Изольда Великолепная. Общий файл. Главы 1-38

Рыжий. Взъерошенный. И татуировками расписан, как привокзальная стена — граффити. Черные узоры начинались от кончиков пальцев, ползли по ладоням и выше, скрывались в потрепанных рукавах рубахи, кстати, не слишком чистой, и выныривали из ее же ворота. Они обвивали шею, выползали на щеки и лоб. Полагаю в этой всей невыразимой красоте имелся высший смысл, мне недоступный. И чем дольше я глядела на татуировки, тем прочнее становилось ощущение, что они движутся.

— Леди, — мою задумчивость прервали, — вам дурно?

— Да в общем-то нет... Вы коврик постелить не думали, — я потерла замерзшей ступней правой ноги о голень левой. — И вообще прибраться... а то несолидно как-то.

Вот и о чем нам разговаривать?

Он явно подозревает, что слышала я больше, чем полагается. А я подозреваю, что по-прежнему не слишком ему нравлюсь. И не то, чтобы это удивляло — в нынешнем обличье сама от себя шарахнулась бы — но все равно немного обидно.

По-другому я представляла нашу встречу. И его тоже.

— Вероятно, — осторожно начал Кайя, — вам следует присесть...

Я послушно забралась на стул и, очнувшись, выпустила рыбий хвост. Он шлепнулся на пол, став добычей рыжего предателя. На сей раз Кот действовал бесшумно.

Подозреваю, тот его вопль был издан нарочно. Никому нельзя верить. Даже котам.

— Вы голодны?

Я кивнула.

— И замерзли?

Снова кивнула, серьезно раздумывая над обмороком.

Кайя вышел, но вернулся раньше, чем я решилась убежать. Он принес толстенную шкуру, судя по бурой клочковатой шерсти, принадлежавшую медведю, и миску с рыбой, хлебом и вареной морковкой.

— Извините, но ничего, что бы подходило для леди, у меня нет.

Ну, шкура мне очень даже подходит, потому что теплая, мягкая, уютная, да и против рыбы я ничего не имею. А морковку не люблю ни в каком виде. Но отказываться не вежливо.

Я ела. Он смотрел. Рассматривал, что было взаимно.

Если отрешиться от татуировок, то Кайя вполне симпатичный. Лоб широкий и переносица тоже. Нос свернут чуть налево, не то последствия старой травмы, не то — длительного ношения шлема. Подбородок тяжеловат и вперед выдается, отчего выражение лица такое себе закостенело-упрямое.

Уши оттопыриваются.

А глаза у него тоже рыжие. Не желтые, не карие, не красные даже, а именно рыжие.

Как кошачья шерсть.

Или огонь?

Смотрит же так, что и подавиться недолго. Рыбы ему жалко, что ли?

— Я вам не нравлюсь? — не люблю недомолвок, да и здешние игры в молчанку изрядно действуют на нервы. Лучше сразу уж все выяснить.

И развестись, пока не поздно. Правда, Урфин утверждал, что развестись не выйдет, но не факт, что ему можно верить.

— Простите, если чем-то вас обидел, — Кайя заложил руки за спину.

— Да я не обидчивая. И все понимаю, — или хотя бы делаю вид, что понимаю. — Вас подставили, как и меня. Хотя нет, если разобраться, то я получила все, что хотела.

— Да и я. Не возражаете, если присяду?

Я не возражала, более того, сидящим Кайя был мне симпатичнее — не такой подавляюще огромный. И стол, нас разделивший, какая-никакая, но преграда. Нет, я нисколько не боюсь Кайя, но... спокойнее, когда он на расстоянии держится.

— Урфин — мой друг, — сказал лорд тоном, не терпящим возражений. Я и не собиралась возражать. Друг так друг. — Не так давно между нами случилось... недопонимание. Во многом по моей вине.

— И вы решили помириться?

Кот, выбравшись из-под стола, заурчал, потянулся и прыжком взлетел ко мне на колени. Он потоптался, по кошачьей привычке выбирая место поудобнее. Рыжий хвост щекотнул мне ноздри, а лапа с выпущенными наполовину когтями зацепилась за пальцы.

— На, троглодит, — я поделилась рыбой и почесала кота за ухом.

— Я решил, что если сделаю его доверенным лицом, то...

— Все будет, как было.

— Точно.

— Рыбки хотите? — я гостеприимно подвинула миску, хотя Кайя без труда мог до нее дотянуться. Если уж завязался разговор, то следовало его поддержать. — Урфин по-прежнему друг вам. И подозреваю, что он хотел, как лучше.

— В этом вся проблема! — Кайя вскочил и принялся мерить комнату шагами. Для его шагов комната была маловата, и мы с котом следили за передвижениями лорда, несколько опасаясь, что тот наткнется на стену. Вдруг да стена столкновения не выдержит?

И замок рухнет...

Обвинят меня.

— Он всегда хочет сделать, как лучше! Но никогда не удосуживается спросить! А в итоге получается, что я оказываюсь в очередном тупике.

Ну... тупиком Нашу Светлость еще не называли.

— Извините, леди.

— Изольда, — похоже, пришло время представиться. — Можно — Иза.

Кот, положив голову мне на плечо, замурлыкал. Прежде за ним подобных нежностей не водилось, небось, подлизывается. Звук рождался внутри тяжелого кошачьего тела, и был успокаивающим, ласковым, как рокот моря.

— Тупик, если разобраться, не такой тупик, — я пыталась вспомнить содержимое той на редкость занудной бумаги. — Любой договор, насколько знаю, можно разорвать по соглашению сторон. Или подписать новый, отменяющий действие старого. Я не буду возражать.

Вот что я опять несу? Я же мечтала об этом, чтобы муж богатый... а еще и с титулом... расторгнуть договор? Вернуться домой? И забыть обо всем, в том числе о каменной бабочке, которую я храню. И о встрече с паладином. О мягком ягненке на руках, о фрейлинах, храме...

— Почему? — спросил Кайя. И я нашла ответ, для него да и для себя тоже:

— Хуже нет, чем жить с тем, кому ты отвратителен.

Кот заурчал и лизнул ухо шершавым языком. Утешает? Или пытается сказать, что я — дура?

Кайя же вспыхнул. Рыжие вообще легко краснеют, он же и вовсе пунцовым стал, особенно уши.

— Простите, если заставил вас так думать, — теперь он говорил тихо, почти шепотом, отчего мне становилось страшно. И чтобы не дрожать, я обняла кота. С ним тоже будет жаль расставаться. Наверное, жальче, чем с драгоценностями, платьями и окаменевшим вианом.

— Леди... Изольда, — на моем имени Кайя запнулся. — Поверьте, я ценю ваше благородство...

А мне-то казалось, что это — просто дурость.

-...и глубоко раскаиваюсь в тех неосторожных словах, которые нанесли вам обиду. Но вы ведь все слышали?

— Многое. Я не собираюсь никому ничего рассказывать, если вы об этом.

— Благодарю, но я о другом. Возможно, Урфин в чем-то прав...

В том, что я меньшее зло? Определенно. Даже если брать сугубо по килограммам.

-...и хотя я категорически не одобряю его методы, но должен просить вас сохранить договор в силе. Если, конечно, я сам не вызываю у вас отвращения.

Какой неожиданный поворот. И кошачьи когти, впиваясь в плечо, предупреждают — лучше тебе, Изольда, согласиться. Хотя бы ради наглой рыжей морды, ну, той, которая мурлыкать перестала и дыхание затаила, ожидая ответа.

— Вы будете моей женой, леди Изольда?

Вот и что мне оставалось ответить?

— Но вы же совсем меня не знаете! — я попыталась воззвать к его разуму, если уж собственный отказал.

— Как и вы меня, — возразил Кайя.

И аргументы закончились. Нет, я могла бы рассказать, что леди из меня при всем моем старании не получится, а я даже не уверена, что буду стараться. Не по мне это их существование в каменной клетке замка и разграфленное приличиями бытие. Вышивки шелком. Глупые игры.

Наряды.

Это вдруг потеряло смысл. А что обрело? Не знаю. Только глядя в рыжие глаза Кайя, я ответила:

— Тогда согласна.

Я протянула руку, желая скрепить этот, куда более честный договор, рукопожатием, но Кайя понял по-своему. В огромной его ладони моя казалась крошечной, едва ли не детской. И черные змеи татуировки отползли, словно опасаясь моей слишком чистой кожи.

— Вы очень хрупки, — Кайя осторожно коснулся пальцев губами.

И я вспыхнула.

От макушки до пят. От чертовых пальцев, которые вдруг задрожали, до ослабевших вдруг колен. Я взрослая. Совершеннолетняя. И далеко не девица.

Я даже порно смотрела.

А тут вдруг и... надо взять себя в руки, но вряд ли выйдет. Щеки, небось, полыхают, что знамя социализма. И сердце засбоило. Мысли же в голову и вовсе неприличные полезли.

Чтобы избавиться от них, я спросила:

— Они ведь живые, да? Рисунки?

Извивающаяся лента скользила по его запястью. И была холодной, а кожа Кайя — горячей, куда более горячей, чем кожа нормального человека.

Он позволил мне поймать татуировку, и та недовольно ужалила пальцы холодом.

Живая. И злая.

— Вам не больно?

— Нет, — Кайя не убирал руку, и я была благодарна ему за это.

А холод вдруг исчез. И тончайшие змеи устремились туда, где на его коже оставался след моего прикосновения.

— Мне сложно сделать больно, Иза.

Он так думает, потому что большой и сильный. Но я знаю, что и сильные люди способны испытывать боль. Татуировка меня признала. Она распадалась на созвездия чернильных пятен. И соединялась вновь, восстанавливая причудливый узор.

— Вас не отталкивает? — Кайя сел на пол, скрестив ноги. И теперь мы были почти на одном с ним уровне, только я чуть выше. Но не настолько, чтобы разорвать прикосновение.

— Нет. Странно, но... для чего она?

— Ночная мурана способна расти не только в камень. Это такое... растение? Животное? И то, и другое вместе?

— Я видела.

— Где?

— В храме. Там ее много. И она другая.

Кайя вздохнул и произнес:

— Урфин не дает себе труда думать о том, что творит. Леди не место в храме. Но там вы видели побеги, то, что снаружи. А внутри камня — корни.

И под кожей? Вот эти змеи — корни не то растения, не то животного? А Кайя еще утверждает, что ему не больно?!

— Я несу лишь малую часть. Первое время это и вправду мучительно, но после того, как мурана приживается... если приживается, то боль уходит.

— А если не приживается?

— Тогда смерть.

— И чего ради?

— Теперь меня очень сложно убить.

Поздравляю. Немного мучений и плюс сто к броне.

— Мурана слышит меня, а я — ее. Она берет у людей силу и отдает мне.

И в итоге, Кайя круче всех. Наверное, подковы взглядом гнет, а легким движением брови стены каменные ломает. Эх, мир вроде другой, а игрушки у мальчишек все те же.

— Чем они темнее, тем лучше.

Симбиоз. Хорошее слово, ты мне, я тебе и все в сумме счастливы или хотя бы живы. Вопрос лишь в том, чем Кайя платит за обретенную суперсилу. Счастливым он не выглядит, скорее уж безмерно уставшим.

Ох, Изольда, ты дура. Кайя выглядит уставшим, потому что устал. Небось, не первым классом добирался, и даже не третьим, всю задницу об седло отбил. Ему охота не разговоры душевные разговаривать, а спать лечь. Только воспитание не позволяет от тебя избавиться.

От меня, то есть.

— Наверное, поздно уже, — осторожно заметила я.

Под кожей Кайя звучало эхо двойного пульса, но меня это больше не пугало, как и то, что черные ленты поползли вслед за моими пальцами, точно не желая расставаться. Я и сама не желала. Выбираться из теплого кокона медвежьей шкуры, касаться почти босой ногой — шелковый чулок не в счет — холодного пола, сталкивать с колен осоловелого кота...

Я бы осталась в этой комнате и в этом же кресле.

Но вряд ли леди поступают подобным образом.

— Где ваши туфли? — Кайя, не выпуская моей руки, поднялся. Ну вот, моя макушка ему и до подбородка не достает.

— Туфли? Где-то там... на лестнице. Здесь недалеко.

— Нельзя ходить босиком. Можно поранить ногу. Или простудиться.

Ворчит он беззлобно, скорее уж забавно. Никого, кроме мамы и бабушки не заботило, что я могу простудиться. А я, глупая, от заботы их отбивалась.

Теперь еще и туфли потеряла.

Но Кайя решил проблему по-своему — он просто поднял меня на руки.

— Леди, от вас рыбой пахнет.

— А от вас... от вас... дымом.

Тем самым, осенним, который уходит в небо из куч прелой листвы, и еще соленым морским берегом. И крепким конским по?том, но запах не неприятен.

Хлебом. Терпким крымским вином.

Выжженной степью. Пылью. Старыми книгами.

Чем-то кроме, что я не могу уловить.

Мы спускаемся по лестнице и я, считая ступеньки, думаю обо всех этих запахах, и о том, что под кожей Кайя живет растение, которое немного здесь и немного в храме, и о том, что глаза у него рыжие, не у растения, конечно. Мыслей так много, что я зеваю, уткнувшись носом в плечо.

В моей комнате пусто и камин почти погас. Сквозь приоткрытое окно тянет холодом. Огонь прячется от воздуха в черном жерле, и лишь старое полено отливает рубиновым цветом. Оно вот-вот рассыплется на угли, а те — быстро погаснут.

И к утру я немного замерзну.

Кровать слишком велика для одного человека, но теперь я понимаю, под кого ее делали.

— Спокойной ночи, Изольда, — Кайя поклонился.

— Спокойной ночи... Кайя.

Я впервые произнесла его имя вслух. Странное оно, совсем не мужское, но... мне кажется, что ему подходит. Дверь закрывается, и я подбегаю к ней, стою, прислушиваясь к шагам снаружи.

Там очень тихо.

— Не глупи, Изольда, — я говорю с собой так строго, как могу. — Нет ничего более неблагоразумного, чем влюбляться в собственного мужа.

В комнате полно теней. А Гленна куда-то исчезла. И девчонки-служанки, что прежде дремали у кровати на вечном посту во благо Нашей Светлости.

Пускай. Я рада. Мне очень надо побыть одной.

— Ты его знаешь всего полчаса! Ну час от силы!

Глава 10. Переменные жизни

Все хотят добра. Не отдавай его.

Наставление старого ростовщика юному, но безусловно талантливому племяннику.

Кайя Дохерти с детства усвоил, что женщины — существа хрупкие, беспомощные и требующие крайне бережного с собой обращения, особенно, если они — леди. По этой причине Кайя, не будучи уверен, что сумеет быть достаточно бережным, дабы не травмировать столь воздушных созданий, предпочитал держаться от леди подальше.

Случайные встречи, избежать коих было вовсе невозможно, приводили к конфузам. Некоторые дамы, стоило обратиться к ним с самым мирным вопросом, лишались чувств, другие же бледнели до того, что Кайя пугался за их здоровье, а третьи и вовсе, не отвечая, лишь смотрели. И были в их взгляде такие тоска да безысходность, что у Кайя возникало лишь одно желание — удалиться, чтобы жизнь несчастной обрела хоть какие-то краски.

Дамы вели куртуазные беседы на языке вееров, которого Кайя не понимал, и повсюду таскали крохотных собачек. Те истошно лаяли, норовили укусить либо же молча писались, что тоже не способствовало взаимопониманию. А однажды и вовсе случилась неприятная история, когда нечто мелкое, серое и очень злое метнулось под ноги, но было встречено профессиональным пинком. Собачка выжила, а вот леди слегла с нервической лихорадкой. Кайя искренне пытался объяснить, что пинок вышел непроизвольным — в лагере всегда множество крыс, едва ли не больше, чем самого войска, а крысы эти весьма наглы и порой бросаются на людей — но его извинения услышаны не были.

Зато собачек в Замке поубавилось. А веера заработали вдвое быстрей.