Троя на двоих

А Лешка сидел и заморачивался на тему морального террора. Жутковатый момент случился с ними. Никогда еще так ясно не вставала эта сторона войны перед ними. Атланты начали убивать мирных.

И он понял тонкости — моральный террор был просто террором — убийством мирных людей, которые не имели к войне никакого отношения. Вот только это было не физическое убийство — а уничтожение на уровне морали. А мораль это болтовня и пустомыслие на тему 'Что такое хорошо и что такое плохо', что правильно и что неправильно, о добре и зле. Вот только двулично все было и относительно в этом мире. Бедный он был, не было такого уровня богатства у людей, развития техники и науки, чтобы у всех стал примерно достойный, хоть и скромный уровень жизни. Тогда можно начинать выдумывать общечеловеческие ценности, когда личные ценности стали не ценностями, а обыденностью. Булка хлеба в день — норма, такая же норма, как глоток воздуха — много поздней люди даже не будут париться на тему: 'Где взять хлеб'. Нужен хлеб? Сходи и купи, он недорогой. А в это время — хлеб был ценностью, как в Риме древнем, народам нужно было две вещи: 'Хлеба и зрелищ'. И не было никакой общечеловеческой морали, фигней страдали мудрецы и толкователи евангелиев. Все лукавили, пытаясь приукрасить простую истину: 'Что русскому хорошо — то немцу смерть'. 'Не убий' всегда означало одно: родного не убий, хорошо подумай, прежде чем убить соседа, а чужого — убей обязательно, обворуй, укради скот, жену — это хорошо для твоего рода, это правильно, это добродетельно и нет в этом злодейства. Какое злодейство в убийстве врага? Только правильность и слава для воина.

Но амазонки и легионеры были воинами продвинутыми, прогрессивными, с гранатами. Для них не было разницы между мирным и военным человеком — один вооружен, другой безоружный — все тебя не считают родным и близким и хорошим — все враги. Так какая разница кого давить? Не надо дурить атлантов, как учил легат Алекс: 'Умелая рука сама по себе оружие. Не бывает безоружных, и нет безгрешных. Спаситель был не дурачок, когда говорил, что не мир, но меч принёс. Он просто новый меч принес, особенный. А старые мечи у всех крестьян по тайникам попрятаны, все вооружены, все готовы пограбить и чужого прихватить' — поэтому легко убивали атланты. И оставляли детей их судьбе. Не всех.

Этот вопрос поднял Константин Лещенко, поддержал Алексей Зубриков, и Ринат Аматов и Витя Павлов согласились, что Сардиния может стать местом нового эксперимента. Нового в образе жизни атлантов. Амазонки и легионеры получили от руководства новое правило воина: 'Закон спаты'. В названии древнего римского меча всадника, хорошо слышалось не менее древнее слово 'Спарта', и парни спокойно обозначили меч амазонок именно этим названием. Спата амазонок все же была несколько искусственным оружием. У Костика были точные размеры нескольких типов римского гладиуса, и парни не стали дурковать, доверившись многовековому опыту и практике римлян — гладиус был стандартный у всех легионеров. Спаты у амазонок были особенными мечами: в них сочетались элементы испанского гладиуса — изящная, листообразная, особая форма клинка с талией — с мечами более позднего типа, длина амазонского меча была больше спат римских всадников. Метр как минимум — иногда чуть больше, девочки уже понимали важность стандартизации в военном деле, и не дурили особо, немногое позволяли себе в разнице длины клинков.

Ринат Аматов листанул справочники, Лешка и Костик порылись в конспектах, все порылись в памяти и пришли к мнению — можно собирать трехлетних детей. В этом возрасте ребенок ничего толком не помнит — чистый лист, который конечно можно и нужно употребить к пользе Атлантиды. И корпус амазонок угадывался под требования в полной мере. Диким образом сошлись несколько моментов: амазонская спата четко позволяла вести меру при выборе детей — всех, кто выше метра оставляли на волю их судьбы, но! Климат Сардинии был ровный, местность дети знали, грубое добро и всякий скот им оставляли — только свои могли нанести им вред, только сами горцы могли убить маленьких наследников своих родов. Амазонки забирали младенцев и чуть подросших детишек и увозили в цитадель. И вот там девочки начинали учиться быть мамами — и с этим делом пусть они сами разбираются, решили сенаторы. Апфия не поморщилась, не улыбнулась, а просто кивнула головой: 'Хорошо придумали, девочкам это надо. Всем это надо'.

И скоро Троя превратилась в странную крепость, в которой был и детский садик, и уже знакомый легионерам 'манеж' в котором бесились малыши. И уже привычно возились с ними воспитатели — а были девчонки и мальчишки, которые уже зарекомендовали себя одаренными в этом деле. Это не понять, не объяснить, но просто от одного человека дети шарахаются, другой им безразличен, а вот третий рожден стать воспитателем — и дети его слушают и слушаются, и хорошо им быть рядом с таким одаренным человеком. Вот так на корпус амазонок все сразу и свалилось в том июле — и первые возлюбленные, и первые младенцы, и новая война и новый мир.

Глава 6. История одного неаполитанца — того ещё мерзавца

Чезаре Фаба был родом из хорошей семьи Неаполя, его предки торговали шерстью. И дед, и отец торговали шерстью. А вот юный Чезаре не желал торговать шерстью. Он вообще не желал себе доли купца. Ну что за гадость, торчать в лавке и ждать новостей, которые все дни одни и те же: 'Груз прибудет завтра'. И вечно проверять качество этой гнусной шерсти, которую свозили со всей округи старые агенты. И потом отправлять тюки еще дальше по старым знакомым и старым каналам. От запаха шерсти Чезаре тошнило, казалось, шерстью пропах весь старый дом на улице святой Магдалены. Первая радость в жизни юного сорванца выдалась в тринадцать лет, когда отец взял его с собой в путешествие на Сардинию. Там Чезаре со своим новым другом — Джузеппе Бальди отправились гулять по окрестностям. И вот тогда — в те первые три дня знакомства с интересностями Сардинии, Чезаре понял — он любит пещеры! Вокруг старого Неаполя было много пещер, но все они были словно запачканы пеплом, неуютными казались сорванцу, не смогли его зацепить так как новое увлечение. Уже в первый день ребята в компании еще нескольких шалопаев рванули в пещеру Испиниголи, чтобы показать новичку громадный столб, который держит свод пещеры, и ещё 'Бездну девственниц' — все знали, что в неё с древних времен бросают тех девчонок, которые не сумели донести свою невинность до честного жениха! Позднее он засыпал полный впечатлений, опьяненный особой чистотой воздуха — горного, свежего, и немного от него кружилась голова. И перед глазами засыпающего Чезаре мелькали стены пещеры, тьма провала, в который бросали лакомых до блуда девчонок, и вереницы каменных, древних залов, которые тянулись один за другим и уходили все дальше и дальше, всё глубже и глубже под землю. Но Чезаре Молани не боялся ни капли. Вот не боялся и всё тут! Наоборот тому, он только блестел восхищенными глазами и чувствовал в груди странное чувство — это его, это родное, это — а не гора Везувий и воды залива, и крики чаек, и запах гнилой рыбы, и морской соли, и вечная суматоха огромного города, шумного, вонючего и пропахшего пылью, шерстью и вином.

Всего пара лет понадобилась юному Чезаре, чтобы сделать свой первый шаг на пути к свободе. В Неаполь пришли перемены, от которых не было никакого покоя, отец ворчал и ругался, мать привычно молчала и только кивала головой, а вот Чезаре было плевать. Два года он тратил на всякую ерунду, учился новому счету, учился новой грамоте, и — хоть какое-то веселье и удовольствие — друг отца, из тех, которые сопровождают некоторые грузы с коротким мечом и большим ножом за поясом, учил его хоть немного владеть мечом и ножом. Чезаре, с удивлением узнал, что его отец хорош! С ножом Молани был хорош, ловок и быстр, причем он не спешил, не дергался, а просто словно знал, когда и в какую сторону надо поспешить и ударить. Отец показал сыну пару-тройку трюков и пояснил кое-что, отведя того недалеко за город. И в дальнейшем Чезаре упражнялся сам.

А в пятнадцать лет он упросил отца доверить ему поездку на Сардинию, чтобы проверить, как там идут дела на самом деле. Не начал ли хитрить старый хитрый знакомый и не начали ли уши вертеть старику Молани. А мужчины из рода Молани никому не позволяли вертеть себе уши — потому что все они поголовно были чуть лопоухие. И это было единственным изъяном в их красивых мордах, с грубоватыми, но аккуратными прямыми носами, и с шальными глазами цвета морской, чуть зеленоватой воды. И еще голосом славились Молани — гулким, низковатым, таким, что будоражил сердца красоток и позволял в свою пользу вести споры и договора.

На острове Чезаре быстро нашел своих старых знакомых, заново познакомился, выяснил, что старик Джузи Бальди был прост, каким показался и пару лет назад, и подозревать таких пней, только тратить свое время впустую. Такие не хитрят, не крутят уши. А вот малой Бальди был веселей, с ним Чезаре узнал каковы на вкус губки у местных вольных красоток. И еще он узнал, что можно славно повеселиться, только надо сгонять подальше в горы и тогда...

Тогда жизнь его завертелась, и много было чего в ней разного, и веселого и злого, и страшного и понятного, но Чезаре не боялся никогда. И очень скоро он уже стал заводилой в компании таких же как он сам сорвиголов, парнем в маске, вольным жителем пещер и гор. Прозвище ему дали нелестное: 'Фаба' — потому что прознали, что он сын купца, но весь извертелся и вывернулся малой Молани. Не смог он подставить отца под разор и возможную смерть — а к Чезаре подходили и подговаривали устроить свою новую жизнь лучше, стоит только забрать от старой всё! Нет, Чезаре всех отговорил и вывернулся, и был прозван брехунишкой, ловкачом и обманщиком, мастером плести словеса. Но не лгуном! Это было четко и понятно всем — Чезарик не лгун, он скуп на слова честные, но, дав слово, он его держит. Хотя, скользкий он на болтовню этот Чезарик. Девок только портит и веселит, паршивец, вот с ними он мастак!

Когда Чезаре Фаба узнал о том, что на юг заявились атланты, а про них он кое-что слышал, и это кое-что ему не нравилось — он решил увернуться от всеобщего намерения разнюхать всё лучше. Но вот выпал ему жребий! Вытянул он черный камушек из черного колпака и отправился взглянуть на этих самых атлантов, до старого Каралиса было не так и далеко. И когда всё вышло их компании боком, молодой бандит понял две вещи: он попался, и очень серьезно и крепко провалился в крепу букка, в незаметную, но коварную трещину в каменном полу прохода пещеры, и если ты попал ногой в такую — лучше не дергаться! И он не дергался, красавчик и ловкач Чезаре Фаба во все глаза смотрел на женщину, которая сразу запала ему в душу. Он не поддержал смех своих приятелей — он был из Неаполя, а королева Джованна была крепкая, ловкая, хитрая ловчила, и та еще дрянь. Но она была сильна, и наполитанцы её уважали, хотя и корчились от происков её любовника, совсем меры не знал паскудник и вымогал все новые и новые поборы с честных наполитанцев! Чезаре видел ту, которая была способна зажечь его сердце, оно уже чуть замерло и стало тлеть знакомым чувством — изредка Чезаре терялся и позволял крутить себе уши. Но пальчики пары прелестниц, были такими нежными и сами они были так странно хороши, что таким не грех и уши подставить — крути, не отвалятся, знай сама подставляй. А потом, когда наступило время расплаты — Чезаре только скривил рот во все понимающей ухмылке и молча прошел в темницу. Он немного удивил тогда легионеров, сразу заговорив с ними на приличном древнем языке торговли и чести — латинский он знал отменно, умел зубы заговаривать. Но с этими он не шутил, не вертел попусту языком и не изворачивался — он был молод! У него не было еще особых тайников и тайн и все только начиналось. Хотя сам он узнал немало. И спокойно он все рассказал. О том, как полюбил пещеры, как бросил дело рода Молани, и стал парнем в маске — и все свои секретики спокойно выдал, даже рассмеялся: 'Немного вам от меня достанется, легионеры. Но вот есть у меня знакомые, те еще кровопийцы'. И спокойно, с улыбкой он рассказал многое, и только улыбался, когда ему ломали пальцы. А потом и вовсе смешно вышло. Чезаре вдруг отвлекся от боли и кивнул на пояс легионера:

— Ножи у вас приметные. Должно быть хороша сталь. Я Молани. Знаю пару трюков с ножом. И сам неплох. Готов показать. Это секрет не этой земли, это секрет Молани. Но готов проверить, ты как, хорош? — он подмигнул молодому парню.

— А чего раньше не сказал, болван! Я же тебе большой палец сломал, и еще другие, как ты теперь с ножом? — вдруг воскликнул легионер.

— Я и левой могу, — снисходительно бросил юный Молани, которому мало было соперников в этой забаве.

— А давай! Жаль, жаль, как вот неудачно-то вышло, что же ты раньше не сказал, — легионер стал освобождать бандита от кожаных ремней, и кивнул другу. — Позови наших. Ника высмотри, и Лорчика, они с ножами мастера, все высмотрят из повадок этого парня.

А потом Чезаре дали собраться с силами, выдали его верный кинжал, который он добыл себе давно, и который стал верным помощником и единственным надежным другом молодого бандита. Ему налили кружку вина, ломоть хлеба выложили и даже кусок мяса вяленого отрезали. Но Чезаре только чуть пригубил вина, с уважением кивнул головой — вино было восхитительно! Из запасов королевских — точно так! Никогда такого он не пил.

А потом прошли в небольшую залу где ожидали их человек семь легионеров, все парни молодые, но какие-то старые глазами, и совсем не шальные, как все те солдаты, которых встречал Чезаре, легионеры встали у стены, освободив место для поединщиков. И Чезаре показал им всем! Показал каков он! Показал всем, что все мастерство Молани ничто против ухваток атланта, который поиграл с ним как с мальчишкой, недавно взявшимся за нож. Потом легионер ловко крутанулся и легонько двинул бандиту в лоб рукояткой ножа. И Чезаре понял — да они все не слабей этого мастера! Потому что парни кивали с пониманием. Сразу завели речь на тему, что приемы Чезаре чуть бестолковы — ого, как можно извратить славный удар — но есть там и забавный финт. Если он не случайно вывернулся у паренька. А проверить надо. И тут Фаба увидел, каковы они на самом деле — легионеры Атлантиды. И ему стало впервые страшно — они были не просто мастера, они дышали этим, в быстрых, коротких на движуху схватках, легионеры выдавали ясную и четкую цепь ударов, и Чезаре видел — они могут учить высших дворян обращению с кинжалом. И никогда такому не учат дворян — простому, жуткому способу убийства — ведь дворянам нужно нечто особое, церемонное, этакое. А потом зашла девчонка, от вида которой его перекособачило, и рассмеялась, что итютю, нельзя давать нож в руки: 'Ножик детям не игрушка, писюльки свои так вертите, смотри как надо!' И девка выхватила откуда-то из-за спины свой кинжал и провела такую атаку, после которой, легионер — её противник — только послюнявил порез на щеке и согласился: 'Вот резаться зачем, Алиска! Злая ты, уйду я от вас!' 'Вином смочи, балбес, никуда не денешься, когда разденешься', — она подмигнула своему другу и с прищуром глянула на Чезаре: