Венец Венеры

— Зачем в Венеции? — вытаращил глаза Филиппо. Не надо ему было никакой Венеции. Он домой хотел — во Флоренцию — он такое вчера узнал! Да это же надо все самому попробовать, своими руками писать. Этот мальчишка Пачино, конечно, что-то там вызнал на далеком Востоке, но они все такие — мальчишки торопливые и скорохваты непоседливые! Он, Филиппо Брунеллески все по уму распишет. Там такие перспективы вырисовывались и выстраивались! А тут какая-то Венеция... пфи!

Но возчик словно преобразился. Он двинул плечом и мастера увидели, что это непростой водитель кобылы — это явно человек понимающий толк в душегубстве. И фигура его выдавала старого кровопийцу и жуткого, хладнокровного мастера вершить дела кровавые, военные, жутко бескультурные. Глаза мужчины не мигая смотрели на мастеров — при этом оба могли поклясться всеми богами Рима и богинями вместе с богами и всеми духами предков — два глаза этого грозного возчика заглянули им обоим в самые глаза и все там увидели — и пообещали им обоим крупные неприятности, если они вздумают бузить и мешаться.

— А что, Донато, нам и Венеция очень даже попутна, — вдруг четко и спокойно высказался Брунеллески.

— Венеция это замечательно. Флоренция и Венеция — вместе навсегда! — Донателло поддержал своего друга сразу же, и нисколько не кривил душой — сейчас города были союзники в войне против Ломбардии, но они никогда и не грызлись особо. Это Генуя с Венецией вечно вкровь и вкось расходилась. А Флорентийцы понимали толк в деликатном обращении — не надо плевать в колодцы, засуха она мама строгая, нечаянно нагрянет и всякий пригодится водички добыть.

Ко всему прочему, довольно улыбнувшийся такому мирному согласию сторон, возчик достал корзину и предложил поправить здоровье мастерам. И добавил главное: "Мастер Пачино вас ожидает в Венеции. Вы ведь вчера сговорились дом ему достроить. И там статуи какие-то лить, перспестивские". "Перспективные", — машинально сообразил поправку Филиппо и вдруг вспомнил, стоило хлебнуть вина из аккуратного бурдюка: "Точно! Они только договор на бумаге не оформили!"

— Ты помнишь, Донато?

— А ты помнишь, Филиппо?

Они переглянулись и оба расхохотались. А идет оно все лесом в горы мимо моря! Ха! Такие можно вместе с этим классным Пачино работы заделать....

— Он не все нам рассказал, Донато, — хитро прищурился Брунеллески и почесал лысину.

— Точно что-то утаил, хитрый тарантиец, они любят затаить секретики, — согласился с ним Донателло. — Дело верное. Медичи к нам без претензий. У нас два года есть. Слова сказаны.

— Дело верное, друг. Сказаны слова. Человек, вези в Венецию, поспешай как возможно. Дело верное и важное. Очень нам надо приступить к работе, — Филиппо Брунеллески высказал пожелание и принялся фантазировать о том, как он будет воплощать новые знания.

Они там навоплощали в Венеции, парочка смутьянов и безобразников — один лысый и вредный, а второй помоложе, не лысый, но тоже вредный и вечно чем-то недовольный — недолюбливал море Донателло. Кстати, Филиппо обожал море — вот Филиппо стал классным "венецьяно". Однажды, несколько лет спустя, Лешка ему выдал тему: "Ты лопух Филиппок, ты не сечешь фишку! Портреты это мелко и смешно. Беллини лох! Не ведись на его провокации. Каналетто — ведута — вид на каналы Венеции — вот лицо достойное портрета Филиппо. Каналы — вот тема для работы. На века свое имя впишешь в историю искусства — каналы — это вечное, это понимать надо. Мне не дано — ты могёшь".

Глава 9 Белая ночь, белое тепло! Майк Науменко

Когда тарантиец Аль Пачино вернулся в сиятельную Венецию, он не замедлил тотчас предстать перед глазами лучших людей, чтобы отчитаться о том: где был, что там натворил, и как оно все, по его скромному мнению, с пользой отразится на жизни Серениссимы. Дворец дожей принял его доклад благосклонно: доставленные в город флорентийские мастера были хорошо известны венецианцам — и заполучить на десяток лет в свое распоряжение двух таких талантов — это было замечательно. Весело поблескивающий глазами дож с удовольствием воплотил в жизнь свою "мстю неотвратимую" — приняв из рук Пачино ставшую уже знаменитой тросточку-чесалку для нижней части спины, Фоскари незамедлительно дал этому несносному насмешнику своей новой тросточкой мерзавцу по спине. Хе-хе — хорошо врезал, тарантиец даже мявкнул нечто жалобно-невразумительное, и скорчил морду жалостливую, и явно намекающую на извинения и понимание всей глупости своего поступка. Все посмеялись и забыли. Только Франческо Фоскари не забыл — стоило ему внимательно прочесть записку, которая было обернута вокруг ручки подарка. Одна часть тросточки была исполнена в форме кисти руки, с пальчиками, чтобы они почесывали спину, и вот на одном из пальцев можно было заметить перстень — и записка предупреждала — не надо этот перстень показывать герцогу Милана и Ломбардии, не надо злить толстого Висконти, нехорошее может выйти. И Фоскари задумался. Достать миланца... это очень немногие могли, его личные мастера-лазутчики... нет! Такой номер они не могли провернуть — похоже, у этого тарантийца в слугах затесались настоящие мастера тайных и злых дел. А это понятно. Если мальчик вырос на Востоке, среди рабов — там давно есть школы тайного, опасного направления — в них учились убийцы по найму, способные достать свою жертву где угодно.

Убийство за плату — всегда было одним из родов человеческой деятельности. Как только появилась преступность — появились и наемные убийцы — и у них была своя школа, свои традиции, свои правила — все у них было, как и у обычных работников культуры: у земледельцев, у ремесленников и торгашей, и у милитаристов, и у правящих кругов.

Аль Пачино сделал сильный ход. Франческо Фоскари, дож Венеции его понял — тарантиец слишком близко был к смерти, он не боялся её, он был готов и предупреждал, что сам Пачино с легкостью обречет на смерть любого — и у Аля Пачино есть люди, способные исполнить волю господина.

Негодник ничего не стоил Светлейшей — дож прикрыл глаза и припомнил все детали, все тонкости, связанные с именем молодого апулийца. Хороший клиент, он щедро вложился в оборот достойных людей. У него оказались намеки на старые связи с лучшими людьми, и Пачино честно пришел, предложил свои услуги. И честно выполнял обязательства, хотя все уже признали, что нет в нем яркой торговой жилки: все они такие, тарантийцы легкомысленные, вечно рабами торговали — быстро и легко взял — быстро и легко продал — никакого тонкого и деликатного проявления духа торговли. Балбес Пачино хотя бы признавал, что совсем плох — выражал желание учиться и с благодарностью принимал советы опытных торговцев.

Его выходка со строительством на острове, которые венецианцы недолюбливали и окружили туманом собственных выдумок и страха — это поступок не глупый, отчаянный, но не глупый. Ха, да этот мерзавец даже не скрывал — не понимает он венецианцев, стоит под боком земля, отчего не жить на ней, не восстанавливать виноградники, не поставить дом. Фоскари вспомнил, как недолго решался этот вопрос при очередном замечании по проделкам и выходкам гостя молодого и вредного. Но богатого. Не было никакого взаимопонимания между старыми знакомыми по вопросу острова Повелья. Старые венецианцы не знали ничего толком о том, что творится с этой землей. Но все знали одно — им всем лично не хотелось лезть на Повелью. А не зачем! Рисковать и вкладывать средства в восстановление благополучия на острове неупокоенных никто не хотел — опасно, риск все потерять всех пугал! И пугала неизвестность — никто не знал, что не так с землей острова. Все знали, все на своей шкуре испытали — остров не место для нормального человека. Все они были молоды и все прошли через дурацкие вызовы своей смелости — каждый второй венецианец нарывался и совершал ночное посещение Повельи, чтобы доказать свою смелость своим друзьям, таким же молодым придуркам, как и безрассудный смельчак. Гнусно, тяжко и противно было на острове — и все знали — там есть нечто нехорошее. Если не залезать глубоко, если прикоснуться осторожно — все обойдется, хоть и были случаи вовсе жуткие. Но осесть на Повельи серьезно — да проще и достойней выбросить дукаты в воды канала — хоть на всю жизнь прославишься ненормальным, но понятным дурачком. Повелья была непонятна, таинственна — она ужасала.

Аль Пачино решился жить на Повельи — все они такие, тарантийцы ненормальные, дурные и взбалмошные — держать этих сумасшедших надо близко к себе, чтобы следить за ними внимательно и крепко.

В конце концов, Венеция решилась — Пачино можно допустить до Зеленой залы торговли, там много кабинетов, и пусть сам учится тому, как приносить пользу Венеции. Поручителями за него единогласно и дружно выступили мужчины очень влиятельных родов, да практически наследники традиций управления Венецией. И всем всё было понятно — мальчики этих семей изменились! Они, правда, затеяли очередную игру, которая всем старикам была известна — создали свое тайное общество и давай там втайне предаваться разврату и всяким гадостям. Дурачки, но свои, родные дурачки. И скоро оказалось, что у этих дурачков окрепли яйца в этом их "баловстве со смертью". Они стойко выдержали первую волну допросов и угроз от родных — но тогда еще их заводила, несносный Пачино был рядом и поддерживал наверняка советом, гадкий неудачник, выросший без родительского воспитания, впрочем, уважающий семейное. Пачино, всем показал странное: он уважал семейное, он вырос без семьи и оттого был трогательно, и принципиально и упорно, даже тупо, предан идеалам семейственности, традициональности, строгости родительского воспитания. Вот только мерзавец сам выставил себя "отцом своих новоявленных детей"! Впрочем, такие сыновья радовали родных — исчезли глупости и дуракаваляние, мальчики даже не драли носы перед друзьями — скоро все узнали — есть тайное, есть запретное. Не для всех, для избранных — и все стали осторожно подкрадываться к носителям тайны. А старики Венеции усмехались — пусть дети балуются. И более всего они впечатлились решением фаворитов Смерти после того, как они обнаружили честного доносчика. В Серениссиме доносительство не имело оттенка плохого, все спокойно принимали факт — хочешь жить хорошо — вовремя сделай доклад о возникших странностях и зловредностях в поведении соседа — отцы города разберутся и всё будет достойно и аккуратно, всем спокойней будет!

Молодой Джованни Контарини разозлился на скрытность своих старых приятелей и всё выложил своему отцу. А старик прямо посоветовал — такое надо доложить кабинету Совета — пусть решают правящие судьбой Венеции, сам Николо Контарини в одиночку не готов решать вопрос, в котором замешаны сыновья таких видных и старых родов.

Возмутителя спокойствия доставили на разбор его дела во дворец дожей, и после его оправдания и всеобщего согласия — дело довольно деликатное, но уместное, допустимое, пока оно находится в рамках приличия — пусть развлекается молодежь.

А вот когда Пачино исчез из Венеции, зашевелились его дружки, стали разыскивать внимательного любителя совать свой нос в чужие дела, любителя покойной жизни. Нашли довольно скоро, но затаились. Ждали своего предводителя. Ждали возвращения в город молодого Пачино. А когда он вернулся...

— Вы совсем плохие! С кем я связался? А я еще свежих паучков добыл! У них яд забористый! Вау, так и сносит в голове все подпорки, так и тянет в пляс, — Пачино расписывал прелести новых развлечений своим молодым сподвижникам в деле пагубного увлечения опасной забавой, но все они видели — недоволен Аль.

— Чем ты недоволен? Нас предали! Мы его распознали, и мы ему зададим, — горячий Доменик так и рвался вздуть этого крысеныша Николо за его донос.

— Ох, — вздохнул его непонятливости Пачино. — Вот точно лишим тебя вкусненького Дом, совсем ты нехороший — грязные мысли тебя гнетут! А мы — каста! Вспомни, мы — чистые, прежде всего — мы наследники чистоты и всего благородного. Да, этот жук Контарини, выбрал самый простой путь, как привлечь к себе внимание — хитрый паренек. Он ведь привлек ваше внимание. Но, дорогие мои, мы ничего плохого не делаем, мы не враги нашим родным, нашей Венеции — вашей Венеции — мне еще надо доказать, что я достоин быть сыном Сиятельной.

— Действительно, Дом, ты достал уже. С Николо надо хитро поступить, он всегда был скрытный и вредный паскудник, надо ему тонко отомстить!

— Можно и тонко, но я как-то не понимаю ваших штук, можно ведь и тонко и звонко — надавать оплеух этому крысу, который нагло сунул нос в наши дела, — продолжал гнуть свою линию Дандоло.

— Завидная гармония в намерениях, Доменик, — согласился с такой точкой зрения Аль. — Но сам подумай, кто начал первым? Кто был готов? Кто всё предусмотрел? Кому выгодно?

— Нам всё досталось! Ты смотри, мой отец мне на днях даже кое-что наше старое семейное доверил. Вам не скажу, это наше, это рода Челси, — для солидности Паоло гордо расправил плечи и запрокинул голову.

— Есть такая музыка, папочка мной доволен, — признал Марко. — Дом, твой отец тоже там что-то с моим шушукались, старые пердуны — они нас не вывели на чистую воду. Мы не сдрейфили и не сломались.

— Чего там бояться, тьфу, после укуса тарантула, все эти угрозы папочки мне слышались смешными, — честно признался Доменик. — Он несерьезно со мной говорил, словно я маленький, когда еще соплей полон нос, а уже лез целоваться к девчонкам.

Все рассмеялись, по части сластолюбия Дандоло были неутолимы и неутомимы, даже иногда расстраивая дела рода своими несносными и неугодными привязанностями.

— Вы отвлеклись, дорогие мои, — негромко вернул собеседников к делу Аль. — Я предлагаю понять и простить Николо Контарини. Нормальный парень. Избрал путь непростой, чтобы присоединиться к нам. Думайте. По мне так он только добра хотел и себе, и вам, и Венеции. Чистый, достойный мальчик — пора ему стать солидней.

— Забористый яд, говоришь, — блеснул глазами Пьетро Мочениго, и фыркнул, вспомнив забавное. — Папашка торчит от той травки, которую ваш караван подкинул из Александрии. Я попробовал, забавный приход.

— Зря, брат, травка "гассисис" связки слабит, — сразу предупредил его Пачино. — Вашим старикам оно может и полезно. Повеселиться и смягчить голоса — все и так давно знают их крутизну. Старики и шепотом могут такой жути навести — крепкие пердуны, когда меня на Совете дознавали, мне было неуютно. Но вам и мне — сильные голоса пригодятся, я лично не балуюсь "травкой-гассиси".

— Она да, странная, — признался Мочениго. — Я над жаровней поторчал, и кашель такой странный, и весело мне было потом. Только немного непонятно — отчего весело — словно меня облапошили в чем-то, странное чувство.

— Да. После вина хоть голова и побаливает, но там ясно — перебрал — расплатись. А "гассиси" мутная забава — все они там на Востоке мутно дела ведут, — Марко посмотрел на Паоло, и Челси, который вместе с ним учился в Константинополе, согласно кивнул головой — никто не любил старую столицу старой Империи.

— Восток дело тонкое, — подвел итог этому направлению беседы Пачино. — Что за Контарини порешаем? Предлагаю не откладывать паучка в дальний ящик. Проводим честное тайное наше голосование и концы в воду — выживет, не сдрейфит — по мне так все вы одинаковые, вы славные, кровь у вас чистая, с вами можно иметь дело.