Пепел над городом

Не в первый и даже не в десятый раз с того дня, как я покинул Заповедную гору и спустился, буквально, на грешную землю, я задал себе вопрос: "Почему была создана именно такая система?" Ведь то, как работает мир сейчас, механика взаимодействия ками и людей, — вовсе не естественный порядок вещей, а результат искусственной надстройки, названной Великим Разделением. Четверо Великих, самые сильные светлые духи в мире, после развоплощения Владыки Бедствий заставили мир работать по новым правилам, разведя в сторону миры ками и людей, оставив им для взаимодействия лишь узенькую, четко регламентированную калитку — души людей, или, скорее — их... качество.

Ками очень много рассказали мне о том, как это работает, но никто так и не ответил ПОЧЕМУ именно так. Те, у кого я спрашивал, либо не знали сами, либо, как в случае с "прадедом" Шэдди, одним из четырех, кто точно знал ответ, молчали.

А я все никак не мог отделаться от ощущения, что Разделение было не победой и новым балансом, созданным, чтобы защитить людей от конфликтов ками, а лишь отсрочкой поражения, попыткой заменить быструю смерть долгой тяжелой болезнью.

— Все в порядке? — тихо спросила Алиссия, заглянув мне в глаза.

Проследив за моим взглядом, замаскированная принцесса пару секунд разглядывала церковь по правую руку, мимо которой мы проходили. Большие ворота, которые обычно, не считая празднеств, были закрыты, впуская прихожан через обычного размера дверку рядом, сейчас были распахнуты настежь. И не просто так — здесь я впервые с начала прогулки заметил настоящее оживление, даже очередь образовалась, пусть и маленькая. Внутри ярко горели свечи и факелы, слышался зычный голос священника, ведущего какую-то службу, увы — отсюда совершенно неразборчивый.

В этом не было ничего удивительного: люди были напуганы и искали защиты у тех, кому полагалось их защищать — у священников и, через них, у ками.

Первая проблема была в том, что...

— Там нет ками.

Про вторую, что страх в любом случае не та связь, через которую светлые ками могут дотянуться до людей, я умолчал.

Алиссия мгновенно помрачнела.

— Это церковь Всех Душ, — вздохнула она. — Раньше здесь жила Мария Исцеляющая.

Подняв руку, я пошевелил уцелевшими пальцами на левой ладони.

— Она лечила меня. Великая женщина.

— Которая бросила нас?.. — горько прошептала Алиссия, думая, наверно, что я не услышу.

— Вы бы тоже устали, если бы провели здесь шестьсот лет, невидимой для всех.

Принцесса лишь еще сильнее насупилась.

— Я могу понять обиду, — попытался я снова, переглянувшись с Шэдди, — но вы не должны забывать, что ками свободны жить там, где пожелают. Попробуйте поставить себя на их место — невидимые, почти бессильные в сравнении с прежними временами, которые они все еще помнят. Сотни лет та же Мария делала все, что могла, и есть предел любой силе и любой добродетели.

— И в результате мы остались одни.

— Не совсем, — улыбнулся я. — Уж поверь мне, Озерная Леди останется с вами до конца, что бы ни случилось. И не только она. Вы не одиноки.

Это помогло. Принцесса прогнала с лица угрюмое выражение, подарила еще один, последний и очень долгий, взгляд покинутой ками церкви... а потом повернулась ко мне, с немного принужденным весельем улыбнувшись:

— Вот видишь, я же говорила — проповедник.

Я скривился, отмахнувшись от этого сана, и зашагал дальше, потянув за собой послушно ускорившую шаг Алиссию, но тут же наткнулся на ехидную ухмылку Шэдди, залетевшей вперед.

— Ой, заткнись, — привычно бросил я ей и пояснил удивленно вскинувшей брови принцессе: — Это я не вам.

— Это ками, с которой вы пришли в город? — с живым любопытством спросила принцесса, мгновенно забыв об обидах. — Какая она?

О, об этом я мог бы говорить часами! Не обращая внимания на хмурые взгляды подруги (это моя месть!), я начал... хорошо, тут согласен — проповедовать, стараясь делать это так, чтобы для случайно услышавших обрывки нашего разговора это звучало именно как сказка о некой малоизвестной ками, спасшей паломника от холодной смерти, месяцами выхаживавшей его, а потом вместе с ним отправившейся спасать своего брата и помогать заодно всем, кто под руку подвернется, потому что вот такая она замечательная.

Закончил я очередную историю о том, как Шэдди подсказывала мне слова и помогала справляться с нелегкой работой священнослужителя (а кто считает иначе — сами попробуйте!), находить слова утешения и мотивации, а также замечать тех, кому они необходимы, как раз, когда мы подошли к цели нашей прогулки.

Это был крупный особняк какой-то дворянской семьи, скорее всего — тесно связанной с воинской службой. Мои предки тоже выстроили посреди города маленькую крепость — толстые, пусть и не особо высокие крытые стены, несколько башенок по периметру, окованные железом ворота, искусственно расширенные улиц вокруг — так, чтобы допрыгнуть с соседних домов нельзя было.

Четверо солдат у ворот (вооруженных, кстати, также, как стражники — рогатинами и тесаками) в плащах с незнакомым мне гербом с голубыми лилиями, присмотревшись внимательно к моей спутнице, молча приоткрыли ворота, предварительно глубоко поклонившись. Внутри я увидел именно то, что ожидал, вспоминая отчий дом — крепость в миниатюре, построенная в суровые времена, которой впоследствии попытались придать благопристойный вид. Центральный донжон, царивший над кварталом, обили мрамором, расширили узкие окна-бойницы, пристроили к нему два новых крыла, таких же толстостенных и основательных.

Едва оказавшись внутри, Алиссия скинула чепец и выпустила мой локоть. Не глядя по сторонам и не спрашивая дорогу, целеустремленным, уверенным шагом направилась в дальний угол поместья, откуда доносился конский храп, звон оружия и гомон грубоватых солдатских голосов. Все это стихло почти мгновенно, стоило принцессе завернуть за угол. Гвардейцы замирали один за другим, поворачивая головы к своему командиру, по команде грохнули железными кулаками о блестящие серебряные кирасы, каждый по отдельности совсем слабо, но настолько синхронно, что это слилось в один удар великанского молота по наковальне. Каждый из них, казалось, сделал всегда пару шагов, но за какую-то секунду несколько группок превратилось в две кривоватые, но все же линии, будто на парадном смотре.

Какой-то молодой парень, держа подмышкой шлем с ярким-синим плюмажем вышел навстречу, ничуть не смущенный нарядом своего командира, коротко поклонился:

— Первое крыло по вашему приказанию прибыло.

— Вольно, — столь же серьезно кивнула принцесса. — Спасибо, что предоставил свой особняк, Уилл.

Заметив взгляд Уильяма, Алиссия шагнула в сторону, мешая мне прятаться за ней и, чуть склонив голову (зараза такая, ну нахрена подчеркивать, что юридически я немного главнее?!), представила меня:

— Его Святейшество Артур Борецкий, четвертый партнер Озерной Леди.

Еще и фамилию ей настоящую не сказал...

— Это честь для меня, — торжественно поклонился Уильям, а следом за ним вновь грохнули салютом гвардейцы. — Мы в долгу перед вами за жизнь капитана.

О ками, ну за что мне все это?! Я не настолько грешен!

— Не благодарите меня, благодарите Леди, — наконец, нашелся я. — Это она надирает задницы, а я так — за меч подержался.

Гвардеец фыркнул, и я почему-то почувствовал, что прошел какой-то тест.

— Это лейтенант Уильям Плантегенет, первый наследник графа Эссекс, — вступила Алиссия. — И давайте к делу, раньше начнем, раньше закончим. Есть вопросы ко мне по заданию?

— Прорыв к собору, защита Его Святейшества, оборона собора, пока не подоспеет Леди, — пожал плечами лейтенант. — Не в первый раз, справимся.

— С этим я могу помочь, на самом деле, — озвучил я пришедшую в голову мысль. — Прямо сейчас здесь есть ками и... святой.

— Благословение? — быстрее всех сориентировалась Алиса.

— Я вижу, некоторые уже постарались, — я кивнул на Уильяма, чья броня и меч в ножнах слабо светились белым.

— В дворцовой часовне утром, — кивнул лейтенант в ответ на вопросительный взгляд принцессы. — Мы делаем это каждое утро после нападения на дворец.

Он нахмурился и оглянулся через плечо на стушевавшихся гвардейцев.

— Молились все.

— Обычным священникам очень сложно уловить нужный момент, — вступился я как за парней, так и за дворцового "коллегу". — А мне Шэдди может просто рассказать, когда пора.

Запоздало я глянул на подругу, взлетевшую над "крылом", заботливо расширив ауру на весь отряд, но та просто отмахнулась с видом "глупых вопросов не задавай, конечно, согласна".

— Тогда решено. Что мы должны делать? — деловито спросила Алиссия.

— То же, что и обычно.

Принцесса тут же принялась командовать, выстроив парней в одну линию. По команде каждый из них опустился на одно колено, последней — сама Алиссия. Я хотел было сказать, что в этом нет нужды, но сдержался — увы, была. Весь ритуал целиком, каждое действие, как священника, так и молящегося, слова молитвы — все это помогало настроиться на нужный лад, разжечь и поддерживать правильные эмоции. Очень тонкий процесс, вмешиваться в который — себе дороже. Ками рассказывали мне, что воздействовать на не испытывающего никаких особых эмоций человека почти невозможно, как пытаться пальцами гнуть стальной прут. Светлые же чувства — надежда, желание помочь и защитить других, любовь — как бы "разогревали" этот прут, делали его податливее, уменьшая сопротивление. Темные эмоции — страх, ненависть, зависть — делали все то же самое, только для темных ками.

Обычно то же самое нужно было делать и священнику — это не было простым благословением, защитой от черного пепла — нет, оно было призвано дать молящимся способность по-настоящему навредить темным ками, захватившим человеческое тело — и требовало создания канала с двух сторон. Очередной странный и сложный механизм, причин создания которого я не понимаю и вряд ли когда-нибудь пойму.

К счастью, в данном случае это не требовалось. Святые, или, как их называли сами ками, "медиаторы", по сути, отличались от обычных людей только одним — они были идеальным проводником вне зависимости от своих личных качеств и настроения.

Поэтому я просто терпеливо ждал, отгоняя от себя неловкость от вида полусотни коленопреклоненных молящихся людей, выстроившихся передо мной в по-военному четкую, даже, кажется, по старшинству, линию. Только сейчас, впервые приглядевшись к каждому, я заметил, какие же они все молодые — большинство или ровесники, или чуть-чуть старше самой Алиссии. Сущие дети еще, с мягким пушком на щеках; вооруженные, натасканные убивать дети, каждый из которых скрутит десяток таких, как я, даже без оружия.

Кто-то из них, может быть, даже умрет сегодня. Умрет вместо меня.

Первой, конечно, справилась принцесса. Простенький железный квадрат на шее, едва-едва посеребренный, сиял все ярче, как разгорающийся огонь маяка, набирая яркость с каждым словом молитвы о силе и защите.

Подойдя к ней и дождавшись тихого "пора" взявшей меня за руку Шэдди, я коснулся рыжих волос на макушке, сказал ритуальное "Ками верят в тебя". Крест взорвался, как ханьский фейерверк, свет растекся по коже, превратив ее в статую самого чистейшего белого на свете. Бесконечно долгую секунду спустя магия Шэдди... даже не поблекла, а словно превратилась в другое вещество, обретя плотность, перестала светиться и впиталась под кожу, ожидая своего часа. Я впервые видел это своими глазами, но знал, что стоит ей одеть броню и взять в руки оружие — жидкий свет перетечет туда, раня уже не только плоть Одержимых, но и "тела" темных ками.

Какое-то время я шагал вдоль ряда гвардейцев, касаясь то одного, то другого, передавая силу Шэдди. Каждый из них вздрагивал и спотыкался на мгновение в отрепетированном речитативе молитвы, а когда начинал вновь, уверенности и страсти в голосе становилось намного больше. Иногда я посматривал на Шэдди — под конец девушка стала дышать тяжелее и чаще, то и дело вытирала со лба пот — но ками только отмахивалась, мол, выживу.

Гвардейцев, не получивших благословение ками, было все меньше и меньше, пока, наконец, не остался только один. Каждый раз, когда я проходил мимо него, шагая туда-сюда вдоль шеренги, паренек замирал, сбиваясь с речитатива и, казалось, весь скукоживался, стоило мне пройти мимо.

Остановившись напротив, я впервые внимательно присмотрелся к пареньку. И "паренек" — лучшее слово, каким его можно было описать. Ками, да он, наверно был даже моложе Алиссии на год или два — даже усы не начали расти, а черты лица все еще сохраняли последние следы детской припухлости. Когда его приняли-то? Месяц, два назад?.. Неделю?!

И без того нервничающий — и по причине юности, и из-за первого боя — мальчишка падал духом каждый раз, когда я проходил мимо, и каждая "неудача" загоняла его все глубже. Сейчас, поняв, что я стою прямо перед ним, онвесь сжался и даже перестал молиться, крепко зажмурился и просто ждал своей судьбы: что его отошлют домой — слабого, бесполезного, непригодного для настоящего дела.

Он был так похож на меня, в те годы, когда я еще пытался заслужить отцовское одобрение.

Это помогло мне решиться. Да, может, паренька и не стоит брать с собой, но прогонять его сейчас... я слишком хорошо знал, как тяжело подняться после такого. Когда первая же твоя попытка, первый же шанс разбивают вдребезги, попробовать во второй становится во сто крат сложнее. Алиссия решила взять его с собой, Вильям решил взять мальчишку в бой, он сам, в конце-то концов, решил быть здесь, и каким бы глупым это ни было, я не собирался отнимать у него это право.

— Продолжайте молиться, — приказал я остальным гвардейцам, заинтересованно примолкшим в ожидании.

Они послушно забубнили молитву. Это не должно было меня удивить — больно большой вес был у святых — но удивило. А еще почему-то уверило, что я все делаю правильно.

Присев на корточки, я положил ладонь пареньку на плечо и тихо, так, чтобы многоголосая молитва спрятала мои слова, позвал:

— Эй.

Он открыл глаза, трогательно голубые и чистые, полные страха и стыда.

— Как тебя зовут?

— Сэмюэл Гроссвенор.

— Сэм, — определился я. Дурацкие авалонские имена... — Меня вот зовут Артур.

— Ваше...

— Просто Артур, — мягко прервал я и, склонившись поближе, словно не хотел, чтобы нас подслушали, продолжил. — Хочешь, я открою тебе секрет, который знают только святые?

Я дождался кивка, и только потом заговорил снова:

— Ками все равно верят в тебя. Не важно, кто ты, и сколько тебе лет, неважно, что ты знаешь и умеешь, силен ты или слаб, умен или глуп... они все равно верят: в тебя, в меня, в твоего капитана, в самого последнего нищего на базаре. Для них нет никакой разницы.

Он слушал меня, словно это было какое-то откровение — с надеждой, истовой и честной, и оттого очень уязвимой. Это была самая главная причина, почему я не любил, когда меня называли проповедником — это давало мне власть не просто над людьми, но над их душами, власть, которая не опиралась на силу ками, в чистоте которой я мог быть уверен, нет... она принадлежала только мне.