— Ладно, я подумаю, — сказал Асеро вслух, — главное, что вывести его ты согласен.
— Да, согласен.
И в этот момент в Галерею Даров вошёл Горный Ветер.
— Приветствую вас, — сказал он, — Киноа, ты не мог бы зайти ко мне завтра вечером по делу Главного Архитектора? Есть два подозреваемых, но хотелось бы уточнить их характеристики.
— Ты уверен, что её отравили?
— Хотелось бы ошибиться. Но, судя описанию, на внезапную болезнь это было не похоже. У меня только сомнения по поводу того, кто именно из подозреваемых виновен. Те люди, с которым она за день до болезни имела дело, или лекарь, к которому она пошла проверить здоровье. Киноа, пойми, если я не разоблачу злодея, будут неизбежно новые жертвы. И такой жертвой можешь оказаться в том числе и ты. Ну ладно, могу я сейчас прервать ваш разговор? Потому что нам с Асеро надо съездить кое-куда ненадолго.
— В общем, мы вроде бы обсудили основное... — сказал Киноа, — а продолжить лучше, когда Асеро просмотрит отчёты.
— Кстати, Горный Ветер, почему дело с архитектором разбираешь ты и на расстоянии? Разве у тебя в Кито координатора нет?
— Теперь нет. Убили его при подозрительных обстоятельствах. Возможно, что кто-то из своих замешан. В общем, она всё правильно сделала, что ко мне обратилась. Ведь мне даже о его смерти никто не написал, только наши из Кариканчи, которым в свою очередь это удалось узнать не по официальным каналам.
Через четверть часа Асеро и Горный Ветер уже были у постели больного. Юноша выглядел очень бледным, вся голова у него была перебинтована, голос слаб, но взгляд у него был вполне осмысленный.
— В своём письме ты не сказал самого главного, — сказал Горный Ветер, — кто "они", которые склоняли тебя к заговору.
— Я не знаю этого. Я обнаружил у себя записку, где мне было сказано прийти ночью на площадь.
— А почему ты решил послушаться, а не сказал об этом, к примеру, Кондору? — спросил Асеро.
— В записке было сказано, что если я расскажу об этом кому-нибудь, то я горько пожалею. И не только я один... прости государь, я не могу сказать тебе больше.
— Ну ладно, продолжай. С этим потом разберёмся.
— На площади меня ждал человек в плаще и капюшоне, он говорил со мной глухим голосом... Он предупредил, что на меня направлены луки, и если я посмею позвать на помощь, то меня тут же пристрелят. Сказал, что они свергнут твою власть, и если я к ним присоединюсь, то смогут взять себе из дворцовых сокровищ, на которые взираю каждый день, всё что угодно, и это будет моим. Я отказался. Тогда мне стали угрожать, что расскажут про меня нечто такое, от чего я буду опозорен и моя молодая жизнь будет загублена. Об этом же мне угрожали в записке... Я всё равно отказался. Тогда мне сказали, чтобы я не смел проболтаться о том, что видел и слышал. Я с испугу пообещал, так как боялся, что меня иначе пристрелят. Но потом всё-таки решился, что мой долг — рассказать всё.
— А, как ты понял, — спросил Асеро, — они хотят свергнуть лично меня и поставить на моё место кого-то другого, или свергнуть власть инков вообще?
— Свергнуть инков, иначе бы не обещали мне разгромить дворец.
— Всё-таки мне нужно знать слова этого заговорщика как можно точнее, — сказал Горный Ветер, — ты их помнишь?
— Я не могу этого тебе сказать, — сказал Золотой Шнурок, — не могу, — и зажмурил глаза.
— Почему не можешь?
— Не скажу.
— Так нельзя, ты должен сказать, — твёрдо заявил Горный Ветер.
— Я и так сказал слишком много.
— Не надо на его давить, — ответил Асеро, — а если я попробую угадать причину, по которой говорить не хочешь?
— Государь, ты её всё равно не угадаешь.
— Отчего же. Я догадываюсь, чем тебя шантажировали. У тебя есть возлюбленная, и тебя пугали неприятностями, связанным с ней.
— Да, это так.
— То, что они в курсе твоих сердечных дел, было для тебя крайне неприятным сюрпризом. И ты боишься, что она может пострадать от их рук, верно?
— Верно, я не понимаю, откуда они могли узнать...
— А вот это как раз и самое важное, — сказал Асеро, — я понимаю, что у тебя голова сейчас не очень варит, но давай по принципу исключения. Ты вёл дневник, которому бы поверял свои мысли?
— Нет.
— У тебя был какой-либо близкий и преданный друг, которому ты поверял свои чувства?
— Нет.
— Твоя возлюбленная о твоих чувствах знала?
— Да, но она никакого отношения к заговорщикам иметь не может, и скорее умерла бы, чем кому-то рассказала!
— Ладно, допустим. Но ведь у тебя есть брат, с которым вы не ладили. Если бы я знал о его проделках в отношении тебя, я бы выгнал его со службы немедленно. Муравьёв в кровать — это же додуматься надо! Теперь скажи, твой брат знал о твоей сердечной тайне?
— Да.
— Ты сам ему сказал?
— Нет, но он... он случайно увидел, как мы целовались.
— И возревновал?
— Нет, всё было не так, как ты думаешь, государь. Он резко поговорил со мной, испугавшись за меня. Ну, он сам так сказал. Он сказал, что я должен прекратить это... в семье он считается старшим, хотя у нас разница в полчаса, но мне всегда велели его слушаться. А мне надоело, я... я понимаю, что он не всегда прав! Ну, вот он меня за непослушание и наказал... Конечно, это было чересчур, но я всё-таки был виноват...
Горный Ветер вставил:
— Твой брат просто изверг, я говорил с лекарем, он мне расписал подробности. Лучше скажи, Золотой Лук мог связаться с заговорщиками? Ведь кроме него никто не мог сообщить...
— Мне не хочется думать так. У них, скорее всего, не было на него компромата. И я не знаю, что они могли ему пообещать... Кроме того, думаю, что он не стал бы навлекать гнев и позор на нашу семью.
— Кстати, о твоей семье. Ты ведь с братом с детства не ладил. А как это твои родные к этому относились?
— По-разному. Родители считали, что я сам во многом виноват, что я какой-то не такой?
— Да чем не такой?
— Сам не знаю... ну, я его раздражал чем-то, не очень понимаю, чем... наверное, просто своим присутствием, поэтому я очень надеялся, что когда вырасту, уеду куда-то подальше. Но в армию меня признали негодным, а вот в охрану взяли. Я сначала думал, что без брата, но отец умолил, мол, братьев негоже разлучать... Ну, в общем, не получилось мне с братом расстаться. И стать таким, чтобы его не раздражать, у меня тоже не получается, хотя я и старался. Но не получилось.
— Ну, если ты не понимал, чем ты не такой, то и не могло получиться. Но всё-таки я этого не понимаю. Если кто нормальный хороший человек, то он не будет травить кого-то ради развлечения, каким бы тот другой ни был, но, почему же в том, что брат тебя обижает, обвиняли тебя, а не его?
— Да я сам не понимаю толком. Ну... он же не всех обижает. А один недостаток у меня есть... но мне очень стыдно говорить об этом. Я же не виноват, что с таким пороком родился.
— С каким таким пороком? Вроде телесно у тебя всё в порядке. Ладно, если у тебя тут есть повод для стыда... пусть тогда Горный Ветер отойдёт, и мы наедине посекретничаем.
— Ну ладно, ухожу, — сказал Горный Ветер, — раз уж ты меня так боишься.
Когда они остались наедине, Асеро сказал:
— Я понимаю, что о многом тебе трудно говорить, но придётся. От этого зависит не только твоя, но и моя жизнь. Да и жизни многих других людей. Доверься мне как отцу. Тем более что я сам вынужден так или иначе не стесняться вас во многие моменты.
— Ладно, государь, я сознаюсь. У меня маленький хвостик. Мы в бане сверяли, у меня он и в самом деле меньше всех. А у брата громадный. И он говорил, что такому как я нельзя... нельзя даже думать о женщинах, что на меня никто и не посмотрит.
— Послушай, но ведь это же бред! Какая разница, что у кого там какого размера выросло? Это ведь от твоих усилий никак не зависит, и увеличить по своей воле ты ничего не можешь. И при чём тут женщины? До свадьбы они этого видеть не должны, а после свадьбы уж как-то друг к другу приспосабливаются.
— Государь, а ты сам до свадьбы ни с кем не?.. Ведь когда ты женился, тебе уже было 22
— Ну, если быть точным, 23.
— Мне как-то говорили, что здоровый мужчина не может до такого возраста оставаться невинным.
— Чепуха, при чём здоровье? Если человек что-то себе не позволяет, или ему просто некогда, это ни о каком нездоровье не говорит. Среди моих сверстников мало кто себе что до брака позволял, а если и позволял, то старался побыстрее жениться. Но хотя я женился невинным, моя невинность совсем не мешала моей мужественности. Я ушел добровольцем на фронт и воевал, мне порой приходилось принимать непростые решения и брать на себя ответственность, мне было просто не до любви и брака тогда. Как, впрочем, и большинству тех, с кем вместе я сражался. А потом женился, и опять же жил с женой, и других женщин не знал. Ну ладно, вернёмся к тебе. У тебя есть основания предполагать, что на любимой так просто не жениться, и заговорщики пообещали тебе её в надежде тебя этим купить. Так?
— Да! Но я знаю, что она отвергла и возненавидела бы меня, если бы я ради нашего с ней счастья предал бы тебя, государь. Ведь в случае переворота тебя бы ждала позорная смерть...
— Да, Роза купить своё счастье ценой моего позора и гибели государства не согласилась бы, — ответил Асеро. Поймав удивлённый взгляд юноши, он продолжил — Не бойся, она рассказала мне всё. Ночью я застал её в саду плачущей. Она не могла спать от горя, считая тебя мёртвым. Но я сказал ей, что ты жив и что она сможет тебя сегодня навестить.
— Государь, я не знаю как и благодарить тебя: брат пугал меня, что если ты узнаешь про наш поцелуй, то меня ждёт позор и смерть.
— Неужели ты и в самом деле боялся расправы за поцелуи с Розой? Но что я мог сделать тебе? В худшем случае услал бы тебя куда подальше. Расстаться с любимой горько, но ведь в противном случае с ней вообще может беда случиться, ты, надеюсь, понимаешь это.
— Я понимаю, государь. Мне ещё бабушка говорила, что носящие льяуту стоят над законом, и потому могут сделать с кем угодно что угодно, и потому я должен опасаться. Говорила, что Инти к себе женщин затаскивает и делает с ними разные непотребства, ей об этом подруга рассказала, а она кристально честный человек. Хотя Роза мне говорила, что это чушь, никого в доме Инти не пытают и женщин он не затаскивает. Не знаю, кому верить, может, ей про это просто не говорят. И потому я очень боялся Инти, боялся, что его люди возьмутся за меня и подвергнут пыткам.
— Неужели ты думаешь, что я терпел бы такое у себя под носом или что не заметил бы? Судя по всему, эту кристально честную подругу твоей бабушки кто-то обманул. И зачем тебя пытать?
— Чтобы заставить рассказать больше, чем я хотел бы рассказать. Ну или даже из любви к искусству.
— Что за чушь!
— Ну, если моему брату нравится издеваться надо мной, несмотря на то, что он мой брат, то почему людям, имеющим власть, не поиздеваться так с теми, кто им не брат?
— Понятно... то есть ты привык, что вроде бы близкий человек может быть с тобой жесток, потому от неблизких ждёшь худшего. Да, не позавидуешь тебе.
— Не только в этом дело. Государь, я ещё не все рассказал тебе. Кажется, я видел человека Инти вживую, и это было страшно. В общем, я сначала думал написать о случившемся записку и отнести в дом Инти, но за этим делом меня застал Теосинте. Я ему вкратце рассказал... не упоминая Розу. Он сказал, что будет лучше, если он лично передаст записку людям Инти, а мне лучше возле дома Инти не появляться. И что если от меня захотят каких-то уточнений, то меня вызовут. Я вздохнул с облегчением, но потом в моё сердце поселилась смутная тревога. Допустим, меня не вызывают. Но ведь не одного же меня так шантажировали. Кого-то другого тоже могли вызвать, и он мог не устоять. Или устоял, и тоже написал записку... Но вокруг ничего не происходило. Я заподозрил, не предатель ли Теосинте. Или может он нарочно мне такую проверку устроил? Или переданная им записка затерялась? В общем, я решил, что должен написать её ещё раз и занести в дом Инти сам.
— Похвально, что ты так решил. Ну а вот насчёт Теосинте, это интересно. Всё-таки позволь я обратно Горного Ветра позову, — но увидел лицо юноши, Асеро понял, что тому эта идея не по нраву. — Ну ладно, отдыхай, ты устал и тебе лучше поспать. Людей Инти тебе нечего бояться. Да и самого Инти тоже, про женщин всё сплетни, кто-то когда-то видел его с женщинами-агентами и насочинял небылиц. И насчёт Розы не беспокойся. Я даже сделаю так, что она придёт к тебе. Конечно, я не могу выдать дочь замуж за простого охранника, но... ещё мой дед Манко говорил, что заслуживший звание инки достаточно знатен, чтобы бы жениться на дочери правителя. А ты вполне сможешь заслужить это звание, тем более что времена предстоят далеко не безмятежные. А теперь спи, а когда проснёшься, увидишь рядом свою Розу, — Асеро наклонился, и поцеловал юношу в лоб.
Когда Асеро вышел, Горный Ветер сказал:
— Ну что, он рассказал тебе что-нибудь важное?
— Да, это тебя он боится. Ему про твоего отца и про твоё ведомство успели глупостей наговорить, а мне он рассказал много. Будем надеяться, что Розе он ещё больше расскажет. Надо ей сюда тайком дорогу показать уже сегодня.
— Ты уверен, что стоило рассказывать Розе обо всём? Она не разболтает?
— Не разболтает. Раз так хорошо свою любовь скрывала, значит, будет хранить тайну и дальше. Понимает же, что от этого жизнь любимого зависит. А кроме того, у меня есть одно соображение... — Асеро вздохнул, — нужно всё-таки окончательно проверить, была ли мотивом Золотого Лука ревность, и Роза тут незаменима.
— Ну ладно. В данном случае ты прав, наверное. Пока лекаря ещё нет, можно мне прямо здесь обсудить, что Золотой Шнурок тебе поведал.
— Я и сам так хотел, — сказал Асеро присаживаясь на скамью и пытаясь сообразить, как начать столь важный для него разговор. Теосинте, о котором говорил Золотой Шнурок, был одним из двух замов Кондора, и до тех пор Асеро не доводилось слышать о нём чего-либо плохого.
Родители Теосинте были эмигранты в Тавантисуйю из Мексики. В христианском мире нередко подчёркивали, как много тавантисуйцев готово бежать в христианский мир и как мало желающих поселиться в Тавантисуйю из внешнего мира. В христианском мире многие видели в этом неоспоримое доказательство, что Тавантисуйю представляет собой ад на Земле.
Но на самом деле такой подход лишь изобличал непонимание господ индивидуалистов. Тех, кто считал Тавантисуйю своей второй Родиной, было не так уж мало по всему миру. Но только они стремились не перенести себя в наиболее комфортное для своей тушки место, а распространить разумное государственное устройство среди народа, где случилось родиться и жить.
И родители Теосинте не были тут исключением. С риском для жизни они распространяли книги и материалы о Тавантисуйю. Какое-то время всё шло гладко, но потом они попали в лапы инквизиции, откуда их чудом удалось извлечь людям Инти.
Асеро ещё юношей помнил отца Теосинте, преподававшего испанский и латынь у них в университете. Помнил его искалеченную ногу, побывавшую в испанском сапоге. Помнил его жену, тихую и печальную женщину, служившую в архиве. В Мексике их связь была незаконной, католическая церковь запрещала брак не только священникам и монахам, но и почти всем, кто посвятил себя учёным занятиям. А когда они попали в лапы инквизиции, разумеется, с ней случилось то, что обычно случается с женщинами, если они попадают в руки палачей. Это в Тавантисуйю любая женщина, даже арестованная преступница, даже осуждённая на казнь, неприкосновенна, покусившийся на её честь сам подлежал смертной казни. А палачи инквизиции не щадили ни невинных девушек, ни законных жён, а уж мысль о чести любовницы вовсе должна была казаться им абсурдной. Так что порой мать Теосинте даже сомневалась, не был ли отцом её сына кто-то из палачей. Возможно, оттого и назвала его в честь сорняка, который когда-то дал начало кукурузе, а теперь лишь засоряет её посевы. Тем более что склонности к учёным занятиям сын от отца не унаследовал. Впрочем, тут они официально считались мужем и женой, а Теосинте — их законным сыном, и сам отец в своём сыне вроде не сомневался или не подавал виду. Других детей у них не было. Сперва Теосинте, как знающий испанский, некоторое время участвовал в заморских экспедициях и зарекомендовал там себя весьма неплохо, но из-за лёгкого ранения в плечо уже не мог владеть левой рукой так свободно, как правой, и потому от дальних походов пришлось отказаться. Человеку с такой биографией не было оснований не доверять, но слова Золотого Шнурка не могли не настораживать.
