Путешествие с дикими гусями

— Поиграть? — я офигел. — И он заплатит мне за это сто евро?

— Угум, — Ян переждал трамвай и свернул на перекрестке налево. — Только не тебе, а мне. В счет долга.

Я заворочал мозгами, едва отмечая золотые в огнях подсветки фасады проплывающих мимо зданий.

— У него наверное нет детей? — предположил я. — Поэтому с ним бесплатно никто не играет?

Ян криво усмехнулся, чуть не выронив сигарету:

— Нет, к счастью, детей у него нет.

К счастью?

— А во что надо будет играть? — обеспокоился я. Вдруг там типа какой-нибудь бридж или этот... крокет, а я совсем не умею!

— В школу.

Я снова офигел. А не стар ли дяденька для таких игр? У меня этот этап прошел одновременно с гольфами.

— Это школьная форма, — Ян ткнул в мои шорты. — Ты — ученик, он — учитель. Все просто.

Ага, куда уж проще, только...

— А он немец?

— Ну да, — Ян отстрелил окурок в окно.

— А как же мы тогда разговаривать будем? — засомневался я.

— Разговаривать не придется. Просто делай все, как он хочет.

Мы снова куда-то свернули, углубляясь в путаницу более спокойных и пустынных улиц.

— Но как я пойму, что он хочет? — все тупил я.

— Не бойся, поймешь, — с ухмылкой покосился на меня Ян. — Ты сообразительный. Если объяснить доходчиво.

У меня внутри все похолодело. Завязалось в тугой узел из кишок и ужаса. А перед глазами, как слайды, — картинки с той первой ночи в гостинице. Черный силуэт на фоне окна. Светофор. Нарцисс.

— А что, если я не хочу? — тихо проговорил я. И добавил, пряча глаза. — Играть.

— А кто тебя спрашивает? — фыркнул Ян.

Вопрос был риторический.

Наказание. Дания

Я сидел в продавленном кресле, кожу которого кто-то расколупал на подлокотнике, и ждал. Чего ждал, не знаю. Рядом подпирал стену один из привезших меня копов, второй куда-то смылся. Со мной определенно что-то должно было произойти в одном из кабинетов, одинаковые коричневые двери которых торчали в стене напротив. Но наверное под конец года там все были слишком заняты — отчетами, докладами, статистикой по серийным маньякам, и до меня очередь все не доходила.

Мне тем временем все плохело и плохело. Я украдкой утирал сопли рукавом, пока коп наконец не сжалился надо мной и не пожертвовал пачку бумажных носовых платков. Хватило их минуты на две. Меня снова трясло от холода, хоть я и не снимал куртку. Грудь будто бетонной плитой придавило — с трудом давался каждый вздох. На исцарапанном столике рядом лежали какие-то газеты, но я даже не пытался отвлечься на них — строчки и картинки все равно расплывались, сливаясь в неразрешимый ребус.

Наконец по линолеуму зашуршали шаги и к нам подошла пожилая очкастая тетка в огромном желтом шарфе. Тетка дежурно улыбнулась и затрындела чего-то, обращаясь то ко мне, то к полицейскому. Ее трубный голос больно отдавался в ушах. Я хлюпал носом и тупо моргал, жмурясь на свет и шарф. Коп чего-то объяснил, а потом постучал в кабинет прямо напротив моего стула. Все уставились на меня, и пришлось кое-как поднять задницу и прошаркать в открытую дверь.

За ней оказалась еще одна тетка — маленькая и сухонькая, с невзрачным личиком под цвет серых стен и нумерованных папок на полках. Все расселись вокруг стола, под меня тоже подсунули стул. Я оказался в центре внимания. Все от меня чего-то хотели. А мне больше всего хотелось лечь прямо на пол и поспать. И не ждать, когда кончится эта комедия, и за мной наконец придет Ян. Как никак, по документам он все еще мой отец.

И тут меня осенило: блин, копы ведь не знают моего имени. Вообще ничего обо мне не знают. С момента ареста я не издал ни звука, если не считать чихов. Не специально, просто было мне слишком хреново, а каждый лишний звук требовал воздуха, которого итак критически не хватало. Может, если продолжу молчать, они вообще решат, что я немой? Немой датчанин — на морде-то у меня происхождение не написано. Ага, только очень тупой. Вот чего они передо мной этим пакетиком трясут? В прозрачном пластике содержимое моих карманов — очень скудное. Пятьдесят копеек сдачи из Макдака. Пачка презервативов экстра стронг, начатая. Конфетный фантик. Огрызок карандаша. Все мое богатство.

Я решил абстрагироваться — так проще изображать идиота. Уставился на прикнопленный за спиной серой тетки плакат-репродукцию. Никогда раньше не видел этой картины. Какому умнику пришло в башку вписать ее в такой интерьер?

Бородатый мужик в короне и мантии — король? — стоит и гладит худосочную типа собаку. У псины вислые уши и длинная белая шерсть, она аж прогибается вся под ладонью от удовольствия и умильно заглядывает в глаза. А на драконьей морде улыбка Джоконды. Заговорческая такая улыбка. Типа мы-то с тобой, дорогой хозяин, знаем, что никакая я не собака. И на тебе корона сидит косо. И что ты вообще делаешь в этом кривом, неровно мощеном переулке, где свет остался далеко позади?

Серая тетка совала мне через стол какие-то бумажки и ручку — чего-то там подписывать. Естественно, на датском. Я даже пальцем не пошевельнул. Тебе надо, ты, блин и подписывай. Тогда они на меня втроем накинулись, та, в желтом шарфе, чуть не удушилась им от волнения. У серой на щеках проступил румянец — значит, еще не все потеряно, остались какие-то эмоции, не вписывающиеся в штрих-код. А я медитирую, я на самом деле дракон и только прикидываюсь белой собакой.

В итоге, все от меня устали, тетки даже запыхались от словесной истерики. Коп забрал со стола пакет, какой-то листочек, сдернул меня со стула и повел через этажи. Дальше все было, как в кино: фотка с номером, отпечатки пальцев... Жаль, мне снимок не показали — наверное я там напоминал Ганнибалла Лектора в юности. После первых трех убийств.

Потом меня снова таскали по коридорам, пока я не оказался в новом здании, где окна загораживали толстые решетки. Чудно! Все, как и обещал Ян. Сейчас меня запрут с местными отморозками. И будут там держать, пока я сам не взмолюсь, чтобы "папочка" поскорее меня забрал.

Внутри тюряги пахло дезинфекцией и царила атмосфера общего уныния, которую не могли разогнать даже бумажные гирлянды и елочка, наверное склеенные местными зэками. Передав бумажки и пакет в приемное окошко, коп сплавил меня надзирателю в голубой форменной рубашке и отчалил. Тот являл собой образец скандинавской мужественности: гладко выбритый двухметровый блондин, пахнущий ненавязчивым парфюмом и излучающий обаяние даже складочками в уголках губ.

— Хай! — улыбнулся он так, будто собирался не в камеру меня запереть, а отправить на Гавайи.

Держась выбранной стратегии, я хлюпнул носом. Надзиратель несколько померк и завел меня в маленькую, ярко освещенную комнату. Принялся что-то втолковывать, но до меня дошло, чего мужик хочет, только когда он знаками показал: раздевайся. Сердце трепыхнулось и сорвалось с места, тяжело забухав где-то в желудке. Блин, как же так?! Про такое даже Ян не предупреждал. Хотя кто знает, может, тут в надзиратели только отморозки идут? А сами под приличных косят...

Задыхаясь и кусая губы, я пятился от охранника. Тот шел на меня, успокаивающе вытянув руки и заговаривая зубы. Спина наткнулась на стену — меня зажали в угол. Значит, вот для чего все? Обоссанные штаны, ночевки в коровнике и на стройке, режущий желудок голод, воровство... А теперь это случится снова! Все будет, как всегда. Все будет...

Давно схлопнувшиеся по ощущениям легкие вытолкнули остатки воздуха. Я с ревом кинулся на блондина, метя пальцами в кадык. Мужик, явно не ожидавший такой прыти, захрипел, хватаясь за горло. Я дернул к двери, пыхтя, как пенсионер-сердечник. Блин, заперто! Надзиратель сорвал с бедра рацию. Пипец, сейчас сюда его дружки набегут. Вот тогда-то уж мне точно небо с овчинку покажется.

Блондин не стал дожидаться подмоги. Тряхнул головой и прыгнул на меня. Заломил руку за спину и мордой в пол. В позвоночник уперлось колено, я поцеловал кафель. Брякнул замок в двери, затопали тяжелые шаги. Давление на спину усилилось. Над головой квакали голоса, то приближаясь, то отдаляясь, но мне стало уже все равно: легкие совсем стиснуло. Я хватал ртом воздух, но он не желал проходить внутрь. Перед глазами потемнело. Теперь я не мог позвать на помощь, даже если бы захотел. Наверное в какой-то момент я все-таки отключился. А когда снова вынырнул на поверхность, то уже лежал на спине — совершенно голый. Блондин еще с одним синерубашечником, больше похожим на уголовника со стажем, перетряхали мои тряпки, морща носы.

Я так и сел. Блин, это же обыск! Наверное видос у меня был, как у торчка обдолбанного, вот и решили обшмонать. Небось надеялись, что на мне кило герыча пулеметными лентами намотан, раз я так трепыхался. А теперь разочарованы. Плакала у ребят новогодняя премия. Я захихикал, послав нехватку воздуха на три веселые буквы. Блондин странно на меня посмотрел и притащил стаканчик — пописать. Не терпелось им узнать, с чего же меня так вставило. Ну, пописал, все еще хихикая, хорошо не промазал — так руки тряслись.

Теперь на меня странно смотрели оба. Один вытащил телефон и стал меня щелкать — со спины. Не, я что им тут — фотомодель? Или им правда жопу мою захотелось иметь — на память? Не сразу сообразил, что это они ссадины снимают. Я-то и забыл уже, они ж больше не болели. Около недели с того выезда прошло, когда бык-придурок чересчур разыгрался с плеткой. Ему еще пришлось двойную цену заплатить за ущерб.

Ну, запечатлел тот, с мордой уголовника, мой задний фасад для вечности. Потом мне позволили одеться и наконец отвели в камеру. Восемь квадратов, белые стены, окно с решеткой под потолком. Высоко, не допрыгнуть. Посередине — койка. В углу — толчок и раковина. Номер люкс с удобствами, блин.

Как только за мной загремел замок, я дотащился до крана и стал жадно пить, обливая куртку и свитер. Потом заполз на матрас. Кое-как укрылся тонким одеялом и тут же поплыл, колыхаясь на черных волнах, в пустоту.

Единорог. Германия

— С...чонок, ты что, нарочно?!

Ян резко тормознул. Я сунулся головой вперед и снова облевал уже не белые гольфы и потерявшие глянец ботинки. Думал, тут мне и конец. Но Ян сдержался: кулак свистнул мимо моего уха и впечатался в руль. Обиженно вякнул клаксон.

— Я не нарочно, прав... — в горле утробно булькнуло. Я едва успел распахнуть дверцу, как смешанные с колой остатки пиццы вылились на тротуар.

Такое бывало со мной и раньше — когда очень нервничал. Например, перед походом к зубному. Или когда надо было сдавать кровь. Мама знала это, и в такие дни с утра не кормила. Ничем, кроме валерьянки. Это помогало. Иногда.

Что-то сгребло мое плечо и выдернуло из машины. Ян поволок меня к ближайшему кафе. Под удивленными взглядами жующих посетителей он затолкал меня в туалет и сунул лицом под кран. Холодная вода принесла облегчение. Желудок еще сжимали спазмы, но тошнить больше не тошнило. Я прополоскал рот, кое-как обмыл ноги. Ботинки удалось оттереть, а вот гольфы были безнадежно испорчены.

Ян зло выругался по-немецки и швырнул кисло воняющие тряпки в мусорку. Вытащил телефон и совсем другим, "сервисным" голосом забормотал в трубку, прикрывая ее рукой. Сердце радостно трепыхнулось: "Отменяет встречу!"

Но меня ждало разочарование.

— Тебе повезло, — сообщил Ян, убирая мобильник в карман. — "Учитель" согласился подождать. Сейчас купим новые гольфы. Но если ты снова хотя бы икнешь, — лапища с вросшими ногтями сгребла меня за ворот, — я тебя в сортире утоплю, понял?!

Куда же понятнее. Я поплелся за хозяином в магазин. Рядом с кафе нашелся только супермаркет. Ян прихватил там пакеты и бумажные полотенца. В машине бросил их в неприглядную бурую лужу.

— Вернемся, сам будешь мне салон вылизывать, — прошипел он и сунул мне картонную коробочку. — Вот, надевай, да смотри не вляпайся ни во что.

Гольфы оказались белыми, но не плотными, а прозрачными, да еще с какими-то кружавчиками по краю.

— Это же девчачьи, — скривился я, рассматривая носочное изделие на свет.

— Надевай, — прорычал Ян, давая газ. — Других там не было.

Любитель играть в школу жил в старинном доме с финтифлюшками по карнизу, широкими лестницами и огромными дверями с начищенными до блеска медными ручками. Мы встали перед одной, окрашенной в красивый темно-зеленый цвет, и Ян нажал на звонок. Открыли нам сразу, будто хозяин уже поджидал в коридоре. Меня протолкнули внутрь, и я оказался перед представительным пожилым мужчиной с выступающим вперед животиком. Он был совершенно не похож ни на фотографа Рафаэля, ни на Яна и его подручных, а больше всего действительно смахивал... даже не на учителя — на профессора. Очки с толстыми стеклами на поллица, кустистые брови, гладко выбритые обвислые щеки, аккуратный галстук в мелкую полоску и замшевый пиджак. Так легко было представить этого человека где-нибудь в университете, перед рядами внимающих каждому его слову студентов.

— Халло, — прозвучал бархатный баритон.

Уменьшенные очками глаза смерили меня с головы до ног, задержавшись на прозрачных гольфах. Я почувствовал, как вспыхнули щеки, и втиснулся в Яна, крепко сжавшего мои плечи.

— Ви хайст ду? — улыбнулся Профессор, наклоняясь ко мне. Ноздри его мясистого носа зашевелились, будто он... принюхивался?

— Денис, — ответил за меня Ян, впервые коверкая мое имя и ставя ударение на первый слог. — Зайн наме ист Денис.

— Денис, — немец выпрямился, расплылся в еще более широкой улыбке и выдал совсем уж заковыристую фразу.

— Хочет, чтобы ты его называл герр Лерер, — перевел мне Ян, засовывая в карман переданные немцем купюры. — Ну все, я пошел. Буду ждать тебя снаружи. Запомнил, что я тебе говорил?

Я заторможенно кивнул. Может, я все как-то не так понял? Может, я туплю, и Профессор действительно будет меня чему-то учить? Ну, скажем, немецкому. А деньги — плата за урок? Только вот обычно их дают учителю, а не наоборот.

Сзади с громким щелчком захлопнулась дверь. Внезапно я ощутил, как тихо было в квартире. Толстые древние стены полностью отсекали городской шум. Только тикали откуда-то из глубины часы — наверное тоже старинные, с настоящим маятником и гирями.

Герр Лерер повел меня в гостиную, лопоча что-то по-своему. Я старался не особенно крутить головой и держать рот закрытым, хотя челюсть так и норовила упасть на грудь. Казалось, я попал в филиал музея искусств: картины в золотых рамах так густо покрывали стены, что за ними едва виднелись винного цвета обои. Да, это тебе не выгоревшие под стеклом репродукции или плакаты на кнопках! Мебель темного дерева, камин, хрустальная люстра, приглушающий шаги ковер, который я так боялся испачкать...

И вот я оказался в кабинете Профессора. Взгляд тут же метнулся к веренице книжных шкафов, выстроившихся от стены до стены и забитых томиками в красивых переплетах. Вот это сокровищница! Жаль только, что все наверное по-немецки.

Нетерпеливое покашливание герра Лерера оторвало меня от разглядывания его библиотеки. Мужчина стоял у письменного стола, на котором лежали тетради, карандаши и, кажется, действительно учебники. Он отодвинул стул с высокой спинкой и явно ждал, что я на него сяду. Ладно, сел. Страшно уже совсем не было, только любопытно. Ясно же, что в этом уютном кабинете с зеленой лампой, картинами и книгами со мной ничего плохого случиться не может!