Семь тысяч сто с хвостиком

— Мой кухарь хоть и русскаго происхождения, но многим заморским кухарям нос утрет. Много он секретов почерпал от приехавших в Московию мастеров царьградских — мужей искусных, многоопытных не только по части писания икон, но и кухонного искусства. Специально ездил в Москву и Сурож с целью приобретения онных знаний, но кроме того, имеет он чутье какое-то, которое помогает ему в кухонной науке! — хвалился за столом воевода, видя, как нравиться его угощение гостю.

— Но я вижу, что у тебя, батюшка, не только кухарь образованный! Софья Ивановна и Петр Иванович, блистают знанием наук различных и сведущи в языках иноземных, а это поважнее будет кухарских навыков! — сказал Тимофей, ставя на стол пустой серебряный кубок.

— А как тебе, любезнейший, мой мед красный? — не унимался воевода, однако по нему было видно, что он польщен замечанием московского гостя о воспитании своих детей.

— Прекрасный напиток! Но и вино французскае мне понравилось и мушкатель тоже. Чудно пить все это даже не в Москве, а в Туле, за сотни верст от столицы.

— Отчего же чудно?! Мы здесь поди не на краю света живем. И к нам иноземные купцы заглядывают. А тут уж было бы серебро, а товар завсегда найдется. Ты, батенька, как-нибудь выйди на торговые ряды, что под стенами кремля. Чего там только не продают! Так что не удивляйся, не удивляйся. А про детушек моих любимых ты верно заметил. Не жалел на образование, на науки и языки, да и они умом, прилежностью и желанием не обделены. Вот и могут изъясняться и толковать красиво и грамотно. А Петр Иванович, так еще и мастерски на саблях, да на шпагах воюет. Учитель аж из самой Франции приглашен был. И глаз у него меткий и зоркий. С полста шагов в денгу порой попадает!

— А скажи, Софья Ивановна, что по душе из наук? — обратился Тимофей к приглянувшейся дочери воеводы. То ли от выпитого, то ли от теплого приема, оказанного ему воеводой, но язык у него развязался, скованность и постоянное чувство подозрительности куда-то делись.

— А я вот, все науки уважаю и люблю. А читаю больше романов любовных, написанных французскими авторами. Но у папеньки в библиотеке имеются и другие книжки. Читала я и "Повести о Петре и Февронии", и Ивана Пересветова. Но не забываю и духовных книжек, читаю Поучение и наказ отцов духовных ко всем православным христианам о том, как веровать во Святую Троицу, и Пречистую Богородицу, и в Крест Христов, и в Небесные Силы, и святым мощам поклоняться, и Святых Таин причащаться и как ко всякой святыне прикладываться. О том, как царя почитать и князей его и вельмож, ибо сказал апостол: "Кому честь — честь, кому дань — дань, кому подать — подать", — девица прямо посмотрела в глаза Тимофею и ему отчего-то захотелось отвернуться от ее взгляда. Был ее взор насмешлив и дерзок, а слова, произнесенные ею при этом, не вязались с дерзостью ее красивых, глубоких глаз. В них Тимофей побоялся утонуть.

За столом каждый высказался хотя бы по разу. Много говорил хозяин дома, громко, весело и на разные темы. Вспоминал молодость и былые времена, тяжкие, как всегда для страны и ее народа, но милые для человека, поскольку молодость всегда мила. Говорила супруга Ивана Васильевича, рассказывая, как она ведет хозяйство, как ловко она порой справляется сама с приготовлением различных блюд и кулебяк. Порой Софья прыскала со смеху, казалось бы, не в тему, но родители понимали над чем их дочь смеется и по-доброму поддерживали ее в этом. Только один человек сидел и не реагировал на болтовню. Это был Петр, который сидел и почти молча поглощал разносолы, запивал съеденное квасом и к хмельным напиткам не притрагивался. Поначалу Петр еще вставлял в общую канву разговора свои краткие, но точные суждения, однако вскоре смолк и углубился в себя. Он словно стал отсутствовать при беседе, словно не он вовсе сидел рядом с отцом и матерью. Тимофей сразу догадался, что думы Петра далеко от сюда. Несколько раз он попытался завести с ним разговор, но тот отвечал либо невпопад, либо отделывался однозначными да, нет или молчаливым пожатием плеч. После нескольких попыток обыщик оставил его в покое и с радостью переключился на девицу.

Софья оделась скромно, но богато. Совсем не пестрый передник отличался дорогой материей, явно привезенной с востока, скорее из Османии. Тонкую шею украшали нитки крупных ровных жемчугов, не речных, а морских. Волосы, густые и пушистые были сплетены в длинную толстую косу, заканчивающуюся на поясе. В ушках блестели золотые серьги, массивные, но не очень тяжелые, произведенные итальянскими мастерами. Тонкие пальцы обнимали два перстенька с красным и синим камушками, а на запястье крутился серебряный браслет в виде змейки с зеленым глазком.

В отличие от своей дочери Ольга нарядилась в яркий вышитый славянскими узорами шушун, узкий и сильно расклешенный в подоле. Он не стесняясь подчеркивал все еще стройную фигуру боярыни, но и предательски указывал на расплывшееся тело супруга. Петр облачился в простой, видимо повседневный кафтан в котором он выезжал в город.

— А что ты, Тимофей Андреевич, скажешь о Туле? Ты впервые у нас? — спросила Ольга, почувствовав неловкость гостя после ответа дочери.

— Впервые, матушка...

— Понравился город?

— Трудно сказать, любезная Ольга Фридриховна. Я ведь только сегодня приехал и сразу к вам. Не было у меня еще времени походить по городу.

— Но кремль то наш ты видел?

— Да, кремль мне по нраву пришелся.

— А еще надо попросить Ивана Васильевича чтоб он сводил тебя на нашу башню. С нее открывается чудесный вид на окрест, на Упу, на слободки. В ясную погоду дух захватывает от красоты, что предстает взору!

— Непременно! Непременно, матушка, свожу! — моментально отозвался воевода.

— Сударь, а что в Москве жизнь веселая? — довольно серьезно спросила Софья, опять вызывающе посмотрев прямо в глаза Романцеву.

— Так, как знать, сударыня. Кому веселая, а кому тяжелая..., — он постарался выдержать ее взгляд и не отвести опять глаза.

— Ну, а как там отмечают праздники?

— Ну, наверное, как и везде.... Впрочем, смотря кто. Вот некоторые ходют в немецкую слободу, что на Яузе, в самом сердце белокаменной. Там употребляют хмельные напитки, участвуют в увеселениях, жгут хфеерверки. Баламутят, пляшут. Устраивают медвежьи потехи. Часто скоморохи собирают толпы люда посадского. Им так нравиться. Еще одно новшество появляется в некоторых московских домах — приглашают скоморохов разыгрывать потехи у себя дома. И знаете ли пользуется такое времяпровождение большим успехом.... А другие проводят всю жизнь в доме, в хозяйстве, в молитвах и постах, они называют все эти веселья позорами...

— Ты случаем не из последних? — ехидно спросила девица.

— Софья! — осек отец свою любимую дчерь.

— Что, батюшка?

— Не докучай гостю!

— Простите..., — Софья смиренно потупила взор, но Тимофей почувствовал наигранность в ее реакции на слова отца. Она все делала вроде бы в рамках приличия, но отчего-то Тимофею казалось, что она смеется над устоями и нравами семьи.

— Я редко бываю в Москве и на праздники тоже. А если такое случается, то хожу на потехи, что устраиваются у стен кремля, — улыбнулся гость, сделав вид, что он не обратил внимание на слова Василия Ивановича.

— А с друзьями вы встречаетесь?

— У меня, к моему разочарованию, нет друзей или их очень мало, — пожал плечами Тимофей, причем он сказал правду.

— Как же так?! — воскликнула Софья, удивленная этаким признанием. Она искренне не могла понять, как человек может быть одиноким. У нее завсегда были подружки, коих она не считала, а от женихов и вовсе отбоя не было, с ними-то уже разбирался отец и брат. Друзья были и у брата. Хотя их дружба зиждилась больше на преклонении перед положением отца.

— Знаете ли, служба моя не прибавляет мне друзей. Я много езжу, ну и по долгу службы должен не иметь близких сношений, поскольку это чревато пагубными последствиями.

— Да... тяжело тебе живется... — Софья впервые казалась искренней.

— Привык...

— Ну а супруга твоя, чем занимается?

— Прошу прощения, но у меня нет супруги...

— Как?! Ты такой видный человек, и в таком возрасте уже пора обзавестись семьей!

— Пора, — вздохнул Тимофей, — да вот не встретил я свою единственную.

— Ну, не беда! Встретишь! — дочь воеводы рассмеялась, словно то, что ее мучало вдруг исчезло.

— Ну, милейший Тимофей Андреевич, — сказал воевода, пытаясь встать из-за стола, — театру у нас в Туле пока нет, а вот шахматы, шашки и зернь у меня имеются! Знакомы ли с этими забавами?

— Да, в Москве во многих домах уже знают толк в таких играх. Играл и знаю правила.

— Не желаешь ли тогда сразиться?

— Свет мой ясный, — возмутилась Ольга, — полно тебе! Гость наш поди еще не накормлен! А ты тащишь его переставлять свои фигурки!

— Ох, матушка! Я совсем не голоден! И места в моем чреве уже не найти! Благодарствую за столь обильное угощение! — возразил хозяйке Романцев.

— Тогда что ж? Не желаешь ли противоборствовать? — спросил Морозов.

— Отчего не сразиться?! Изволь. Я завсегда рад раскинуть умом.

— Пойдем, батенька ко мне в горницу. Там нам будет удобно и мешать никто не посмеет! — выдохнул воевода, встав, наконец, из-за стола.

— Батюшка, разреши пойти с вами! — взмолилась Софья, как всегда шутливо сложив ладошки, словно она молилась. — Я буду тихонечко вести себя и не помешаю вашей забаве!

Воевода посмотрел вопросительно на своего гостя, будто испрашивая у того разрешения, но вслух он сказал совсем обратное.

— Софья! Негоже девице молодой присутствовать при беседах мужей! Не соответствует это учению о домострое!

— Уважаемый Василий Иванович, не будем следовать догмам церковным, — поспешил ответить Романцев. — Мне кажется не во всем умным людям следует прислушиваться к тем ученьям, что предназначены для простого люда, необразованного и иногда дикого.

— Спасибочки! Спасибочки, милый Тимофей Андреевич! Вы не пожалеете! — Софья от радости захлопала в ладоши, а потом кинулась на шею к отцу. — Я всегда так люблю смотреть, как папенькины гости играют в шахматы! Он меня научил этой чудесной игре, и мы иногда с ним сражаемся! А ты силен в стратегии игры?

— К моему стыду, не очень. Видите ли, не часто приходилось расставлять эти фигурки.

— Петр, сын мой, ты с нами? — спросил Василий Иванович сына, оглянувшись перед тем, как выйти из столовой.

— Нет, батюшка! У меня есть небольшое дело!

— Ну, ну... будь осторожней, сынок...

— Не беспокойся! — отозвался Петр, продолжая в задумчивости и полном молчании ковыряться вилкой в своей тарелке.

— Идемте, батюшка Тимофей Андреевич! Пойдем и ты девица!

Но они не успели покинуть столовую, как в комнате появилась все та же девка Наташка. Она подбежала к воеводе и тихонько, чтоб не беспокоить, как ей казалось, гостя доложила, что в сенях воеводу дожидается сотник Абросимов из стрелецкой избы.

— Чего ему надобно? — поморщился воевода, который не любил, когда отдых прерывали срочные дела. — Ладно. Пущай идет в "престольную", щас и мы подойдем. Не возражаешь Тимофей Андреевич?

— Нет! Разумею, что визит стольника как раз связан с моим делом...

— Ну, такть идем.

Они прошли по коридорам в рабочую горницу дома где их уже дожидался стрелецкий сотник Леонтий Абросимов, что временно выполнял обязанности головы стрелецкого приказа вместо умершего намедни сына боярского Афанасия Лемешева. Сотник ходил по горнице взад и вперед и с первого взгляда на него каждый мог понять, что случилось нечто зело страшное.

— Ну, что там у тебя? — строго спросил стрелецкого главу воевода. Романцев впервые услышал железные нотки в голосе этого любящего свою семью мужа.

— Батюшка! Дело, не терпящее отлагательства! — с поклоном заговорил Леонтий. — Израда, мой господин!

Воевода наморщился, ему неприятно было слышать от своих холопов дурные вести. А все так хорошо начиналось, — подумал Морозов, вспомнив застолье и приятную беседу.

— Давай все по порядку! — приказал Василий Иванович.

— Израдцы подожгли склады федоровские...

— Что?! — вскричал взбешенный воевода. — А где были твои дозорные?! Я же отдавал наказ усилить охрану и увеличить дозоры!

— Батюшка, все сделали, как ты велел! Но как так случилось не могу знать!

— Изловили татей?

— Сугон снарядили...

— Посылай хоть весь приказ, но татей изловить живыми! На дыбу и пытать, кто за ними стоит!

— Будь по-твоему, боярин! Ужо стрельцы прочесывают город и окрест. Изловим ворога.

— Василий Иванович! — вставил Тимофей, слушавший их разговор.

— Да, батюшка? — почти ласково отозвался воевода.

— Распорядись дать мне с десяток стрельцов для особого задания. Есть у меня некоторые уразумения. Пущай одни ловят поджигателей и пособников, а я займусь своим тайным делом.

Воевода кликнул сенную девку Наташку и приказал ей найти приказчика, когда тот появился в горнице, он заставил его писать указ в стрелецкую избу по которому десятка стрельцов передавалась в полное подчинение особому обыщику Романцеву Тимофею сыну Андреву. Подписав онную бумагу, воевода посмотрел на Романцева.

— И что ж, мил государь, ты тут же отправишься из моего дома?

— Если позволишь, любезный Василий Иванович, государево дело не позволяет мешкать.

— Ну, что ж, все понимаю... служба не терпит отлагательства...

Тимофей поклонился воеводе и отправился в отведенную ему горницу, где стал переодеваться в походный кафтан и вооружаться. Он заправил за пояс свои пистолеты, прицепил саблю и был готов в тот же миг отправляться служить государю.

Воевода тем временем отдавал необходимые распоряжения. Во-первых, он усилил охрану своего дома, для чего вызвал подкрепление из своих дворовых людей и десятка городовых казаков. Во-вторых, он отдал приказ седлать одного из лучших своих скакунов для гостя — особого обыщика из Москвы. В-третьих, издал еще несколько приказов, которые отписал в разные столы и головам: осадному, засечному, острожному, стрелецкому, казачьему, пушкарскому, объезжим, житничьим и ямским. Затем, он дождался Романцева и проводил его до конюшни, где того ждал прекрасный жеребец и сотник Леонтий Абросимов. Когда они в сопровождении пятерых конных стрельцов покинули воеводский дом, Василий Иванович поднялся в спальню к супруге. Там сидела Софья и они живо обсуждали достоинства московского гостя.

— Что происходит, душа моя? — взволновано бросилась к нему супруга.

— Тати подпалили федоровские склады, — ответил супруг, грузно опустившись на край кровати.

— Господи помилуй! — Ольга перекрестилась. — Что же теперь будет?

— Не беспокойтесь, мои родные. Я принимаю меры.

— А Петр собирается в город по своим делам! — воскликнула Софья и посмотрела многозначительно на мать.

— Я ему запретил покидать дом, — успокоил своих баб Морозов. — Я приказал усилить нашу охрану. Тепереча во дворе дома будут караулить казаки, не пугайтесь.

— А ты сам дома останешься? — с надеждой спросила Ольга.

— Нет, душа моя, мне нужно отправляться в съезжую избу. Там нонче мое место.