Смерть зверя с тонкой кожей

Котиадис пожал плечами.

— Может, что она готова в любое время суток — в два, три, четыре утра. Учтите, он мот. А Дорис никогда не откажется подзаработать.

— А кто откажется?

Рано утром министр покинул свой офис и поехал в больницу Ройял-Мэрсден, где, в палате, полной цветов, умирала от рака его жена. Следующим пунктом назначения намечалась квартира на Фалхэм-роуд.

Он присел у кровати, стараясь подыскать слова и не смотреть на умирающую. Истощённая, оглушённая наркотиками, свинцово-серое лицо. Глаза — запавшие, потянутые поволокой смерти. Волосы — когда-то сияющие, чёрные, её краса и гордость — поседели и спутались.

Её звали Роза. (Щёки, как розы, губы — цветок. Да, так оно и было. Давным-давно). Ему внезапно стали вспоминаться эпизоды их прошлого, накатило острое щемящее сожаление. Он всхлипнул, высморкался и попытался вести себя по-мужски. Когда-то он любил её, пусть любовь эта в изрядной степени и объяснялась деньгами её отца (она была единственным ребёнком). Честно говоря, в то время он даже не отдавал себе отчёта, как тесно связаны его любовь и её деньги. Обычный человеческий самообман.

В постели она была не очень, и он развлекался с другими женщинами. Всегда, впрочем, заботясь, чтобы она не узнала( и не только из-за денег). Иногда (взгляд, оброненное слово) он спрашивал себя, знает ли она? Догадывается? Ответа он не знал, да и не хотел знать. И увиливал от него со всей гибкостью, доведённой до совершенства годами в Палате Общин.

Теперь он сидел у неё в палате, полной цветов и было ему не по себе. От воспоминаний и от тяжёлого разговора.

Он спросил, как она себя чувствует, она ответила, что всё ещё страдает от несварения. Разумеется, несварение было не при чём, но перед лицом смерти люди предпочитают ничего не значащие эвфемизмы. Из страха, или чтобы сохранить лицо.

— Как был день?

— Обычно. Загружен очень. Встречи, собрания...ну ты знаешь.

Сказав это, он вспомнил, что у него ожидается другая встреча. Посмотрел на часы. Пора было уходить. Встал, коснулся губами её влажного лба и вышел.

В коридоре он встретил её доктора. Задал обычный вопрос и получил ответ: "Теперь — в любой момент. Несколько дней. Неделя. Возможно даже завтра".

Он торопливо покинул больницу, а спустя ещё несколько минут уже взбегал по лестницам дома на Фалхэм-роуд и нетерпеливо звонил в дверь.

— Кто там?

— Я. Кто, чёрт побери, это ещё может быть?

— Мне нужно знать точно, — ответила она, открывая, — Я в ванну собиралась.

Изо всей одежды на имелась была только пара чулков.

— Бог ты мой, — выдохнул он, поспешно захлопывая за собой дверь.

— Как был день?

— Не спрашивай.

Она замерла, удивлённо глядя на него. Она была обнажённой, здоровой, красивой и юной. Этот аромат юности особенно возбуждал его.

— С тобой всё нормально?

— Давай, — он уже завладел её рукой и теперь тащил в спальню.

— Торопишься, да?

— Ты тоже поторопишься, поживи с моё.

— С твоё? В смысле? Я знала парней и младше, которые...

— Помолчи, хорошо? Речи — не твоё сильное место.

Одиночка — последнее убежище негодяя. Или нет, это про патриотизм.

Он хихикнул. Его мысли блуждали, выделывая причудливые виражи и пируэты. Время от времени начинались галлюцинации, перемежавшиеся с кошмарами. От жажды отёк язык. Быть может, ему суждено сойти с ума здесь, в душном сумраке кирпичного карцера-духовки — с земляным полом, деревянной скамейкой и крошечным зарешеченным окошком под потолком.

В сумраке возникали лица. Первая девушка, которую он поцеловал. Кельтская бледность, серьёзные глаза. И поцелуй — романтичный, страстный — в вечерней тишине, нарушаемой только шумом реки. Ему было двеннадцать и он думал, что умрёт от любви.

Круглое лицо учителя латинского, тихий голос... Эбботт помнил, он хотел рассказать им нечто, пронесённое через две тысячи лет. Слова другие, чувства те же... Odi et amo (голос его собственный — чистый, мальчишеский). Я люблю её и я её ненавижу. Quare id faciam fortasse requiris? Почему, спросите вы? Nescio. Не знаю. Sed fieri sentio. Но я чувствую, что это так. Et excrucior. И страдаю.

Больно. Больно. Господи, больно-то как ... Слёзы, горячие слёзы прожигали себе путь по мокрому от пота лицу. Слёзы гнева. Не против Нджалы. Против Департамента и всей системы, которая использовала его, выбросила и оставила гнить на обочине мира. Потому что индивидуум — ничто.

В душном сумраке карцера этот гнев питал сам себя, разгорался, превращаясь в тёмное пламя.

И поддерживал его.

И ещё одно знание давало силы, подобно источнику живой воды. Знание, что, в конечном счёте, его провал не имеет значения. Департамент не отступает. Пошлют других. Если понадобится — третьих. Четвёртых. Пятых. Пока кто-то не достигнет цели. Нджала должен умереть. Это приказ. Он помечен для смерти.

Приятная мысль, прекрасная мысль, волшебный талисман, дававший силы переносить пытки, унижения, накатывавшую слабость, когда он просил пощады и рыдал, как ребёнок. Даже в самые тяжёлые часы, в тёмном пекле кирпичной душегубки, сплёвывая кровь потрескавшимися разбитыми губами, он находил в ней силы. Она была — как музыка. Как победный марш, поднимающий в безнадёжную атаку.

А потом, на самом обычном допросе, после обычных избиений, следователь предъявил Эбботту британскую газету (с эффектностью фокусника-дилетанта). Первую полосу занимала фотография Нджалы и королевы. Королева пожимала сукину сыну руку. Улыбаясь ему.

Вот так. Нджала теперь наш друг. Наш маленький дружок. Как вам это нравится?

А следователь улыбался и говорил, что, быть может, бить его больше не будут. И тогда Эбботт захохотал, закинув назад голову.

И хохот этот был страшнее его гнева.

9.

Джоан Эбботт вышла из офиса в пять часов и немедленно обратила внимание на припаркованную рядом машину. Собственно, привлекает внимание всякий, паркующийся в Верхнем Холборне в час пик.

А ещё у этого всякого бывают персональные позывные, подумала она. А занимается он тем, что служит и защищает. Джоан разглядывала большого, тяжеловесного мужчину, облокотившегося на машину. Он выпрямился, подошёл и она обнаружила прямо перед собой пару глаз, выразительностью смахивающих на оцинкованное кровельное железо. В какой-то момент ей показалось, что они читают её невысказанные мысли.

— Миссис Эбботт?

— Да?

— Старший суперинтендант Шеппард, спецотдел, — он показал удостоверение, но она была слишком взволнована, чтобы присматриваться.

— Можно вас на два слова?

— О чём?

— О вашем муже.

— Бывшем муже. Мы в разводе.

Мало-помалу она приходила в себя.

— Я мог бы подвезти вас до дому. Поговорим по дороге.

— С удовольствием.

Она знала, что Ричарда там не будет. После обеда он позвонил ей из паба "Мэйфер" и сообщил, что с квартиры сняли наблюдение и он выходит. Кроме того, сказал, что перезвонит вечером, на случай, если снова придут из спецотдела и дал ей подробные инструкции.

От случайного прикосновения Шеппарда Джоан снова занервничала — такая в нём чувствовалась сила. Это была хватка хищника.

Шеппард усмехнулся. "Расколем голубушку на раз" прикинул он.

Он почти мурлыкал от удовольствия, открывая ей дверцу. Джоан села в машину и обнаружила у противоположной двери женщину в чёрном костюме-двойке. Следом влез Шеппард, разом сдавив Джоан между собой и женщиной.

— Сержант Беттс, детектив, — представил он. Женщина улыбнулась продемонстрировав много больших зубов и глаза-щёлочки. Под этим вглядом Джоан Эбботт вновь занервничала. Ей не нравилось прижиматься к этой женщине — крупной и ширококостной. Между этими двумя она чувствовала себя маленькой, хрупкой и беспомощной.

Водителя не представляли. Она могла видеть только его затылок.

— Теперь, — сказал Шеппард, — известно ли вам, что Ричард Эбботт в Англии?

— Да. От Фрэнка Смита.

— Он пытался связаться с вами каким-либо образом?

— Может быть и пытался. Во всяком случае, у него не получилось.

— Известно ли вам, что его разыскивают?

— За что?

— Вопрос государственной безопасности.

Разговор плавно переходил в допрос, к тому же глупый и бесцельный. Она начала закипать.

— Мог бы я задать вам вопрос личного плана?

— Сколько угодно. Не стала бы, правда, слишком расчитывать на ответы.

"Нахалка", — подумал Шеппард, а вслух спросил:

— Вы всё ещё любите его?

— Любовь, суперинтендант...или мне следует называть вас старшим суперинтендантом? — это слово, в которое каждый вкладывает иной смысл. Что подразумеваете вы?

— Говорю, предоставили бы вы ему убежище?

— А разве он преступник? Стала бы я укрывать преступника?

Машина резко повернула, сержанта Беттс кинуло на Джоан. Острый локоть сержанта глубоко вонзился ей в правую грудь.

— Ох, извините, — сказала Беттс, — я вас не ушибла?

Джоан была уверена, что это — случайность, но извинения и настойчивые расспросы начинали беспокоить её. Она почти убедила себя, что это не случайность, потом отмела — как полный бред.

Остановились под окнами её дома.

— Спасибо, что подвезли, суперинтендант, — сказала она, выбираясь из машины.

— Не стоит благодарности, — ответил Шеппард, — Зайдём, не возражаете?

— Это зачем?

— Ещё несколько вопросов, — он осклабился, — ну и осмотримся чуток.

— Вы же уже обыскивали дом.

— Повторить никогда не вредно.

— А ордер?

— Ну, если вам угодно...

Он предъявил требуемую бумагу и дал прочитать. По спине пробежал холодок, буквы расплывались... Нервы. Надо держать себя в руках. Ордер она вернула непрочитанным. Ей вспомнилась его железная хватка и ощущение беспомощности накатило с новой силой.

Выбравшись наружу, она заметила ещё одну машину позади ихней. Из неё вылезли четверо в штатском.

— Ещё несколько моих людей, — представил Шеппард, — осмотрят квартиру. Не волнуйтесь, они очень воспитанные ребята.

Они осмотрели. Очень профессионально. Уже через пару минут один из них вернулся с охапкой грязных лохмотьев.

— Обнаружили за бойлером, на кухне.

Шеппард покрутил носом.

— Их и отсюда можно было унюхать, — он принюхался ещё раз, — Денатурат. И не только.

Он повернулся к Джоан:

— Странные вещи держит в доме наша прекрасная леди.

Подождал ответа, но Джоан просто не могла говорить. Все мышцы напряглись, закаменело лицо, перехватило горло, сердце гулко стучало в груди. Она не могла заставить себя поднять глаза.

— Мусорщика ждали, полагаю? Чтоб — концы на свалку?

Она всё ещё молчала, не в силах оторвать глаз от кучи лохмотьев — старых, рваных, дурнопахнущих, вопиюще неуместных здесь и даже чем-то жалких. Они символизировали собой накатившую на неё безнадёжность. "Вот он, удел, человеческий".

— Разучились говорить, да? — участливо поинтересовался Шеппард. Чем мягче становился его голос, тем страшнее становилось ей. И ещё улыбалась эта женщина, Беттс. Большие зубы, глаза-щёлочки и рот — как порез от бритвы.

— Теперь. Эти тряпки — одежда бомжа, — он повернулся к одному из штатских, — Кроссли, вы дежурили в ту ночь. У вас были проблемы с бомжами?

Кроссли рассказал о драке бомжей, и как разбежались остальные. Шеппард слушал молча, иногда кивая.

— А тот, который забежал во двор, вы заметили — куда именно?

— Ну, там есть проход на соседнюю улицу, он должно быть ушёл по нему.

— Вы видели его?

— Нет, но...

— А кто-нибудь видел?

— Нет, но он ведь удирал. Бежал, как будто за ним черти гнались.

— А знаете куда? Мимо вашего прохода, наверх по пожарной леснице и прямиком в эту квартиру. И никакой это был не бомж, а Ричард, чёрт бы его побрал, Эбботт.

— Нет, — сказала Джоан и сама удивилась, как громко прозвучал её голос.

— Нет?

— Нет.

— Значит, я ошибаюсь, — легко согласился Шеппард, — тогда вы конечно объясните, как эти тряпки очутились здесь.

— Ну, просто у нас тут была вечеринка с переодеванием, — неуверенно начала она, — и один из гостей...

Она запнулась.

— Пришёл, переодевшись бомжом?

— Да, именно так.

— И ушёл потом в чём мать родила, затолкав одежду за бойлер?

— Нет...ну, понимаете...

Опять запнулась. Паника поднималась в ней, как живое существо, сдавливая горло.

Шеппард встал и посмотрел на Джоан сверху вниз. Внезапно он сгрёб её в охапку и рывком вздёрнул на ноги.

— Лживая сучка! — грянул он.

— Эбботт был здесь, да? — Шеппард резко встряхнул её.

— Был? — ещё встряска.

— БЫЛ?! — ей показалось, что сейчас отлетит голова. Он швырнул её обратно на стул.

— Отвечай мне тут, ты, сучка, не то займусь тобой всерьёз!

Ей не хватало воздуха — настолько, что не могла произнести ни слова. А Беттс улыбалась ей.

— Нет, — выдохнула она, когда наконец удалось отдышаться, — Его здесь не было.

Она ещё не закончила говорить, как он снова встряхнул её и толкнул обратно на стул.

— Поедешь с нами в Ярд.

— На каком основании? — её голос дрожал, но она нашла силы произнести это.

— Укрывательство беглого преступника.

— Откуда мне знать, что его разыскивают?

— Не говоря уж об участии в заговоре, препятствовании полиции и прочих статьях Закона о государственной тайне.

— Я вам не верю.

Сержант Беттс сжала её плечо с такой неженской силой, что она едва не вскрикнула.

— Не надо спорить с суперинтендантом, дорогая.

Ей нужно время. Нужно дождаться звонка Ричарда, предупредить его. Нужно что-нибудь придумать...

— Послушайте, — сказала она, — Я только что из офиса. Мне нужно принять ванну. И переодеться.

Шеппард уже собрался высказаться — коротко и содержательно — но перехватил невозмутимый взгляд сержанта Беттс и ответил таким же невозмутимым взглядом. Они поняли друг друга без слов — как умеют только люди, проработавшие плечом к плечу уже много лет.

Шеппард улыбнулся:

— Разумеется, разумеется. Куда спешить?

Джоан этот обмен взглядами заметила , но не поняла. Она чувствовала огромное облегчение, почти ликование. Ей казалось, она победила.

— Пойду переоденусь.

— Одно "но", — уточнил Шеппард, — Сержант Беттс пройдёт с вами.

И уже обращаясь к Беттс:

-К окнам её не подпускайте. Не хочу, чтобы она подала сигнал или ещё чего-нибудь отколола.

Джоан хотела возразить, но передумала. Какое это имеет значение? Она всё равно победила.

В сопровождении сержанта она прошла в спальню и разделась, оставшись только в трусиках и бра. Она бы разделась и совсем, но что-то во взгляде Беттс смутило её.

Она зашла в ванную и начала купаться. Беттс стояла, прислонившись к дверному косяку — высокая, угловатая — и посматривала на неё своими маленькими глазками, ничего не упускающими из виду.

— А у тебя ладная фигурка, дорогая. Чуток пухленькая, ну да там, где надо.

Джоан, собиравшаяся тянуть время, вдруг обнаружила, что начинает торопиться. Хотелось выбраться из этой тесной комнаты и отделаться от давящего присутствия другой женщины.