Материк Сибирь

— Да, верно рассуждаешь, Анюта, — раздумчиво проговорил в ответ Семашко, — если все так, как ты рассказываешь, то русскому человеку не война всему голова будет, а воля вольная. Чуть что не так и ищи свищи сокола в чистом поле, раз и ушел. И поминай, как звали.

Говоря эти слова, он как бы на себя примерял эту роль. 'Раздобыть бы несколько винтовок, а еще лучше пулемет, да патронов пару ящиков, собрать всякого скарба да уйти в лес, куда подальше. Охотой прокормимся по началу, а потом чего другого придумать можно будет, дом поставить не вопрос, лес вокруг такой, что изба не один век простоит из эдаких-то бревен. А славно выходит, и вправду славно'.

Не успел Степан толком додумать эту мысль, как их позвали к столу. И тут стало не до раздумий, в животе забурчало, рот заполнился слюной, особенно при виде чугунка наваристого борща, благоухающего прямо таки неземными ароматами. Каждому досталась огромная миска, с изрядной порцией свежайшей сметаны, большим куском хлеба с тонко нарезанными ломтиками сала с чесночком. Ну и по вместительной хрустальной рюмке ледяной водки.

— За здоровье милейшей хозяйки этого дома, — чокаясь с Семеном и налившей себе лишь капельку, 'за ради компании' Анютой, предложил тост Степан.

Сорокаградусный напиток, мягко обволакивая гортань и пищевод, провалился в самые глубины желудка. И пробудил поистине бешеный аппетит. На время все разговоры и события последних дней были забыты. Роскошный борщ, разнообразные закуски, прекрасно дополнились литровым штофом водки, мужики разомлели и почувствовали себя практически счастливыми. Но это был не финал, горячие блины с медом, маслом, сметаной и замечательным, настоящим чаем превратили обед в настоящее пиршество, затянувшееся почти на два часа.

Закончив с едой, Степан бесповоротно захотел спать. Не столько пьяный от водки, сколько от сытости и довольства, он уже и не помнил, как его разули и уложили на диван. А вот у Семы культурная программа была еще только в самом разгаре.

Когда, спустя несколько часов, Степан проснулся, уже темнело, точнее вечерело. Его встретил знакомый стрекот машинки. Анюта опять шила. 'Да, кому отдых, а кому и работа', — подумалось Семашко. Поднявшись, он обулся и, подойдя к Анне, вполголоса спросил, — Семен спит? — в ответ Анюта утвердительно кивнула, во рту у швеи были зажаты несколько булавок, так что ответить вслух она никак не могла.

Немного придя в себя со сна, чему поспособствовали энергичные растирания лица холодной водой, Степан, подумав, решил сменить гардероб. Он ухватил свой мешок и вышел в сенцы. Там полунаощупь переоделся в свою старую одежду, сменив опорки на щегольские сапожки, армяк с портами на куртку и брюки из английского сукна. Немного поразмышляв, решил надеть кобуру на пояс, потом вложил в нее пистолет, предварительно проверив работу механизма и обойму. Ночью если встретятся патрули, все равно либо убегать, либо отстреливаться, документы у них есть, вот только наверняка информация на них сообщена и их элементарно арестуют. Так что риск минимальный. А с оружием так еще и лучше.

Аккуратно выглянув во двор, он огляделся и, решив, что его никто не увидит, прошел до сортира. Оправившись, уселся на лавке во дворике (с улицы двор не был виден за высоким забором) и достал трубку, не спеша набив, раскурил ее, окутавшись облачком ароматного дыма принялся пускать кольца, благо тихая, безветренная погода способствовала этому увлекательному занятию. Максимально растягивая наслаждение, он медленно курил, размышляя обо всем происходящем.

Свежие ветры задули в Сибири. Еще недавно большинство людей уверенно могли сказать, что большевики побеждают, что белым остались считанные дни, максимум месяцы, а вот что теперь? Куда они побегут и зачем? Конечно, информации мало. Но если те выводы, которые он сделал еще раньше, верны, то в новом раскладе белые станут драться до конца, отступать им некуда. Кроме того, они получили едва ли не преимущество, у них в тылу десять тысяч верст, а у красных пустые горы Урала.

Рассказ Анюты подтвердил мысли Степана. Дальше на запад только дикие земли, где нет людей. Цивилизация заканчивается там, где так удивительно и безжалостно был рассечен его состав. Если верно, что главнокомандующим белых армий назначен Каппель, то это очень необычный ход. Генерал известен как человек свободно мыслящий и блестящий тактик маневренной войны, и его атака на Кустанай, если она на самом деле имела место, тому подтверждение. А дальше белые могут пойти по тылам противника в район Кургана, Шумихи, Юргамыша и Шадринска. По самому западному краю занятых отныне людьми земель. По этим железнодорожным станциям и городам сосредоточены основные склады Пятой армии. Кому как не Семашко знать это, сколько составов он перегнал и в Курган, и в Тюмень за эти месяцы.

Захватив город, белые как минимум получат доступ к арсеналам красных, как максимум, овладеют ключевыми объектами и навяжут свой сценарий развития дальнейших событий. Отличный ход, хоть и рискованный.

Желание воевать у народа стремительно падает. Никто больше не захочет умирать ради интересов партий и правительств. Зачем? Когда вокруг такая богатая, щедрая земля? Всего скорее, в ближайшее время возникнет масса независимых крестьянских республик, основу которых составят те самые дезертиры, да и партизаны, которых, по слухам, очень много к тылу белых. Да и казаки вполне могут предпочесть независимость подчинению центральной власти. Дайте только немного времени всей этой массе людей, чтобы они разобрались в ситуации и сделали выводы. Утаить правду невозможно, слишком очевидно все. Мир изменился и не где-то далеко, а прямо здесь в шаге от нас.

'Что же делать мне? Куда идти? Может попытаться объясниться с красными, ведь мы ни в чем не виноваты. Да и нужны ли мы им? Может нас никто не ищет уже давным-давно, а мы бегаем, боясь своей тени. Но лучше не рисковать. Дождемся ночи и тихонько подберемся к дому, осмотримся, а там уже и решим, как быть дальше'.

Задумался он и о том, что произошло с ним лично. В его сознании. Он не спешил, осторожно и трепетно рассматривая новое для себя состояние контакта с Высшей силой. С детства он помнил, что Страх Божий есть первая ступень к вере и спасению. Но вот прежде это чувство не поселялось в его душе. Последние события мощно всколыхнули все его существо и вынесли на поверхность сознания новые содержания, доселе крепко позабытые. И Степан решил, что этот знак, указующий на ту силу, которая и послужила источником всего происходящего. Самое парадоксальное, что эта сила и прежде служила источником всего, но это не доходило до Семашко, а вот теперь, теперь он ПОНИМАЛ, ЧУВСТВОВАЛ всем своим существом, что вот она, эта сила вольно и могуче проникает повсюду, устанавливая свой закон бытия.

Мысли эти так захватили его, что он даже отложив трубку, встал и перекрестился на виднеющиеся вдали купола храма. Постоял так, безмолвно читая молитву, — 'Отче наш...'. Прочитав ее трижды, еще раз перекрестился и склонился в поклоне. Подумалось, — 'Обязательно схожу в церковь, поставлю свечу в благодарность за то, что жив и удостоился созерцать чудо, сотворенное Тобой, Господи'.

Вдруг его охватило сильнейшее желание увидеть свой дом. Оно было сродни зуду и необоримо тянуло его прочь со двора. Мгновенье он колебался, затем решительно встал, и смело толкнув калитку, вышел на улицу.

Удивительная уверенность не оставила Степана и теперь, уже в самом центре города. Вокруг были красные флаги, тут и там виднелись патрули, город напоминал Семашко растревоженный муравейник, в котором до одиноко идущего машиниста никому нет дела. Его охватила странная эйфория, на миг показалось — как глупо он поступил, зачем не пошел просто домой, зачем все эти дни бродил и скрывался по лесам? Еще час назад так мощно заговоривший в нем голос нового, неведомого мира утих и затерялся, уступив место до боли родному и привычному чувству дома, родных улиц. Сколько раз гуляли по ним с Софьей, тогда еще молоденькой гимназисткой, когда он ухаживал за ней. И потом, венчались вот там, в Успенской церкви, он и сейчас мог увидеть ее купола, подняв голову к небу. Что случилось с ним в эти дни? Неужели он помешался или безумие этого сбесившегося два года назад мира, наконец, настигло и его?

Ветер нежданным влажным порывом ударил ему в лицо. Среди недавно ясного неба сгустились тяжелые, черные, низкие тучи и, закружило поземкой, ударило холодом, с неба упала вода. Степан, каким-то шестым чувством, угадавший, что сейчас будет, не раздумывая, бросился под защиту ближайшего дерева. Такого ливня он в Сибири прежде не видел, это был настоящий потоп, летели, подгоняемые ветром не капли — струи дождя. Прижавшись щекой к шероховатому стволу, Семашко глубоко вдохнул чудесный аромат иного мира, в котором свежесть дождя и ветра подхватила пряные ноты трав, причудливо соединив их с запахами хвои и таинственных благовоний. Да, мир изменился. И только глупец мог бы не заметить этого. 'Я должен увидеть его, узнать, понять и принять в свое сердце. А значит, я должен выжить сейчас'.

После дождя повеяло прохладой и солоноватой какой-то сыростью, Степану даже показалось, что вернулась осень, вот только крики чаек (или очень похожих на них птиц), кружащих над городом, и странный, не знакомый запах, заполнивший вместе с холодным ветром улицы Тюмени, не давали поверить в реальность прошлого.

Семашко пронзила безжалостно-ясная мысль — прошлое никогда не вернется. Оно и прежде никогда не возвращалось, но жило во множестве почти неизменных вещей и примет. А вот теперь — теперь и этой связи больше нет, точнее, осталось слишком мало, если уж и воздух другой, и дождь не такой и погода, сами улицы ощущались иначе, плакаты и красные знамена, мокро болтающиеся на ветру, смотрелись чуждо и не нужно в этом, новом, странном и не привычном мире. И тем, кто доживет, еще предстоит познать и пройти его, впуская эту невозможную чуждость иного в себя, чтобы подобно Энею найти свою новую Трою.

Степан ясно распознал в себе внутреннее желание немедленно добраться домой. Он четко понял, что стоит только увидеть родные окна и остановиться, удержаться он не сможет. Когда ливень, так же стремительно, как и начался, прошел, Семашко еще минуту стоял, пережидая потоки воды, катящиеся мутным валом по улице. Он удачно оказался на пригорке и уже совсем скоро, безмолвно поблагодарив дерево за убежище, зашагал назад.

Теперь, когда им больше не владело вполне желание увидеть дом, он смог осмотреться вокруг. В наблюдательности машинисту отказать было никак нельзя.

Путь в темноте по, казалось бы, знакомым улицам неузнаваемо преображал город. И виной тому была не только буйно разросшаяся в единый миг растительность и голоса неведомых птиц, а сама тьма. Даже луна скрылась за облаками. Улицы, полные первородной тьмы, лишь изредка подсвечиваемые жалкими огоньками керосинок в окнах — вот и все. Сама собой напрашивалась мысль — раздобыть бы фонарь, но она вызывала судорожную полуулыбку на до предела напряженном лице Степана. С каждым шагом его волнение росло, ему представлялось, что вот за этим углом идет патруль, и он обязательно схватит их, тайно крадущихся в темноте. Прохладный ветерок приятно освежал, что Семашко заметил не сразу, а когда осознал этот простой факт — внезапно успокоился.

Ночной город был удивителен, прожив в нем больше двадцати лет, Степан на деле впервые вот так ходил по ночным улицам. Прежде он бывало ездил по ночам, но всегда на извозчике. Так что очарование темноты, уединенности, когда только ты и город, были до сих пор ему неведомы. И это открытие удивительным образом приободрило и одновременно насторожило его, породив некое тонкое и полубессознательное чувство глубокой тревоги и предчувствия чего-то опасного и грозного, с неизбежностью предстоящего в его судьбе в ближайшее время.

'Положительно, у меня сегодня прорезался здравый смысл, а ведь зачем тащить с собой Сему? Я могу пойти в дом один, если что-то он сможет придумать чего. А если все хорошо, то выйду на крыльцо и позову. Да, так и сделаем'. Повернувшись к Черному, Степан быстрым шепотом высказал ему новый план действий.

— Семен, я тут подумал, незачем нам в дом вместе заходить, мало ли что... так вот ты у калитки постоишь тихонько, а если я через пару минут на крыльцо не выйду — значит, меня повязали, ну, или еще что, понял? А если выйду, то все в порядке, подходи смело.

На еле видном лице помогалы сколько-то заметной реакции не проявилось, он был все также сосредоточенно-спокоен и собран — удивительное сочетание для вечно безалаберного Семена. Но потом он, подтверждая, что понял и принял новый вариант, молча кивнул, одновременно чуток махнув рукой, мол, пошли дальше уже.

У родного дома Степан постоял несколько минут. Сему он не видел, как ни вглядывался, а ведь точно знал, где тот сидит-ждет. Очень захотелось покурить и не в силах отказать себе, Семашко вытащил трубку и принялся на ощупь набивать табак. Выходило не очень и не потому, что темно, а потому что руки дрожали.

'Вот так дела, а чего это вы, милостивый государь, так нервничаете? В чем, собственно, дело?' в привычной для себя манере принялся успокаивать разговором тет-а-тет — сам-с-собой, машинист. Это не слишком помогло, а вот ярко вспыхнувший огонек спички, по необъяснимой причине прочувствованный неожиданно-резким, будто электрическим ударил по нервам, парадоксальным образом успокоил, как и первая ароматная затяжка табаком. Вместе эти два столь разных и одновременно тесно связанных события помогли Степану собраться с мыслями и взять себя в руки.

Докурив и еще раз, проверив пистолет, Степан решительно засунул его за пояс и пошел к дверям. На улице была кромешная темень и ключ попал в прорезь замка исключительно благодаря отработанному за годы рефлексу. Один оборот, второй, третий, всегда чуть с натугой, теперь аккуратно потянуть ручку двери, шагнуть и оказаться в родной прихожей. Повеяло неразличимо родным запахом. Что такое не понятно, но привычное до невозможности. Разуваться не стал. В доме было темно, это он еще с улицы разглядел. Так что двигался медленно, боясь чем-нибудь загреметь. Хотелось добраться до гостиной и усесться в кресло. Потом зажечь лампу и тихонько разбудить Софью. Он ведь даже умудрился нечто вроде подарков ей и детям привезти, так, сущая мелочь, но им наверняка будет приятно.

С такими мыслями он дошел до гостиной, отыскал лампу и, вновь задействовав спички, зажег керосинку, комната наполнилась тенями, из которых вышли три человека, произошло это настолько внезапно и бесшумно, что Степан даже ничего не ощутил в первый момент. Он еще только успел сунуть коробок в карман как одна из теней, оказавшаяся ближе всего, взмахнула рукой и на голову машиниста обрушился удар, от которого он, впрочем, сознания не потерял, но все поплыло перед ним, ноги подкосились и он без сил свалился на пол. Ему быстро заломили руки за спину и сковали наручниками.

Обшарив наскоро одежду, обнаружили пистолет, который вызвал несколько злобных ругательств, произнесенных почему-то полушепотом, как будто тьма давила и на этих людей, теперь он уже видел, что это чекисты, у двоих — кожаные куртки, наганы в кобурах. Третий выделялся своим роскошным кожаным же плащом и маузером в деревянной кобуре-прикладе. Чекисты двигались в странном молчании, один из них склонился над лежащим Семашко и, ухватив его за грудки, приподнял и основательно встряхнул. Это действие 'включило' сознание Степана, на него обрушился поток звуков, оказывается, он просто оглушено не слышал, шум и грохот, происходящий в доме. Теперь же голоса вместе с буквально животным ужасом набросились на Семашко, терзая его голову.