В Европе поначалу обрадовались — Россия фактически добровольно отказывалась от статуса великой державы. Уж такова была плата, которую Москва вносила за свой высокий международный статус. Но вскоре в Европе огорчились: теперь в планы России не входило встретить вместо 'беспечных турок' вооруженное сопротивление ведущих европейских держав. Теперь Россия не была заинтересована в войне за Проливы, ибо это стало заботой европейцев. Теперь Россия вообще была не заинтересована проявлять усердие, участвуя в войне во имя чьей — либо выгоды.
Тем не менее, русско — французская конвенция 1882 года стала серьезным фактором сдерживания попыток сближения России и Германии. В отличие от англо — германского торгово — экономического соперничества, противоречия Франции и Германии носили вполне иррациональный характер: немецкая одержимость возвратом Рейнской области была столь же сильной, как и французское стремление к обладанию этой территорией во что бы то ни стало и под любым предлогом. Тогда никто и не догадывался, во что действительно встанет одержимость правящих кругов европейских стран старыми культурно — историческими комплексами.
Конвенция 1892 года оказала Франции огромную услугу: когда всевластие экономического эгоизма в умах французской, английской, германской буржуазии оказалось поистине едва ли не смертельно опасным для судеб Европы, Берлин не решился оголить свои восточные границы и в первый, наиболее драматический период Большой Коалиционной войны, продолжал держать против России крупные силы, которых так не хватило для сокрушения англо — французской коалиции. Германия была заворожена русской мощью. К тому же у немецких психологов был такой термин: 'люди с пониженным инстинктом самосохранения'. Так немцы называли русских солдат. Они не могли понять, почему русские всегда дерутся до последнего человека, до последнего патрона, умирают даже не пытаясь спасти свои жизни, даже когда их поражение абсолютно очевидно. Нелогичность 'русских варваров' их пугала. На самом деле все было гораздо проще. Русские верили, что защищают свою державу от захватчиков, свои дома, свои семьи. За свою историю, за прошлое и будущее. Поэтому русские победы выглядели невероятными.
Франция должна была быть благодарной России, но в первые послевоенные годы не стремилась продолжать числить ее в союзниках, хотя и не желала все же терять ее в предстоящей борьбе с Германией. Германия, чья территория не была затронута Большой Коалиционной войной, сохранила свою экономическую мощь, которую в любой момент могла пустить 'в ход'. Но сейчас же, в случае конфликта с Германией, Франция не могла рассчитывать на спасительную военную помощь Москвы. Ни Польша, так любящая по традиции устраивать шляхетские игры в демократию, ни центрально — европейские государства, не могли заменить Россию и создать при необходимости полноценный Восточный фронт. Драматическое ухудшение своего геополитического положения Франция пыталась компенсировать предельно жестким подходом к 'германскому вопросу'. В отсутствие союзника в лице России ее безопасность могло бы надежно гарантировать только расчленение Германии, чему решительно воспротивились Англия и Америка. Удалось лишь создать 'вал на Рейне' путем провозглашения 'независимого Рейнланда', фактически являвшегося 'индустриальным сердцем Германии' и получить частичный контроль над рурским углем — полностью этого сделать не удалось, поскольку французы лишились поддержки Великобритании, продемонстрировав, таким образом, неспособность самостоятельно получить стратегические преимущества. В результате франко — германские противоречия превратились в 'квадратуру круга', непреодолимый и неразрешимый антагонизм.
Развитие событий на международной арене и внутри страны настоятельно требовало от французского правительства проведения политики защиты и укрепления европейского мира на основе коллективной безопасности. Но с кем было укреплять мир? Франция проигрывала Германии в деле индустриализации все больше и больше. Соперничать с Германией в экономическом плане было нелегко. Опыт Большой Коалиционной войны ясно продемонстрировал французским политикам и военным роль природных ресурсов, прежде всего угля и стали, для ведения войны. Амбициозные планы французской дипломатии по достижению выгодного соглашения с промышленниками Германии постепенно 'канули в Лету'. Международная ситуация исключала давление на Германию и французам пришлось нелегко. Пришлось даже пойти на серьезные уступки во время переговоров по заключению Международного Стального Картеля, что отразилось в распределении квот в картеле: по их итогам Германии досталось сорок процентов от общего производства, в то время как Франции — тридцать, Голландии — двенадцать, Люксембургу — восемь, Саару — шесть, Рейнланду -четыре.
В Париже считали, что война с Германией неизбежна, и война эта для России не только представляется выгодной тем, что ввиду отсутствия общей германо — русской границы русская армия окажется вне конфликта, но и тем, что Москва выступит в роли арбитра перед лицом Европы, истощенной новой войной. Британские верхи по — прежнему не могли совладать с проблемой введения гомруля в Ирландии, приведшей к двум кровавым восстаниям 1915 и 1922 годов и в русле традиционной политики 'блестящей изоляции' рассматривали англо — французский 'сердечный союз' простой, ни к чему не обязывающей формальностью. Налицо была неспособность Великобритании сделать четкий стратегический выбор в качественно изменившейся ситуации, и это пугало Францию. Яростное британское противодействие впечатляющему росту российской хозяйственной мощи было объяснимо логически. А вот смена Лондоном многолетнего нежелания делить с германцами лавры 'мастерской мира' и допущения кого бы то ни было к 'управлению морями', очевидное всем и всегда, на протяжении всего существования Британской империи, на взаимодействие и сотрудничество, было малопонятно. Англичане были настроены на ведение в отношении Германии 'политики умиротворения' и в целом Лондон делал ставку на сильную Германию как противовес Франции и противоядие России, ведя закулисные переговоры о широком экономическом и политическом соглашении с немцами. Эта ставка, по мнению французской элиты, не имела себе равных в истории Европы по политической безответственности и близорукости. Париж ожидал катастрофических последствий в виде новой европейской войны, в которой Россия не собиралась принимать участия и не предполагала в очередной раз разделять с Францией европейскую трагедию. Некоторые сотрудники Кэ д' Орсе*, как ни странно, представляли Россию как 'возможный балансир' Германии — каким бы солидным ни был защитный барьер, возведенный на Рейне, он не мог защитить Францию от активной политики со стороны Германии. 'Примирение' с Германией при следовании политике, которая постоянно настраивала Берлин против Парижа, не представлялось возможным, хотя и могло стать наилучшим средством предотвратить опасный для Франции русско — германский альянс. Поэтому французские правящие круги искали пути для непрямого зондажа позиции Москвы по тому или иному политическому вопросу, не решаясь пока вступать в открытый и прямой диалог, но подготавливая почву для договоренностей, кои облегчали бы в будущем согласие между двумя державами. Русская сторона реагировала соответствующим образом: Москва не считала себя связанной какими — либо обязательствами и предлагала французам поломать голову над возможностью англо — германского соглашения, выводящего Францию из игры, или над вероятностью русско — германского сближения, также оставляющего французов вне игры.
Берлин, прилагавший усилия к тому, чтобы так или иначе нейтрализовать Россию на французском направлении, не скрываясь, потирал руки, предвкушая свое очевидное доминирование в Европе: ничья в Большой Коалиционной Войне и мягкий Маастрихтский мир Германию только раззадоривали. Крайне маловероятным к началу тридцатых годов представлялось, чтобы британская и французская армии когда — либо смогли бы самостоятельно одержать победу над германской военной машиной...
Одной из главных интриг в международной политике в первой половине 1932 года являлась возможность восстановления отношений России и Англии хотя бы до того уровня, коими они имели место быть до Персидского кризиса 1931 года.
В мае 1931 года англичане, недовольные решением персидского правительства о предоставлении русской стороне восьми эксплуатационных участков на севере страны для разведки и разработки нефтяных месторождений, и о создании под русской эгидой консорциума нефтедобывающих компаний, в который, помимо трех русских, вошли одна голландская и одна французская компании, сконцентрировали у берегов Персии эскадру в составе трех тяжелых и шести легких крейсеров. Англия позиционировала события в Персии как пример 'враждебного поведения тегерана' и 'угрозу Великобритании' и попыталась спровоцировать серьезный вооруженный инцидент в Персидском заливе. Британская эскадра в течение месяца совершала устрашающие маневры. Затем, недолго поколебавшись, но оценив шансы, что ослабленная и так до сих пор не оправившаяся от последствий войны Англия не сможет единолично справиться с ситуацией в Персии, угрожающей интересам Англо — Персидской Нефтяной Компании, Лондон ввел санкции в отношении России и Персии.
Россия ответила, ужесточив свою позицию, но не сразу, а взяв для начала двухмесячную паузу. И только убедившись в действительной деградации двусторонних связей, ввела контрсанкции. К осени 1931 года у Москвы, похоже, терпение стало истощаться. Отказ России от консультаций по улучшению 'политической стабильности в Персидском заливе', а затем и перерыв, на неопределенное время, переговоров по новому торгово — экономическому соглашению, означали, что Кремлю надоело подыгрывать англичанам.
Персидский кризис наиболее отчетливо подтвердил тот факт, что Великобритания оставалась одной из ведущих мировых держав, но уже...второго ранга... Проклинаемый всеми 'ненавистный ирландец' премьер — министр Конноли вынужден был подать в отставку в начале января 1932 года. Новым премьером стал прогрессивный консерватор Макмиллан, считавший, что Англии требуется новая внешнеполитическая стратегия, которая придаст ей динамизм и укрепит пошатнувшиеся международные позиции. Контуры такой новой стратегии очерчивал предложенный Макмилланом план военно — политического и экономического союза Лондона с европейскими странами. По сути это был проект создания новой европейской, 'антирусской' коалиции с Великобританией в качестве лидера. Вскоре Лондон с оптимизмом сообщил, что в целом европейские страны настроены благожелательно в отношении британского проекта. Однако начавшееся в европейских столицах обсуждение британского проекта выявило наличие существенных разногласий между возможными участниками коалиции. Франция заняла неоднозначную позицию, что было связано со сложной внутриполитической ситуацией в стране и нерешенностью франко — германских проблем. Сдержанное отношение Франции к плану, предложенному Лондоном, было следствием не столько нежелания Парижа обсуждать именно британский проект, сколько его стремлением решать другие внешнеполитические задачи, не связанные с вопросами создания антирусской коалиции. Явный политический подтекст отказа Парижа продолжать переговоры был очевиден британскому правительству.
Конечно, надежды на то, что русско — английские отношения войдут в нормальное русло, не исчезли совсем. Кое — кто в Лондоне верно оценил ситуацию как возрождение на континенте старых подозрений о том, что Великобритания находится отдельно от Европы и безразлична или даже враждебна европейскому единству, и предпринимал определенные шаги. Но стоило при этом задаться вопросом: остались ли в принципе возможности, чтобы в близкой или среднесрочной перспективе отношения между Россией и Англией, как ожидали многие политики, дипломаты и общественные деятели, превратились бы в партнерство по стратегическим вопросам? Развитие событий показывало, что вероятность этого была крайне невысока.
...В ожидании начала церемонии высокий англичанин, граф Александр Мюнстерит вынужден был выслушивать заумные сентенции своего секретаря майора Гиннеса. Граф Александр Мюнстерит, несдержанный на язык бонвиван, карьерный дипломат, прекрасно говоривший на множестве языков, включая русский, был по происхождению литовцем, натурализовавшимся в Великобритании и самолично возложившим на себя обязанность способствовать сближению между Великобританией и Россией. Вместе с женой — англичанкой он обосновался под Москвой, в окрестностях Усова, что по Рублево — Успенскому шоссе, отстроил целую усадьбу со свечной и парфюмерной мастерскими, кузницей, пивоварней. С одной стороны поместье было обнесено каменной оградой, за которой начинался ландшафтный парк в английском стиле. С другой же — опоясывался рекой Москвой. C легкой руки Мюнстерита неподалеку от усадьбы заработала самая настоящая литовская корчма 'Трактериус' и в меню появились блюда, которые входили в кулинарное наследие Великого Княжества Литовского. Мюнстерит даже оборудовал поля для выезда лошадей. При графе состояли два секретаря, один из которых, майор Гиннес, не скрывал своей принадлежности к секретной службе британского правительства. Мюнстерита на Москве называли 'наш британский агент', он не обижался. В дипломатическом корпусе граф был на особом положении. Он чаще встречался с русскими дипломатами и министрами, получал из первых рук интересующую его информацию. В Мюнстерите русские видели доброжелателя, поэтому создавали для него привилегированые условия. Он не раз заявлял, что Россия является поборником мира и выступал против традиционного британского имперского антирусского синдрома. Граф преследовал две цели: политическую и разведывательную. Он стремился убедить ведущих русских деятелей в том, что России и Великобритании нужно держаться вместе, чтобы противостоять германской угрозе. Для этого он приглашал в поместье, помимо прочих, генералов, адмиралов, журналистов и многих своих московских друзей...
-Удивительно, как русские упорно держатся за ветхие традиции. — говорил Гиннес. — И к тому же они никак не могут понять, что, по — видимому, слишком очевидное распределение ролей в сегодняшнем торжественном шествии окончательно дискредитировало данный ритуал.
-Сегодня мы увидим, что русские цари готовы, как и прежде, демонстрировать смирение. — ответил Мюнстерит.
-Смирение и простота русских венценосных правителей смотрится вульгарно...
-Восставшие английские крестьяне пели: 'Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто тогда был дворянином?'. -усмехнулся Мюнстерит. — В России нынешней, как и в России средневековой, одним из ключевых принципов легитимности власти является степень ее причастности божественному и церковной традиции. К тому же, сегодняшний ритуал в общем ряду придворных русских церемоний значителен и масштабен.
-Да уж. — фыркнул майор. — Шествие на осле очень масштабное зрелище в век поголовной механизации и моторизации. Лет двести назад еще куда ни шло, но сейчас?! Русские с той поры так и не нашли иных форм выражения легитимности претензий монарха на неограниченную власть?
