Величайший диктатор

— Но как они этого добились?! Спецжандармерия, спецсуды, спецлагеря и спецказни. Борьба с преступностью преступными методами!

— Ну, это по крайности эффективнее, чем борьба с преступностью методами благотворительного общества. Ах, бедняжка зарезал пятнадцать человек, но у него было трудное детство, а мы ведь христиане и должны прощать ближнего...

— А вы, верно, хотите заменить наш суд присяжных на французский спецтрибунал? Чтобы судья был жандармским полковником, адвокат — капитаном, а заседатели — сержантами? Раз, два, три — гильотина! Не боитесь ли сами однажды оказаться в таком суде?

— А вы не боитесь гулять в приличном костюме по рабочим окраинам?

— Что я там забыл?

Преступность являлась для нас тогда больной темой, и разгоревшийся спор грозил уже затянуться, но кто-то перевел разговор на приемники Розинга. Некоторые считали, что в недалеком будущем новые приборы станут такими же массовыми, как радио, и это приведет к исчезновению газет. Другие резонно возражали, что распространение обычного радио газетам не повредило, не повредит и радио с изображением. Тем более, что газет и радиоканалов много, а приемник Розинга ловит волны только одной государственной станции. Войну никто уже не обсуждал, словна она была событием второстепенными и нас не касающимся.

Ночь прошла спокойно. На рассвете, после завтрака и недолгих сборов, мы выступили в поход. Встал вопрос с транспортом. Наш автобус из-за езды по бездорожью требовал длительного ремонта, и двигаться на нем дальше было совершенно невозможно, в дивизии же лишних автомобилей для репортерской толпы не было. К счастью, офицер, на попечении которого мы находились, блестяще разрешил эту проблему — он, недолго думая, реквизировал для нас подходящее транспортное средство. С началом войны французы эвакуировали из городка в свой тыл всю более-менее вместительную автотехнику, оставив лишь намертво, как они считали, сломавшийся школьный автобус. Офицеру оставалось лишь вызвать солдат-ремонтников и пригрозить им "веселым остатком службы" в случае, если через час машина не будет на ходу. Не знаю, каким чудесным образом, но к назначенному сроку автобус был не только отремонтирован, а ещё и покрашен в защитный цвет.

Наш водитель сперва отнесся к новому приобритению скептически, решив, что колымага развалится через час езды как и предыдущая. Но осмотрев автобус поближе, он пришел в полный восторг. Мощный двигатель и ходовая опора от ситроеновского тяжелого грузовика позволяли легко ехать по вспаханному полю, пусть и без особого комфорта. Дивизия уже пришла в движение, и мы пристроились в арьегард.

Очень необычно — двигаться в составе армейской колонны по чужой земле. Маневры в мирное время на своей территории не дают такого ощущения, равно как и серьезное наступление к позициям сильного и деятельного противника, когда в любой момент ждешь смертельного выстрела. Тут же мы, с одной стороны, были на войне, а с другой — нам ничто не угрожало. Безопасная романтика и сознание своей мощи перед беспомощным врагом опьяняли. При этом мы двигались по цивилизованной и благоустроеной стране, а не по каким-нибудь джунглям или пустыням, где и без всякой войны тяжело находиться белому человеку. Вряд ли сейчас кому-то дано испытать подобные чувства, да и сами такие войны больше не случаются. Казалось, что впереди у нас увлекательное путешествие — ведь мы движемся к Юго-Западному промышленному району, стране огромных футуристических заводов и "городов будущего". Где ещё увидишь такие чудеса, как не на войне? Благословенная война!

Неподалеку от Триен сюр Вэль с нашей колонной произошел маленький инцидент, попавший, однако, в российские газеты. Двигавшиеся на флангах грузовики с противоаэропланными пушками вдруг остановились и стали наводить стволы куда-то в небо. Я поглядел в этом направлении и заметил аэроплан, казавшийся с такого расстояния не больше мухи. По счастью, я запасся ещё в Петербурге мощным полевым биноклем. Не такая простая задача — ловить в прицел небольшой аэроплан, движущийся с огромной скоростью на удалении нескольких километров, особенно когда сам сидишь в трясущемся автобусе. Все же на секунду мне удалось это сделать, и перед глазами промелькнула странная двухмоторная машина, формой напоминающая веретено. Бомбардировщик? Нет, скорее разведчик. Аэроплан сделал над нами полукруг и полетел назад, нисколько не пострадав от огня "Бофорсов". Пару минут мы обсуждали это проишествие, но вскоре и думать про него забыли. Вспомнить пришлось на следующем привале (не знаю, как это называется в бронекавалерии, но моторы и гусеницы не отменяют необходимость отдыха). К автобусу подошел офицер, наш благодетель, и предложил тему для заметки.

— Как вы видели, над нами пролетал вражеский разведчик "Луар-Делаже" 205. Этот аэроплан не воружен, но может летать очень быстро и высоко, так что его чрезвычайно сложно сбить. Немецким пилотам обещан Железный Крест за уничтожение "двести пятого", но мало кому удалось получить такую награду. Гмм... Так вот, мы его сбили метким противоаэропланным огнем.

— Все-таки сбили? Слава Богу! А то наши пушки так мазали, мне уже показалось, что француз ушел невредимым.

Офицер с тоской посмотрел на журналиста "Православной беседы". В любых иных устах эти слова прозвучали бы издевательством, но мой религиозный коллега говорил совершенно искренне. Увы, глубина веры не всегда сопровождается глубиной интеллекта.

— Гмм... Для других повторяю — мы его сбили. Все ясно?

Яснее было уже некуда, и вскоре наши читатели узнали о большом успехе российского противоаэропланного оружия. Больше всех отличилась, конечно, "Православная беседа". Её наивный корреспондент долго не мог понять, каким образом оказался сбит французский разведчик, если разрывы наших снарядов были отчетливо видны за сотни метров от него. Наконец, рассудительный журналист пришел к выводу, что пушки тут не причем, а вражеский аэроплан был повергнут огненным мечем ангела, откликнувшегося на молитвы православного воинства.

В следующие дни мы продолжали наступать с хорошей скоростью, не делая при этом ни единого выстрела. Писать было по большому счету не о чем, и из под моего пера выходили пустые статейки о славных воинах, стойко выносящих тяготы дальнего похода, о вечерних молитвах, вкусной солдатской каше и русских народных песнях, разносящихся над безбожной французской землей.

У идущих впереди немцев, правда, не все было так безоблачно. Привыкнув к легко, практически без боя сдающимся французам, они расслабились и стали относиться к войне как к прогулке. Это послужило причиной неприятного инцидента. Получив сведения о том, что в городке на пути немецких войск закрепились французские ополченцы численностью не менее полка, командир 3-й Баварской легкой дивизии привычно отправил вперед роту мотоциклистов и два броневика. Но в этот раз французы не выбросили белый флаг после первого залпа, а встретили врага ураганным огнем. Немецкий генерал, совершенно не ожидавший такого поворота событий, бросил на помощь гибнущей роте спешно собранный отряд легких танков и мотогренадеров. Увы, когда они добрались до места, французы уже успели не только окончательно разбить мотоциклистов, но и устроить спешащим на помощь немцам засаду. В довершение всех бед, ввязавшиеся в бой гренадеры были атакованы французскими истребителями, впервые за всю войну обстрелявшими наземную цель. Второй германский отряд также оказался разбит, а французы до подхода основных сил баварской дивизии успели погрузиться на автомобили и отступить под прикрытием аэропланов, увозя в том числе и три десятка пленных. Обо всем этом нам не без злорадства рассказал офицер-благодетель, запретив, понятное дело, хотя бы одной строкой упоминать конфуз германских союзников.

Увы, это ничтожное по своим масштабам поражение имело для Южной армии неожиданно тяжелые последствия. Осторожный Байерлейн решил, что французы достигли некоего рубежа, дальше которого уже не собираются отступать, и теперь немцев ждет мощное и упорное сопротивление. Недостаток сведений о противнике, вызванный слабостью воздушной разведки, лишь усиливал опасения немецкого командующего. В результате Южная армия остановила продвижение и занялась перегруппировкой, превращаясь из "осьминога" с длинными щупальцами в "свинью", предназначенную для проламывания укрепленного фронта. Не успел Байерлейн закончить это дело, как из главного штаба пришел гневный окрик: наступление должно продолжаться максимально быстрыми темпами, Северная армия уже окружает Париж, и Юго-Западный промышленный район следует отрезать от столицы немедленно. Немцы и так уже отставали от своего плана, дальнейшее промедление грозило престижу кайзеровской армии, не говоря уже об излишнем напряжении экономики. Поэтому Байрлейну ничего не оставалось, как двигаться к испанской границе, рассекая Францию на две части. Его дивизии растянулись цепью, создавая линейный фронт. И хотя противник по-прежнему не проявлял себя, в результате этого маневра между 2-й кавалерийской и французами впервые не оказалось щита немецких войск.

Итак, наш длинный путь через Францию завершился. Дивизия заняла позиции между Легором и Тавиньи. Казалось, что на этом война для нас и окончиться — южный фронт замер, главные события происходили на севере. Немцы начали осаду Парижа по всем правилам германского военного искусства — сносили квартал за кварталом своей тяжелой артиллерией. Правда, их сильно потрепаная в предыдущих боях авиация не смогла внести должного вклада в разрушение французской столицы, но это уже не влияло на исход войны. Мы ожидали капитуляции французов самое большее в течении месяца — Париж был надежно блокирован, и главное, в нем оказался заперт сам Жаннере. Он ещё пытался вдохновить защитников из своего бункера под развалинами президентского дворца, но было ясно: дело его проиграно. Однажды мне удалось настроить приемник на волну парижского радио и услышать обращение диктатора. Я поразился спокойному голосу этого человека, стоящего на краю гибели: он призывал парижский гарнизон держаться, говорил о каких-то неисчислимых резервах, чудесном оружии, скорой помощи союзников, контрнаступлении... Все это казалось безумием. Никакой фантастической техники французы за всю войну ещё не продемонстрировали, англичане с итальянцами выражали Франции лишь моральную поддержку, а на юго-западе, откуда только и можно было ждать прихода помощи, не наблюдалось ни малейшей активности. Удивлял лишь фанатизм окруженных: в Париже словно жил другой народ, не тот, что полками и дивизиями сдавался наступающим немцам или равнодушно встречал захватчиков на улицах своих городов. Приходилось лишь надеяться, что разум в конце концов возьмет верх, и эти отважные люди раздумают приносить свой город в жертву диктаторскому безумию.

А пока нам оставалось следить за новостями с горящих парижских окраин, ведь на нашем фронте новостей не было вовсе. Правда, генерал Пушкарев придумал несколько несуществующих стычек с несуществующими французскими войсками, закончившихся, конечно, нашей победой, но в реальности мы изнывали от скуки. Два городка, между которыми мы окопались, обманули мои ожидания. Это были абсолютно утилитарные поселения, предназначенные толко для того, чтобы обеспечить жильем работников с окрестных полей. Теперь на полях стояли российские солдаты, а в городках расположились мы, журналисты.

Но совсем уж заскучать мы не успели — немцы начали штурм Парижа. Предварительно обработав газом нагромождения камней, бывшие ещё месяц назад столичными предместьями, танкисты и гренадеры генерала Блюментрита вступили в умирающий город. Уцелевшие французы все ещё сопротивлялись, немцы несли потери и продвигались с черепашьей скоростью, но было очевидно: счет пошел уже на дни. Мы в своем журналистском кругу уже обсуждали послевоенное будущее Франции: станет ли она германской колонией, или её разделят на несколько государств. Некоторые всерьез ждали реставрации Бурбонов, другие говорили о поголовном переселении французов в Африку. И что будет с Жаннере: погибнет ли он в своем бункере или решиться сдаться на милость победителя? Было, впрочем, мнение, что Жаннере давно уже бежал из Парижа на аэроплане и теперь скрывается в Лондоне или Риме. А может, он давно мертв, и в бункере сидит двойник. Вообще, слухи тогда ходили самые невероятные: например, от том, что французы закопали под Парижем сто тысяч тонн взрывчатки, и когда немецкая армия займет город, чудовищный взрыв уничтожит её всю в один миг...

Как раз в тот момент, когда репортер "Честного слова" рассказывал историю про заминированный Париж, приехал офицер-благодетель и велел нам собираться. Генерал Пушкарев срочно требовал нашего присутствия — непременно с фотоаппаратами и прочим снаряжением. Надо сказать, мы были взволнованы. Что произошло? Може, мы пропустили вражескую капитуляцию? Нет, парижское радио все ещё вещает. Или Южная армия решила перейти в наступление? Да, такое возможно. Стяжать славу, атаковав уже разбитого противника...

В дороге (мы все ещё пользовались трофейным автобусом) офицер загадочно молчал, но по прибытии в полевой штаб ситуация прояснилась. Германская разведка получила достоверные сведения: французские высшие офицеры организовали заговор. Они не собираются больше ни губить свои войска, ни погибать сами ради лишних нескольких дней агонии жаннеристского режима. Чертов швейцарец явно сошел с ума, поэтому генералы решили отстранить его от власти, арестовать и передать немцам. Руководители Партии и спецжандармерии, все ещё верные президенту, также будут арестованы. После этого генералы подпишут всеобщую капитуляцию. Байерлейн и его подчиненные, в том числе Пушкарев, решили использовать ситуацию наилучшим для себя образом: их войска приготовились сняться с места и немедленно после французской капитуляции пройти победным маршем по Юго-Западному району, принимая ключи от городов и шпаги сдавшихся генералов. Это компенсировало бы в глазах общественности пассивное поведение и вообще второстепенную роль Южной армии, а заодно обеспечило бы после войны размещение гарнизонами в самой богатой и ещё не пострадавшей от боев части страны. Мы же, репортеры, должны быть в первых рядах наступающих, чтобы вести летопись славного похода. Впрочем, на первых рядах Пушкарев не настаивал — было вполне достаточно, чтобы журналисты окружали лично его.

Что говорить, это была приятная новость. Мы уже предвкушали, как вернемся домой — вернемся героями.

Стоит ли рассказывать о том, что было дальше? Думаю, даже те из моих читателей, кто вовсе не знают историю, уже догадались: в тот день французы не капитулировали...

Штаб дивизии был где-то в пяти километрах за передовыми позициями, что в те времена считалось едва ли не героизмом — вражеская артиллерия теоретически могла бы накрыть нас удачным залпом. За время затишья для командования успели соорудить отлично оборудованный блиндаж с радиотелефонной станцией, электрическим освещением от генератора и прочими удобствами. Теперь, когда мы готовились наступать, штабисты перебрались из-под земли в просторную палатку. Риск? Безответственность? В тот момент никто об этом не думал.