Александр. Продолжение похода 5

Естественно, ни стратег, ни кто другой из царского войска не заметили слежки, но когда лагерь был разбит, Лисимах приказал развести костры вдоль реки и выставить караул по периметру лагеря. И как показали дальнейшие события, подобная предосторожность была совершенно правильной.

Когда сладкий сон закрывал глаза уставшим за день караульным, из ночной тьмы на свет костра стали стремительно возникать черные тени с белым глазом на лбу. Тихо крадучись они приближались к македонскому лагерю с дубинами в руках и жаждой мести в груди. Это были уцелевшие от побоища в священной деревне дети павлина. Вот уже пять дней они шли по следам войска Лисимаха, надеясь догнать и наказать осквернителей своей святыни и вернуть свой тотем на прежне место.

Их не пугала ужасная участь своих сородичей, так как они руководствовались только чувством мести и ничего более. С громким криком адепты павлина набросились на часовых, круша их доспехи и шлемы усеянными шипами дубинами.

Если бы воины не дремали на своих постах, то они наверняка бы смогли поднять тревогу и дать достойный отпор нападавшим, но захваченные врасплох они падали, под ударами негров не успев оказать им сопротивления.

Обрадованные своими первыми успехами, чернокожие воины ворвались в лагерь македонцев и принялись крушить все на своем пути, надеясь тем самым вызвать панику среди воинов Лисимаха.

К несчастью для детей павлина они не имели четкого плана действия, полностью полагаясь, что застигнутые врасплох македонцы не окажут им сопротивления и разбегутся. Поэтому часть из них стали врываться в палатки и убивать спящих воинов. Другие занялись поиском похищенной святыни, а третьи, выхватив из костра головешки, бросились к шатру Лисимаха, что гордо возвышался в центре лагеря, намериваясь поджечь его.

Напади чернокожие мстители на любого другого противника, они вполне могли бы одержать вверх в это скоротечной ночной схватке, но на их беду, им противостояла лучшая армия мира, с годами вышколенными воинами. Быстро оправившись от первого потрясения, гоплиты сразу стали вступать в бой, организовываясь в небольшие отряды, не дожидаясь какой-либо команды.

Первыми вступили в бой сторожа с дальних от места нападения караулов, бросившиеся на выручку своим товарищам. И вот тут-то, сразу выявилось преимущество железного оружия против дубин. Конечно, палица из черного дерева, при удачном ударе могла смять шлем воина вместе с его головой и сокрушить его щит, но воины великого царя совсем не собирались быть в этой схватке простыми статистами. Точный удар копьем, быстрый выпад мечом по беззащитному телу противнику и инициатива боем быстро стала переходить на сторону македонцев.

Пронзительно завыли медные трубы, сзывающие к палатке стратега его личную охрану, и как только они выстроили ровные ряды фаланги, Лисимах повел их в атаку на детей павлина. Ощетинившись копьями, македонская машина смерти заработала в своем привычном ритме боя, устилая пространство перед собой телами павших адептов. За короткое время, фаланга смогла перемолоть всех, кто напал на шатер стратега и всех тех, кто пытался прийти к ним на помощь.

Последний акт этой схватки, разыгрался возле палаток нумидийцев, где хранились трофеи, взятые в деревне детей павлина. По воле случая или по наитию, но негры точно вышли к палаткам, где находились и их святыни. Оставалось их только взять, но нумидийцы были решительно против этого. К тому времени как чернокожие воители дошли до них, конники уже успели надеть боевые доспехи и встретили незваных гостей во всеоружии.

Между нумидийцами и детьми павлина завязалась яростная, рукопашная схватка, в которую вмешались находившиеся рядом лучники. Укрывшись за спинами нумидийцев, они стали забрасывать неприятеля не знающими промаха стрелами. Ведомые жаждой мести, чернокожие воители отважно бились с врагом не отступая ни на шаг, но профессиональное мастерство взяло вверх. Все нападавшие были перебиты, при свете факелов и пламени костров.

Не прошло и часа с момента начала нападения детей павлина на лагерь Лисимах, когда боевые трубы македонцев прокричали об одержанной победе. Обозленные понесенными потерями, а также мстя напавшим на них адептам павлина за свой страх, воины Лисимаха перебили всех раненных и взятых в плен чернокожих воинов. Любители боевых трофеев самниты, утром следующего дня, в знак одержанной победы сложили пирамиду из пятьсот двадцать трех отрубленных голов противника.

Разгневанный Лисимах, приказал не хоронить врагов в назидание другим упрямцам и фанатикам. Ночное сражение унесло у стратега жизни двадцати двух человек, оставив множество раненых. Не прекращая перевозку судов ни на один час, в этот день македонец гораздо преуспел гораздо больше чем в предыдущий. Моряки сумели полностью переправить за каменный частокол порогов шесть судов, и последний седьмой застрял на половине пути, так и, оставшись стоять на пальмовых катках.

Памятуя неспокойную ночь, стратег выставил удвоенные караулы из числа лиц, которые заранее выспались днем. Однако все это оказалось напрасным, в последнем бою македонцы вырезали всех адептов золотого павлина и теперь, покой спящих никто не потревожил, за исключением комаров и мошек. Утомленные за день люди моментально уснули, что бы проснуться бодрыми и окрепшими.

Третий день стояния у порогов стал последним. Македонцы сумели довести до воды застрявшее на ночь судно и вместе с ним еще два корабля. Последний корабль был громоздкой баржой, и надобности в ней за чертой порогов Лисимах просто не видел. Поэтому несчастное судно было выведено на средину реки и подожжено огненными стрелами.

Пока Лисимах со своими солдатами боролся с детьми павлина, Гупта энергично продвигался на запад, стараясь сесть на хвост отступающим впереди него войнам гарамантам. Сразу после получения известий от Лисимаха, правитель Нубии без малейшей раскачки выступил в поход, методично выбивая малочисленные гарнизоны противника из небольших поселений в саванне.

Длительное отсутствие реальной военной угрозы со стороны соседей сыграло с наследниками ахеян злую шутку. На всем протяжении от озера до столицы царства, у гарамантов не было никаких крупных воинских соединений, способных прикрыть столицу с востока.

Впрочем, не все было так гладко, как того хотелось бы Гупте. Противостоящий ему военачальник гарамантов Расена, после неудачного нападения на лагерь македонцев, изменил тактику своих действий. Теперь вместо набегов на лагерь Гупты, он принялся заманивать македонцев вглубь территории царства, с той целью, чтобы затем, разбить уставшего от постоянного преследования врага в генеральном сражении.

Едва Гупта осознал это, как его главной ударной силой стала конница Масанисы. Теперь они первыми врывались во вражеские деревни, стремясь не допустить уничтожения колодцев и запаса провианта воинами гарамантов.

Если удача была на стороне нумедийцев, то гоплиты Гупты получали все необходимое для дальнейшего движения вперед, если же пришельцев встречали засыпанные колодцы и сожженные деревни, то они дружно ругали всадников Масанисы и затягивали пояса.

Что касается самих нумидийцев, то они подобно конникам Сифака быстро приспособились к условиям жаркой саваны, где корм и питье для их скакунов всегда имелся под рукой.

Так медленно, но верно тесня противника, Гупта приближался к предполагаемой точке встречи с Лисимахом. Он представлял собой огромный горный пологий массив, что постепенно, день за днем становился все ближе и ближе.

Великий царь Гохамба, рассеяно слушал своего главного полководца колесничего Менеса. Тот неторопливо излагал монарху положение дел в царстве, в связи с вторжением чужеземцев. В трех шагах от Менеса, как это и было положено по строгому дворцовому этикету, стоял Расена. Он только, что прибывший в столицу с последними вестями о вражеском войске и терпеливо ждал, обратит ли владыка на него свой взор или нет.

В сидящем на золотом троне человеке было очень мало черт доставшихся ему от своих далеких предков ахейцев. Лишь прямой нос и голубые глаза говорили о его родственной принадлежности к основателям Золотого царства. Все остальные черты полностью соответствовали жителю северной части Африки.

Не было у него и характера его грозных предков. Получив верховную власть над страной благодаря энергии своей матери, сумевшей в нужный момент добиться поддержки главного колесничего войска гарамантов, Гохамба был совершенно не готов взвалить на свои плечи груз ответственности по защите своей страны от страшных чужеземцев, разоривших восточную столицу царства.

Один из восьми детей покойного царя Лигдамеса, он в своей жизни больше всего на свете любил всевозможные развлечения и шумные пиры, считая их главной ценностью своего правления. Его мать Навзика, была не только любимой наложницей Лигдамеса, но и поддерживала тайную связь с Менесом, главным колесничем царства. Именно это, в купе с обещанием сохранить за ним занимаемый пост, подтолкнуло Менеса взять сторону Навзики в день смерти Лигдамеса.

Великий царь гарамантов скончался во время очередной царской охоты. Когда его колесницу неожиданно подбросило на ухабе и правитель Ганы, вместе с возничим сломали себе шеи.

Тогда, своей властью, Менес попридержал известие о смерти царя на два часа и дал важную фору своей любовнице. Молодая и энергичная женщина сумела правильно распорядиться выпавшим ей шансов, договорилась с главным колесничим и под грохот боевых колесниц, царем был провозглашен Гохамба, чье имя как наследника якобы произнес царь перед своей смертью. Об этом официально заявил Менес, извещая придворных и вельмож о смерти монарха. Напуганные видом множества солдат, что окружили царский дворец, потрясая мечами и копьями, они поспешили утвердить последнюю волю монарха.

Едва Гохамба был объявлен царем Ганы, как в тот же день, по его приказу были казнены все те, кто мог претендовать на Трон Леопардов. В спешном порядке несчастных царевичей и их матерей, выводили на задний двор, где их ждали острые мечи и топоры специально отобранных Менесом солдат. Когда черное дело было сделано, мать новоявленного царя, стала спешно раздавать горстями золотые монеты в окровавленные руки палачей. Так царица Навзика расправилась с теми, кому долгие годы должна была униженно угождать и прислуживать.

Сидя на троне с витыми ручками, сделанных в виде леопардовых голов, Гохамба был сумрачен и зол. Главный колесничий Менес вытащил великого царя Ганы прямо с веселого пира и заставлял заниматься столь ненавистными его душе государственными делами. Правитель с нескрываемым нетерпением ждал конца этой мучительной пытки, готовый в любую минуту сорваться с места и бежать на оставленный пир.

Постарелый, но не утративший силы и ловкости главный колесничий видел нетерпеливость монарха, но церемониал требовал полного соблюдения всех условностей.

— Что необходимо тебе Менес, что бы разбить наглого врага? — с пафосом спросил Гохамба, едва только военачальник закончил свою речь.

— Твой приказ о назначении меня верховным командующим над всем войском твоего царства господин.

— Ты его получишь, — царь принял важный вид и продиктовал своему писцу. — Я Гохамба блистательный передаю в руки своего верного слуги Менеса, скипетр войсковой власти. Запиши мое желание и пусть хранитель печати заверит мою волю.

Писец поспешил исполнить царскую волю и вскоре свиток с приказом о его назначении первым полководцем царства гарамантов, уже был в руках колесничего. Исполнив свой царственный долг, Гохамба поспешил покинуть военных, дабы вернуться к прерванному веселью, так и не удостоившись выслушать доклад Расены.

От подобного пренебрежения на лице молодого командира пошли красные пятна, но он молчал. В противоположность Гохамбе, потомку многочисленных смешанных браков, он имел внешность истинного этруска сохранившего чистоту своей крови. Темно-русый красавец со светлыми глазами и короткой бородкой, он был больше достоин, занимать трон гарамантов, чем его нынешний владыка.

Менес сочувствующе посмотрел на Расену, но тут же отбросил лирику и перешел к главному делу, волновавшего его.

— Как же так случилось, что чужеземцы выдержали удар наших боевых квадриг и не побежали по полю подобно диким зверям? — вопросил командующий всем войском Расену.

— Все так и было, как ты и говоришь господин, — поспешил ответить молодой воитель, — наши колесницы смяли врага, и чужеземцы в страхе метались средь своих палаток как пугливые зебры, стараясь увернуться от копий и стрел наших колесничих. Еще немного и мы выгнали бы их из лагеря и разметали бы их по полю, как мы это делали с прежними врагами, но все испортил внезапный удар в наш тыл вражеской конницы. Пришедшие в наш стан жрецы с озера не рассказали нам о втором вражеском лагере, где находилась их кавалерия, которая и помешал моим колесницам одержать полную победу. Пока мои воины сражались с напавшими на нас всадниками, вражеские воины отошли от страха и стали нападать на нас. Над моим отрядом возникла угроза окружения, и я дал сигнал к отступлению.

— Что было дальше? — спросил Менес, после небольшой паузы.

— Противник не посмел преследовать нас из-за сильных потерь. Его конница даже не покинула лагерь, что дало нам возможность спокойно посчитать потери и перевязать раненых.

— Значит пехота чужестранцев, очень слаба? — продолжал расспрос Менес желающий узнать о враге как можно больше. Расена на мгновение вспомнил ощетинившийся копьями отряд возле вражеского полководца, который и нанес самый ощутимый ущерб его отряду, но мгновенно прогнал из памяти это видение.

— Да господин. Они не выдержали удара наших колесниц и сразу разбежались от моих воинов по лагерю в поисках спасения — воин говорил твердо и уверено, открыто смотря прямо в лицо Менеса. Только красные пятна вновь пошли по его молодому лицу, как бы выдавая старому полководцу его ложью.

Не желая признавать своего поражения от простых пехотинцев, будь они самими гоплитами македонского царя, Расена скрыл от Менеса правду боя. Если уж уступать, то только равному для себя врагу и поэтому он поспешил приписать свою неудачу коннице противника. Этим враньем молодой Расена пытался сохранить перед Менесом свое лицо, идя на поводу у ложных представлений молодости.

Главный колесничий внимательно посмотрел в лицо Расены, но тот ничем не выдал себя, продолжая открыто и честно, смотреть на Менеса. Полководец удовлетворился своими наблюдениями, приписав волнение и красные пятна лица, гневу Расены на Гохамбу.

— Хорошо, возвращайся к себе в отряд, — кивнул колесничий. — В самое ближайшее время мы преподнесем нашим врагам достойный урок, разом и навсегда расплатившись с ними за все их злодеяния.

— Значит, у соседей в военной тактике ничего не изменилось и нашему колесничему войску, они ничего не смогут противопоставить, — размышлял Менес, когда дверь за Расеной уже закрылась, и он остался один. — Значит, можно будет без боязни выводить на поле все наше войско для полного разгрома чужаков.

Так думал главный полководец Золотого царства, пребывая в ложном представлении о своем новом противнике. Ничего не зная ни о его сильных и слабых сторон, что самым пагубным образом сказалось на судьбе царства Ганы.