Счастливый случай

— Для нас с Вами, да. И даже для нашего информатора тоже. Но не для него. Я считаю, что он случайно оказался, как тут называют, "идейным".

— Снова случайность?

— Да. И на этот раз, последняя. — закончив говорить, седой повернулся лицом в ту же сторону, куда был обращен высокий и стал ждать реакции.

— Будем считать, что ты меня убедил не делать поспешных выводов. Но только пока. — четко разделяя слова, ответил высокий. — Но я надеюсь, ты понимаешь, что нужно любыми способами не допустить попадания товара в руки русских? Иначе нам конец.

Седой, с чувством, утвердительно кивнул головой.

Спустя еще немного времени, эти двое не торопясь пересекли парк, сели в ожидавшую их машину, которая сразу тронулась и повезла их прочь. Расслабившись в относительной тишине кондиционированного салона, высокий заговорил, даже не взглянув на своего собеседника.

— Когда я был ребенком, наша семья часто переезжала. И речь идет не о путешествиях в пределах нескольких штатов. Мы ездили гораздо дальше. А все от того, что отец был, как нам тогда говорил, дипломатом. Ну да ладно, речь не о нем. В двенадцать лет я, поживший в пяти разбросанных по всему земному шару странах, впервые попал в Россию. Тогда, правда, это был Советский Союз на пике своего могущества. Не смотря на собственную школу при посольстве и другие неявные ограждения от внешнего мира, мне волей-неволей приходилось соприкасаться с внешним миром. Один такой случай буквально заставил меня критически посмотреть на мир вокруг, после чего он, представьте себе, перевернулся с ног на голову.

То был один из весьма редких дней, когда отец смог выйти на прогулку в парк вместе с мамой и мной. Мама взяла корзинку для пикника, наполненную всякой всячиной, на мою грудь отец повесил бинокль. Мы доехали до парка на машине, прошли вглубь, подальше от тропинок, заполненных гуляющими и расположились на уединенной полянке. Отец умел радоваться таким редким моментам, его радость передалась и нам. Мы веселились и дурачились, потом пообедали на свежем воздухе. Родители прилегли отдохнуть, а я, немного отойдя от них, принялся рассматривать окрестности.

Мое внимание привлекла шумная группа детей разновеликого возраста, игравших в какую-то игру, смысл которой заключался в шуточном противоборстве двух сторон, на которые дети делились по непонятному для меня принципу. В руках у них были деревянные сабли да грубо вырезанные, также из дерева, ружья. Все это было отчетливо видно в мой бинокль. И вот, в то время когда одна сторона практически победила другую, вокруг одного белобрысого мальца, оставшегося в одиночестве, выстроилась практически вся команда соперников. Я внимательно следил за развитием событий. Послышались крики: "Сдавайся! Руки вверх!", — но окруженный держал палку-ружье наперевес и сдаваться не собирался. Вместо этого он громко и отчетливо произнес: "Русские не сдаются", — отбросил палку и кинулся с кулаками в самую гущу противников. Потому что в этот момент он был обращен в мою сторону, я отчетливо увидел его лицо, полное решимости и веры в себя. Меня оно поразило до глубины души. Такое глупое геройство, по моему мнению, ни как не могло принести победу, но случилось все с точностью до наоборот: драка закончилась, едва только успев начаться, и победителем в ней оказался тот самый щуплый мальчик, а все, принуждавшие еще минуту назад его к сдаче, разбежались в разные стороны.

Увиденное, произвело на меня неизгладимое впечатление, граничившее с чувством неполноценности, однако, мораль всей этой истории я понял гораздо, гораздо позже. И заключается она всего в трех словах: нельзя недооценивать русских. Даже если они загнаны в угол и всю свою жизнь живут в полном подчинении, это отнюдь не значит, что в один прекрасный день они не очнуться, восстав в меньшинстве против целого мира, а в итоге однозначно выйдут победителями.

Высокий замолчал, все еще находясь в своих воспоминаниях. Только спустя какое-то время, он тряхнул головой, сбрасывая с себя оцепенение, и снова обратился к не проронившему во время рассказа ни одного слова собеседнику.

— Алекс, повторяю: во что бы то ни стало нельзя допустить, чтобы товар попал к русским.

11

* * *

На всю оставшуюся жизнь, тюрьма для меня теперь будет ассоциироваться ни с чем иным, как с запахом. Ни отсутствие стен и возможности беспрепятственного перемещения делают человека свободным, равно как и тюрьма не может лишить его той самой настоящей свободы, а вот заставить дышать половинными порциями может. И дело вовсе не в каком-то специфическом зловонии, а просто в сочетании множества запахов, большинство из них по отдельности не неприятны, но собранные все вместе, оказали на меня удушающее действие. Вот уже третий день я нахожусь тут. Собственно, в этой камере я и окончательно пришел в себя после закончившегося нападением посещения тайника. И за все это время меня посетил только Дмитрий Викторович в первый же день. По моему разумению, наличие флешек в тайнике, как и, собственно, совершенное нападение доказывало мою невиновность, но не по мнению посетителя. Он, холодно расспросив меня обо всем, проронив в ответ лишь что-то о том, что я остался живой, тогда, как из его ребят только один находится в реанимации, по чистой случайности недобитый контрольным выстрелом, и еще не известно, сумеет ли выжить. Еще он спросил меня про сумку, и я ему чистосердечно все рассказал. А потом он ушел. Вот и все события, произошедшие со мной после попадания сюда.

Поразмышляв, я понял, что доложить ему о найденных флешках банально не успели, а в таком случае и нападение, из которого я один выхожу с целой шкурой, предстает в совершенно другом, очерняющем меня свете. Появилось и еще одно умозаключение, принесшее мне неожиданно большое разочарование: по отсутствию всяческой реакции выходило, что сумки на месте не оказалось. Это означало только то, что я не ошибся в своих подозрениях относительно Марины.

Получалось, что моя дальнейшая судьба зависела только от того, придёт ли в сознание второй выживший, и сможет ли подтвердить наличие флешек. А я, черт возьми, даже не знал: жив ли он до сих пор! Осознание собственной беспомощности полностью завладело мною, лишь временами сменяясь бессильной злобой. Единственной надеждой для меня сейчас оставался батя — уж он-то меня точно не бросит, — да только реальной возможности помочь мне, насколько я понимал, у него и не было.

Пребывание в таком подвешенном состоянии довело меня до исступления, так что, когда вечером в среду за мной пришли, у меня натурально тряслись руки. Меня привели в комнату, которая могла служить только одной цели — допросу, сняли наручники и оставили в одиночестве. Я сел на стул и, предвкушая хоть какое-то разнообразие, принялся ждать. Когда наконец за скрипнувшей при открывании дверью показался Дмитрий Викторович со своим, по-видимому, постоянным сопровождающим Алексеем, я даже ощутил какую-то радость. Они заняли два оставшихся стула, не привинченных к полу по другую сторону стола.

— Ты был прав. Флешки были.

И только услышав эти простые слова и ощутив, как падает с плеч гора, покоившаяся на них, я ощутил насколько она была огромной и тяжелой. Но тем не менее, я быстро справился с нахлынувшей на меня радостью и спросил.

— Выжил?

— Да. — на сильно уставшем и заметно постаревшем с момента последней встречи лице промелькнула нотка успокоенности. Он немного помолчал и заговорил снова. — Надеюсь, ты понимаешь, что у меня не было другого выхода, кроме как упрятать тебя сюда?

— Конечно понимаю. А вы нашли его? Того, кто нас сдал.

— В этом-то и вся загвоздка... Именно поэтому я и явился к тебе сам, а не велел доставить к себе. — он замолчал пристально глядя прямо мне в глаза.

— Они получили, то, что хотели и ни как не проявляют себя? А вы боитесь предпринять что бы то ни было, чтобы окончательно не потерять след? — спросил я, видя его затруднения.

— И да, и нет. — поглаживание кадыка при произнесении этих слов, явилось первым проявлением эмоций, какой мне удалось вообще за ним заметить. — Как ты, наверное, уже догадался, сумки с деньгами в указанном тобой месте не оказалось. Получается, что вроде бы, все детали пазла у них в руках и им остается только затаиться и тихонько посмеиваться. Но, мы тоже кое-что можем... — он помолчал, подбирая нужные слова. — Нам удалось вычислить продавца.

— Но вам этого мало. Нужно взять с поличным организаторов сделки?

Он кивнул, подтверждая мою догадку.

— Продавец знал в лицо только твоего знакомого бомжа. Его, кстати, мы нашли в морге — судя по всему, ты уронил его с платформы перед поездом. Так что нам нужно разыграть спектакль, где зрителями будут все те же, кто присутствовал на совещании в воскресенье. Твоя роль будет заключаться в признании о наличии второй части тайника, о котором ты умолчал для собственной подстраховки. А дальше мы будем следить и за продавцом, у которого возможно запросят подтверждение, и за вымышленным тайником.

Я улыбнулся, прямо таки почувствовав вкус скорой развязки и, как следствие, прекращения моих мытарств.

В течение последующих двадцати минут мы оговорили все нюансы предстоящего дела, после чего мои посетители удалились, а я вновь очутился в своей камере. Пребывание здесь более не угнетало меня, так что я спокойно развалился на нарах и в скором времени беззаботно уснул. Но, проспать спокойно до утра, мне этой ночью было не суждено.

Началось все с того, что мне снова приснилась та же самая женщина, которую я обнимал во сне, ночью, предшествовавшей поездке к тайнику. На этот раз мы очутились в комнате, практически лишенной мебели. На вид, все казалось не то что черно-белым, сколько каким-то серым. Она стояла спиной ко мне у окна, и, хотя мне не было видно ее лица, я твердо знал, что это именно ОНА. Мне, вдруг, стало чертовски хорошо от ее присутствия, но расстояние между нами обескураживало. Откуда-то, будто бы издалека, всплыли воспоминания о моих неудачных попытках вспомнить ее лицо, и я решил немедленно подойти к ней, повернуть к себе, обнять и внимательно рассмотреть. Путь из одной части комнаты в другую занял неестественно много времени. Я все шел и шел, а приближался совершенно ненамного. Поняв это, я побежал, но эффектом бега стало наоборот удаление, и в какой-то момент, когда меня уже начало наполнять отчаяние, она начала оборачиваться ко мне. Но лица я так и не увидел, потому что в комнате стало темнеть — чем сильнее она поворачивалась, тем хуже становилось ее видно. Мне только показалось, что в момент наступления полной темноты ее губы начали раскрываться в попытке мне что-то сказать. И это что-то оказалось выкриком: "Проснись!", — и прозвучал он с явной мольбой в голосе.

Естественно, я проснулся! И как весьма скоро выяснилось, вовремя. Повернувшись на спину, я лежал с открытыми глазами и рассуждал о нереальности увиденного только что сна, когда в коридоре раздались едва слышные шаги. Естественно, это меня насторожило, и когда они стихли, аккурат, напротив моей камеры, я уже был готов действовать. Но время шло, а ничего не происходило, и уже когда мне стало казаться, что все это просто бессмыслица, очень тихо открылось окошко в двери, и на пол камеры упало что-то мягкое. Окошко сразу же так же бесшумно закрылось. В воздухе очень быстро распространился смутно знакомый запах. Я моментально подскочил и начал со всей силы тарабанить в дверь. Однако, головокружение и слабость, появившиеся практически сразу, ясно указали на то, что помощи я могу и не дождаться. Буквально из последних сил, чтобы хоть как-то предотвратить распространение запаха, я сорвал с нар свою постель и кинул ее на пол в то самое место, куда по моему мнению упало то, что мне подкинули. Дальше, слабеющим мозгом, я стал соображать, что же мне такого предпринять, чтобы проветрить помещение. В ячейку между прутьями решетки, перекрывающей доступ к окну, рука моя прошла только после хруста вывихнутого большого пальца, и сильно поцарапанная. Сжав кулак, я разбил стекло, выдернул искалеченную руку обратно и повалился на пол. Запах понемногу начал выветриваться, но голова кружилось и до невозможности сильно захотелось спать. Только сделав над собой титаническое усилие, я поднялся, доковылял до двери, не обращая внимания на хлещущую из руки кровь, и начал снова долбиться в нее.

Спустя какое-то время, показавшееся мне бесконечно долгим, послышалась недовольная возня в потревоженных моим буйством соседних камерах, и только потом раздались приближающиеся шаги. Матерящийся охранник открыл окошко в двери и на меня обрушился бурный поток ругательств. Правда, надо отдать ему должное: уловив в воздухе этот самый запах и заметив неладное в камере, он мигом заткнулся и вызвал напарников. В итоге меня, к тому времени уже полуживого, выволокли в коридор, где я, наконец, смог вдохнуть чистого воздуха, и пришел в себя. Разобравшись, что к чему, мне перебинтовали руку и любезно предоставили новую камеру.

О случившемся, вероятно, сразу же сообщили, куда следует, потому что в скором времени за мной снова пришли. Ничего не объясняя вывели во двор и усадили в машину. В свете последних событий, мне, невольно, стало боязно за свою жизнь, но увидев рядом с собой на сидении Алексея, я несколько успокоился. Окончательно же, спокойствие угнездилось в моей душе, когда мы оказались в знакомом по прошлому совещанию кабинете.

Жили они, что ли на работе? Сказать, как в прошлый раз, что их только что выдернули из дому, было нельзя: щетина на щеках, мятая одежда, — говорили об обратном. Очевидно, что работы действительно было невпроворот. Все лица были знакомы, не хватало только Борисова, находящегося в больнице, да бати, присутствие которого было сочтено лишним. Я сразу же плюхнулся на стул, потому что стоять на ногах банально не было сил. Вообще, был в этом для меня лично неприятном происшествии, один положительный для всего дела момент. Столь явное желание сдать мое личное дело в архив, добавляло необходимый антураж и придавало большую убедительность нашему блефу. И Дмитрий Викторович весьма умело разыграл эту карту, случайно попавшую к нему в руки. Получилось все очень даже правдоподобно. Да что там! Даже я практически поверил своему вымышленному признанию.

Учитывая мое, мягко говоря, неудовлетворительное состояния, а может и по каким-либо другим соображениям, меня в поездку к бутафорскому тайнику не взяли, а оставили в той же комнате, где я уже раз ночевал. А видимо для того, чтобы не было скучно, мне в собеседники был назначен молоденький лейтенант. Собеседником, на поверку, он оказался, откровенно бездарным, поэтому ожидание результата я решил дополнить оздоровительным сном. И уже засыпая, обратил внимание на то, что лейтенант никуда не собирается уходить. Это ясно говорило не только о том, что меня заботливо оберегают, но еще и о том, что не полностью вычеркнули из списка подозреваемых. Ну и пусть проверяют. В конце концов, это их работа.

Ожидание тянулось и тянулось. Проснувшись, я посетил душ и смыл с себя тюремные запахи, побрился. Мне раздобыли свежую одежду, накормили. Я даже успел обдумать, какую новую дверь следует поставить в квартире. Но чем дольше тянулась неизвестность, тем более неприятные мысли начинали лезть в голову. Так, что когда, уже после обеда меня отвели к Дмитрию Викторовичу, я морально был готов к плохим новостям. Так и оказалось: никакой реакции на посещение тайника. На связь с продавцом так же никто выйти не пытался.