Возвращение алтаря Святовита

— Здесь Рейсс.

— Приветствую, 'австрийский лис'. Это Долерман.

— Машина добралась до тебя?

— Да. Всё, как договаривались. Сам заберёшь, или матери выслать?

— Лучше домой. Сегодня ты жив, а завтра русские бомбы превратят тебя в фарш. Ты поэтому позвонил?

— Нет. Похоже, мы можем провернуть дельце, как когда-то в Польше. Окажи услугу, пришли завтра мне четверо русских. Один из них должен быть водителем.

— Где я тебе возьму водителя?

— Двадцать за каждого.

— Тридцать.

— За водителя двадцать пять. Это последнее слово. Рядом с тобой за крынку сметаны можно выменять. И чтоб не буйные были.

— Так пойди и поменяй.

— Не нервируй меня, лис...

— Ладно. Завтра будут, но верни грузовик к вечеру.

Долерман положил трубку. 'Как хорошо иметь родственником такого придурка', — подумал комендант и отложил часть суммы в сторону. Оставшиеся деньги легли в несгораемый шкаф, где уже дожидались нового владельца золотые коронки, кольца и несколько монет царской чеканки. Всё это было отнято у недавно расстрелянных хиславичевских евреев. Конечно, кое-что утекло комендантскому взводу, за всем не уследишь, но львиная доля осела именно в этом сейфе. И если брат жены, 'австрийский лис', убивал из удовольствия, то Долерман из жадности. Неважно, кто попадал под его власть: русский или белорус, украинец или еврей, поляк или литовец; если на нём было золото или какая ценная вещь, мерзавец возжелал получить это себе. К людскому несчастью, золотой телец старательно оберегал своего адепта. Во Франции в Долермана стреляли из рогатки — только шишка на лбу; в Польше пытались отравить — выжил, даже здоровее прежнего из госпиталя вышел; теперь наступил черёд Смоленской земли.

Выйдя из комендатуры, Петер навестил почту, а потом и госпиталь. Ему очень хотелось пообщаться с кем-нибудь нормальным. От разговора с Долерманом его снова стало тошнить, настолько неприятный был тип. Знакомый врач по традиции пригласил его в беседку, где обратил внимание на его глаза. После чего попросил Дистергефта показать язык, коснуться пальцем кончика носа и поставил диагноз.

— Я уже отвык от нормальных болезней. У Вас, мой дорогой, самый настоящий невроз. Перистальтика замедлена? Я прав?

— О чём вы? — Не понял его Петер.

— Тошнота, рвота есть? — Не унимался доктор.

— Да. Со вчерашнего дня. Мне так плохо было, я ещё стакан самогона выпил.

— Пить чай с мятой, больше спать, вкусно есть и никаких переживаний.

Петер попытался узнать подробности заболевания, но в этот момент появился санитар, сообщив, что лейтенанту Людвигу стало плохо, и врача просят к раненому. Попрощавшись, Клаусович докурил сигарету и расстроенный своей внезапной болезнью побрёл к спрятанному велосипеду.

* * *

Шестого сентября наши отбили Ельню. В немецких тылах началась суматоха. Прибывшие в госпиталь раненые говорили, что русские собрали невероятные силы и на одного Ганса приходится как минимум семь Иванов. Кто-то рассказывал, что несколько дней назад заткнуть дыру на передовой послали роту охраны командного пункта, а это уже ни в какие ворота не лезло. Активизировалось подполье, и резко иссяк поток доносов. Политику закручивания гаек в отношении местного населения приостановили. Временно, конечно, пока не будут созданы специальные подразделения. Солдаты же неохотно выполняли карательные функции, уже допуская возможность оказаться в плену и ответить за злодеяния, о чём раньше и не думали. За нарушение комендантского часа, как и прежде, стреляли на месте, но разрешили торговать на рынке за рубли, причём забирать понравившиеся немцам вещи у продавцов запретили. В эти дни к Сожу всё чаще стали выходить люди окрестных с Хиславичами сёл и деревень. По реке плыли газеты. Запаянные в целлофан и привязанные к обрезку доски или к чурбаку. Иногда в свежую газету был вложен 'боевой листок', из которого можно было узнать о подвигах советских воинов. Так же встречались напечатанные на сероватой бумаге фотографии пленных немцев, их разбитая техника и списки потерь дивизий, статьи военных корреспондентов и рассказы воевавших в Смоленской области бойцов. Но больше всего людей заинтересовал рассказ о танкисте Колосове, про действия которого был написан очерк, с припиской, что корреспондент будет неусыпно отслеживать боевой путь красного командира, о чём поделится с читателями в следующем номере. В Богдановке одна женщина предположила, что Колосов по описанию подходит под жениха Варьки Журавлёвой, жившей в Ивановке. Следовательно, в газетке пишут почти про их земляка, а это как об ушедшем на фронт родственнике услышать. И пошла гулять людская молва. Да не просто так, а с пользой. И пацан сидящий с удочкой у бережка, без сожаления выдёргивал крючок из воды с почти подсёкнутым карасём, заметив проплывающую деревяшку. А вдруг, там газета? И тогда он герой, как Иван Сидорович Колосов. Потому, что он такой же смелый и не натурит в штаны, неся газету мамке. Понятно, что герой в масштабах своего села, но так и танка у него пока нет, только удочка.

Через несколько дней, когда наступление под Ельней стало выдыхаться, я совершил первую диверсию. Произошло это возле деревни Мокрядино. Места те известные, и очень мне хорошо знакомые. Именно там, давным-давно, веке так в третьем, выросло городище. Тушемлинская культура, так сейчас называют историки эту территорию. Сюда я собирался направить Петера Клаусовича, дабы тот мог заниматься своими археологическими исследованиями. А пока, я смотрел на наведённый немцами, взамен частично обгоревшего старого, мост. Портил он мне всю погоду, и как назло длина его была метров так двадцать, следовательно, охранялся парным постом. Узнав о распространении большевистской агитации, Шванде отдал приказ проследить вверх по реке, от какого места начался подбор из воды газет, для сужения круга поиска и поимки преступников. Нужно было, чтобы плывущие по реке 'плотики', исходили именно с этого моста. Тогда вариантов сброса печатной продукции оказывалось множество. От проезжающего по переправе транспорта, до невероятно ловких подпольщиков, сумевших обмануть постовых и перегнувшись через верёвочные перила, на глазах у всех сбросить в реку деревяшку с 'боевым листком'. О том, чтобы пробраться к мосту по берегу, речи не велось. Немцы вырубили весь кустарник у воды, оставляя возможность плыть по реке, которая закончится после первой пулемётной очереди. Тут, как повезёт. В принципе, тёмной ночью, на надувной лодочке, вниз по течению, внаглую — есть шанс. Один из ста. Проще пострелять караул, что в принципе тоже возможно. Засесть где-нибудь поблизости, желательно на возвышенности и лупи в немчуру. Он из караулки на пост, а ты ему пулю в лоб. Да только не по одному они мост охраняют, и гуськом подставляя головы, не стоят. В теории многое возможно, на то это и теория. На практике, имея только стрелковое оружие один человек охрану моста, не отработает.

Осмотрев ещё раз все возможные подходы к переправе, я повернул бинокль в сторону караулки. Располагалась она в шагах шестидесяти от моста, на правом берегу реки. Небольшое, осевшее в землю практически до окон бревенчатое здание, украшенное ярко-красным кирпичом печной трубы. Кладка свежая, предвоенная. Печку хозяин обновил, а крышу не успел. Хлипкая крыша, со стороны дороги покрыта гонтом, как на показ, а с тыла солома. Ближе ко мне крохотная пристройка с поленницей дров у стены, широкая колода, козлы с бревном и двуручная пила. Чуть дальше к дороге, в тени дерева стоит мотоцикл с изрешечённой осколками коляской. Новой техники в тыловых частях нет. Рядом пристроена лавочка, на которой восседает усатый фельдфебель, по возрасту из старослужащих, лузгающий семечки или орешки. От меня до него метров семьдесят, в бинокль даже волосы на ушах видны, и как он закрывает рот рукой, сверкая золотым кольцом на мизинце. Да и не столь важно, что он грызёт. Возле него стоит ещё один, с погонами унтер-офицера, держит в руках прутик и гоняет пятерых тощих солдат в полной выкладке. Вот они построились в шеренгу, а тот, что с прутиком принялся им втолковывать:

— Стой, кто идёт! Тот, кто после третьей команды "стой" не остановился, пусть пеняет на себя, часовой имеет право его застрелить. Предупреждение можно не говорить и огонь можно открывать, если явно виден враг. Вам ясно, идиоты?

В ответ молчание. Видимо, особо говорливые уяснили, что командиру начхать на их мнение.

— Смирно! Вольно! Винтовку на караул! Подразделение кру-у-у-гом! Занять позицию!

Солдаты, спотыкаясь, побежали к окопам у моста. Усатый остался на лавочке, указав пальцем на самого первого, мол, этот кое-что уяснил. Но немец с прутиком не унимался, вставив в рот свисток, он подал сигнал, после чего крикнул:

— Внимание, газы!

Не обращая внимания, как идёт муштра, я задумался, а ведь эти пятеро должны как минимум желать своему фельдфебелю всех земных бед. Не понимают ещё, что он учит их выживать. Небось думают, как бы подставить его, чтобы убрали мучителя подальше от них. Подстава! А почему бы и нет? В голове возник план. Если сейчас, пока идут занятия, по старому рву, оставшемуся непонятно с каких времён, проползти до поленницы и засунуть за дровами с десяток, завёрнутых в целлофан газет, то на мост можно и не зариться. Достаточно будет кое-кого известить, о том, где надо искать. А ловить шпиона среди своих — занятие весьма увлекательное. Особенно среди невиновных. Тут землю рыть будут, стараясь уличить.

Оставив рюкзак на месте моего наблюдательного пункта, со свёрнутыми в трубочку газетами за пазухой я пополз ко рву. На месте учений уже раздавались два голоса. К немцу с прутиком наверно присоединился 'усатый'. Выражения стали витиеватей, а команды чаще и громче. Пусть забавляются, главное, чтобы не пошли в атаку в мою сторону. Минут через пятнадцать я дополз к колоде для рубки дров, и до поленницы осталось всего ничего, как команды прекратились. Солдат вновь построили. Надо было спешить. На полусогнутых я бросился к сложенным дровам, сунул за ними газеты и попятился задом. Окно избушки в этот момент распахнулось, оттуда высунулась рука с кружкой и за угол, прямо на меня полетели брызги остывшего кофе из цикория.

Палец сам нажал на курок пистолета. И я никак не мог понять, отчего не слышно выстрела. Так и пятился, стиснув рукоятку, давя на спуск. Уже во рву, подавив в себе страх, я сообразил, что не поставил оружие на боевой взвод. Вроде, чего там сложного? Дополз до избушки, подложил газетки и смылся по-быстрому. Правду скажу, не сложно, но очень страшно. Потому как когда ползёшь, спиной чувствуешь рыскающий ствол пулемёта, да пару-тройку глаз, шарящих по округе, выискивая, как кажется, только тебя. И страх этот оттого, что ты один, а их много, и некому твою беззащитную спину прикрыть. А воображение отключить, так ещё хуже может стать. В партизанской войне надо каждый шаг просчитывать. Не семь, а семьдесят семь раз отмерять, перед тем, как отрезать.

До места лёжки, где остались мои вещи, я полз если не час, то очень долго, замирая от каждого шороха. И только ощутив себя в безопасности, лёг на взмокшую как после купания спину и прислонил к себе винтовку. Отдышался, снял защитные колпачки с оптики и, устроившись поудобнее, прицелился в зад 'усатого фельдфебеля'. Он снова что-то грыз.

— Пух, пух, — прошептал я, — твоя жизнь на пальце моей руки. Ты никто, и живёшь потому, что нужен мне.

Вроде полегчало, отомстил за переживания.

Следующим днём Савелий Силантьевич привёз в Хиславичи отчёт по заготовке сена. Сдал его в управу, и вместе с Ржецким направился в комендатуру. Формально он должен был подать рапорт о пленных красноармейцах, но как потом выяснилось, по документам они уже были отпущены на поруки родственникам. Знать об их судьбе в планах Долермана стояло где-то между: есть ли жизнь на Марсе и почему пингвины не летают; так что бумага легла 'под сукно'. Второй причиной посещения комендатуры явилась пачка листовок пропагандистского характера, отобранная им у пацана из Мокрядино. Ржецкий переводил, а Савелий рассказывал подробности, как мальчишка сознался, что спёр бумажки у дома возле моста, где живут немцы, думая, что 'усатый' прячет в поленнице деньги. Мол, сам просёк, как оккупант туда лазил, сразу после проезда грузовика по мосту. Разыскать пацана? Какие проблемы, Петька Иванов. На вид лет десять, с щербатым козырьком картуз на голове, штаны серые, пиджак перешитый, и примета у него особая — сидор за плечами. Такие вот дела, гражданин начальник.

Долерман всё подробно записал и, выпроводив посетителей, задумался.

Сообщить полученную информацию начальнику района он может и без проверки. Ситуация обязывала. Военнослужащий вермахта, хранящий агитацию большевиков — преступник. Такие сигналы на тормозах не спускают. Взяв в руку перевязанную бечёвочкой пачку серовато-фиолетовых листовок, комендант стал их рассматривать. Листы напоминали десятирублёвые банкноты русских. Такую бумажку несложно спутать с деньгами, да и для самокрутки, ставшей в последнее время популярной у солдат, в самый раз. Враг стал умнее. Что тут пишут?

"Пропуск. Действителен до конца войны для неограниченного числа... Желающих работать мы устраиваем по специальности. Не забудьте взять с собой шинели и котелки".

Так, а что это за цифры внизу, в правом углу? Серийный номер листовки? Они что, на каждую листовку присваивают номер? Невероятно. Версия мальчишки с украденными деньгами становилась правдоподобной. Пацан вряд ли когда-нибудь видел настоящие рейхсмарки, так что вполне мог подумать, что это немецкие купюры. Надо действовать, вот только найдут предателя благодаря Долерману, а крест с мечами достанется какому-нибудь проходимцу с волосатой рукой.

— Ганс! — Позвал комендант секретаря, — Ржецкого ко мне, вместе со старостой Прилепово, срочно!

Через несколько минут Савелий Силантьевич писал под диктовку отчёт о проведённых им следственно-розыскных мероприятий. Всё согласно полученного два дня назад приказа от Долермана, который тоже был составлен. Ржецкий тут же перевёл писанину старосты на немецкий и спустя час комендант был у начальника района, подавая отпечатанный на машинке первый экземпляр рапорта. Вспыхнувшая было на карьерном небосклоне звезда Долермана, по всем законам должна была воссиять, но судьба-злодейка была явно не в настроении. Шванде прочёл бумагу, посмотрел местоположение упоминавшийся в документе деревне на карте, что-то прикинул в уме и хлопнул себя по ляжке. Коменданту, вызвавшемуся лично провести операцию по аресту неблагонадёжных, указали на своё место, объявив лишь благодарность. Долерман вышел из кабинета начальника ни с чем, поклявшись, что больше никогда не проявит служебного рвения. А вот его патрон стал действовать хитрее, да и фантазии у него было хоть отбавляй. Из доклада следовало, что пачка листовок появилась после прохождения по мосту грузовика, и не надо было напрягать мозги, чтобы понять взаимосвязь, но это всё лежало на поверхности. Шванде копал глубже: постовые лишь мелкие сошки, возможно знающие старшего агента, который листовки и передал. Тот, наверняка, тоже рядовой исполнитель, а вот лицо, стоящее за ним уже птица, и скорее всего высокого полёта. Любой клубок можно размотать, потянув за ниточку. Главное ниточку найти, что он и сделал.