Теnь

— Вот так! — громко сказал он. — Я не могу уйти отсюда. Это мой рок. Я, наверное, буду скитаться здесь вечно.

— Ты так думаешь? — раздался за его спиной чей-то голос.

Nicolas обернулся. Перед ним стоял тот самый человек, что когда-то подарил ему песню. Взгляд Nicolasа стал настороженней, с языка чуть не сорвался вопрос, но он вовремя опомнился, здесь ведь не давали просто так ответов.

— Да, — только и сказал Nicolas

— Ты искал молодую женщину и мальчика, — произнес незнакомец, горестно вздохнув.

Nicolas снова не задал вертящийся на языке вопрос, только внимательнее вгляделся в того, с кем говорил. Невысокий, плотный, с седыми висками; гриф гитары выглядывал из-за его плеча.

— Ты — тот музыкант, о котором она мне рассказывала, — заключил Nicolas — И в ее рассказе у тебя было смешное имя "Вальдэн".

— Можешь и так называть меня, — согласился незнакомец — хотя у каждого из нас за долгую жизнь собирается немало имен. И Лючия... Лишь для тебя она носит это имя.

— Согласен, — кивнул Nicolas.

— Я все время следил за тобой, — продолжал незнакомец. — С того самого дня, как увидел здесь в одиночестве. И потом, много, много ночей подряд... Старый фонарщик мой добрый друг. Иногда мы бродим с ним по сумеречным землям — он освещает дорогу, а я пою свои песни или рассказываю истории... Но долго находиться здесь мы не можем, воздух земли тяжек нам. Мы появляемся здесь ненадолго.

Он замолчал. Nicolas тоже не проронил ни слова. Менестрель словно бы испытывал его терпение!

— Мир — очень велик, — опять бросил он скупую фразу и замолчал.

— Чего ты хочешь от меня? Судя по всему, ты можешь указать мне их дом.

Музыкант снова вздохнул.

— Это меня... меня, а не тебя искала она у берега моря. И она вывела тебя вверх по лестнице, думая до последней минуты, что ты — это я. Вы оба ошибались. Вспомни, ведь и тебе она показалась другой?

— Я это помню, — ответил ему сдержанно Nicolas.

— Бросать тех, кого любишь — плохо. Их нужно оберегать. Мир велик, а я ушел из него слишком рано... Ты видел эту женщину и этого ребенка. Я привязан к ним больше, чем, в свое время, был привязан к собственной жизни. И потому только я могу отвести тебя к ним. Один — ты вечно будешь блуждать по кругу.

— Ты потребуешь с меня клятвы? — взглянул ему в глаза Nicolas.

— Нет. Просто скажи, что не причинишь им зла.

— Клянусь тебе в этом.

В голосе Nicolasа прозвучала та серьезность, что, возможно, когда-то звучала в голосах первых палладинов Святой Земли. Он не расточал пустых фраз.

Менестрель протянул ему руку:

— Пойдем.

Nicolas сжал его ладонь — и тут же увидел в нескольких шагах от себя лестницу. Менестрель подвел его ближе к ступеням.

— Мое время на исходе, — грустно сказал он, — передай им мою любовь... И тому... темноголовому мальчугану... скажи...

Но словно бы кто-то закрыл его уста. Он уже отдалялся. И только очень хороший слух Nicolasа мог уловить последние слова: "Скажи, что я всегда рядом."

Лестница никуда не исчезла. Nicolas стал медленно подниматься по ней.

...И когда он достиг террасы, совсем другой, незнакомый пейзаж предстал его взору. Не то, чтобы он никогда не видел соснового леса, но именно такой, старый, с большими мощными соснами — впервые. Шел дождь. Стволы деревьев темнели в сумерках, а трава горела словно изумрудная. Искры дождя алмазами повисли на пушистых лапах сосен. Он шел очень осторожно, тихо, стараясь не выдать своего присутствия. Зеленые, молодые папоротники доходили ему до пояса, и он брел среди них, промокнув до нитки. Душистый воздух наполнял легкие. Дождь между тем закончился. Вечерняя заря оранжево-розовыми и пурпурными бликами отразилась среди травы и янтарных верхушек сосен. Nicolas выбрался на утоптанную дорожку, сплошь засыпанную рыжей хвоей. Где-то над головой прыгнула белка, капли дождя осыпали его, затрещала протяжно птица. Он почему-то все время смотрел под ноги. И вот, подняв глаза, увидел огонек среди густого подлеска. Тропинка вела прямо туда, и ему не пришлось снова лезть по мокрым кустам. Она заканчивалась на небольшой поляне, заросшей сплошь мелкими, белыми звездочками цветов. И он увидел деревянный порог, дверь под замшелым, низким скатом крыши, небольшое оконце рядом. Nicolas коснулся было двери, но потом передумал и заглянул сначала в окошко.

Ему было холодно, поднявшийся ветер облепил мокрой рубашкой тело, но он стоял возле окна, не решаясь войти дальше. Там молодая женщина укладывала спать ребенка. Nicolas видел ее темные волнистые волосы, смуглые сухие запястья в диковинных бисерных украшениях. На деревянной скамье, рядом горела свеча. Женщина села на детскую постельку, гладя малыша по ручкам и головке, нежно поцеловала его.

— Спи... Я расскажу тебе историю.

— О Харольте? Или другую?

— Да, о Харольте. О том, как он перехитрил Смерть.

"История о том, как Харольт перехитрил Смерть."

Однажды Харольт Длинный Нос шел по густому непроходимому лесу. Может быть, он уже прошел Приграничье, может быть, все еще находился там. По крайней мере, лес казался страшным и безжизненным. Солнце взошло довольно высоко, но Харольту еще не было жарко и даже совсем наоборот — прохладно. Поэтому он шел быстро и старался прогнать свой страх веселой песенкой, решаясь ,однако же, мурлыкать ее только себе под нос, не тревожа Тишину.

К полудню Харольт решил отдохнуть. Он выбрал место посветлее, около старого растрескавшегося дерева с корявыми и острыми сучьями, почти без листьев. Харольт присел на мягкую теплую хвою, достав провизию из заплечного мешка, разложил ее на земле. И все было бы хорошо, если бы Харольт не задумал поговорить со старым деревом.

— Что ты все стоишь и стоишь на одном месте, старина? Небось, были бы ноги, убежал бы из этого мрачного леса подальше!

Дерево заскрипело сердито и протяжно (возможно, оттого, что поднялся легкий ветерок).

— А, не можешь уйти! Жаль мне тебя, старина! Будь у тебя такие же легкие ноги, как у меня... Что?.. Ну уж нет! — Харольт вскочил с места и обошел дерево, потому, что ему отчетливо послышалось в его сварливом скрипе "дурак".

— Ты лучше себя так назови, старая развалина!

И вот он увидел дупло, глубокое дупло, скорее щель. Дерево снова заскрипело... Ну почему у Харольта был такой Длинный Нос?! Конечно, он не мог пройти мимо, не заглянув туда. На самом дне дупла примерещилось ему что-то уж очень интересное и он засунул туда чуть ли не всю голову.

Однако, Харольт держался настороже и едва почувствовал некое движение, как сразу же постарался как можно быстрее убрать голову

... Голову-то он убрал, но вот его нос, его длинный нос застрял там. Так и остался стоять Харольт с зажатым носом!

Долго он уговаривал старое дерево отпустить его. И умолял, и угрожал, и ругался — все было впустую. Дерево есть дерево... Прошел день и наступила ночь. Луна залила поляну ясным светом, словно усмехаясь ему. Харольт охрип, устал, был голоден и замерз. Ужаснее положения не придумаешь! "Неужели так и придется умереть мне здесь, около этой деревяшки от голода и холода, когда в двух шагах от меня пища?" И он перестал глупо балабонить и крепко задумался, потому что принимать такую Глупую Смерть ему совсем не хотелось.

Харольт знал — если он ничего не придумает до ночи, то... Уж горел за деревьями, за черными стволами и сучьями алый закат, последние лучи его ласково обогревали землю — Харольт хорошо его видел; как вдруг ясно и четко сказал:

— Ты меня прости, нос мой отпусти!

И щель разжалась, а Харольт как стоял, так и упал на землю и заснул почти сразу.

Ровно в полночь он проснулся оттого, что кто-то осторожно касался его плеча... Харольт вздрогнул и открыл глаза. Это была Смерть, она стояла над ним, а пальцы ее щупали плечи и горло Харольта.

— Но-но! — дернулся он. — Отойди от меня подальше, я еще живой!

— И все-таки ты мой, Харольт Длинный Нос, потому, что жизни в тебе осталось совсем чуть-чуть!

Смерть взглянула ему в глаза и Харольт задрожал от холода, пронзившего до костей.

— Э-эх, Смерть!.. Если бы ты знала, что скрывается вот в этом дупле!

— А что там скрывается? — глаза Смерти блеснули, она ведь тоже была в меру любопытна.

— Посмотри!

Смерть заглянула в дупло.

— Совсем ничего не вижу!

— Да нет, есть там, есть... загляни поглубже. Как это интересно!

Смерть засунула туда голову и дупло захлопнулось.

— Отпусти меня! — страшно закричала Смерть.

— Не могу. Откуда я знаю как это сделать? — простодушно ответил Харольт.

— Так придумай! — уже мягче ответила Смерть.

— Надо подумать... Хорошенько подумать... Все равно не получается!

— Почему?

— Я тебя отпущу, а ты заберешь меня с собой. Нет уж, оставайся лучше ты здесь, Смерть!

— Подумай, Харольт! Ведь это совсем не дело! На земле я так же нужна, как и Жизнь... Всякий человек когда-нибудь да умрет, всему свое время... А тебе, в благодарность за услугу, я могу дать отсрочку, какую сам попросишь.

— Что ж, хорошо. Вот мои...

— Сначала отпусти меня.

Харольт прошептал слова и дерево чуть-чуть отпустило Смерть. — Вот мои условия. Придешь за мной через столько лет,сколько иголок на этой сосне. А теперь иди!

Дерево совсем отпустило ее, и Смерть ушла.

Через час наступил рассвет. Харольт от всей души поблагодарил старое дерево за науку, и продолжил свой путь с легким сердцем. Лес уже не казался ему страшным. Иногда даже хорошо, когда тебе прищемят твой Длинный Нос и ты остановишься и подумаешь. Если, конечно, ты способен думать."

IV

— Ты кричал во сне, — сказала ему жена, присаживаясь на постель, рядом. — И я решила тебя разбудить. Принести тебе воды?

Nicolas ответил не сразу, отрицательно покачал головой. Потом почувствовал легкое першение в горле, озноб.

— Принеси, — согласился он, — я думаю, это простуда начинается.

— Посмотрю, что у нас есть от простуды, — поднялась жена.

Nicolas поправил выше подушку, натянул на плечи одеяло. Он слышал шаги на кухне, слышал, как течет с шумом вода в мойку, открываются дверцы стола. Свет от абажура шел мягкий, пастельный, не резал уставшие глаза. Nicolas погрузился постепенно в дремоту, очнулся, когда скрипнула, открывшись, дверь.

— Вот, — она поставила на столик небольшой поднос, наклонилась к нему, держа в одной руке на ладони две крохотные таблетки, в другой стакан с напитком: — выпей от простуды.

Nicolas проглотил таблетки, запил их соком, она, оказывается, вспомнила, какой напиток был его любимым! Передавая пустой стакан, он задержал ее за край ночной сорочки (тоже очень тонкой, пастельного цвета)

— Подожди. Присядь, пожалуста.

Жена послушно села рядом, по-прежнему стройная, с худыми коленками. В вырезе рубашки он видел ее грудь. Перевел взгляд выше. И лицо ее показалось Nicolasу таким печальным, почти детским, а глаза странным образом изменили свой цвет, став прозрачно-зелеными, волосы потемнели... Это виделось так явно, что секунду или две Nicolas не мог ничего понять, отвел взгляд, и снова посмотрел на нее. Туманная дымка, изменившая ее черты, исчезла.

— Что я кричал во сне, ты не разобрала? — спросил он жену.

— Конечно, слышала. Ты говорил очень четко, я подумала, что бредишь. Повторил несколько раз: "Она искала меня, меня."

— И о чем ты подумала? Ну, зачем бы я начал такое выкрикивать?

Глаза ее (теперь темные, как и помнил Nicolas) наполнились слезами, красивые губы дрогнули.

— Ты изменился, Nicolas, с того времени, когда я ушла — и ты попал в больницу. Чуть не умер.

— По собственной глупости. И не плачь, — он вытер ладонью ее слезы. — Грубияном и брюзгой я был всегда. Но я постарел, я это знаю.

— Не в этом дело, — вздохнула жена.

— А в чем?

Она не нашла ответа.

Nicolas взял ее руку и поцеловал несколько раз в ладонь, в мягкую теплую ладошку, запах которой он так хорошо всегда помнил. И он сказал ей как никогда серьезно:

— Прости меня. Пожалуйста, прости за все плохое, что я тебе сделал.

Жена взглянула на него удивленно. Мягкая нежность появилась в ее глазах, губы тронула милая улыбка. Он снова читал в ее лице искренность, правду, спокойное тихое чувство... да, сострадания. Nicolas благодарно поцеловал ее руку, прижался к ней щекой, опутывающая все тело слабость и дремота сомкнула его глаза.

А она еще некоторое время сидела рядом, потом тихо отняла свою руку, потушила свет и осторожно, почти неслышно вышла за дверь.

"Ее глаза не казались теперь такими светлыми, как там, на берегу моря. Они были словно зелень сосновой хвои, освещенной вечерним теплым солнцем. Черные бархатные брови ее слегка нахмурились, волосы спадали ниже плеч вдоль лица, знакомого и незнакомого Nicolasу. Раньше она казалась ему похожей на цыганку, но теперь он понял, что это совсем не так. И сотой доли цыганщины не чувствовалось в ее крови. Она была дочерью иного народа, незнакомого Nicolasу.

Молодая женщина отошла в сторону, пропуская его в свой дом. Слегка наклонившись, он перешагнул через порог. Внутри оказалось просторно, уютно, достаточно светло. Запах сухих трав, сосновой смолы и вкусные ароматы готовящейся пищи окутали Nicolasа. Его пригласили сесть на деревянный табурет, женщина поднесла гостю чашечку чая и села напротив, внимательно глядя на него. Nicolas сделал несколько глотков, поставил чашку на стол и заговорил прямо, без долгих отступлений:

— В своем долгом путешествии я встречал того человека дважды. Это он привел меня к твоему дому. Я мог бы приходить сюда тайно, но решил, что это будет нехорошо, ты снова можешь испугаться и убежать от меня. А я дал ему слово — не причинять вам зла.

— О ком ты говоришь? — спросила молодая женщина. — Я слышу твои слова, но не понимаю смысла сказанного. Кто показал тебе мой дом?

— Тот, кого искала ты на берегу моря.

И Nicolas подробно описал ей обе встречи с незнакомым музыкантом. Ему, конечно, пришлось рассказать кратко о своем путешествии тоже. Женщина слушала, не прерывая его рассказа, иногда улыбалась, иногда становилась серьезной. Когда Nicolas рассказывал о последней встрече, почти дословно передавая их разговор с менестрелем, она смотрела в окно, затянутое темнотой. Глаза ее заблестели и мягкое печальное выражение появилось в них, но ни одной слезы не скатилось по щекам. Nicolas подробно описал внешность музыканта, возле лестницы он видел его очень хорошо и все запомнил. Молодая женщина вздохнула.

— Да, это тот встречи с кем я искала, о ком рассказывала тебе в последний раз. Но время изменило нас обоих. И я уже не ребенок, нуждающийся в опеке. Я прошла своей дорогой по запутанным лестницам. Ты говоришь, что он всегда был со мной? Что ж, иногда я в это верила... Но чаще, когда я падала, расшибалась в кровь, мне приходилось вставать самой.

И снова глаза ее заблестели.

— Это был безумный поступок — спуститься к лестницам Аида... И это путешествие изменило меня. Насколько — я не знаю. Ты видишь мой дом, ты видел на своем пути многие дома и можешь сравнивать.