Так почему тогда? С чего мне сдались эти, явно ворованные деньги и драгоценности? Ведь есть же у меня другие возможности получить, те же деньги. Книги, песни, сценарии фильмов, открытия и т.п. Зачем тогда так? С оружием в руках? Зачем вообще брать оружие? Ведь я уже брал его со смутным пониманием, что оружие придется применить. Против кого? Зачем? И вправе ли я на такое? Есть ли вообще какой-либо смысл продолжать все телодвижения без ответа на эти вопросы?

Я отставил давно остывший чай, встал из-за стола и подошел к окну.

— Хочу ли я хорошо жить? Да, безусловно. Я даже хочу жить ОЧЕНЬ ХОРОШО! Я хочу быть счастливым, здоровым, красивым, богатым, известным, любимым... все назвал? Ничего не забыл?! Про умного говорит не буду, я и так себя умным считаю — я кисло ухмыльнулся. Но достаточно ли для меня этого? НЕТ. Я еще хочу принести пользу! БЕСКОРЫСТНО. Людям, своей стране, Человечеству в целом. Я искренне не люблю зло, подлость, нечестность. Я научился с ними мириться, я могу с ними рядом существовать, но я их вижу, и я их не люблю.

По сути, я безнадежно предан Советскому Союзу. Не тому, который был на самом деле, хотя и в нем было множество прекрасного и его я любил. А тому СССР про который говорили на съездах, по телевизору, писали в книгах и снимали фильмы. Я навсегда остался предан тому Советскому Союзу, который ДОЛЖЕН БЫЛ БЫТЬ! Я предан Стране счастливого детства и благополучных стариков. Стране могучей экономики и достойно живущего рабочего класса. Стране золотых полей и богатых деревень. Стране великого, единого и счастливого народа!

А кучка презренных ШАКАЛОВ порвала на кровавые куски и изгадила ошеломленную предательством, подлостью, равнодушием и обманом мою Великую Родину. Эта кучка ничтожных существ влила яд в души и сердца людей, внушила им ложные ценности и стравила в кровавой усобице между собой.

Я более-менее это понимал уже тогда, видел, что происходит и понимал к чему все идет. Но вместо того, чтобы бороться и призывать, стал выживать сам и приспосабливаться к обстоятельствам. Хотя, собственно, а что мог противопоставить катастрофе сопливый студент московского ВУЗа?

Хорошо, а что я хочу сейчас сам? Что мною движет? Ведь пока я внятно могу сформулировать только два желания: быть самому благополучным и принести благополучие другим.

— Бля, да я — святой!" — хрипло, не по-детски я засмеялся — или рефлексирующий дурак с манией мессианства. Правильный вариант подчеркните. Только кто бы подсказал, какой из них правильный...

А раз НЕКТО не хочет мне подсказывать, что и как делать, то я буду делать то, что хочу сам! Я буду помогать себе, своим родным и близким, и я буду делать все, чтобы достигнуть такого положения, когда мне будет что ПРОТИВОПОСТАВИТЬ ШАКАЛАМ.

* * *

Каникулы прошли плодотворно. Я почти довел себя до нервного срыва, похудел на пять килограмм и чуть не убил двух человек.

Ездил я в Репино восемь раз. Не знаю, как все могло бы закончиться, но мне сильно повезло. В ночь, когда я обнес генеральскую "малину", пошел сильный снег. И на утро все следы моей противоправной деятельности были укрыты толстым снежным покровом.

Когда я вытаскивал санки из ворот, то к счастью, сообразил подклинить открытую створку ворот деревяшкой, валявшейся во дворе. Выпавший снег замел следы и ворота производили впечатления надежно запертых. Со стороны оврага снег так же надежно завалил пробитую мною "снежную траншею".

Домой я успевал возвращаться до прихода с работы мамы и встречал ее бодрой улыбкой на осунувшейся мордахе, поэтому она не возражала против моих ежедневных "катаний с горок, походов в кино и игр в хоккей". Тем более мама была в курсе моих прохладных отношений с одноклассниками и, видимо, радовалась, что я нашел с ними общий язык, и мы вместе проводим столько времени на свежем воздухе за активными играми!

В каждую, из семи моих поездок в Репино я, с тысячей предосторожностей и перестраховок, залезал под перрон и перегружал, в новый очередной купленный рюкзак или сумку, часть спрятанного груза. Затем, озираясь и проверяясь, возвращался в Ленинград и размещал рюкзаки и сумки по автоматическим камерам хранения на различных ленинградских вокзалах.

Во время этих поездок и произошли два эпизода, едва не закончившиеся трагически. Первый раз, я чуть не разрядил пистолет в пьяного, в тамбуре электрички. Электричку дернуло и, ранее спокойно стоящий мужик, вдруг резко навалился на меня, перевозившего в большой спортивной сумке с надписью "Динамо" около миллиона рублей наличными! Чудом сдержался и не выстрелил через карман, в котором потной ладошкой крепко сжимал рукоятку Маузера. Второй раз, мне показалось, что меня "ведут" от вокзала. Я свернул в первый попавшийся безлюдный переулок и, пройдя метров тридцать, резко развернулся навстречу преследователю, вынимая пистолет. Пожилая женщина от неожиданности шарахнулась в сторону, к моей удаче, не заметив оружие. А я с рюкзаком, в котором были "шмайсер", пачки патронов и золотые монеты, отправился на подгибающихся ногах своим путем.

В последний, восьмой раз, я ехал в Репино с полной сумкой. В ней были два алюминиевых бидона с бензином, с плотно примотанными черной изолентой крышками.

Несколько раз убедившись, что снег около генеральского дома ничьи следы не потревожили, и печная труба над домом не дымит, я, наконец, решился устранить следы своего первого корыстного визита самым радикальным способом.

В соседних дачах, по-прежнему не было видно соседей и, потратив с полчаса на наблюдение, я прошмыгнул в незапертые ворота. Второй раз задерживаться долго в доме я не рискнул. Содержимое первого бидона я быстро разлил на втором этаже, а второй бидон разливал отступая к выходу.

Заморачиваться на отложенное возгорание я не стал, дом крепкий, двери толстые, сразу не запылает. Убрал пустые бидоны в сумку, достал коробок и, переступив через порог, зажег спичку. Почти невидимое пламя сразу побежало в разные стороны по полу, я плотно прикрыл дверь и поспешил к воротам. Электричка на Ленинград должна была быть через 20 минут...

Уже стоя на перроне, я увидел первые густые клубы черного дыма, поднимающиеся в поселке. Электричка, как всегда опоздала, поэтому немногочисленные пассажиры моего вагона с интересом разглядывали в окна подъезжавшую к поселку пожарную машину.

* * *

Первого апреля в субботу, каникулы закончились, и я снова пошел в школу. Начиналась последняя 'весенняя' четверть. Начинался ровно 40-ой день моего 'второго детства'.

— Сороковой день... Если ТАМ я умер, то сегодня знакомые и сотрудники выпьют за упокой моей души. Или не выпьют... поскольку, в большинстве своем, еще не родились! — развлекаясь такими мыслями, я нехотя пёрся в школу по раскисшему снегу. Если за городом еще была зима, то в Ленинграде, уже с утра, градусник показывал почти +2*.

Идти в школу совершенно не хотелось. Проблемы накапливались, как снежный ком и путей их решения видно не было. Все-таки времена слишком разные, и то что в 2015 в РФ не может быть проблемой в принципе, то в 1978 в СССР, практически, не имело путей решения. А мой возраст лишь усугублял безнадежность ситуации.

В районе камер автоматического хранения багажа каждого вокзала, большущими буквами было написано, что длительность хранения багажа 5 суток. Вокзалов в городе пять: Московский, Балтийский, Ладожский, Финляндский и Витебский. 'Закладок' у меня семь, на Финляндском и Московском по две. Московский самый многолюдный, а с Финляндского я ездил в Репино. Вот и придется теперь каждые четыре дня, ездить на пять вокзалов, открывать и заново оплачивать камеры хранения. Как быстро я на вокзалах примелькаюсь, вопрос чисто риторический. Поскольку, очень быстро...

И имея такие деньжищи, я не могу снять ни квартиру, ни гараж, ни дачу. Поскольку ребенку просто никто ничего не сдаст. А увидев довольно большие деньги, ещё и в милицию постараются отвести. Да и хранение ТАКОГО 'груза', на съемной территории ничем хорошим закончится не может.

Сейчас вопрос хранения 'моих сокровищ' самый первоочередной и самый острый. Когда я отправлялся в Репино я ожидал, как и было написано в заметке, 'пачки купюр по 25, 50 и 100 рублей... на общую сумма 250.000 рублей'. Это, если распределить купюры пропорционально, примерно 50-60 пачек по 100 купюр. То есть такой объем денег легко бы помещался в одну спортивную сумку и, как-нибудь, с трудом, но я бы ее спрятал дома или еще где... А на деле оказалось одних денег свыше полутора миллионов, на две 'ездки' примерно по пятнадцать килограмм. Драгоценностей оказалось килограмм на двадцать пять. Из тяжелого, обитого железом ящика, я их переложил в две сумки, а сам ящик отнес подальше от железнодорожной платформы и выкинул на какой-то свалке разного железного хлама. Шесть пистолетов и автомат с магазинами весили ещё одинадцать килограмм, патроны — семнадцать и золотые монеты еще около 10 килограмм.

Приблизительный вес груза я знаю, потому что опытным путем дома заранее вычислил свою 'грузоподъемность'. Она составила — пятнадцать килограмм, это чтобы я не гнулся подозрительно под тяжестью, и не останавливался передохнуть каждые 20-30 метров. А посему, я старался сумки и рюкзаки свыше тринадцати килограмм, за одну 'ездку', не нагружать. Для чего пользовался, стащенным с кухни маминым пружинным безменом.

Вот так за семь поездок я и переволок больше девяноста килограмм. Которые теперь лежали по семи камерам хранения очень драгоценным и очень опасным грузом.

* * *

Школа встретила меня возбужденным гомоном малышни и 'солидными' братаниями старшеклассников. Уроки, как всегда, тянулись долго и уныло. Учителя настойчиво и по нескольку раз объясняли новый материал, ученики, не отошедшие от десяти дней свободы, очумело хлопали глазами, зевали и смотрели в окно.

После занятий, я поддался на уговоры Димки и еще одного нашего одноклассника — Ромы Олищука, и поехал с ними проветриться в район 'Гавань' Васильевского острова, где родной дед Ромы работал сторожем на пирсе. Там можно было посмотреть на различные лодки и катера, и даже по ним полазить, поскольку на зимнее время они все были вытащены на сушу.

Лодки мне были до одного места и поехал я с ребятами только чтобы прогуляться. Каникулы меня отдыхом не побаловали. Конечно, я успешно приватизировал генеральскую 'заначку' и перевез ее в город, но далось мне это с большим моральным и физическим напряжением и я, просто, сильно устал. Поэтому и решил просто погулять с одноклассниками. На этот раз, действительно, с одноклассниками, и просто ПОГУЛЯТЬ!

Дед Ромки оказался разговорчивым приветливым стариканом, изнывающим от скуки на пустом зимнем пирсе.

— То ли дело летом — делился со мной своими переживаниями Митрич, так ромкин родственник предложил его называть.

— Летом оно как, народ приезжает каждый день, а в пятницу и на выходных тут и, вообще, бывает не протолкнуться, на пирс очередь стоит. И все галдят: Митрич помоги перетянуть к берегу, Митрич прими швартовы, Митрич пригляди за машиной пару дней...

— За какой машиной? — вяло спросил я, чисто, для поддержания разговора.

Ромка с Димой уже вовсю лазили во паре, открытых катеров, которые Митрич расчехлил, обрадованный приездом внучка и его товарищей. Я от подобного развлечения малодушно воздержался. Поскольку, слабо себе представлял, хватит ли мне актерских способностей, чтобы с горящими глазами вращать руль катера и издавать губами завывающий звук: "Ррррррррэээуууууррррррр!" Ребята же были на седьмом небе и, каждый получив себе по катеру, тут же устроили "смертельные гонки на выживание". Естественно, только в своем буйном воображении.

Я же остался с Митричем и, сидя на деревянной лавке, под еле теплыми лучами первого весеннего солнышка, "по-стариковски", вел с ним незамысловатый диалог о радостях летней жизни сторожем на пирсе.

— Как какая? — изумился сторож моей непонятливости, — многие же приезжают сюды на своих авто! Да, почитай, тут, почти, у каждого есть машина, у кого своя лодка или катер есть. Человек, он же как, если к механизьму тягу имеет, то он и будет с ними по жизни. Сначала машину заводит, потом карабель, а затем уже и в воздух стремитЬся будет!

— А что, тут у кого-то и самолет есть? — уже искренне изумился я.

— Не, какой самолет, откуда — отмахнулся Митрич, — а вот дельтапланы у парочки имеются, тоже тут же хранят в ангарах.

— Каких ангарах, — спросил я, поскольку не наблюдал поблизости ничего, что в моем представлении отвечало бы этому понятию.

Оказывается, ангарами назывались многочисленные разнокалиберные сарайчики, сараюшки и даже полутораэтажные сараищи, которые в большом числе расползались по берегу, в обе стороны от пирса. В них-то частные советские "яхтсмены" и хранили свои "механизьмы". Конечно, много лодок и других плавательных устройств стояло под открытым небом, зачехленными, наподобие той пары катеров, на которых сейчас вовсю "пиратствовала" парочка моих приятелей. Над некоторыми из них были просто горы снега, другие были чистыми. Но, все-таки, большинство "кораблей" находилось под, какой-никакой, а крышей.

— Только они, эти свои дельтапланы, возют с собой на юга летать, в отпусках — продолжил свой неспешный рассказ ромкин дед, — Здесь-то не полетаешь особо, граница же недалеко, понимать надо. Мигом погранцы вычислят и за жабры возьмут! А вот летом, кады уходят в залив, то многие ведь с ночевкой, на выходных-то чего без ночевки? Вот возьмут с собой палатку, жену, а некоторые и не свою — в этом месте Митрич засмеялся дребезжащим старческим тенорком, — да мне, ведь, без разницы чья жена или девица, — спохватился он, вспомнив, с кем разговаривает — а машину или в ангар загонют, или так оставляют, меня присмотреть-то и просют.

Дед мечтательно закатил глаза, мыслями весь уже в приближающемся лете. Очевидно, что "присмотреть", "перетятуть к берегу" или "принять швартовы" осуществлялось не бескорыстно!

И тут "от предчувствия удачи у Мюллера заболела голова".

— А чего ж не все себе ангары-то поставили? Тяжело разрешение получит? — с замиранием сердца, закинул я удочку.

— Какое разрешение? — пренебрежительно отмахнулся Митрич, — тут ни у кого, ни на что разрешения нет — все самострой. Вот запланировано тут дома строить то ли через пятилетку, то ли через две. А пока воть люди ангары и ставят, кому они мешают? Кто чего раздобудет, вот из того и ставят. Тут у некоторых и электричество даже есть. Времянку от моего вагончика продлили, вот и свет и телефон запараллелили, даже позвонить можно. Так что у некоторых тут тепереча не ангар с эллингом, а цельная квартира. — сторож прервался, чтобы прикурить "беломорину".

Боясь спугнуть удачу, я невыразительно промямлил: — Мне вон тоже родители обещали лодку как-нибудь купить, да держать негде. Это что ж, можно тут ангар построить?

— А так и стройте, кто мешает, деньги только в общую кассу обчеству сдавайте за уборку и охрану и стройте себе на здоровье, на пустом месте. Или вон хошь готовые покупайте, продают некоторые. — спокойно ответил Митрич.