Исправить наркома Ежова

— Подъедешь к главному входу.

Вопреки ожиданиям, памятника железному Феликсу, моему предшественнику, на площади ещё нет... Странно! Значит, установили позже?

Офигевший дежурный с тремя прямоугольниками в петлицах, спеша и оправляя гимнастёрку, выскакивает из дверей с гербом — видно, не каждое утро подкатывает сюда Ежов? Картина, что называется, 'не ждали'? Тот торопится, спешит открыть мне дверь — да ладно ты, сам я... Не гордый.

— Как звать? — интересуюсь я.

— Капитан государственной безопасности Козлов, товарищ генеральный комиссар госу...

— Так и звать — Козлов? — совсем неожиданно мне становится весело.

— Никак нет, Андреем! — молодцеватое лицо капитана начинает внушать мне симпатию.

— Должность?

— Старший дежурный по объекту, товар...

— Ясно. Значит, слушай внимательно, капитан Андрей Козлов. Список руководства аппаратом в наличии — имеется? — я прохожу в почтительно открытую им дверь. Огромные часы в холле показывают половину шестого.

— Так точно, товар...

— Давай сюда!

Капитан бросается к дежурке, ныряя в окошко. Через минуту я держу в руках набранный на печатной машинке текст с названиями отделов и фамилиями.

Уже подходя к лестнице, оборачиваюсь:

— Дежурный?

— Так точно, товарищ генераль...

— Сейчас же начнёшь обзванивать руководство наркомата. К восьми утра всем заместителям и начальникам отделов присутствовать у меня на совещании. Приказ ясен?

— Так точно, товар...

Я не дослушиваю своих длинных регалий, бросив через плечо 'выполнять!..' и кивнув телохранителю — следуй вперёд, мол. Поскольку дороги к собственному кабинету генеральный комиссар — всё ещё не знает.

Стол секретарши пуст, хоть она мне сейчас край, как необходима! Ладно, справлюсь пока без неё...

При солнечном свете самый страшный кабинет страны уже не кажется столь зловещим, и от ночных страхов мне становится смешно — действительно, кабинет, как кабинет. Несколько шкафов с папками, стулья, два окна позади огромного стола... Окровавленных костей, скальпов и отрубленных голов в пределах видимости не наблюдается.

Со вчерашнего вечера тут ничего не изменилось — даже моя так и не прикуренная папироса всё ещё лежит в хрустальной пепельнице. Видно, Ежов из тюрьмы обратно не возвращался.

Вникнуть в сложную структуру наркомата с первого раза не удаётся, и от напряжения я тру виски, кляня себя, на чём свет стоит: 'Разбираться надо было раньше, там, дома, осёл! А не сейчас, в кабинете наркома... Тоже мне, Ежов хренов!'

Впрочем, через десять минут мучений, картина, наконец, вырисовывается.

Итак. Оперативные подразделения комиссариата поделены фактически на три части, точнее, управления. Первое управление — условно-гражданское, разбитое на девять отделов. Второе относится к армии, и третье, хозяйственное — всякая фигня вроде водного транспорта, железных дорог и строительства.

Первой фамилией в гражданском, первом отделе значится Дагин, начальник отдела по охране правительства. О как! Помню-помню, читал. Уберут при Берии, совсем скоро, в сентябре. Жирно подчёркиваю Дагина карандашом.

Далее идёт оперативный отдел, который подчёркиваю так же. Так, а что у нас... Ага! Контрразведка и иностранный отдел... Их я как раз вычёркиваю, замазав — пусть работают ребята, мешать не стану. Разведка и контрразведка — это не колхозников за троцкизм привлекать, там профессионалы пашут, бывает...

Через полчаса я задумчиво взираю на исчирканный лист, прикидывая, не пропустил ли чего? Или, кого? Вычеркнутых отделов совсем немного, а под большинством фамилий проходит жирная, красная линия. Черта...

Отдельно я останавливаюсь на одной из последних должностей, на начальнике комендантского отдела. Одним из немногих в этом списке, про кого слыхал задолго до начавшихся о Ежове снов... Работу коего наблюдал не далее, как вчерашней ночью — палаче и садисте, а также: любителю коневодства в СССР, футбола, передовику производства, кавалеру двух орденов Трудового Красного знамени и ордена Красной звезды... Ну, и так, к слову — человека (если можно так того назвать, конечно), который через полтора года прикончит истинного хозяина тела, в котором сейчас пребываю я. Блохин Василий Михайлович, легендарный исполнитель 'первой категории'.

Напротив этого товарища я старательно вывожу жирный, несколько раз обведённый по краям, крест.

Оглушительный телефонный звон выводит меня из размышлений. Вот, что за издевательство, ей-богу? Так и заикой недолго остаться!

— Слушаю!

— Николай Иванович, меня вызвал дежурный по зданию... — бормочет сонная трубка.

Ба, да это же Сиря! Серафимушка, эгей! Кстати, а капитан Козлов молодец, я ему приказа о тебе не давал. Быть ему майором, сегодня же назначу!

— Серафима, слушай внимательно и записывай фамилии. И подготовь-ка мне по этим сотрудникам проект одного приказа. Диктую...

Когда заканчиваю, в трубке повисает тягостное молчание. Нет, ну а что?

Тишину нарушает собеседница:

— У вас всё, Николай Иванович?

— Не всё. Приказ пока секретный, и... И соедини меня с Вышинским.

— Прямо сейчас?!..

Хм... Часы показывают четверть восьмого, а что такое? Спит прокурор? Так разбудим!

— Немедленно, Серафима. Звони ему домой, разговор срочный! — и я бряцаю трубкой о телефон, другой рукой вытирая со лба пот.

О Вышинском я наслышан не менее, чем о Блохине, слишком известный деятель того времени. Прокурор, персональная шестёрка Сталина, личность страшная и беспринципная. Чего стоит только дача в Переделкино, которую тот отжал у кого-то из местных, отправив хозяина за решётку по пятьдесят восьмой. Отправив просто потому, что ему де нравился прекрасный вид, открывающийся на Сетунь... Хозяин неудачной дачи, в итоге, окончил жизнь у 'стенки', а Вышинский умудрился даже зачесть членские взносы, уплаченные прежним владельцем. Поступок, раскрывающий сущность этого товарища как нельзя наглядней... Андрей Януарьевич, отчество звучное и редкое. Многие звали того за глаза 'ягуарьевичем'. Но, нет, тут уж, скорее, 'шакальевич'...

На какую-то секунду меня отпускает, и свербящая мысль 'Что ты делаешь, придурок?.. Опомнись, это не сон!!!..' затмевает остальные. Но — лишь на секунду, в следующую я вновь беру себя в руки. Из множества цитат великих, лично мне наиболее близко одно наполеоновское изречение. Звучащее как: 'сперва надо ввязаться в бой, а там посмотрим'. Так что... Сперва приступим к реформам, а там поглядим, что Сталину докладывать. В любом случае, бросать процессы на самотёк нельзя, надо действовать. Вживаться в образ некогда!

Мгновение я медлю, не решаясь ответить на дребезжащий звонок. Раз, два... Эх, была не была!!!

— Ежов! — как можно уверенней произношу я.

— Э... Николай Иванович, дорогой вы мой? Здравствуйте! Чем обязан в столь ранний час?

— Не разбудил, Андрей Януарьевич?

— Как раз собирался на службу, галстук повязывал... — интеллигентный голос его льётся ладаном. — А мне Капитолиночка и кричит из гостиной: Андрюша, мол, Николай Иванович вызывать изволят! Разумеется, тут уж не до галстука стало: бегу, кричу ей в ответ! А она мне: поторопись, лежебока, не дождётся такой человек! И я вприпрыжку, бегом... Так и не повязал ленту, стою как висельник, с петлёй на шее. — смеётся он. — Что-то срочное у вас?

— Есть такой момент, не зря звоню. Андрей Януарьевич, дорогой, у меня вот какое дело к тебе...

Когда я заканчиваю говорить, повисает долгая пауза. Кажется, сквозь шумы в динамике мне слыхать даже стук сердца, колотящегося на другом конце провода. Наконец, совсем другой уже, скрипучий и сосредоточенный голос, спрашивает:

— А вы... Вы согласовывали с Иосифом Виссарионовичем?

Мгновение я медлю. Но ответ на этот предсказуемый вопрос был подготовлен мною заранее. И потому в следующий миг я без запинки чеканю цитатой вождя всех народов:

— Пора сказать решительно и бесповоротно, что с врагами нужно биться, а не соглашаться! Что я и делаю, Андрей Януарьевич, и вам чрезвычайно советую!

Цитату эту я подглядел и запомнил ещё ночью, во время активного поиска событий этого времени. Пришло время ею воспользоваться! Впрочем, я тут же добавляю:

— ...Как только Иосиф Виссарионович сможет принять меня лично, я сразу же сообщу ему о раскрытии заговора.

Тот ничего не отвечает — явно, в смятении и ошарашен. Наконец, с натугой выдаёт:

— Я... Я доберусь до службы и соединюсь с вами, Николай Иванович. Хорошо?

— Жду. — Отрезаю я и кладу трубку.

'Брям!' — разносится по пустому кабинету.

Доберёшься ты до службы... Небось, будишь Хозяина уже! Ежов, де, самодурствует! Хотя, будишь-то ты его вряд ли, кишка тонка... Дождёшься, пока проснётся, а просыпается вождь — не раньше двенадцати, сова он, как и я. Но — пообщаться нам придётся, так и так. И скорее всего, в самое ближайшее время.

Часы на столе показывают семь сорок, а это значит, что скоро пора начинать. Предполагаемое 'совещание' долгим не будет — я знаю это точно. И, вполне можно было бы без него и обойтись, сделав всё по-тихому, приказом, но... Но мне чертовски хочется посмотреть в эти лица, прям, до коликов! Не каждому смертному дано увидеть воочию всех демонов в сборе, одновременно, так вот, я — такого шанса не упущу, не сомневайтесь!

Я подымаюсь и расправляю плечи, потягиваясь до хруста, до ломоты! Впрочем, какие там плечи — так, плечики... Хлипкий ты, нарком, почти карлик. И сапоги на высоченных каблуках, тьфу, позорище какое... Интересно, кстати, как там Ежов поживает? Дрыхнет, надеюсь?

Я гоню прочь неприятные мысли, а в особенности ту, последнюю, о телефоне. Который я позабыл как выключить, так и убрать подальше... Но, тут уж ничего не попишешь, придётся жить дальше. Как минимум, весь день.

Из-за двери кабинета уже некоторое время доносится тихий гул, словно в театре перед спектаклем. Интересно, все собрались?

Я осторожно приоткрываю дверь. Увиденного достаточно, чтобы тут же её закрыть и не открывать больше никогда! Мать моя женщина... От гимнастёрок, фуражек с синими околышами, ромбов и красных петлиц — пестрит в глазах. Это ж сколько тут вас собралось-то, кровопийц и вампиров? В кабинет-то, чай, не поместитесь за раз?..

Спасительная идея приходит мгновенно: а зараз и не надо! Учитывая мою стойкую нелюбовь к публичным выступлениям. Зачем топтать ковёр? Вызовем и по одному! Ха! Но всё равно, сделаю я это — лично. Где там мой исчирканный список? Секунду... Пойдём, что называется, по порядку. Итак...

— Дагин! — распахивая дверь, громко произношу я в мигом притихшую приёмную.

В меня сразу упирается пара десятков невыспавшихся, красных, налитых алкоголем и кровью, буркал. И если я скажу, что в этот момент у меня не затряслись поджилки, то, видимо, конкретно совру! Ибо... Натолкнись я, скажем, на подобное сборище где-нибудь в лесу, или в тёмном дворе, ночью — счёл бы, что тут-то мне пришла и крышка. Разбойники с большой дороги, как они есть, не меньше!

В вурдалакских рядах происходит некоторое шевеление, и, расталкивая собратьев, на свет выступает подтянутый ушастый мужик с помятым лицом и ячменём на глазу. Израиль Яковлевич, собственной персоной! Видно, непросто тебе дался приезд в такую рань, искренне сочувствую. Но, дорогой мой пока ещё начальник отдела номер один...

— Идём! — киваю я на дверь.

Оставив ничего не понимающего начальника кремлёвской охраны в центре кабинета, я усаживаюсь за стол, стараясь сохранять спокойствие и выдержку. Тихо, тихо! Руки, а ну не дрожать, цыц, грю! Медленно, очень медленно открываю гербовый (нашёл в столе) блокнот с заранее придуманным текстом...

— Моим личным приказом, товарищ Дагин, освобождаю вас от должности начальника первого отдела Управления Государственной безопасности Народного Комиссариата Внутренних дел Союза Советских Социалистических Республик. Приказываю сдать дела заместителю в двадцать четыре часа. Свободен!

Эхо от непривычных мне слов, кажется, долго летает из угла в угол комнаты с высоким потолком. Докатившись до противоположной стены и отразившись безмолвной волной ужаса от примыкающей приёмной. Театральный гул в которой немедленно становится напряжённой, звенящей подобно струне, тишиной. Я поднимаю голову — всего лишь слова, спокойно!

Сказать, что мужик напротив изменился, значит, не сказать ничего. На побелевшем лице в мгновение ока сменяется с десяток эмоций — непонимание, страх, безнадёжность, ужас... Трясущиеся губы силятся что-то выговорить, но мне сейчас — не до переживаний какого-то гада. За дверью ожидает пара десятков твоих собратьев, Дагин, а ты уже — отработанный материал. Пшёл прочь!

— Свободен!.. — повышаю я голос, и тот покорно подчиняется, покидая кабинет. Не успевает сгорбленная спина скрыться за дверью, как я уже громко выкрикиваю следующего:

— Попашенко, оперативный отдел! Сюда!..

Подмосковное утро обделено как поэтами, так, пожалуй, и прозаиками. Нет, можно, конечно, покопавшись в литературе, отыскать множество эпизодов, где под далёкий заводской гудок персонаж вроде Павки Корчагина спозаранку спешил к заветной проходной, вместе с тысячами таких же вдохновлённых ребят — строительство коммунизма требовало от молодёжи энтузиазма и самоотдачи. Но — то было утро специфическое, стержнем проходившее сквозь эмоции и переживания главного героя. Не оставлявшее места ни пейзажам, ни красоте окружающей огромный город природы. Перевыполнение плана, стремление к светлому будущему, мечты о свободе и равенстве — вот мысли и надежды героя того времени, а само утро... Утро коммунизма — вот словосочетание, определяющее вектор направления тогдашних мастеров жанра. В итоге, коммунистическая стройка не состоялась, канув в лету, а в памяти граждан развалившейся страны сохранились лишь гениальные строки Соловьёва-Седого о садах, серебристой глади речки и тишине действительно, по-настоящему прекрасных и чудных, подмосковных вечеров...

Между тем — совершенно незаслуженно и зря, ибо пусть почти осеннее, августовское, но такое великолепное утро в ближнем подмосковье, а конкретней, в дачном посёлке Кстининское озеро, достойно пера и поэтической рифмы самых талантливых художников слова.

Когда поднимающееся над озёрным зеркалом солнце осветило черепицу крыш, а оголтелое чириканье достигло, наконец, пиковых октав, грозя перейти в звуки, не воспринимаемые человеческим ухом... В этот самый момент в одном из домиков посёлка отворилась дверь, из которой, удивлённо оглядываясь, вышел довольно молодой мужчина — лет тридцати, тридцати пяти. Находись поблизости внимательный, вдумчивый, способный к анализу событий наблюдатель, тот непременно отметил бы, что человек, как минимум, ведёт себя странно: испуганно озирается по сторонам, ощупывает себя, и изумлённо поглядывает на припаркованный за оградой 'Лексус', будто видит этого хозяина московских дорог, встречающегося едва ли не чаще, чем 'Жигули', впервые.

И уж совсем насторожился бы вдумчивый наблюдатель, заметив, как подпрыгнул человек от обычного вызова мобильного телефона в кармане. Вздрогнул, отшатнувшись, от ничем не примечательного звонка, стилизованного под трезвон старого советского аппарата. И, глядя, как ошеломлённо изучает и разглядывает необычный дачник простой смартфон, наблюдатель сделал бы совсем уж неутешительные выводы: перепил, мол, мужик на природе, да крыша 'тю-тю' — это бывает, в дачных посёлках и не такое случается. Проблемы в семье, видно, вот и приехал сюда с бутылкой, горе глушить да тоску заливать. Человек-то при деле, сразу видно — машина недешёвая, домик новенький. Да и участок на загляденье — у озера, один из самых дорогих... Плюнул бы очевидец с завистью, да отправился по своим делам — рыбачить или по грибы, ибо что может делать человек за городом в такую рань? Так и не увидев бы, как с третьего звонка хозяин дачи и 'Лексуса', потыкав пальцами в экран, сумел-таки ответить на входящий вызов: