— Нет. По окончании моего дежурства угостите меня кофе. Не здесь, разумеется, а снаружи. Передам вам информацию и изложу свои пожелания, — с улыбкой добавляет Геннадий.

— Что, все так серьезно? — продолжает улыбаться углом рта Штерн.

— А то! Призраки же... — совсем уже похабно ухмыляется в ответ эта рыжая стервь.

— Не знаю... Я бы, честно говоря, предпочел традиционный вариант. Под крышей.

— Вот уж что-что, а ваши предпочтения меня в последнюю очередь интересуют. Давайте требования.

Штерн не выдерживает и со смущенной улыбкой смеется.

— Кунцевич, у вас так красиво получается разыгрывать циника...

— Так, все! В ГАК я иду один!

Да что ж они, сговорились сегодня что ли?...

— Э-э... подождите. А если там название переврано? Это ж по старой литературе выписано.

Геннадий на ходу оборачивается, тряхнув своими темно-рыжими волосами, и красноречиво смотрит сквозь грязные пряди на оставшегося сидеть Штерна. В этот момент он просто до невозможности прекрасен. Ну почему только девки этого не видят?... Дуры они все-таки...

В кафе на Невском они, не сговариваясь, выбирают место у окна. На улице не торопясь идет первый за эту весну дождь, и в отсутствие зонта возможность наблюдать за настроем небес становится стратегической необходимостью. Штерн протягивает Геннадию сигаретную пачку, потом дает прикурить от своей зажигалки. Только после этого закуривает сам.

— Его зовут Никанор Алексеич, — говорит красный всадник, жадно затягиваясь и выпуская огромный клуб дыма. — Он работает в отделе Полиграфии. Сидит там до самого закрытия, так что вы еще сегодня успеете с ним переговорить.

Его черный собрат довольно ухмыляется.

— Ну и каково же будет ваше ответное пожелание? Не за этим же вы меня сюда вытащили, чтобы имя-отчество сотрудника сообщить?

Тот улыбается, расплываясь всей своей веснушчатой физиономией.

— Кофе приличного захотелось на халяву. В приличном месте.

— С приличным человеком? — улыбается Штерн.

— Угу. Пригласите меня к себе в гости, наконец. Сколько можно уже?

Штерн удивленно поднимает левую бровь.

— Так это и есть ваши условия?

Геннадий кивает.

— Я бы вас сам к себе позвал, но я живу с мамой. Там даже чаю выпить непросто.

Штерн смотрит на него почти с нежностью.

— Ну, приглашу вас в гости? И что дальше? Что мы будем делать?

— А что делают люди, когда ходят друг к другу в гости? Угостите меня чаем. Почитаете мне свои стихи, я почитаю вам свои. Обсудим с вами мою последнюю публикацию, с которой вы, безусловно, уже ознакомились. Расскажете мне, как у вас продвигаются дела с этими черносотенцами. А дальше... дальше — как захотите... Надо же вам иногда с кем-то общаться.

— Вообще-то, нет. Не надо. Я как-то привык разрешать собственные проблемы самолично.

— Собственноручно, вы хотите сказать, — ухмыляется Геннадий.

— Собственноручно, — кивает Штерн.

— Ну, вот а мне собственноручно неинтересно. Впрочем, я вам ничего такого особого и не предлагаю. Ничего такого, чего бы мы с вами уже не делали. Чисто дружеское общение.

— Хм, с каких это пор наши отношения стало возможным квалифицировать как дружеские?

— Ну как? С тех самых пор и стало. Когда вы в первый раз любезно согласились оказать мне эту дружескую услугу.

— Вы, конечно, имеете в виду, угостить сигаретой? — улыбается Штерн.

— Разумеется, — ответно улыбается Геннадий.

— Ах, вот как! — еще шире улыбается Штерн. — А тогда вы сказали, что это сатисфакция. За то, что я выношу вам мозг своими многочисленными библиографическим запросами.

— Ну, дружба, она ведь на то и дружба, что избирательна, — расплывается в улыбке эта веснушчатая горбоносая акула, демонстрируя ряд кривых по-питерски желтых зубов. -Мозг вы выносите нам обоим, а сатисфакцию получаю от вас только я.

Штерн мигом вспоминает сегодняшний разговор с Александром и тут же становится серьезным.

— Ну, нет. Оказывать дружеские услуги человеку, который в тебя так откровенно влюблен. Будучи сам при этом влюблен в другого... На это даже я не способен.

Кривая усмешка ползет по лицу Геннадия. Черт, только этого не хватало...

— Вы когда Рите предложение сделаете? — чуть ли не кричит на него Штерн.

Ухмылка тут же испаряется.

— Не ваше дело.

— Было бы не мое, если бы вы ко мне в гости не напрашивались. Чем вас, кстати, чердак перестал устраивать?

— Там темно, — без всякого выражения отвечает поэт Кунцевич. — А мне бы ваше лицо хотелось иногда видеть.

— Далось вам мое лицо... — раздраженно шипит в сторону Штерн.

— Я помню это ваше дурацкое правило не целоваться, — погрустневшим тоном говорит этот зеленоглазый красавец. — Но должен же я с кем-то иногда еще и о литературе разговаривать. В приватной обстановке.

Черт, как это все знакомо...

— Ну, начните, что ли, хотя бы с Лялей встречаться. Ей, кажется, все равно, с кем. Лишь бы с мужчиной. Сами говорили мне, что она Бродского любит.

— Зачем мне Ляля, когда есть Рита? — грустно усмехается тот.

Не библиотека, а корабль уродов... Еще не понятно, кто страшнее в этом паноптикуме, читатели или сотрудники.

— А зачем вам Рита? Если вы все равно с ней не спите и спать не собираетесь?

В кафе играет уже порядком набивший оскомину Notre-Dame de Paris. И поскольку красивый молодой человек сидит напротив, опустив голову, и молчит, Штерн шепотом повторяет за парижским каноником и поэтом: "Quasimodo est malheureux, Quasimodo est triste..."

— Вот только не вам над этим смеяться! — вскидывает голову непризнанный влюбленный, но увидев, что Штерн серьезен, тут же успокаивается.

— Я не говорил вам, — произносит он в сторону. — В шестнадцать лет я чуть было не стал отцом. Совершенно того не желая. И с тех пор я решил, что не лягу в постель с женщиной, если не буду точно уверен, что хочу от нее детей.

Штерн со вздохом кивает. Уж кому-кому, а ему эта логика очень понятна.

— Я не уверен, что хочу детей от Риты, — продолжает Геннадий. — И потом... как я уже говорил, я живу не один. Я очень сильно сомневаюсь, что она понравится моей маме. Что вообще маме кто-то понравится.

Штерн снова вздыхает. Это ему тоже очень хорошо знакомо.

— Но у вас-то совсем другая ситуация, — почти с обвинением говорит Геннадий. — Вы, насколько я знаю, один живете. Чего ж вы-то со своим лирическим альтер-эго все медлите? Любопытно было бы на нее посмотреть, кстати.

— Моему альтер-эго нравятся девочки.

— Да ладно? — оживляется товарищ по несчастью. — Что ж вы себе такой неудачный объект поэтической страсти выбрали?

— Нет, как раз для поэтической страсти объект очень даже удачный. Для всего остального... — Штерн вздыхает. — Но тут уж я точно ничего не выбирал... Видите, дело даже не в том, что ему нравятся девушки. Девушки так или иначе нравятся всем. Беда в том, что они сами в него влюбляются. Как-то он так умеет на них смотреть, что нам с вами еще учиться и учиться. Причем он сам себе даже отчета в этом не отдает.

Геннадий хлопает темно-рыжими короткими ресницами.

— Ничего не понимаю. Это разве не женщина?

— Он женского пола. Но до какой степени он окажется девушкой, я думаю, этого он и сам не знает. Насколько я могу судить, он только недавно научился замечать влюбленные женские взгляды, и естественно, из благодарности, отказать никому не может. Мужские взгляды он притягивает в не меньшем количестве, но их он просто не замечает. Когда-нибудь научится, надо думать. Но тут самое главное, не упустить момент.

— Откуда вы это знаете, если вы не общаетесь?

— Ну, у меня есть свои информаторы, — уклончиво отвечает Штерн. — И потом, город. Несколько раз видел его в обнимку с какими-то эльфийскими девами, каждый раз — с разными. Просто нож в сердце. Вы даже не представляете...

— Не знаю, — мрачно замечает Геннадий. — По-моему, через день слушать, как она выясняет отношения с этим придурком, который ее ни в грош не ставит, гораздо хуже.

"Придурка" Штерн видел всего один раз, но счастливого любовника ему жаль даже больше, чем несчастного Кунцевича.

— Ну, у каждого свои испытания... А что с Александром?

Геннадий как-то нехорошо усмехается.

— Что с Сашкой?.. Он недавно издал сборник стихотворений. Не смейтесь, не смейтесь... Вот увидите, он вам еще экземпляр с дарственной надписью подарит. Так вот к чему это я?.. Там есть несколько вещиц, из последних, в которых упоминается некая синеокая блядь.

— Что прямо так и сказано? — изумляется несоответствию стилистики Штерн.

— Нет, — откровенно веселится Геннадий. — Там она как-то иначе называется, то "неверная", то "изменница", то еще как-то, но смысл тот же.

— Не понял...

— Ну, что же тут непонятного? Человек в своих фантазиях может прожить целую жизнь. Вот он ее с вами и прожил. А тут раз, и суровая реальность! Не себя же он будет винить за вскрывшееся несоответствие... И, разумеется, не эту прожитую им жизнь...

— Ну, допустим... — хмурится Штерн. — В целом мне эта логика, безусловно, понятна. Но только откуда взялась суровая реальность?

— Чердак-с... — разводит руками Геннадий.

Штерн в изумлении таращится на своего горе-любовника.

— А кто за язык тянул?

— Я ему ничего не говорил. По мне, так тут совсем нечем хвастаться. Просто любящее сердце, оно, знаете ли, ревниво. Само все подмечает.

— Тьфу-ты!... А почему в женском роде?

Геннадий расплывается в мстительной улыбке.

— Вас, Штерн, очень непросто воспринимать как мужчину.

Штерн фыркает.

— Попробуйте это библиотечной группе объяснить. Будьте так любезны...

Геннадий уже откровенно смеется.

— Ну, вы же сами мне только что про свою тень объясняли, что девушек все любят... Во-во, а когда вы вот так глаза закатываете, с этим вот выражением страдания, это вас делает просто неотразимым...

— И что?! В ГАК он меня теперь водить не будет?.. Как понимать это его "у нас с вами все кончено"?

— Так и понимать. Не будет водить, — улыбается Геннадий. — И я не буду.

Штерн, отпивающий в этот момент из чашки подостывший кофе, чуть ли не захлебывается им от неожиданности.

— Да, вы что?! Как так можно?

— Так и можно, — продолжает улыбаться медноголовый красавец. — Вы мне отказали, вот и я вам сейчас отказываю.

— Кунцевич! Так нельзя!.. Генка, ну, правда же, так нельзя.

— Можно. Из коллегиальной солидарности. Мне с Сашкой еще работать и работать, а без вашей правой руки, я уж как-нибудь проживу.

Штерн откровенно не знает, что сказать. Он достает сигарету и закуривает. Кидает пачку Геннадию. Тот вынимает себе и прикуривает от протянутой ему через стол зажигалки. Бред какой-то...

— Слушайте, а зачем вы меня вообще сюда вытащили, если еще там, в зале, все решили?

— Ну, кто знает... Вдруг бы мне с вашим сердцем повезло немножечко больше... — с грустной улыбкой говорит Геннадий.

Штерн молчит. Но спросить все-таки надо.

— И что мне теперь, спрашивается, делать в этой вашей любвеобильной библиотеке?

— Ну, будете, как все. Без преференций. Будете для систематики подавать список того, что ищете, чтобы сократить время визита в каталог. Будете с самого начала правильно заполнять требования, чтобы в ГАКе можно было без вас справиться. Глядишь, вам и самому это пойдет на пользу. А то я даже не знаю, как мне вам объяснить, насколько вы утомительны и невыносимы в качестве читателя.

Штерн докуривает. Смотрит на часы.

— Призраков пойдете ловить?

Штерн кивает. Стиснув зубы и стараясь не смотреть на Геннадия, он встает, обходит столик и на лету ловит протянутую ему руку. Но не для рукопожатия, а чтобы на мгновение крепко сжать в левой ладони длинные веснушчатые пальцы с вечным трауром под ногтями.

— Ладно, не поминай лихом...

— Ты тоже.

Так же не глядя, скорее чувствуя на переферии зрения этот прощальный кивок, Штерн выходит на улицу. И ненависть, бешеная ненависть к самому себе клокочет в его сердце. "Все из-за тебя, проклятая гнида!" — шепчет он своему отражению в витрине, изо всех сил стараясь не смотреть в его сторону. Просто чтобы не разбить кулаком стекло. На улице по-прежнему моросит дождь. Штерн вытирает ладонью лицо, скользя по глазам, и убирая со лба намокшие пряди. В такие моменты отсутствие зонта только уместно... И никакая музыка не исправит положение...

Лестница, ведущая в Полиграфию, напоминает обычную лестницу в жилом доме XIX века. Сходство усиливается от того, что для того, чтобы войти в книгохранилище, нужно нажать на кнопку электрического звонка. Штерну открывает невысокого роста старичок, лысый и с седыми усами, в огромных тяжелых очках.

— Мы через полчаса закрываемся, — говорит он, тем не мене протягивая руку за требованиями со штампами-приглашениями "Прошу в отдел Полиграфии".

— Никанор Алексеич? К сожалению, сегодня я не за книгами.

— А!.. Вы, наверное, по поводу призраков? Заходите-заходите... Геннадий Константинович про вас рассказывал.

Штерн изо всех сил сжимает челюсти, изгоняя из памяти запрокинутое веснушчатое лицо с полуоткрытым ртом и сомкнутыми ресницами, едва различимое в полумраке чердака, но все-таки различимое. Больше его таким не увидеть... не услышать прерывистого дыхания, не ощутить под пальцами упругого напряжения чужой плоти. Больно уж непомерна цена...

Хранитель между тем воодушевленно рассказывает, где, когда и при каких обстоятельствах он слышал разные странные звуки, видел какое-то движение и ощущал чье-то необъяснимое присутствие.

— Можем мы сегодня попытаться с кем-то из них увидеться? — прерывает его Штерн.

— Надо попробовать. Сложность в том, что все это происходит уже после закрытия. У меня есть некоторая договоренность, и мне иногда позволяют задерживаться. Но вот как быть с вами?

Потом они вместе идут через ГАК в другое крыло, проходят через русский алфавитный каталог в административное здание, где Никанор Алексеич о чем-то тихо переговаривается с милиционерами.

— Все улажено. Вам нужно только сходить сдать контрольный листок на читательском входе, забрать свои вещи, если у вас там что-то осталось в гардеробе и подойти по улице к административному входу. Здесь я вам выпишу пропуск. Надеюсь, получаса нам хватит.

Штерн кивает и идет обратно к площадке у Ленинского зала с тем, чтобы обычным путем пройти к выходу. Потому что кто ж его пустит пройти через ГАК?.. Когда все формальности выполнены и они вдвоем с сотрудником Полиграфии покидают административное здание, он слышит предупреждающий звонок и не может сдержать улыбки. В кои-то веки, этот сигнал его не касается. С тайной усмешкой победителя он расходится на ковровой дорожке читательского каталога со спешащими из зала Ритой и Лялей. С нежностью смотрит он, как дежурная дама у зала Корфа складывает в ящик массивного стола штампы и ручки, укладывает в сумочку очечник и выключает настольную лампу под зеленым абажуром. Как прекрасна библиотека с погашенным светом и без людей!.. Вот бы самому как-нибудь остаться тут призраком...