Я отвесила ей оплеуху, вторую. Вот тебе! Вот! Ее голова моталась из стороны в сторону, но, крепко схваченная за волосы, сарма не могла убежать и только орала, брызгая слюной и кровью. Получи! Еще! Я тебе покажу, лягушку беременную! Я вобью эти слова тебе в глотку на всю оставшуюся жизнь! Это тебе за меня! Это за Гайю! Будешь помнить!

— Акындай! Акындай!

От домика, привлеченная криком, семенила на кривых ногах хозяйка. В руке она сжимала плеть. Я отпустила волосы маленькой злючки и пнула ее в тощий зад. Мелкая свалилась на песок и поползла прочь, дрыгая ступнями, обутыми в мягкие меховые сапожки. Это я хожу в сшитых из кусков кожи чунях. Схватив скребок, я повернулась к подбегавшей сарме. Будь что будет, но я не позволю себя бить! Пусть только попытается! Я ее убью! Ударю скребком в висок, размолочу ей немытую голову о камень или вовсе перегрызу глотку. Наплевать, что будет потом! Я — "дикая кошка"!

Хозяйка, догадавшись о моих намерениях, замедлила шаг.

— Иди ко мне! — крикнула я. — Ближе!

Она закрутила плеткой над головой и оскалилась, показав гнилые зубы. Не подойдет. Бить будет издалека. В кончик ее плети вплетены кусочки железа, при ударе они обжигают даже сквозь кожу, из которой сшита моя рубаха. Плевать! Вытерплю!

Краем глаза я заметила, как застыли сармы, мои товарки по несчастью, чистившие шкуры. Бунт рабыни — невиданное дело! В стороне послышался конский топот, но я не повернула голову. Незачем. Рядом с берегом, где скребут шкуры, проходит дорога, кто-то из сарм не удержался и решил глянуть на потеху вблизи. Неважно. Кто бы это ни был, но хозяйке не жить! Сдохнет! Я подставлю под удар руку, плеть обмотается вокруг нее, и я дерну. Сарма упадет к моим ногам, и я ударю скребком. Если выпустит рукоятку плети, то я перехвачу ее и верну хозяйке то, что она задолжала мне за эти месяцы...

Ударить сарма не успела. Всадник в алом плаще стремительно выскочил сбоку и на скаку высвободил ногу из стремени. Хозяйка повернулась, но лишь для того, чтобы поймать удар в лицо. Отлетев назад, она рухнула спиной в грязь. Всадник натянул поводья, спрыгнул и двинулся ко мне. Что ему нужно? Хочет наказать взбунтовавшуюся рабыню? И почему я думаю о нем: "Он"? Богиня-воительница! Я грежу?

Игрр, живой, здоровый, в багряной форме преторианца шел ко мне, хмуря брови. Великая, ты послала мне утешение? Видение, о котором я так мечтала? Сейчас эта сарма приблизится и достанет нож... Пусть! Я хочу умереть, видя его лицо!

— Аве, любимая!

Видение заключило меня в объятия, и я ощутила запах дорожной пыли, конского пота и железа — дух воина после долгой дороги. Сармы так не пахнут. Их мерзкая вонь забивает ноздри, вызывая приступ тошноты. Неужели?

Теплые губы коснулись моих губ; их забытый, сладкий вкус всплыл из глубин памяти, заставив меня встрепенуться. Не может быть! Это явь, или я все-таки грежу?

— Это ты? — спросила я недоверчиво.

— Я! — засмеялся он. — Не сомневайся, sole!

Это он! Во всем Паксе только Игрр зовет меня так. Он напевал мне эту песенку и говорил, что очень популярна в его мире. Я отстранилась и глянула ему в лицо. Игрр! Запыленный, с почерневшим от солнца лицом, и светлыми полосками тонких морщинок у краев глаз. Эти ранее не виденные мной морщинки заставили окончательно поверить.

— Любимый!..

Его лицо расплылось. В следующий миг меня прижали к груди, и я приникла к ней, что-то бормоча. Сильная ладонь погладила меня по голове и соскользнула на спину.

— Не нужно, corculum! Все позади. Я с тобой и нас больше не разлучат. Успокойся, "кошка"! На нас смотрят.

Он отстранился, вытащил из моей руки скребок и зашвырнул его в реку. Я огляделась. Нас окружала толпа незнакомых сарм. Сидя в седлах, они смотрели на нас во все глаза. Юные, почти детские лица, потрепанные кожаные нагрудники, костяные наконечники копий. Это кто?

Одна из сарм, в ромский лорике и бронзовом шлеме-каскетке, выехала из толпы и подала знак. Две всадницы соскочили на берег, подхватили под руки валявшуюся на земле хозяйку. Подтащили к нам.

— Зачем она шла к тебе с плетью? — спросил Игрр.

— Я побила ее дочь.

— За что?

— Та оскорбляла меня и швырялась грязью. А сегодня разбросала мою еду.

— Это, что ли? — Он ковырнул носком сапога лежавший в грязи жирный ошметок. — Значит били, кормили отбросами...

Ноздри его затрепетали.

— Разреши мне, тарго!

Сарма в лорике, спрыгнув в грязь, вытащила нож. Разбитое в кровь лицо хозяйки перекосилось ужасом. Встав на четвереньки, она попыталась отползти, суча по грязи ногами, но у нее не вышло. Сарма схватила ее за волосы и оттянула голову назад, открывая горло. Хозяйка обреченно всхлипнула и закрыла глаза. Мерзко запахло испражнениями.

— Мади! Мади!

Побитая мной мелкая, прошмыгнув между лошадиными ногами, бросилась к матери и обхватила ее за шею. Сарма в лорике зашипела и попыталась ее оттащить, но мелкая вцепилась насмерть. Гайя в моем животе встрепенулась и ударила ножкой.

— Игрр! — попросила я. — Не нужно!

Он глянул хмуро и бросил сарме:

— Отпусти!

Та недовольно спрятала нож.

— Слушай меня, тварь! — Игрр шагнул к хозяйке. — Если хотя бы раз... Узнаю, что бьешь рабов, приду и лично выпущу тебе кишки. Обмотаю их вокруг твоей шеи и повешу. Ты поняла?

Хозяйка, хлюпая кровавыми соплями, торопливо закивала.

— Едем!

Игрр подхватил меня на руки и отнес к лошади. Усадив на шею, запрыгнул в седло. Лошадка всхрапнула, ощутив на спине двойную тяжесть, но стронулась с места. Сармы окружили нас, взяв в кольцо. Я сидела, прижимаясь плечом к груди Игрра, и все не могла поверить, что это он. Однако мерное колыхание конского крупа, родное тепло и сильная рука, обнимавшая меня, говорили, что я не грежу. Гайя внутри умиротворенно шевельнулась, и я почувствовала исходящее от нее блаженство.

— Кто эти сармы? — спросила я Игрра, не столько стремясь узнать ответ, сколько желая слышать его голос.

— Моя охрана! — ответил он, и, заглянув ему в лицо, я увидела, что муж улыбается. — Ее, — муж указал на сарму в лорике, — зовут Амага. Первая красавица Степи!

Игрр произнес это на языке сарм. Я вспомнила, что и с хозяйкой он говорил на нем же. Когда успел выучить?

Амага, услышав слова мужа, довольно осклабилась. Я едва сдержалась, чтобы не прыснуть. Игрр ничуть не изменился. Назвать красавицей эту страшненькую сарму мог только он!

— А вот она, — муж указал на скакавшую обочь кварту. — Сани. Мой проводник и незаменимая помощница. Редкая умница!

Сани бросила на Игрра влюбленный взгляд и зарделась. В других обстоятельствах я бы, приревновала, но сейчас только хмыкнула. Муж неисправим. Рассыпает комплименты направо и налево.

— Где ты их взял? Почему на тебе форма преторианца?

— Позже! — сказал он и чмокнул меня в висок.

Я догадалась, что он не хочет откровенничать при посторонних, и умолкла. По круто взбегавшей на берег тропе мы выбрались в город и шагом двинулись по улицам Балгаса. Встречные сармы, конные и пешие, расступались, пропуская процессию, после чего провожали нас взглядами. Ничего удивительного: где они могут увидеть пришлого? Мной овладела легкомысленное веселье, и я едва сдерживалась, чтобы не показать сармам язык. Этой мой муж, поняли? Он приехал за мной, а не к вам!

На улочках Балгаса было тесно, колонна растянулась, ехали мы медленно. Я вертела головой, разглядывая дома. Я не была в городе с времени, как меня сюда привезли. После встречи с Великой Матерью меня отвезли к реке и бросили в землянку, откуда разрешали выходить только на работу и для отправления естественных потребностей.

Балгас не впечатлял. Застроенный из саманного кирпича, он раскинулся на равнине, примыкавшей к реке, на севере подступая к подножию невысоких гор. Выходящие на улицу глухие стены домов, высокие заборы с прочными воротами из деревянных брусьев... Ворота здесь стоят почти также, как дом: дерево в Балгас везут издалека, и оно ценится дорого. Крыши крыты тростником — его по берегам полно. Во дворах дымились очаги, пахло вареной бараниной и свежеиспеченным хлебом. Желудок мой сжал спазм, и я вздохнула.

— Потерпи, любимая! — шепнул мне Игрр, догадавшись. — Скоро я тебя накормлю.

Очередная кривая улочка вывела нас в тупик. Саманные заборы и стены кончились. Высившийся по левую руку дом был сложен из тесанных каменных блоков, как и окружавший его высокий забор. Забор тянулся и по другой стороне тупика, отгораживая его от обрывистого берега. Сделано с умом — ночью не упадешь вниз. Массивные ворота, окованные железом, закрывали вход во двор. Кварта выскочила вперед, и, подскакав, постучала в них рукояткой плети. Створки качнулись и заскрипели, открываясь.

— Приехали! — сказал Игрр.

Он вытащил из сумки кожаный кошелек и протянул его Амаге.

— Здесь двадцать пять золотых ауреев или шестьсот двадцать денариев. Это больше, чем я обещал.

Амага оскалилась и схватила кошелек.

— Через две улицы — базар, там можно поменять золото на серебро и купить, что пожелаешь. Только торгуйся!

— Хо! — сказала Амага. — Я это умею. Меня не обманешь!

— За базаром — караван-сарай, — продолжил Игрр. — Остановись там. Вы мне еще понадобитесь. С меня еще один такой кошелек, идет?

Он протянул раскрытую ладонь. Амага хлопнула по ней мохнатой лапкой, и сармы, подняв пыль на немощенной улице, с гиканьем умчались. Мы въехали во двор. Игрр спрыгнул с коня и снял меня с крупа. Оказавшись на земле, я закрутила головой, осматриваясь. Просторно. В отдалении конюшни, сараи, даже кузница. Да здесь турму можно разместить! Это кому в Балгасе выделили столько земли?

— Чей это дом?

— Дандаки, командира личной сотни верховной жрицы, — объяснил Игрр. — Она привезла меня в Балгас. Хотела тащить к Маде, но я отговорился, сказав, что грязный и потный. В таком виде нельзя предстать перед Великой Матерью. На самом деле я хотел забрать тебя. Дандаки велела ехать сюда, сказав, что Сани знает дорогу. Сама отправилась для доклада. Сани сказала, как тебя отыскать, — он помолчал. — Кажется, я чуть не опоздал.

Я кивнула, подтверждая.

— Господин, баня готова! — сообщила подбежавшая кварта. Пока я осматривалась, она успела переговорить со слугами.

— Показывай! — велел муж.

Нас отвели к пристройке к дому. Из дыры в ее крыше струился дым. Мы вошли внутрь, и я ощутила запах горящих углей. Богатый дом, кизяком не топят. Дрова в Балгасе стоят дорого. Мое предположение подтвердили стол и лавка из струганных досок и деревянная решетка на мраморном полу — чтобы не студить ноги о камень. У одной из стен горел очаг, над которым исходил паром медный котел. Сопровождавшие нас сармы сняли его с крюка и опорожнили в бочку с холодной водой. Кварта, пыхтя, втащила большую сумку.

— Спасибо, Сани! — поблагодарил Игрр. — Мы оставим тебе воды.

Кварта поклонилась и вышла. Игрр, усадив меня на лавку, стащил задубевшую от пота кожаную рубаху и зашвырнул ее в угол. Следом отправились штаны и чуни.

— Забудь эту рвань! — сказал, заметив мой взгляд. — Я меня есть для тебя другая одежда — в Малакке купил. Сани помогла выбрать. Я говорил, что она умница.

Пока я переваривала эту новость, Игрр разделся сам и подвел меня к бочке. Теплая вода из ковша полилась мне на голову и ручейками побежала по телу. Богиня-воительница, я успела забыть, какое это наслаждение — мыться горячей водой! Игрр, отложив ковш, принялся меня мылить, осторожно поворачивая, чтобы добраться до самых укромных мест. Его сильные руки нежно гладили мое тело, и я полностью отдалась их власти. Блаженство, прихлынувшее, когда я оказалась на коне с мужем, вернулось и полностью овладело мной. Гайя внутри меня млела. Обдав меня теплой водой, Игрр повторил процедуру, после чего отвел меня к очагу и усадил на лавку — обсыхать. Я сидела и смотрела, как он моется. Выпуклые мышцы на его сильном теле мягко скользили под кожей. Богиня, как я по нему соскучилась! Игрр, заметив мой взгляд, подмигнул и, обдавшись, приблизился. Я увидела, что фаллос его вздыблен. Гайя предостерегающе шевельнулась.

— Игрр! — сказала я виновато. — Не получится. Гайя не хочет.

— Какая Гайя? — удивился он.

— Наша дочь. Она большая и все понимает. Мы с ней разговариваем — каждый день.

Он подумал, встал на колени и приложил ухо к моему животу. Гайя обрадовано ткнула ножкой изнутри.

— И в самом деле, разговаривает! — сказал муж, вставая.

— Что сказала? — заинтересовалась я.

— Что ее мама — самая красивая женщина в мире.

— А как же Амага? — сощурилась я.

— Амага — звезда Степи. А ты — первая в Паксе!

Я засмеялась: в этом весь Игрр — из любой ситуации выкрутится! Как я его люблю! Жаль, что не могу доказать это делом. Я виновато погладила его по руке.

— Не обижайся! В другой раз.

— Ничего! — кивнул он. — Больше терпел.

— Сколько?

Он глянул недоуменно.

— Сколько времени ты терпел?

— С тех пор, как ты ушла в поход.

— Это правда?

— Вита! — он положил руку на сердце. — Клянусь самым дорогим, что у меня есть — тобой и дочкой, у меня нет и не было другой женщины в Паксе.

Мир вокруг меня стал зыбким. Сильные пальцы ласково отерли слезы с моих щек. Я зашмыгала носом, приходя в себя. Пока я занималась этим, меня обрядили в тунику из сукна, натянули на ноги вязаные чулки, набросили теплую меховую рубаху и втиснули в такие же штаны. Довершили наряд мягкие сапожки — удобные и теплые.

— Это чтоб не замерзнуть, — объяснил Игрр. — Ночами здесь холодно.

Закончив меня наряжать, он одел новую форму преторианца, которую достал из сумки. Мы вышли во двор. Ожидавшая за дверью Сани, отвела нас в дом, где нас усадили за стол. Сани убежала мыться, а мы набросились на еду. Первым делом я схватила хлеб. Ломая его, пихала куски в рот и давилась, прожевывая. Богиня-воительница, как вкусно!

Игрр придвинул мне чашу. Я отхлебнула — вино! Божественно! Утолив, наконец, голод, я подняла взгляд и увидела, что Игрр смотрит на меня, уперев подбородок в сложенные кулаки. Конечно! Я так жрала!

— Ты похорошела, — неожиданно сказал он. — Тебе идет эта стрижка.

— Меня обрили наголо! — фыркнула я. — Чтобы все видели, что рабыня.

— Волосы отрастут, — успокоил он. — Но с короткими ты смотришься моложе — лет на десять.

— Хочешь сказать, что мне одиннадцать? — засмеялась я.

— Почти, — улыбнулся он.

— Лучше расскажи, как жил? — строго сказала я. — Почему оказался здесь?

Не надо про красоту! Сама знаю, как выгляжу. Огромный живот и покрасневшие от воды и шкур руки с обломанными ногтями и шелушащейся кожей. На спине — шрамы от плети. Во время мытья Игрр их трогал пальцами и тихо ругался на своем языке — думал, что не пойму. Но я эти слова знаю: не один месяц с ним.

— Начну с грустного, — вздохнул он. — Дома у нас нет — забрали за долги.

Я кивнула — примерно этого ожидала.

— Отбирать явилась лично Лавиния, прихватив нотариуса и храмовую стражу. Я сказал, что выплачу долг, но она не согласилась. Заявила, что раз ты в плену, то дом — выморочное имущество. Нотариус подтвердила.