Вот, говорят, волшебный горшочек. Скажи ему: "Горшочек, вари!" и из него каша попрёт. Лезть будет, покудова не остановишь. Сколь хошь накормить можно, хоть всех авроров-мракоборцев разом! Оченьно пользительная вещь, сказывают, в странствиях дорожных...

Я в ответ: на одной каше долго не протянешь, с души воротить начнёт. Вот у нашего царя есть скатерть-самобранка. Стоит её развернуть, так на ней зараз цельный обед образуется! Всё, что только душеньке угодно. И в дороге она сподручнее: и легче, и мягче, нежели ваш горшок. Опять же, заместо подушки сойдёт.

Тот магик, что нас водил, скривился, но вида не кажет, далее ведёт. Вот, сказывает, диковина из стран арабских: туфли маленького Мука. Коль их обуть, то человек в них за день пробежит столь, сколь иному цельну седмицу ноги бить.

Я по новой нос ворочу. Наши-то сапоги-скороходы пошибче будут. Вон, Иван-царевич в них за ночь через четыре царства дунул, когда за Жар-птицей гонялся. А на другу ночь — уж обратно возвернулся. И даже не вспотел, во как! На магика энтого смотреть жалостно стало, так он разобиделся.

"А вот, молвит, меч Годрика Гриффиндора. Маг с этим мечом любого ворога одолеет, сколь бы тот не был искусен. Ибо сила в сём мече необычайная заключена" — говорит.

Я отвечаю, что сила не в оружии, а в том, кто сие оружие держит. Есть у нас Илья Муромец, тот с булавой не расстаётся. Как-то раз половцы нагрянули, числом без счета. Начали город столичный воевать, уж половину собою заполонили. Вышел супротив них Илюша, да булавушку свою вынул. Направо махнёт — улица. Налево отмахнётся — переулочек. Как в раж вошел, так до вечера и машет, уж один в городке на ногах остался, а всё не уймётся. К ночи, всё ж, притомился, сел на камушек передохнуть, что от терема княжеского остался, да и уснул сном богатырским.

Охая и ахая, за синяки да шишки держась-хватаясь, стали побитые в разные стороны расползаться, каждый Илюшу по-своему материт. Наши по-русски, а половцы на своём наречии его хают. Илюша-то правых да виноватых не различал, всем перепало от широты душевной...

Напоследок показал магик ковёр тканный, с рисунком узорчатым. Змеюка крылата там выткана была.

— Энто — молвит — изображение животного магического: дракона огнедышащего! — и перстом в небо тычит.

А я спрашиваю: почто это он ледащий такой? Не кормили, что ль? Наш-то Змей-горыныч куда как толще! К тому ж, у вашего одна глава, а наш озорник в три горла пьёт, да из трёх пастей пламя мечет. Почему, думаете, наши ведьмы, бабуленьки моей подружки, для шабашей себе Лысую гору облюбовали? А оттого она и Лысая, что к ним на огонёк Змеюшка заглянул, да после и спалил всю дубравушку, когда цельный котёл зелья оприходовал. Зело крепка бражка оказалась...

На том и расстались мы с магиком, уж в конец погрустневшим.

На следующий день, с утра пораньше, колокол гремит: студиозов на учебу сзывает. Смекаю, эт завтрак я, сталбыть, проспал. Ну, делать нечего, побрёл с пустым пузом. В день сей первой учила нас магии сама метресса. Расселись мы за столы дубовы, она и говорит:

"Ныне учиться станете тому, как заставлять летать то, что само к полёту не способно. Возьмите в праву руку волшебную палочку, взмахните ей над вещью и скажите Вин гарна лева оса ". По-малоросски, что ль?

Ну, а я с голодухи зол, бурчу себе под нос, мол, мне никакого волшебства не нать, токмо дайте мою дубинку. Хорошая она вещь, добрая. Я ею разбойничков летать учу. Она в этом деле первый наставник, кого хошь обучит. Хоть так, хоть сквозь стену, коль стенка хилая попадётся.

Метресса на меня глазом зыркнула, губы в ниточку сжала и цедит: "возьмите, говорит, свою волшебну палочку" и посох мне тянет. Знать, зачаровала его уже. Все вокруг зашумели. Ещё бы, у них палочки с локоть, не более, а у меня ажно в сажень длинной! Вышел я посох забрать, а метресса мне и молвит:

— Заставьте взлететь это пёрышко, что у меня на кафедре. Скажите заклинание и сделайте над ним жест своей палочкой.

Промолвил я , как велено, посошком повёл, а перо лежит. Пробую другой раз — и сызнова неудача. Кое-каких учеников в зале смех начал разбирать. Я со стыда лицом заалел, слово во весь голос рявкнул, да как взмахну посохом! Дык, не то, что перо — стол учительский вверх взметнулся, да с размаху об потолок. Одни щепки вниз полетели... А стол-то добротный был, из толстых досок... Ученики под парты метнулись, от обломков спасаясь. Ага, укрылись, как же — их парты тоже вослед учительской кафедре в небо потянулись. Шустренько так, клином, аки журавушки. А потом вниз, щепой помятой осыпались. Что там за магия поселилась, я того не ведаю, но с той поры стоило внести в ту залу лавку или стол, как они норовили птицей вольною ввысь взмыть, да об потолок крепенько приложиться...

Вот. А после было зельеделье. Учить нас пришел прохвессор Сноп. Ну, эт я так прозвал, Сноп, на самом-то деле яво иначе звали: с непривычки и не вымолвить — Сне-йпт. Тот прохвессор собой был черен, словно грач, а ежели очами сверкнёт, то будто гвоздём пришпилит. Перво-наперво он нас обозвал дурно: мол, мы все неучи тупоголовые и коль хотим познать высокое искусство приготовления зелий, то надлежит нам жадно внимать каждом его слову. Я фыркнул, припоминая, как ты, бабушка, у очага свои отвары готовила: меж разговором и шутейно подчас. Он на мой фырк взвился, что оводом ужаленный телок.

— Кто там такой умный — молвит — что надо мной смеётся? Выйдь сюда, да покажи, сколь ты сведущ!

Ну, я вышел, стою пред ним, травки сушенные разглядываю, что на столе разложены были. Вспомнил, как ты отвар для Настёны прыщавой варила, простенький такой, помнишь? Вот, а средь ученичков там была одна девица, тож вся в пятнышко. А мне ведомо, что она чем токмо не сводила сыпь на лице, даже колдовать пыталась. Апосля того магичинья, нос ей на место сама метресса возвертала, всё утро провозилась.

Дай, думаю, сготовлю для неё отварчик. Покопался в травках. Знакомые есть, но мало. С горем пополам набрал всё, что надобно. Там лишь лапок лягушачьих не нашлось, так я заместо них другие сунул, тритоньи по виду. Стою, варю, а энтот Сноп меня пытает: кто я, да откель взялся. Так и так, говорю, я — Иван, бабы Яги внук, прибыл из лесов Славянских.

— А, — молвит он — знаю я энту друидку-Ягу. Всё знахарством обходится, без магии. А ты, сталбыть, маглорождённый?

Ну, я и осерчал:

— Не след столь непотребно сказывать о бабушке моей, дураидкой обзывать! И меня наглорождённым кликать не дозволю!

А сам в то время, покуда отвар прел, меж ладоней стебелёк какой-то сушенный теребил, ну, чёб руки занять. Токмо апосля проведал, что энто разрыв-трава ко мне попала. Случайно.

Сноп на мои слова лишь усмехнулся криво.

— Давай попробуем, что у тебя получилось. — а сам говорит, что цедит. — Что ты вообще сотворить пытался?

— Отвар от прыщей. — отвечаю.

— Вот и славно! — и подзывает ту самую девицу. Зачерпнул ковшом из котла отвара и повелел ей лоб себе смазать.

— Не боись, ежели рога вырастут, то я их тебе сам выведу! — молвит ей, а сам смотрит пытливо, как отвар себя покажет. Ух, и доброе зелье вышло! Дева токмо провела пальцем смоченным, как лоб враз чист стал, аки у младенчика, ни пятнышка. Сноп и говорит:

— Ежели б ты добавил ещё толику магии, то действо крепче гораздо стало. — и тянется своей палочкой к котлу.

— Не надо! — кричу, а сам руками котёл прикрыл, зелье защищая. Растёртая разрыв-трава с ладошек туда и просыпалась. Варево аж забурлило, посинев. Прохвессор меня слушать не стал, отстранил молча и палкой над котелком провёл, буркнув себе под нос что-то невнятное.

Хорошо, я в сторонку отступить успел: ахнуло так, что окна повыносило! Учеников вместе с партами об дальнюю стену приложило весьма крепко, коих дажить волоком апосля вытаскивали. А из котелка дым синюшный повалил, да столь богато! Мы едва выскочить успели, как им всю залу затянуло. У Снопа от того дыма мантия цвет сменила: была черна, стала синяя с зеленцой. А волос напротив, в желтизну подался. Ранее был что смоль и в облипку, будто корова обслюнявила. А стал ярок аки солнышко и пушист, что шарик одуванчика.

Вот, значица, а тот туман зловредный в зале ещё седмицу клубился, никак развеяться не желал. И ничто его не брало: ни ветер из окон разбитых, ни магия. Кто над ним токмо не колдовал: не уходит дым и всё тут! Даже сам старшой над всем Хогвардсом, Дубыль который Дор, пробовал-трудился, а зряшно.

Ещё учили нас на мётлах летать. Мол, каждый уважающий себя маг, должон уметь сие. Они дажить игру забавну удумали: на мётлах летают, да по мячам со всей дури лупят.

Ну, дали мне метёлку, взгромоздился я на неё и полетел. Вернее, это она меня понесла. Куда ей вздумается, туда и правит, меня слухать совершенно не желая. Вцепился я в метловище, а в уме одно: не сверзиться бы! Высота-то, ого-го, самую малость ниже облака стоячего. Метёлка моя трясётся, словно её лихоманка бьёт-колотит. Я сразу вспомнил, как Фёдору-царевичу в подарок лисапет аглицкий привезли, мужики наши его ещё костотрясом прозвали. Так на энтой метле трясло не хуже. Да оно бы и ничего, будь зад мясистее, а у меня ж одни мослы... Не единожды вспомнился мне твой, бабушка, ковёр-самолётик. Вот ведь вещь, не чета помелу с рукоятью занозистой — мякенько, уютненько, да спокойненько. Когда меня на твердь земную возвернули, я им всё высказал — и про них, и про их мётлы... ну, когда вновь разговаривать смог.

В последний день повели нас к самому заветному месту Хоргвардса — кристаллу амулетному, магическому, что ышшо от основателей остался. Построили гуськом и наказали проходить мимо энтой каменюки, палки свои к ней протягивая. Мол, ежели подёргиваться зачнут, то добром, знать признали вас отцы-основатели.

Идём. Я вместе с прочими новиками свой посох вытянул, а он вдруг как задрожит! Прям из рук так и рвётся, ажно ходуном ходит. Ну, он-то ученических палок длиньше, к кристаллу ближе дотянулся, вот его и тянет сильнее гораздо.

— Ой, матушки! — кричу. — Не сдержать мне его, помогите кто-нибудь!

Токмо зряшно горло драл: посох как дёрнулся, как из рук выскользнул, да в камень тот что твоё копьё ударил. Последнее, что я узрел, дык энто как кристалл осколками разлетелся.

Очухался — в ушах звон стоит, сам сижу у края ямищи огромной, что от Хоргвардса осталась. По сторонам ученики да маги на деревьях качаются, словно бельишко для просушки вывешанное. В себя придя, Дубыль который Дор, с метрессою перекошенной взяли меня под белы ручки, да к самой границе препроводили. Настойчиво пожелали пути доброго до порога родимого, да слёзно молили в дороге надолго не задерживаться, особливо близь ихнего государства. Вот так я и вернулся, без дубинки да без посоха.

Что? Конечно, новые сделать не сложно, токмо зачем?

В неметчину идти, в Дурмштанг тамошний, ещё обучаться?!

Да нет, я не спорю. Завтра ж и отправлюсь, коль так надобно.

...Тока поведай, бабушка, а ентот Дурмштанг-то... Он-то тебе чем не угодил?

Сказ вослед, третья четверть.

Далеко за полночь засиделись Яга с Иваном, всё никак наговориться не могли апосля разлуки долгой. Вдруг со двора голос послышался чужой, незнакомый.

— Избушка, избушка! Повернись ко мне передом, к лесу задом!

Послушались куриные ноги, стали вертеть избёнку. Всколыхнулась всё в дому, стены заскрипели, затряслись, пол всколыхнулся так, что баба Яга не устояла да на лавку с размаху села. А в руках-то чугунок был, токмо что из печки! Ох, и осерчала же Яга, как об чугунок прижглась! Помело ухватив, выскочила она за порог— злющая, аж сил нет. Хотела рявкнуть на гостя непрошенного, лишь воздуха в грудь набрала, а тут как пахнуло на неё крутой сивухой, что бабуля сама чуть не захмелела.

— Чую, чую — русским духом пахнет! — Едва промолвила Яга, как только продышаться смогла. — Ты кто таков, гость нежданный? Почто базишь, честным людям спать мешаешь?

— Ты бы, бабка, сперва б меня накормила, напоила, в баньке попарила. А после бы и расспрашивала. — отвечает ей приезжий. Ну, Яга-то хоть и страшна с виду, но душою добра, долго зла держать не в силах.

— Ладно, не стой на пороге! — говорит — Чай, не остыла ещё банька, недавно ышшо внучек мылся...

Вошел молодец добрый в избушку, а коня богатырского у крыльца оставил. С Ванюшкою только поздоровался учтиво, как тут и Яга следом явилась, да за собой увела. Попарила она его в баньке, после накормила, напоила и спрашивает:

— Кто ж ты таков, гость незваный? Пошто средь ночи по лесу бродишь? Дела пытаешь, иль от дела лытаешь?

Отвечает ей добрый молодец:

— Я, — молвит — Иван Царевич, младший сын царя Берендея. Напасть случилась в нашем царстве: повадился кто-то царский сад посещать, золотые яблоки воровать. Сторожили мы яблоню с братьями в очередь. Они-то никого не углядели, а я жар-птицу высмотрел, что яблочки клевала. Хотел было её споймать, да не вышло — упорхнула птаха, токмо два пера в руках и осталось! Глядя на те перья, батя наш подумал-подумал да и наказал нам с братанами привести ему ту диковину. Вот мы и разъехались в разные стороны. Моя дорога меня сюда привела. Мож, вы что слыхали о птице с огненным пером?

— И слыхали, и видали. — отвечает ему Ванюша. — но об том завтра потолкуем. Давай спать ложиться, чай, утро вечера мудреней!

На следующий день растолковала баба Яга царскому сыну в какую сторону ему путь держать да куда она в запрошлый год ту птаху в ступе увезла. А Ванятка ему дажить два пера от жар-птицы показал, что у него в тряпице за печкой укрыты были. Порадовался царский сын, что на верный след напал, поблагодарил хозяев за хлеб, за соль да за совет добрый, сел на коня и в путь отправился.

Проводили царевича Яга с внуком, помахали ему платочком и стал Ванька сам в дорогу собираться. Ему ж в неметчину надобно ехать, там про зелье для Горыныча в подробностях узнавать.

А тут и сам Змей прилетел, да не один, а с Василисой. Стали они его пытать-расспрашивать — каково оно там, в краях заморских? Не стал Иван таиться, всё как есть рассказал, в подробностях. Да только растянулась та беседа на весь день, ещё и заполночь длилась.

"Ну, — думает Ванюша. — не ныне, так завтра точно в путь двинусь!" Да не тут-то было! Алёнка с мельницы прибежала, ей всё повторить-обсказать надобно, а там и селяне окрестные нагрянули, до новостей охочие. Чует Иван — не вырваться ему, уж язык с устатку заплетаться начал. Взмолился он Змею:

— Горыныч! Вывези меня отсель, иначе до осени тут сидеть буду, ежели ранее вконец беседами не уморят!

— Ладно! — отвечает Змей. — Выходи тайком на соседнюю поляну, я тебя там дожидаться стану.

Обрадовался Ванька, вернулся в избу, выждал малость, а потом шапку в охапку, котомку на плечо, бочком-бочком да в лес. На шею Змею влез и полетели они аки стрела калёная, токмо леса внизу мелькают. Далече уж отлетели, Иван и говорит:

— Всё, Горыныч, хватит! А то тебе ещё в обрат лететь.

— Не! — Змей отвечает. — Я тебя до места свезу. Чай, до неметчины близко — к ночи там будем.