— Серебро. Мягкое. Старое. Сейчас такого не найти. Припой классный будет. Сейчас разбавляют присадками для прочности. Не помню — чем именно. Убирай, с глаз. От греха.
— Почему взял самые тёртые монеты? — спросил Колян. Он убрал всё, кроме того куска серебра, что приметил Бабуин. Три монеты Санёк до этого спрятал в кулаке. А после вопроса Коляна он уронил их в траву обочины и стал топтать и растирать кроссовкой.
— Мы с тобой их нашли на объекте, понял?
— Нет, — покачал головой Колян.
— Ну, гараж. Яма там. На дне нашли. Клад это. Понял?
— Это же неправда.
— И чё? Ты как маленький, ей-богу! — разозлился Бабуин, стал топтать монеты уже с яростью, — Нет, гля! Давай всем всю правду скажем, гля! Приходи, братва! Ищут пожарные, ищут милиция! Ищут давно, но не могут найти! Вот и нас будут искать долго, но не найдут! Ты что, людей не знаешь? Если есть возможность взять просто так, отобрать силой — никогда не заплатят! Если есть возможность поживиться — ни перед чем не остановятся! Если овчинка выделки стоит. Так — лишь три тёртые монеты, что нашли два простых и тупых пролетария — мы с тобой. Тут — проще деньги отдать, чем запалиться перед легавыми, а потом с государством в прятки и догонялки играть. Овчинка выделки не стоит. А вот за всю твою горсть — они могут и полгорода в 'подснежники' превратить! Ты чё такой наивный? Это же — люди! Жадные, щуки!
— А ты? Почему не взял всё это? — спросил Колян и опять полез в рукав.
— Убери, глядь! — ткнул его в локоть Санёк, — И не доставай! Забудь о них, от греха! Потому и не взял, что... Потому что! Ежанутый — потому что! Сыкло — потому что! Проблем не хочу! Нет денег — проблема! Много денег — большая проблема! Очень много денег — очень большая проблема!
— Я заметил, что нет в тебе алчности, — кивнул Колян.
— Чего? — не расслышал Бабуин, обдувая подобранные монеты, потому не расслышав.
— Ты — не жадный, — пояснил Колян, подумав, что Санёк не понял слово 'алчный'.
— А-а! Наверное.
— Ты же сказал, что люди — жадные.
— Так, то — люди! А я — Бабуин! — И заржал, ссыпав монетки в карман джинсов, к прочей мелочи, прихлопнув их ладонью. — Обезьяна! И только труд на благо родины сделает из обезьяны — бабуина! Как завещал великий дедушка Даркин. Пошли!
У Коляна было своё мнение на счёт отсутствия у Александра Бабаева алчности, но он решил придержать его при себе, помня наказ Санька 'про сказки'. Потому как ссылаться пришлось бы на друга, почти брата Коляна. Тогда пришлось бы рассказывать и про него самого. А Мрачный для Санька — точно 'сказка'. Весь, целиком — сказка.
Бабуин, в прекрасном расположении духа, уверенно топал по растрескавшемуся асфальту, разглагольствовал и махал руками:
— А что деньги? Деньги — навоз! Сегодня — нет, завтра — воз! Сделали они хоть кого-то счастливыми? Я таких не знаю. Зато знаю... и знал! Столько таких, кому деньги не принесли ничего, кроме проблем. И чем больше денег, тем больше проблем! Вот у меня — ничего за душой. И все это знают. Я — такой же, как и все. Пришло — ушло. С получки до получки. Потому — кому я нужен? Никому. Таких, как я — полная страна. А вот будь у меня... ну... миллион! 'Зелени'. Или евротугриков? Подумать страшно! А что с ним делать? Золотой унитаз купить? Украдут. У нас люди добрые, помнят завет великого Ильича — грабь награбленное! И в народе присказка живёт, что Бог велел делиться. Если кто-то не желает добровольно делиться — помогут. Поделиться. По доброте душевной. Или вот дом я большой куплю, к примеру, так, в порядке бреда. Тут этот-то — течёт! Грязью зарос. Тот раз — запотели вымывать! А 15 комнат? Как их хотя бы просто пропылесосить? А 115? Людей нанимать? Кого? Таких же пройдох, как и я? И управдома над ними? Естественно — вороватого. И — садовника. Который меня и убьёт!
— Зачем? — удивился Колян. — Убъёт?
— Ты у этих дамочек спроси, что детективное чтиво строчат. Там каждый раз жертва — неведомо схерали богатый придурок, полный и клинический недоумок. Баба у него — курица 'купи-колечко', ноги от ушей, вымя — кремневое, мозги — силиконовые, в голове — ветер и шляпки, чтобы было для чего голову иметь, кроме орального разминирования мужа, садовника, парикмахера собаки, самой — собаки, повара и всех телохранителей. Бизнес он ведёт часа два в день, да и то — по телефону. Ага! Такая вот акула бизнеса! Естественно, Вселенская Справедливость такого стерпеть не может. И приводит приговор в исполнение руками садовника.
И — ржёт.
— В госпитале лежал — только такое было из чтива. Медсестрички снабжали. Наелся на всю оставшуюся жизнь! — Санёк провёл рукой по горлу, — Вот так вот наелся!
Потом махнул рукой, приветствуя очередного знакомого, просигналившего, проезжая.
— Или вот тачку себе купил бы. Ну, не знаю, мерина, например. Или поршня. Что там ещё из крутого, что наши дороги переварит? Ну, не суть! Да, пацаны, конечно — позавидуют. Только — сожгут. Чтобы завидно не было. Плохое это чувство — зависть. Плохое. М-да! Или — трясись, как в лихоманке, над всем этим?! Охрану нанимай, с большими пацанами контакты налаживай, дели сферы влияния, следи за всеми, ночами вздрагивая. Чтобы не воровали, чтобы козни не плели, чтобы родным и близким твоим умеренно дозированную 'правду' под нужным углом зрения в уши не вливали. И это — жизнь? Да что это за жизнь? Это — проклятие, а не жизнь! Ад, гля!
— Но ведь кто-то же так живёт, если ты знаешь всё, как и что происходит.
— Живут. Как — живут — не знаю. Может — привыкают. Человек ко всему привыкает. Сначала — тяжко. А потом — необратимые изменения сознания — и привет! Всё в норме! Так и эти, наверное. Хроническое недоверие. Ко всем! Даже к самым родным. Они-то как раз — самые опасные! Скольких корольков собственные дети приголубили! Вон, у нас императора его же сын, тоже император, пепельницей в голову наглухо же простудил! Ему потом даже очередной Потрясатель Вселенной в письме предъявлял, что западло ему иметь дело с тем, кто собственного папашу до смертельного насморка довёл. И чё? Утёрся! Обиделся, конечно, а крыть-то — нечем! Рыльце-то в пушку! А ты говоришь купаться! Замёрзнешь!
Но сам Бабуин погрустнел:
— Война. Вот уж чего противоестественней нет для человека, так это — война. И то — привыкает человек. Я, конечно, настоящей войны не видел... Или — смерть! Смерть же — противоположность жизни? Тоже — привыкаешь. Кругом трупы, кровища, говнище, а ты думаешь лишь о том, где бы и как тушёнку разогреть. Холодная к зубам прилипает. Неприятно именно это. А трупы? Это — ничё!
— Смерть не противоположность жизни, — говорит Колян, — Смерть и Жизнь — одно целое.
— Глубокая мысль, — согласился Бабуин, — Только познавший на полную катушку и того и другого дойдёт до такого. Смерть — как жизнь, жизнь — как смерть. Японскими стихами запахло. Этими, сабантуйскими. Или самурави... не... эти, одним словом, что с мечами, но в тапках и юбках! И — с косичками. А! Самураи! Сараи, гля!
А сам коситься на Коляна:
— Я сразу понял, что из наших ты.
— Из каких? — удивился Колян.
— Кто знает, почём фунт лиха, — кивнул Бабуин, — Кто знает, как пахнет страх, какого оттенка горечи вкус победы и какого цвета кишки врага и твоя кровь. И как далеко она хлыщет.
— Это — да! — согласился Колян полностью копируя и присказку Санька и его интонацию.
— Тогда, что ты весь этот огород нагородил? Сказки эти плетёшь мне тут! 'Я из другого мира, я вообще не местный!' Все мы — не от мира сего! Понял? Не надо! Правду! Мне — можно! Так бы и сказал, что в бегах, что шифруешься! Я же вижу — наш ты! Не чужой! Не засланный казачёк! Наш! А своих мы — не сдаём! Потому, Колян, не ссы в компот, там повар ноги моет! Прорвёмся! Усёк?
— Усёк! — кивнул Колян.
— То-то же! Сказочник! Пушкин! Александр Сергеевич.
Бабуин был доволен собой. Он всё же сумел разгадать незнакомца и вывести его 'на чистую воду'.
— Одного только не пойму, — нахмурился он, потому как кое-что не вписывалось в довольно стройную и логичную картину, написанную им, — А как ты так ограду в воздух лил? А?
— Без сказок? — нахмурился Колян.
— Без сказок! — решительно рубанул воздух ребром ладони Бабуин. — По чесноку!
— Никак! — издевательски серьёзно говорит Колян, — Не было ничего. Тебе показалось. Пить надо меньше!
— Ах ты! Вот ты! Вот сучёк! Вот же! Ты же! — Бабуин задохнулся от возмущения, — Уел меня! Молодец! Наш парень! Споёмся!
Глава 4.
Война полов.
С потолками.
Если 'Завод' и удивил Коляна, то он это умело скрывал. Но, Санёк нашёл это обстоятельство ещё одним камешком на весы своей теории, что всё это 'попаданство' Коляна — легенда, наспех сшитая белыми нитками. Хотя... Стоило при этом так основательно заморачиваться с инвентарём?
— Здравствуй, Саша! Тебе как обычно? — старалась перекричать грохот динамиков девушка с табличкой 'Светлана' на груди.
— Привет, Светик! И пожрать! Голодный я, прямо с работы. На двоих, — Бабуин мотнул головой на Коляна.
— И как всегда — двойные порции в одну тарелку? — улыбнулась девушка.
— Ну, ты же меня знаешь! Что у вас там есть интересного?
— Для тебя интересного — мало. Всякая дальневосточная сырая рыба и прочие извращения с водорослями. Но, я придумаю что-нибудь!
— Я и не сомневался, что ты у нас умница, красавица! — воскликнул Бабуин, пригладив зад девушки для её ускорения.
Они сели на диваны, как обычно — лицом к танцполу. В каждом мужике дремлет собачий инстинкт — сидеть головой к выходу, хвостом в глухой угол, откуда не ждёшь угрозы. В полумраке и вспышках было сначала сложно что-либо разглядеть, но потом глаза пообвыклись.
Светик вернулась с двумя большими пивными бокалами с тёмной жидкостью.
— 'Чёрный русский', я не ошиблась? — спросила она.
— Умничка, Светик! Конечно, русский, конечно, не белый. И тем более — не голубой. Слушай, Свет, ты Ханка не видела?
— Тёрся тут, — кивнула Света, — Я ему передам, что ты его ищешь.
Ханк конечно же хотел бы быть 'Хантером', как он сам себя пытался именовать, и очень не хотел бы быть 'Ханыгой', как за глаза все остальные звали его. И как раз 'Ханк' всех устраивало. Бабуин его знал ещё тогда, когда Ханк был просто Вадиком Моргуном. И даже знал его Мокрым Вадиком. В тот раз та собака их реально напугала. Все тогда брызнули кто — куда, а Вадик застыл, как парализованный, лишь моргал часто-часто. Даже чаще, чем обычно. А шорты его стремительно темнели. Бывает!
— Зацени! — крикнул Санёк, стараясь перекричать музыку, для убедительности поднимая бокал, — У них получается даже лучше, чем в банках!
Колян — заценил. Выдул всё залпом. Санёк лишь посмеялся.
— Ну, это же не квас, Колян! — смеялся он, отпивая коктейль маленькими глотками.
Но, прежде чем Светик принесла заказанное и весточку от Ханка, к столу подлетели две девушки в 'боевом прикиде'.
— Алёнка-сестрёнка, привет! — ответил на дружеский поцелуй Бабуин, — Ты на тропе войны?
— А то! — кивнула высокая стройная девушка в обтягивающем её ладную, спортивную фигуру наряде, — Знакомьтесь — Оля!
— Санёк, — представился Бабуин, указал на своего спутника, — Колян! Он немного дикий, но он беззлобный!
Со словами 'Как интересно!', Алёна слетела на диван Коляна, потому её подруге не оставалось ничего иного, как присесть рядом с Бабуином.
— А ты меня не помнишь? — спросила она.
— А должен? — удивился Санёк.
— Не помнишь! — рассмеялась девушка, — А вот я тебя хорошо помню. Мы в одной школе учились. Только я немного младше была.
Бабуин кивал на её слова. Он-то прекрасно знал, что от него сейчас не требовалось слов. Девочка уже готова. И Алёнка её разогрела.
А вот с самой Алёнкой у Бабуина ничего не было. Да и не могло бы быть. 'Ворон ворону глаз не выклюет'. Как у мужиков есть 'охотники за юбками', так и Алёнка была охотницей-коллекционером. Не нимфоманкой озабоченной, а — собирательницей трофеев. Её абы кто не интересовали. А вот такие как Колян — очень даже — да!
Алёнка была особенного типа феминисткой. Покорительницей. Ей надо было не просто доминировать. Ей надо было покорить и завоевать. Одним словом — унизить. Поиметь. И Алёнка знала, что Бабуин знает, что ей надо было не просто трахнуть очередного 'мачо', а именно — унизить, цинично попользовать. И в его случае Алёнка знала, что ей это не удастся. Потому сама борьба не имела смысла. Они были просто приятелями. Потому как оба были 'свои в доску пацаны!'
Именно так. Алёнка — 'свой пацан'. Хотя 'розовые штучки' за ней замечены не были. Её не интересовали особи её же пола. Но вот к партнёрам противоположного пола у неё отношение было явно не женским. Хотя женские прелести, природные женские хитрости и женские чары она использовала мастерски. Было что использовать. На что все и велись. Чем всё заканчивалось, её жертвы не стремились оглашать, да и сама Алёнка треплом не была, что для девушки вообще чуть ли не противоестественно. Он была не по-женски логична. Знала, что на этом её маленькое развлечение может и закончиться. Рыбак свои клеевые места и свои уловки не раскрывает.
Светик принесла большие двойные порции плова для них. Бабуин извинился перед девушками, сославшись на жуткий голод. Светик набрала заказов (повторить для 'мальчиков' и того, что 'хотят девочки') и ловко маневрируя с подносом среди нерасторопной публики, ушла.
Бабуин криво усмехался. Оля, конечно же, заказала сладкий 'Кое-что на пляже', а вот Алёнка, ещё раз подтвердив, что она 'свой пацан!' — тоже 'Чёрного русского'. В таком же бокале. Да и спортивное её увлечение женским никак не могло быть — рукопашный бой. С одинаковым успехом выступала на всех районных и областных соревнованиях почти во всех контактных единоборствах. Хоть бокс, хоть 'кия!-до', ногомахательство, как в дальневосточных халатах, так и в западных шортах. В её весовой категории равных ей соперниц просто не было. А как она была шикарна в своих шорто-юбочках, обтягивающих боксёрках, с боевой причёской — множеством тугих косичек! И быть бы ей звездой большого спорта и боёв без правил в шестиугольной сетке, но там все выезды и экипировка или за свой счёт, которого у Алёнки просто не было, или надо было иметь спонсора. А спонсоры не любят, когда их 'имеют'. Любят они — сами 'иметь'. В случае Алёнки — глухой номер. Потому Алёнка — звезда местного масштаба.
Пришёл и Ханк. Бабуин извинился перед девушками и пошёл с ним 'в мужской кабинет'.
— Озадачил ты меня, Бабуиныч! — чесал затылок Ханк, — Я таких и не видел никогда! Надо бы со знающими людьми пошушукаться. Дай мне одну. Как натурный образец. Не смотри так! Гля-буду! Ты чё! Не знаешь меня?
— Знаю, — кивнул Бабуин, — Потому и не дам. Ты же — раздолбай! И падла. Потом скажешь что потерял. Сведи меня с Енотом. У меня его контакты утеряны.
— А не надо было ему зубы выбивать! — огрызнулся Ханк, — Мало — рёбра и челюсть сломал, так ещё и зубы! Рёбра и сами заживут. А хорошие зубы вставить — знаешь какой гемор?
— Знаю. Но, наглецов надо учить.
— За что учить? За Маринку? Она же тебе теперь даже не жена!
