Волчица и летающий голиаф

Винтер ласково взяла лейтенанта за броневой воротник, подтащила почти к лицу, чтобы перекричать шум, и спросила в самое ухо:

— Лейтенант... Это ведь не личный вопрос?

— Никак нет.

— Ну так не держите меня за дуру. Меня учили там же, и все сказанное об опытах мне известно.

Винтер оттолкнула офицера и поглядела на него прямо:

— А вот как вы объясните, что гримм раньше нас поняли, откуда корабль? Среди нас имеется шпион гримм? Но гримм же неразумны — или мы чего-то не знаем? И потом, пускай даже шпион! Мы-то искали всего лишь метеорит. Конечно, небесный металл редкость и ценность, но совсем не исключение!

В грохоте и шорохе поднятого взрывами песка по уцелевшим листьям прорезался новый звук: ровный механический рокот.

Обернувшись на звук, Винтер с адъютантом увидели, как из-под брюха чужака, из открытых вниз створок, спускается вполне обыкновенная на вид клеть подъемника.

— Ну вот, — отряхнула руки Винтер, — сейчас мы узнаем, откуда он взялся.

Адъютант вскинул свиток и перевел камеру в нем на широкоугольный режим:

— Разрешите уточнить. Разве у них и у нас одинаковый язык?

* * *

— Язык на этой планете совершенно точно имеет земное происхождение. Сказал бы я, что таких совпадений не бывает, но...

— Но? — поднял бровь командир экспедиции. Астрофизик несколько смутился:

— В самом деле, я же сам удивлялся, что тут даже сутки сходны с земными.

Биолог развела руками:

— С моей точки зрения, ни о какой случайности речь не идет. Биосферы совпадают идеально. Захоти кто-нибудь из нас тут остаться, неприятностей от биологической совместимости у него не возникнет.

— Зато возникнет куча других неприятностей, — вошел механик Сах Ктон и ответил на все взгляды сразу:

— У Лаик только ушибы. Но врач оставляет ее пока в ложементе. Падение с такой высоты опасно даже в наших скафандрах... А кто собрался тут оставаться, и почему?

Звездолетчики переглянулись. За десятки лет совместного путешествия они узнали друг друга достаточно: даже обсуждение шло словно бы одним голосом; не было разницы, кому подавать реплику. Командир ответил:

— Никто не собирается оставаться. Гарма, почему ты вообще заговорила об этом?

Биолог опустила глаза на собственные ладони:

— Сама не знаю. Вдруг подумалось. Сах, а ты про какие неприятности?

Механик шагнул к своему месту, сделав кают-компанию вдвое теснее. На фоне буйной черной гривы механика гладко подстриженные золотистые волосы биолога какое-то мгновение казались планетоидом, проходящим по диску планеты-гиганта... Командир подумал, что, пожалуй, двадцать лет без твердой земли меняют психику даже человека эры Кольца. Он обвел взглядом всю небольшую экспедицию — а ведь очень, очень давно не обращал командир внимания на внешность экипажа. Перед внутренним взором командира товарищи так и оставались юными — хотя стартовал “Парус” скоро тридцать лет как.

Вот механик Сах Ктон. Громадный, сильный даже по меркам железного здоровья эры Великого Кольца. Буйные черные волосы до пояса — они росли восемь лет на пути к Веге, а потом еще двадцать лет обратного пути; механик научился управляться с гривой, чтобы та не мешала ему при любых работах. А вот разговорчивость и смешливость Ктона остались там, во внешнем ледяном поясе Веги, когда почти незаметная льдинка пропорола бок звездолета и разнесла в пыль автомат настройки защитного поля. Вырвавшийся из-под контроля факел аннигиляции сжег половину отсека. Чинить в автоматике сделалось нечего. Автомат из ремонтного запаса собрали новый, а вот откалибровать его можно было только в заводских условиях. Двигатели работали в треть мощности, часто выбрасывая паразитные факелы, угрожая сжечь и сам корабль. За годы полета Сах Ктон с напарником перепробовали сотни устройств и приспособлений, но в итоге анамезонные моторы главной тяги все же пришлось остановить... Капитан так ни разу и не потребовал у Ктона привести прическу к уставной длине — при полном понимании остальной команды. Произошло словно бы молчаливое всеобщее соглашение: неуставной избыток волос Ктона сгорит в пламени основных моторов — когда те заработают, разумеется... Смуглая кожа, серые глаза, кошачья походка механика — все терялось на фоне длиннющего хвоста. Ктон словно бы носил символ их общей неудачи.

А вот Чань Вихрь почти не изменился. Астрофизик-навигатор остался тонколицым, и все выражения изящных губ, предмета зависти многих девушек, оставались такими же точными, как и в юности. Уголком губ астрофизик мог похвалить, отрицать, укорять — без единого звука; хотя и чистого тенора своего Чань мог не стыдиться. Пел он здорово, играл, кажется, на всем, что имело клавиши — от реплик старинных клавесинов, до пульта большой расчетной машины “Паруса”. В маленьком экипаже Чань имел вторую специальность — социолога.

Золотоволосая Гарма — биолог — и ее брат Имир, врач экспедиции, выглядели с понятным сходством. Разве что Имир за годы полета стал по-мужски массивен, уступая в том одному механику. Гарма, напротив, так любила спортзал, что переросла обоих на голову. Должности врача и биолога часто совмещались, но “Парус” направлялся к Веге, где надеялся отыскать внеземную жизнь и впервые потрогать ее руками, а не только посмотреть в передачах Великого Кольца, и потому знатоков живой материи оставили двоих.

Вахту с подругой делила второй геолог — маленькая темнокожая Лаик Санада. В паре с рослой северянкой Гармой она выиграла состязание танцев Праздника Пламенных Чаш, в самый год отправления экспедиции — видимо, на контрасте. Внешне чернокудрая Лаик переменилась не сильно, а вот взгляд заметно погрустнел. Кто-то ждал ее возвращения? Или она просто больше всех тосковала по Земле?

Командир вздохнул и подумал, что группу исследователей, спящую сейчас в анабиозе, в самом защищенном отсеке корабля, придется поднимать. Стоило бы сделать это перед посадкой, но до нападения черных тварей дело казалось несложным. А пробуждение — лишняя встряска здоровья товарищей и заодно удар по ресурсу анабиозных камер.

Исследователей пятеро, командир превосходно помнил их тоже.

Специалист по атмосфере, Тан Линь — рослый, широкоплечий, от силы добрый, и за то всеми любимый. Хотя размерами до Имира ученый не дотягивал, но был сильнее. Он единственный мог состязаться в атлетике с механиком Ктоном, но не стремился выиграть. Куда больше Линя привлекали сложные вычислительные модели атмосферных ячеек, а ради хорошего снимка молнии Тан вполне мог неделю-две проболтаться в стратостате, над грозой, стоически перенося болтанку и скуку.

Специалист по гидросфере, Хема Зана — округлая, плавная, словно бы отпечаток изучаемой стихии, всегда причесанная, всегда спокойная, фантастически аккуратная, с памятью, приводившей в восхищение астрофизика — тот несколько раз полушутя-полусерьезно говорил, что его вычислители помнят меньше. Немного работы нашлось ей у перекаленных синим солнцем планет Веги, не оказалось там влажных джунглей, а буйство энергии было таково, что не только вода, но даже легкие металлы испарялись под бешеным натиском жесткого излучения. Хема только вздохнула и за двадцать лет обратного пути написала большую научную работу о поведении песчаных океанов — коль скоро не сыскалось жидких.

Специалист по литосфере, начальник маленькой Лаик, внушительный бронзовокожий Ант Ранг, собрал на горячих планетах Веги достойный урожай — хотя “Парус” не совершал посадки, пробы добывали чиркающими ракетами. Какие-то минералы оказались в новинку, что и неудивительно для способов образования — в Солнечной системе нет столь мощного излучения, практически электрической индукционной печи планетарного размера — но попадались и вполне обычные, например, диабазы, которые может извергнуть во всякое время первый попавшийся земной вулкан.

Специалист по биосфере Анта Кай на Веге оставалась не у дел — зато сейчас ей предстояло работы больше, чем кому бы то ни было в экипаже. Звери гримм, по впечатлениям первого дня, признаны были наибольшей загадкой Ремнанта.

Наконец, оператор вычислительных машин, Торген Кам — все, собранное учеными, нужно будет записать, упаковать и уложить в далеко небесконечном запасе лент — уложить, чтобы потом легко было найти нужные данные. А еще профилактические работы по автоматам двигателей “Паруса”, да и самим вычислителям — их удобнее делать, когда звездолет стоит на опорах, камеры сгорания холодные, а энерговоды пусты и безопасны.

Оставалась еще вторая вахта собственно звездолетчиков, но их командир будить почему-то не хотел. Ар Амор пока что не разобрался, что его больше пугает: необъяснимое желание беречь их, как драгоценный запас — или то, что интуиция окажется права? Он даже про себя не спешил называть имена дублеров — словно бы опасался, что мысли могут подслушать!

Сам командир “Паруса”, кроме основной специальности пилота-навигатора, получил еще подготовку историка — все в той же смутной надежде обнаружить разумную жизнь на планетах Веги.

Да, от успеха тридцать четвертой звездной Земля ожидала многого. Впервые за всю историю решили отправить ступенчатую экспедицию. Два корабля несли только запас анамезона, который поочередно передавали “Парусу” и возвращались. “Парус” же, с урезанным сколько возможно экипажем исследователей, достигал Веги. Для настолько долгой вылазки требовались молодые астронавты.

Впервые экспедиция не передала в Совет Звездоплавания обязательный фильм об экипаже. Впервые командир имел право предпочесть уставу собственное мнение. Впервые экипаж уменьшили до минимального набора: пилот-навигатор-механик. За счет чего впервые протянули руку Земли на максимально возможное расстояние... Такое смешное, такое мизерное в масштабах Галактики!

Команда тактично подождала, пока командир выплывет из раздумий: все понимали, что предметов размышления у него сверх меры. Наконец, Ар Амор поднял голову, извинился слабой улыбкой — спаянный годами полета экипаж все понял без слов. И тогда механик Сах Ктон ответил на вопрос биолога, золотоволосой Гармы Лето:

— Какие могут быть небиологические проблемы? Отвечаю. Вот их фильмы.

— Только языка мы пока не понимаем.

Здоровяк отмахнулся:

— Разберемся. Корни общие. Например, главное училище их следопытов — Академия — прямо так и звучит, без перевода ясно. Названия: Атлас, Мистраль. Имена: Рейвен, Айронвуд — в школе четвертого цикла я увлекался древними языками, это Ворон и Железный Лес. Наиболее вероятно, что их корабли покидали Землю в самое темное время: Эра Разобщенного Мира, век Расщепления. До наших времен с тех пор не сохранилось почти никаких данных. Но техника, пожалуй, позволяла.

— Если предположить, что эта блуждающая звезда, — смуглое лицо астрофизика словно вспыхнуло изнутри, — совершает циклическое движение, а курс наших предков...

— Их предков, — поправил командир. — Наши, как раз, оставались на Земле.

— Не важно! — астрофизик бросился к расчетной машине, выдвинул клавиатуру, высветил на экране курс “Паруса” и ближашие звезды в окрестностях:

— Вот их курс. Допустим, летят они тоже к Веге. И вот наша звезда движется по своей внутригалактической орбите. Их корабли входят в гравитационное поле звезды. Находят эту планету, восхищаются ее землеподобием, решают не искать ничего больше, высаживаются...

— А черные твари? Остатки прежнего животного мира? Но почему тогда они похожи на земных волков, медведей, кабанов? Никакой живой организм не может распадаться в сухую пыль, это же не кристалл.

— Про кристаллы надо спрашивать Ранга и Лаик, но Ант в анабиозе, а Лаик в медблоке.

— И не выпущу еще несколько дней, — вошедший врач Имир опустился на ближайшее свободное место, вытянул ноги. Его стерильный белый комбинезон резко выделялся среди рабочих серых и глянцевого скафандра биолога — та всего лишь сняла шлем.

— Надо разобраться, с чем имеем дело.

— Новая форма жизни, — сказал командир звездолета, — разве мы не за этим летели на Вегу?

— Она противоречит всему... Закону сохранения, принципу причинности, второй теореме, правилам накопления энергии в живой материи, — врач махнул рукой. — Когда задача настолько сложна, решать ее наскоком — обманываться. Данных нужно на два-три порядка больше... Но я перебил Вихря — прошу его продолжить.

Астрофизик склонил голову:

— О, благодарю! Я продолжу, а затем, по правилу рекурсии, верну слово Ктону — его уже перебил я. Итак, вот наша звезда, и вот ее планетная система, и вот на этой планете сейчас мы...

Световая указка обвела третью от звезды точку.

— Планета в зоне обитаемости: кислород, жидкая вода. Земные растения, животных и микроорганизмы, скорее всего, колонисты привезли с собой.

— Они могли выбрать планету не своей волей, а тоже попасть на нее от безвыходности, от невозможности продолжать полет. Поневоле им пришлось терраформировать планету. В таком случае, черные — остатки прежней биосферы, построенной на иных принципах. Только не спрашивайте, на каких. Тут нам не хватает данных уже на десять-двенадцать порядков.

— Да, Гарма, вполне вероятный сценарий. Но звезда продолжает полет и уходит с курса... Скорее всего, уходит из плоскости галактического диска, потому-то мы ее и не учитывали при построении курса. Мощность вычислителей не беспредельна, поневоле приходится что-то выводить за скобки. Проходят века и тысячелетия, и вот орбита звезды снова в плоскости Галактического диска, и пересекается уже с курсом нашего “Паруса”, идущего домой от Веги.

— А на планете за прошедшее время построена цивилизация. Можно только порадоваться за потомков тех беглецов. Они не просто выжили: автоматика у них великолепна, роботы уступают нашим разве что самую малость. И с черными зверями научились управляться.

— Медицина... — врач покачал головой:

— Как вам, к примеру, инструменты из жидкого металла, принимающие любую необходимую форму на время работы, затем превращающиеся в металл же? Их не надо стерилизовать: ни кипятком, ни токами высокой частоты, как у нас. Плазма крови, понятно — но микроскопические роботы в этой самой крови? У половины экипажа крейсера протезы — а ни малейших следов отторжения! И люди с протезами несут вахты наравне со здоровыми. Научиться одному этому — и наша экспедиция окупится стократно!

— Поневоле начинаешь думать, что их фильмы про сверх-людей не так уж сильно выдуманы, — сказал механик. — А неприятностей ожидаю, потому что их социальное устройство лично мне кажется ожившей книгой или гениально точным фильмом по Эре Разобщенного Мира.

— Вот, кстати, про фильмы, — командир оперся подбородком на сцепленные пальцы. — Отлично снято, чистейшие краски, ракурсы, свет. Очень грамотно пользуются светом. Помните, мы снимали наши подвиги Геркулеса?

Экипаж заулыбался и на некоторое время оказался вне реальности. Ар Амор смотрел на команду с грустной улыбкой, точно как недавно команда смотрела на него самого. Наконец, вынырнув из воспоминаний, звездолетчики разом подняли взгляды на блестящий металл стен. И еще раз перечитали название собственного корабля, кодом Великого Кольца и символами всеобщего языка.