и больно, я как щепка в потоке... и ведь будь он трижды нежить — он прав.

— Нехорошо, с таким сердцем, — легко самому оказаться в таком вот поясе, — монах потер переносицу, оставляя на ней след от угля, — Ну, может настоятель или старшие братья что посоветуют.

— Думаешь, они все-таки уцелели?

— А что страдать раньше времени? Там и увидим.

Когда ты вступил на этот путь? — думал монах, вороша и поливая водой угли, чтобы не оставить и малой искры. Когда заглянул с проверкой к подозрительным новоселам в холмах? Или когда увидел странную девушку с ожерельем, с полубезумным взглядом, неподалеку от пепелища? А может, когда принял решение вмешаться и увезти ее от неминуемой смерти, и неважно уже, ради чести отряда или из-за совсем другого чувства?