Одиночество. Вечное одиночество бессмертного среди смертных — и не с кем разделить его. О, Владыка, Учитель... зачем же ты оставил меня — так? Здесь, в этом краю людей, а ты — где? Ты же видишь, знаешь — я не предал тебя. Я жду тебя — вот, смотри: крепость, люди. Воины. Знающие. Хлебопашцы... Твои воины — твоим именем они приносят присягу.
А — я?... Ученик, не ставший любимым. Чужой среди людей — и разлученный с тобой... Но я — Майа, и это значит для меня слишком много. Когда же ты вернешься?!..
А за окном горели костры дозоров, незаметно шли в тенях посыльные. Ангбандо расширила свои земли уже на территории трех человеческих племен, заключила мирный договор с эльфами-Синдар. Ее прекрасно обученные воины не знали себе равных в бою. Артано учил каждого сам, не доверяя никому вопросы жизни и смерти. Они старались не убивать в боях, предпочитая из недавних врагов делать своих новых жителей. И это удавалось — последнее племя присоединилось само, убежденное в выгодах и преимуществах союза с Ангбандо.
На плодородных землях щедро множились поля, плодился скот. Вставала деревня за деревней — и хотя бы двое-трое детей отправлялись учиться в Цитадель. На целителей, кузнецов, коновалов — на все те умения, от которых зависело процветание деревень. И оттого щедрую и не тягостную дань платили племена Цитадели — хлеб и дичь, руды, лен и шерсть. А взамен они получали уже обработанное умельцами Ангбандо — оружие и ткани дивной работы. По первому зову крепость присылала своих целителей — и никогда не отказывалась принять кого-то жить.
Сытые, плодородные годы...
А в Цитадели жили только воины и ремесленники. Ремесленники — умельцы не хуже самых умелых эльфов. Воины — несравнимые ни с одними в Средиземье. Но не это было главным — а то, что оружием в Цитадели владел каждый, даже маленький ребенок. Мужчины и женщины равно обучались этому — и хрупкая юная девочка могла быть не менее опасным противником в бою, чем доблестный эльфийский воин. Артано радовался, глядя на это — никто не сможет причинить вред его подданным, они всегда сумеют за себя постоять. В бою ли, заблудившись ли в диком лесу...
Он учил их еще невиданной в Средиземье науке — выживанию. Всех, от мала до велика, иногда в ущерб основному ремеслу. Но для Наместника основным ремеслом казалось только одно — умение выжить. Все остальное — не главное, все остальное придет потом. И ценилось умение воина выше умения кузнеца, а по числу выигранных турниров судили о человеке. Поколение за поколением все лучше и лучше осваивало владение оружием — и в каждом поколении все меньше было детей, хотевших стать целителями или ткачами, коновалами или ювелирами. Это было страшновато — но он пока еще не замечал ничего дурного в воинственности своих людей.
Первое поколение, родившееся в Цитадели, было вовсе не похоже на своих родителей — да и вообще ни на кого из родни. Все дети были, как на подбор, похожи — словно и отец у них был один на всех. Родители были светловолосыми, широкостыми и светлоглазыми . А вот дети... Рано вытягивавшиеся, но остававшиеся по-эльфийски стройными, темноволосые, бледнокожие, зеленоглазые, с странно тонкими и длинными пальцами и у девочек, и у мальчиков. И при таком сложении — удивительно сильные и крепкие. А еще — могли они иногда понимать друг друга без слов. И на все вопросы родителей недоуменно отвечали: "Цитадель помогает. А разве вы ее не слышите?".
А теперь уже четвертое поколение растило своих детей — и никому уже не казалось странным, ни то, что дети похожи, ни то, что мать может разговаривать с малышом, находясь на разных этажах и не размыкая губ. Или то, что совсем маленький ребенок может провести весь день один — и не плакать, видя счастливые сны. "Цитадель помогает". Место, которое им было больше, чем дом — место, которое изменяло их медленно, но верно, подгоняя под себя и даруя взамен нечто, незнакомое другим людям.
Сам Наместник учил их многому такому, чего людям самим познать не дано. Магия и развитие способностей тела — это знание могло прийти только от Айнур, и Майа Артано не скупился на него. Люди были необыкновенно слабы в этом по сравнению с эльфами — зато учились охотнее. И вот уже умел самый обычный парнишка набирать силу прямо из самой земли — и ночью на посту ему не хотелось ни спать, ни есть. И руки любого целителя всегда могли излучать то особенное тепло, которое лучше лубков и клея соединяет разорванную плоть и разбитые кости, излечивая страшные раны за считанные дни. А простой браслет, подаренный девушке влюбленным приятелем-ювелиром мог указывать на ядовитые травы...
... Хорошие годы — для людей.
А для Майа, лишенного наставника — странный маскарад на грани ненужности и забавы. Ибо все это — только для одного. Для Вала Мэлькора. Каждое слово, произнесенное им, каждое дело, сделанное. Каждый урок и каждый учебный бой — только с одной целью: доказать свою нужность и преданность.
Только, кажется, никогда этого не будет — возвращения.
И летит в каменную стену, отражающую теплые блики свечи, тяжелый церемониальный кинжал с рукоятью, украшенной золотом и изумрудами.
И впиваются в точеные ладони ногти умелых пальцев.
В клочья — тонкую ткань рубашки под не сознающими, что делают, пальцами.
Только руки — из всего тела — хоть как-то выражают свои чувства. Все остальное — лицо, глаза — гордый лед холодного равнодушия. Пустота, одетая в бездну — душа его, ибо все, что было в ней и хорошего, и дурного сгорело в долгих боях с собственным отчаянием...
С высокой башни Цитадели вниз, черной птицей, и лишь в последний миг над землей взмыть в небо, испугавшись не смерти — возможности разбиться и не дождаться возвращения Владыки...
Первая Эпоха год 1
Черный вихрь ветра пронесся над западными морями, закончив свой путь в теснине Ламмот. И — рассыпался бесчисленным множеством черных углей и пламенеющих искр, во мгновение ока образовавших человеческую фигуру. Человеческую ли?...
И вся Арда почувствовала возвращение его.
Замерла на миг земля, вздрогнула — не веря, не понимая еще.
А скалы Ламмот помнили, кто создал их такими, какими они были — дикими, яростными, неприступными и свободными. Помнили — и оттого вознесся ввысь и вширь голос камня. Был в нем рокот обвалов и звон раскалывающихся глыб, свист морозного ветра и шелест солнечных лучей по шершавым спинам гор. Песня волн — глухие барабаны неумолчного биения волн о камень. Нежный шелест тающей на песке пены... И не было в того миг в Средиземье ни единой живой твари, что не услышала приветствие скал Ламмот.
Это потом кто-то назовет его "воплем, заключенным в теснине". Это потом кто-то, расскажет какую-то сказку о его появлении. А пока — некому увидеть, чтобы поведать другим. А камни — не говорят со смертными.
Он почувствовал первым. Из рук выпала заготовка для меча — но, не обращая внимания на обиженный звон металла, Артано рванулся к окну. Он видел — присущим ему вторым зрением — то, что сейчас происходило на скалистом берегу. А там шел по камням — легко, словно и не касаясь острых клыков мокрого серого базальта — высокий темноволосый человек, завернувшись от порывов ледяного ветра и брызг соленой воды в широкий черный плащ. И пела у него под ногами земля...
Ты вернулся наконец, Владыка!...
Но в одной из расщелин притаилась — Тварь. Никто не знал, что породило ее в глуби времен, чье необдуманное заклятье вызвало из глубин небытия тварь, что питалась светом, тварь, что не могла насытить свое брюхо никогда, даже поглотив весь мир. Ибо она была Тварью Пустоты.
Майа увидел ее — но было уже поздно. Огромное темно-серое облако заструилось из глубокой трещины в земле, медленно принимая форму гигантского паука, протягивая туманные подобия паучьих лап к идущему. Артано рванулся — забывая менять облик, едва не выпадая из окна. Нет — не успеть. Ни в каком обличье — не успеть. Опять?!..
Вала сделал легкий плавный жест правой рукой — левую он держал под плащом, словно что-то там пряча — и Тварь обрела видимую форму: черный паук, тонкие суставчатые ноги увенчаны острыми крючковатыми когтями, у трубкообразного рта движутся огромные шиповатые челюсти... Второй жест — на этот раз резкий, как удар мечом — и тварь отпрянула, словно получив удар.
А далеко на Севере пальцы единственного свидетеля этой битвы крошили твердый камень подоконника, словно ломоть свежего хлеба.
И все же через краткий миг она вновь обрела свою истинную форму. У ее истинного облика не было цвета, формы, плотности — она была Ничем — но со стороны казалась сгустком сероватых клочьев тумана, из которых змеились длинные легкие шупальца. И вновь заклинание Запечатления — только уже медленнее. А Тварь опять зазмеилась серым облаком и, клубясь, вознеслась над Вала, невероятно огромная и, казалось, непобедимая...
... и тогда земля вокруг него вспыхнула ярким пламенем небывалого золотистого оттенка. И три узких и длинных языка пламени — темно-рубиновый, алый и бледно-розовый поднялись перед Тварью, заставляя ее отступить в глубины скал, бежать в страхе, не разбирая дороги от Пламени Тьмы, которое обжигало, которое она не могла поглотить, которое настигало ее болью и жаром даже в ее бесплотном бесформии. Валараукар — Майар, ставшие Духами Огня.
Артано отступил от темного закопченного окна кузницы. Опустил руки, безвольно повисшие вдоль тела.
...И опять тебя спас — не я. И опять я — не успел.
Те, кто был вольными духами огня — успели. А я — что считал себя учеником, что назвал себя — наместником, я — не успел.
И не заглушит пьяная безумная радость, что искрами рвется из зеленых глаз Наместника Цитадели Ангбандо темной боли и стыда. И совьются боль и радость в единый тугой шнур, который не разорвет уже ничто и никогда... Оттого не помчится Майа туда, куда зовет его голос сердца — на побережье, придумав себе страшную сказку о собственном предательстве и трусости, не веря доводам разума, не слушая души. А останется в Цитадели, с тревогой и страхом ожидая встречи — и только одного не понимая: как сможет смотреть ему в глаза?...
А по землям Белерианда шел человек в темном плаще. Вернее — почти человек. Ибо в тенях елей, что так выросли за время его отсутствия — не различить фигуры, не почувствовать его следа самому чуткому зверю. А на солнечной поляне — не различить тени, да и очертаний-то не увидеть — то ли марево от жары, то ли травы качаются под ветром. Он шел, не торопясь, медленно проходя на северо-восток. И чем дальше на север вели его пути — тем громче говорила с ним земля, ибо тем больше в земле было вложено его силы.
И вырисовывалась на горизонте огромная крепость с четырьмя стройными башнями. А земля была — обжитой. Много поселков, вспаханные поля, охотники и сборщики ягод. Земля людей — заботливо обихоженная, плодородная, щедрая. Громадный муравейник — с центром всего этого движения в крепости на горизонте. Воины с мечами. Крестьяне на возах. Гонцы, спешащие по дорогам...
Крепость могучего владыки.
И улыбался идущий — но недоброй была та улыбка.
... и первым он увидел — взгляд. Ледяной взгляд светлых глаз, отталкивающий от себя прочь, низвергающий в стылые волны северного моря.
Потом уже рассмотрел — другие черты, другой облик. Какая-то расплывчатость, какой-то надлом. Непривычная мягкость в чертах лица. Рука — в черной облегающей перчатке, другая — под плащом.
Но первым был взгляд. Презрительный и насмешливый.
— Ты стал грозным властелином, ... ученик.
И залило и без того смерзшееся комом льда сердце новой волной отчаяния. Лучше — вообще не быть, чем слышать это "ученик", произнесенное — так. Убей меня, прокляни, прогони с глаз долой, — рвалось с губ отчаянное — только не говори со мной так! Но он промолчал, хотя каждое несказанное слово отпечатывалось где-то внутри.
— Что ж, властвуй безраздельно. Не буду тебе мешать.
И — начало движения поворота...
А Артано не мог выговорить ни слова — просто слишком много слов одновременно теснилось в горле, ставшем вдруг непослушным и чужим, теснилось, сбиваясь в липкий и душный комок, который никак нельзя было проглотить или выплюнуть... И он стоял неподвижно еще миг — миг, растянувшийся на века, и в этот бесконечный миг что-то умирало в нем навсегда и что-то новое рождалось, и заходило солнце бессчетные разы, умирали и падали звезды, рушились скалы...
И все же сумел сдвинуться с места — черной молнией на колени перед Вала.
— Прости меня! Я ждал тебя. Этот замок — твой. Живущие в нем зовут меня наместником. Наместником Владыки Севера — твоим наместником. Я ждал тебя! Я все время ждал тебя.
Только отчего голос звучит так спокойно, почти равнодушно?
Ведь хочется — прижать к глазам эту руку, плакать, не стесняясь слез, рассказать обо всем, что было, обо всей многолетней пытке ледяного одиночества, о невозможности — быть без него, о тоске и боли, что не оставляли его ни на миг... О пустых ночах и нелепо сгоревших днях отчаяния, о ссадинах — от собственных ногтей — на ладонях, потому что ни дня не прошло без того, чтобы не вспомнить, а вспомнить — значит еще раз умереть от нестерпимой боли разлуки...
А вместо слов — протянутое узкое лезвие меча. Присяга. Вассальная клятва.
И — спокойное, каменно-непроницаемое лицо.
И даже когда ласковая рука мягко приподняла его подбородок и взгляд светлых — не разберешь на ярком солнце, голубых? светло-серых? — глаз облил его непривычной и нежной теплотой, он не позволил уже рвавшимся словам слететь с губ. Губ — легко сложенных в вежливой улыбке. Только одну маленькую слабость позволил он себе — замереть ненадолго, уткнувшись лицом в пахнущий морской солью и ветром ворот плаща Вала, когда тот поднял его с колен и крепко обнял.
И сам поднял голову и мягко отстранился.
Отчего — и сам не знал.
Знал только, что отныне будет сдержанным и скрытным, спокойным и ровным в обращении.
И никогда не выскажет того, что осталось зарубками на сердце — даже под пыткой. Даже в миг самой большой откровенности.
Наместник должен быть силен.
А ученичество — закончилось...
Первая Эпоха год 118
Какое-то время его первая маленькая крепость на острове стояла заброшенной, под надежной охраной скрывающих ее чар. Потом она стала необходима — и Майа устроил в ней свой собственный наблюдательный пост.
В те годы он проводил много времени с волками, потомками тех, с которымии когда-то пересекал бесчисленные снежные равнины северо-востока. Волки были единственными, кому был разрешен проход по каменному мосту — посланцы-люди должны были дожидаться его выхода под стройной аркой, которой начинался мост. Скоро животные привыкли и не боялись протянувшейся так близко темной зеркальной глади воды. Он проводил с волками много времени, расстроенный и разобиженный тем, что творилось последнее время в Цитадели — последнее время, по правде сказать, тянулось с возвращения Владыки и Артано был единственным, кто не мог приспособиться к переменам.
