Сполиарум

-Они говорят, что завтра приедет академик. — сосед мой нехотя отвлекся от чтения.

-Академик?

-Они очень боятся его.

Позднее, когда медсестра пришла к нам, чтобы попросить прибраться в палате я смог убедиться в правоте его слов.

-Завтра приедет академик. — говорила она и я слышал подобострастную, униженную, заискивающую тоску в ее трепещущем голосе, настолько явную, что от нетерпения увидеть упомянутого академика и сам ощутил дрожь в руках. В тех словах я впервые за все дни пребывания здесь ощутил вожделение, пусть и показавшееся мне слишком усталым, виной чему мог быть возраст медсестры, а было ей уже более сорока лет, но все же настолько приятное, что отозвалось во мне непрошеным возбуждением. Чужое наслаждение всегда волновало меня и не было лучшего способа для девушки или юноши создать и привлечь мое вожделение, чем изобразить оргазм. Я помню, как одна особа, с которой я прожил уже больше года и к кому уже по одной только этой причине не мог испытывать желание отчаявшись возбудить меня кружевами, сеткой и яркими красками на лице добивалась своей цели перебираясь от кухонного стола к плите в длинном старом сером джемпере, нарезая хлеб, наполняя тарелки всегда пересоленным картофельным пюре, облизывая испачкавшиеся в нем пальцы и производя стоны, из-за которых голод становился менее волнующим, чем желание, от чего я начинал злиться и презирать ничтожное похотливое существо, всеми силами пытавшееся удержать меня и получить от меня наслаждение.

Беспорядком в палате были только мои книги на столе и одежда соседа на подоконнике. Убрав их в сумки, каковая у юноши оказалась в два раза больше моей и плотно набитой всем тем, что было по вкусу моему любопытству, мы занялись обсуждением грядущих событий. Академик, ввиду всего мной услышанного представлялся мне существом сверхъестественным и всеведущим, происходящим из того мира, где у людей нет детства, очаровательных привязанностей, милых безделушек, любимых животных, ласковых прозвищ для себя и близких, где жестокости нет нужды притворяться сильной и никто не признает никакого родства и я с нетерпением ждал следующего утра для того, чтобы оказаться в присутствии столь превосходного и удивительного существа, перед которым я был готов с восторгом преклоняться.

Я замолчал, заметив, с каким непониманием и ужасом юноша смотрит на меня. Мне было жаль, что ему не удалось почувствовать великолепие предоставленного мной образа, но я привык к тому, что большинство картин, восхищавших меня казались людям либо отвратительными, либо не заслуживающими внимания, в большинстве же случаев они просто не понимали, как нечто подобное может быть интересно и привлекательно.

-Ты говорил, что они испытывают на тебе новое лечение...

Я кивнул.

-Ты не боишься?

-Я горжусь этим.

Иначе и не могло быть, ведь я был выбран для того, чтобы первым узнать и почувствовать на себе действие новых устройств, что было несомненной честью, я был испытателем и, чувствуя, как прижимаются к моей голове электроды сам уподоблял себя тем, кто на скорости в десять Маха мечтает о юной красавице, танцующей в зеленом с блестками комбинезоне, тем, кто на глубине в тридцать километров под поверхностью океана едва разлепляет губы, слипшиеся от семени двенадцатилетнего мальчика, тем, кто на орбите Европы отсекает собственный член без крика и дрожи в глазах и с гипнотической страстью наблюдает за тем, как капли коварной крови меняются и скользят, блестят и смеются, как отрубленная плоть вращается и танцует, изгибаясь в сказочной невесомости. Чувствуя, как игла, ведущая меня к анестезии ползет под кожу я представлял себя первопроходцем, полярником, сидящим в дрожащей тонкой палатке, освещаемой блеклым огнем примуса и поедающим последнюю лайку из своей упряжки, ту, чье рождение видел и кого считал самым преданным своим другом, я воображал себя первым человеком, увидевшим существ с кошачьими головами, я был героем и я был прекрасен.

-Я должен сбежать отсюда. — отложив книгу, сказал я.

Мы сидели в зеленой комнате. Он слушал музыку, я привычно делал вид, что читаю. Я продолжал приходить сюда каждый день, надеясь встретить Алену, чтобы почувствовать себя разозленным, полным яростной ревности, желания праведной мести и ничем и никак не выказать ей того, оставаясь равнодушным, не замечающим ее даже в том случае, если она обратилась бы ко мне.

Увидев мои движущиеся губы, он извлек из правого уха источник музыки, повернулся ко мне.

-Что?

-Я должен сбежать отсюда.

Этому он удивился, едва ли способный принять и почувствовать эту необходимость, поскольку сам мог выйти из клиники в любую минуту.

-Почему?

-Я чувствую, что моя девушка готовится изменить мне. — именно предвестием этого принял я совершенное Аленой, я был уверен, что таким образом мироздание подсказывает мне будущее, предупреждает и предостерегает меня. Я должен был успеть первым.

Мгновение он был неподвижен, после чего кивнул.

-Ты хочешь, чтобы я помог тебе? — он освободил и второе ухо, полностью отдав свое внимание мне, музыка превратилась в неразборчивые громкие звуки, тоскливо разбредавшиеся между увядающих растений.

Но он никак не мог помочь мне. Те, кто был на это способен находились вне досягаемости, забыли о моей персоне или ничего не хотели для меня делать.

Медсестра заглянула в зеленую комнату.

-Вот вы где! — всплеснула она руками. — Немедленно в палату, скоро вас примет академик.

Мы одинаково тяжело поднялись и не спеша вернулись в палату, причиной такой медлительности был, конечно же, я, придерживающийся за стены и отказывающийся от помощи юноши только потому, что от него мне было бы неприятно ее принять.

Первым к академику был вызван я. Встав, я осмотрел себя, свою мятую пижаму, поморщился в отвращении к самому себе, пригладил волосы и вышел, поддерживаемый медсестрой, в коридор, куда через окна, расположенные в левой стороне, там, где находился небольшой зал с телевизором, прорастал яркий солнечный свет, ослепивший меня, вспыхнувший потоками пыли, частички чьи неторопливыми стаями путешествовали в прохладном воздухе, уверенные в отсутствии хищников и в своей безопасности, спокойные и размножающиеся в бесчисленных количествах, мечтающие о верхних слоях атмосферы и презирающие тех, кто их вдыхал. В сторону яркого сияния, от которого красные и зеленые полосы вторгаются в мое зрение, лаская его подвижностью своей, направо, налево, мимо той двери, за которой Алена с таким наслаждением ласкала молодого врача, минуя следующую дверь, остановившись возле той, что шла за ней. Вздохнув, сестра посмотрела на меня так, словно хотела убедиться, что я по-прежнему нахожусь возле нее, но при этом взор ее был сочувствующим и столь явно просящим прощения, что я поневоле испугался ожидающего меня за дверью. Но было уже слишком поздно и я понимал это. Отступить или сбежать было невозможно. У меня было недостаточно для того сил и решимости для того, чтобы сопротивляться им и сейчас мой побег продолжался бы только до первой закрытой двери, в качестве последствий имея препараты, снова отнявшие бы у меня сознание, память и волю и потому мне оставалось только следовать пути, выбранному для меня другими. Я уже ничего не отражал.

В длинной узкой комнате, тянувшей стены к расположенному напротив двери окну доктора сидели на деревянных стульях, все в белых халатах, все смотрящие на меня так, словно мной был совершен величайший по их мнению грех. В то же время некая доброжелательность имелась во взглядах их, словно бы последнюю возможность предоставляли они мне отречься от заблуждений моих. И за большим столом возле окна, спиной к нему, в таком же белом халате, откинувшись на высокую спинку кожаного черного кресла сидело существо, имевшее человеческое тело и большую приплюснутую голову, покрытую бледной красноватой чешуей. В ужасе отшатнувшись, я ударился спиной о закрытую дверь и прижался к ней.

-Ну что вы, что вы , молодой человек, — существо улыбнулось широким ртом, тусклые синие зубы, длинные и острые, показав мне, — Подойдите поближе, не съем же я вас.

Широко раскрыв пасть, оно вскочило и набросилось на сидевшего слева от него молодого врача, того самого, который совратил мою невинную Алену, заглотило его голову, обхватило отбивающееся тело руками и затолкнуло в себя целиком. Мои ноги едва не подломились, я вцепился в ручку двери мокрыми от пота пальцами, даже не чувствуя удовлетворения от того, что моя еще и не выдуманная месть свершилась столь необычным способом.

-Ну же, я жду. — облизнувшись оно сложило на груди руки, насыщая все вокруг себя торжественным спокойствием.

Его глаза, из которых правый был голубым, с тонким вертикальным зрачком пристально смотрели на меня и я, завороженный ими, чувствовал, как от взгляда того возгорается в моем животе глухой огонь, требующий, чтобы я шел к тому пугающему существу, уменьшавшийся с каждым шагом и погибший, как только я сел на опустевший стул слева от стола. Чуть развернувшись ко мне на вращающемся кресле, академик некоторое время молчал, после чего обрушил на меня череду вопросов, касающихся моего настоящего и прошлого состояний, прежних нахождений в больницах, желаний, относящихся к будущему. Он полюбопытствовал о том, что мне нравится в себе и что я хотел бы изменить и расспросы его во всем были подобны тем, которые мне довелось пережить ранее. Отличием был только неотразимый страх и левый желтый глаз с круглым красным зрачком.

Я избегал смотреть на него, что, как мне казалось, его забавляло. Его лакированные остроносые ботинки понравились мне настолько, что я захотел купить себе такие же как только выйду из больницы, темно-серые брюки с четкими стрелками приподнялись над синими носками, между разошедшимися плитками паркета лежал вверх лапами, подобно древней избитой монете, высохший маленький таракан.

Вопросы следовали один за другим, неразрывные, почти неразличимые, одинаково спокойные, подвижные и блестящие, как сегменты тысяченожки, я рассеянно отвечал на них и мне казалось, что он доволен моими ответами. Мне хотелось, чтобы он был доволен ими, я чувствовал, что в обратном случае могу понести наказание и причем самое жестокое из всех, какие только могут быть. Сидя спиной к докторам я чувствовал на себе их взгляды, я знал, что они смотрят на также внимательно, как и на любого другого пациента, улыбки их делают вид, что они понимают меня, но я чувствую их высокомерное презрение — они считают себя совершеннее меня уже по той только причине, что я стал их пациентом. Их больше и они сильнее, они полагают, что обладают знаниями, наделяющими превосходством надо мной, но я прочитал столько книг, что вполне могу сравниться с ними, пусть и понимаю, что одних только букв недостаточно для этого. У них есть опыт, которого я никогда не получу, я солдат, незнакомый с особенностями оружия противника и потому оно будет менее смертоносным в моих руках, но все же способным причинить вред и разрушение. Они владеют мной, они способны ослабить мое тело, изменить мое сознание, я полностью нахожусь в их власти, я готов стать их рабом, я выполню любое их пожелание. Если бы они потребовали от меня раздеться, я немедля сделал бы это и от мысли о том, что я мог бы оказаться обнаженным перед этими женщинами и мужчинами, среди которых были и довольно молодые и уже только потому привлекательные в ту минуту для меня, я почувствовал возбуждение, немедля проявившее себя под тонкой тканью пижамы. Несомненно, оно было замечено академиком, голос его изменился, стал ироничным и лукавым, именно тогда я и обратил внимание на то, что ноготь на моем левом указательном пальце был неровным и темная грязь скопилась под ним. Мне показалось, что все и всегда происходило ошибочно, что никто никогда не действовал так, как то было нужно и верно и потому весь мир вокруг меня представлял собой нечто удручающее и печальное, не только далекое от того совершенства, каким мог бы быть, но и забывшим о том, сколь прекрасным было оно, пока считалось достижимой целью. Я дал себе слово пытаться сквозь туман сознания и уверенности, естественности и разумности рассмотреть те действия, что соответствовали бы первородной гармонии, предназначенной изначально для всего сущего и следовать ей для того, чтобы обрести в ней покой и боль, могущественных союзников, чья помощь незаменима в деле расправы над врагами и безвозвратной мести.

-Вам нравится в нашей больнице? — он склонился надо мной, я вынужден был поднять голову и увидел лишившуюся чешуек бледную кожу под маленьким, с острой мочкой, ухом. Белесую ушную раковину покрывала коричневая грязь и мне показалось, что я заметил крошечных черных насекомых, клещей или иных паразитов.

-Вполне. — я посмотрел в окно, на дорогу, проходившую вблизи, на машины, все окрашенные в тусклые цвета, на дома с другой стороны дороги, светло-серые многоэтажные хранилища отчаяния и скуки под блеклым, голубовато-матовым непобедимым кипучим небом.

-Вы довольны лечением и уходом?

-Да. -это мне было безразлично, поскольку я не замечал ни первого, ни второго.

-Вы не планирует сбежать от нас? — я услышал за своей спиной усмешки. Возможно, это была шутка, о которой знали все они, но не пациенты. Возможно, они задавали ее каждому перед тем, как закончить опрос.

-Вы знаете, как это можно сделать? — я посмотрел прямо в его доброжелательные глаза.

Он рассмеялся.

-Пока все оставьте без изменений, — сказал он одному из врачей, вернулся ко мне, дотронулся до моего плеча, -А вы можете идти. Желаю вам скорейшего выздоровления.

Я поднялся, чувствуя себя так же, как в тот, когда мужчина впервые проник в мой анус, мне было так же трудно идти и на какой-то момент показалось, что чужое семя вытекает из меня. С трудом выбравшись в коридор, где меня ждала медсестра, я, дважды останавливаясь, чтобы отдышаться и вернуть полноту сознания, добрался до палаты, где некоторое время лежал, обдумывая свое положение. Больше всего мне хотелось немедленно сообщить Алене о том, что ее любовник погиб, это доставило бы мне бездну удовольствия и стало бы одним из самых чудесных воспоминаний. Потому я и отправился на поиски девушки, подразумевая только одно место, где мог встретить ее.

Но еще приближаясь к зеленой комнате я ощутил покалывание в левом предплечье. Прикоснувшись к нему, давая понять, что внял предупреждению, я остановился перед закрытой дверью, пытаясь через ее извилистое стекло рассмотреть то, что находилось за ним, но нисколько не преуспев в этом. Вздохнув, приготовив себя к любой опасности, чувствуя, что именно таким образом сдержу данное себе чуть раньше слово и таким образом обретая решимость и храбость, я открыл дверь и вошел.

Посреди комнаты, возле колонны, отодвинув и уронив пластиковую бутылку с водой, растекшейся теперь и не доставшейся высыхающим растениям, возник стальной столик на высоких тонких ножках с большими черными колесами, развернутыми каждое в своем направлении и мартышка резус с зеленовато-серой шерстью, так схожей цветом с жидкокристаллическим монохромным экраном лежала на нем. Передние лапы ее были подняты и заключены в кожаные красные петли, то же самое было сделано и с задними, череп был вскрыт, крышка его отсутствовала и я видел вместо мозга округлое и вытянутое, тускло-зеленое формирование, от которого несколько гибких черных проводов тянулись к прибору, стоявшему на расположенной возле самих колес полке того столика. Красные цифры на нем, возжигаемые электронными лампами неустанно менялись, на маленьком круглом экране дрожала, мерцая, зеленая кривая, несколько ручек отсутствовали, являя вместо себя стальные стержни, прочие же были черны. Тумблеры и незанятые клеммы блестели пагубной печалью, корпус же прибора, выполненный из светло-голубой стали источал ощутимый, с металлическим привкусом жар, от которого в этом помещении, где воздух всегда был и без того затхлым, становилось невыносимо душно.