Xxi век не той эры

Глава8. Возвращение.

Я равно открыта и счастью и боли,

и кровь моя ровно пульсирует в венах.

И я всё мечтаю, что выйду на волю,

и я всё рисую на стенах тюремных.

Я помню отлично: чудес не бывает.

Я притворяюсь, что неживая.

И только одна вещь меня удивляет:

я всё ещё здесь.

Flёur, "Явсё ещё здесь"

Время тянулось мучительно медленно. В отсутствие солнца было сложноотмечать смену дня и ночи, поэтому я очень быстро потеряла счёт дням.

Несколько раз я порывалась пойти на разведку, рассмотретьповнимательней это здание, но каждый раз замирала на пороге. Из всехкоридоров на меня смотрела непроглядная темнота, и стоилопредставить, что я вновь окажусь совсем одна в хитросплетениинезнакомых проходов, слепая и беззащитная, как меня охватывалпанический ужас. Нет, может быть, если бы это был единственный шансна выживание, я бы рискнула, и наступила на горло своим страхам. Нопока у меня была еда и вода, а ещё — надежда выбраться отсюда.

В итоге единственным средством борьбы со скукой для меня сталбассейн. Благо, плечо моё чудесным образом совершенно зажило и уже небеспокоило. Я не знала, для чего этот водный резервуар предназначалсяизначально, как не знала, где, собственно, нахожусь; но он здорововыручал. Я всегда любила плавать, и умела это делать довольнонеплохо, а сейчас у меня появилось ощущение, что такими темпами яскоро обзаведусь жабрами. Или склею ласты.

Ещё мелочно радовало наличие "удобств"; в этом качествеподошёл небольшой ручеёк, в который собиралась выплеснувшаяся изфонтана вода, убегавший в небольшую дыру в полу. В сложившихсяобстоятельствах я была готова спокойно пережить и традиционныеженские "неприятности", но, похоже, одно из пророчествинопланетного бога всё-таки сбылось.

Несколько раз на границе восприятия мелькал собакоголовый абориген,но навязываться мне не пытался. Видимо, просто проверял, непопыталась ли я свести счёты с жизнью. И эта его ненавязчивость оченьрадовала. С каждой прожитой минутой, прошедшей с момента уходаУльвара сына Тора, моё отвращение и неприязнь к этим "богам"только росли.

Какое-то время продолжалось это отупляющее существование. Я плаваладо тех пор, пока не могла уже шевельнуть рукой, вылезала на берег илежала на полу, пытаясь заснуть. Пела всё, что взбредало в голову,говорила сама с собой, пыталась сочинять стихи, чтобы тут же ихзабыть. Один раз попыталась играть сама с собой в города, но толькорасстроилась, вспомнив, что ни одного из этих городов на карте мирабольше нет.

Удивительно, но я не могла даже заплакать или разозлиться. Мне простобыло скучно и противно, как в театре на неинтересной премьере. Вродеи смотреть тошно, и уходить невежливо.

Закончилось всё в тот момент, когда я, вылезая из бассейна, уткнуласьвзглядом в ботинки хорошо знакомой белой брони. Но обрадоваться неуспела: стремительно подняв взгляд, обнаружила совершенно незнакомоесмуглое лицо молодого черноволосого мужчины.

— Здравствуйте, Ольга; вас ведь, кажется, так зовут? — с мягкойулыбкой поздоровался он. — А я пришёл за вами. Пока идут бои, но ужеясно, что мы победили. И меня попросили о вас позаботиться.

— Здравствуйте, — согласно кивнула я. Цеплялась за бортик и снизувверх разглядывала незнакомца, не спеша выбираться из воды. — Ктопопросил? — с надеждой уточнила я.

— Высшие силы, — белозубо улыбнулся он. — Пойдёмте, неужели вам ненадоело тут за столько времени?

— А где кириос чёрный трибун? — к месту вспомнила формулу вежливостия. Почему-то показалось неуместным спрашивать о полубоге по имени.Равно как и рассказывать всем подряд о причинах и последствияхисчезновения моего страха перед этим человеком.

— Сын Тора пропал без вести, — спокойно ответил темноволосый. -Скорее всего, он погиб, — с той же невозмутимой прямолинейностьюпродолжил он. — Но это достойная смерть, особенно для норманна; ониверят, что смерть в бою наиболее почётна. Пойдёмте, Ольга, вам неследует больше здесь задерживаться, — и он, присев на корточки,протянул мне руку. Опомнившись, я приняла помощь, и на мгновениепочувствовала себя морковкой: в сравнительно невысоком брюнетеоказалось неожиданно много силы. Как только плечо мне повторно невыдернул, удивительно.

— Но кириос чёрный трибун обещал вернуться за мной, — хмуро возразилая, поднимая с пола свой комбинезон и обнимая его обеими руками. Стояв обнажённом виде перед этим пришельцем, я чувствовала не смущение идаже не неловкость. Это было скорее опасение; мне чудилась исходящаяот мужчины опасность, и хотелось не прикрыться, а защититься. И чегоя точно не хотела, так это идти с ним куда-то. Такой, пожалуй,заведёт! — Я могу ещё подождать.

— Кириа, чёрный трибун погиб, — всё с той же спокойной ласковойулыбкой продолжил увещевания мужчина.

— И всё-таки...

— Кириа, не заставляйте меня применять силу, — выражение лица неизменилось ни на йоту, ни один мускул не дрогнул.

Я вздохнула, принимая поражение, и начала одеваться. Спорить в самомделе было глупо; мужчина явно был настроен решительно, апротивопоставить ему мне было нечего. Разве что попытатьсявоспользоваться оружием. Но, во-первых, как-то это слишком: пытатьсяпристрелить человека, который пришёл тебя спасти. А, во-вторых, яинтуитивно догадывалась, что выстрелить не успею. Да и то, он -явно опытный боец, а я это оружие впервые в жизни вижу.

Я даже не стала тянуть время. Какой в этом смысл? Две минуты ничегоне решат, а испытывать терпение мужчины не хотелось.

Как же это ужасно, ничего не решать. Да, пусть говорят, что нашипоступки ничего не определяют, что человек предполагает, арасполагает Провидение. Но даже в таком случае есть хотя бы иллюзиявыбора. Кроме того, я никогда не была фаталисткой.

Сейчас же меня совсем никто ни о чём не спрашивал. Я была табуреткой,которую переставляют с места на место по мере надобности, и дажемалейшего шанса что-то изменить пока не было. Одному оставалосьрадоваться: что переставляют аккуратно, а не швыряют пинками.

Так и не представившийся мужчина дождался, пока я оденусь.Проигнорировал сунутый в карман пистолет; кажется, наличие у меняоружия его совсем не смущало. Оно и понятно: что я буду делать, дажеесли удастся этого человека убить? Куда я пойду? Буду сидеть здесь иждать Ульвара? А сможет ли он за мной вернуться?

Я не верила, что он умер. Вот просто не верила, и всё. Невежливыйнезнакомец мог сколько угодно в красках расписывать мне, насколькомало осталось от грозного чёрного трибуна, но я в это не поверила бывсё равно. Наверное, нашла бы возможность не поверить, даже увидевмёртвого полубога собственными глазами.

За то время, что я провела здесь в одиночестве, я так и эдак тасоваласобственные мысли, перекладывая их, разглядывая, и пытаясь решить:что для меня, всё-таки, значит этот огромный викинг? Собственныемысли про страхи, равно как и рассуждения о смерти от строгоопределённой руки, даже мне самой уже казались глупыми. Но как всёобстоит на самом деле, я понять не могла.

Я опять вспоминала пресловутый "стокгольмский синдром" ипонимала, что — нет, это не оно. Не было во мне к этомучеловеку любви. Разве что признательность за то, что не бросил, довёлдо безопасного места, и даже по-своему заботился. Да и не был он,прямо скажем, моим мучителем. Строго говоря, зло он мне причинилтолько один раз, в самую первую встречу, а дальше вёл себя даже почтикорректно (со скидкой на характер и обстоятельства).

Я совсем не хотела провести с ним остаток жизни и совместно раститьдетей. Более того, подобная перспектива заставляла меня содрогатьсяот ужаса: в сыне Тора всё для меня было слишком. Слишкоммногое нас разделяло, слишком грубым и прямым он был, слишкомбезразличным и спокойным. Он мог стать хорошим боевым товарищем, ноне человеком, с которым можно жить. Я всегда любила весёлых, лёгких изаботливых, "уютных" мужчин, остальное для меня быловторостепенно. А Ульвар... Нет, до такой степени он бы не смогизмениться, даже если бы очень постарался.

Мне невероятно важно было знать, что этот человек просто где-то есть.Мысль о том, что сын Тора жив, была для меня... сродни мысли о том,что завтра снова взойдёт солнце. Почему существование моего мираоказалось так прочно завязано на жизни чужого, и, пожалуй, совсемненужного мне человека? Я не имела ни малейшего понятия. Может быть,дело было в той самой предопределённости, о которой говорил Симаргл?Да нет же, согласно ей он как раз должен был умереть. Так, можетбыть, именно потому мне было так важно, чтобы он жил? Какдоказательство отсутствия той самой предопределённости.

В общем, я ужасно устала от этих рассуждений и начала просто ждать. Иверить. Настолько прочно убедив себя в собственной вере, чтоотказаться от неё было не так-то просто.

Но к лучшему, что меня всё-таки увели из этого опостылевшего пустогопространства. Скучать я буду, пожалуй, только по бассейну, и тонескоро.

Незнакомец молча перехватил моё запястье и повёл к выходу. Отдать емудолжное, держал довольно аккуратно, и не волок, а именно вёл,подстраиваясь под мой более короткий шаг. В этот раз коридорыпроскочили стремительно, а на выходе я почувствовала не страх, аоблегчение оттого, что это неприятное непонятное место осталосьпозади.

Снаружи, почти возле самого входа, нас ожидал небольшой корабль,напоминающий формой упавшую запятую. Или головастика.Ртутно-серебристый блестящий корпус на вид казался совершенномонолитным и отражал, причудливо искажая, окружающий мир.Великолепные статуи, закатно розовеющее небо, брусчатку под ногами,зелень многочисленных растений и нас двоих.

Я не помнила, как выглядел корабль, на котором я попала на этупланету; мне в тот момент было как-то не до разглядывания, — я, необорачиваясь, бежала за чёрным трибуном. Но внутри оказалось оченьпохоже: те же два кресла, те же огоньки, тот же тамбур-шлюз и тот жеобзорный экран.

Пожелавший остаться неизвестным конвоир помог мне пристегнуться, самустроился поудобней, и летательный аппарат зябко вздрогнул, отрываясьот поверхности планеты.

"Прощай, Ирий. Надеюсь, мы никогда больше не увидимся", -думала я, разглядывая зелёный горизонт. Здесь даже небо было зелёногоцвета, и тем самым вызывало лишь отвращение.

Перегрузок не было совершенно. По ощущениям мы стояли на месте, аесли верить экрану — довольно быстро поднимались вверх. Сначалапросто удалялась земля, потом мы проскочили тонкую плёнку редкихоблаков и вырвались в бездонное зелёное небо. А потом вверху началапроступать чернота с мелкими искрами видных даже при свете солнцазвёзд; мы поднимались в верхние слои атмосферы. И это было красиво,даже несмотря на неправильный цвет неба.

Подъём прекратился, сменился скольжением в неуловимо-прозрачной дымкемежду бездонной чернотой космоса и зелёным телом чужой планеты.Некоторое время мы просто летели, пока слева не показалось нечтоогромное и непонятное; из-за его края прямо в глаза било солнце, иразличить очертания объекта у меня не получалось. Но пилот заложилкрутой вираж, и горизонт на мгновение опрокинулся набок. Я отнеожиданности рефлекторно вцепилась в подлокотники, хотя изменившаясякартина мира никак не повлияла на гравитацию.

От странного угла обзора начала, было, кружиться голова, но оченьбыстро горизонт вернулся на своё место. Точнее, он просто исчез,сменившись тем самым огромным объектом непонятных очертаний.Наверное, это был большой космический корабль; во всяком случае,летели мы именно к нему, прямо в зияющую тёмную дыру овальной формы.

Темнота, затягивающая проём, оказалась похожа на какую-то непонятнуюмембрану, не пропускающую свет. Внутри, отгороженный ей, как плёнкой,находился... наверное, всё-таки ангар. Просторное полупустоепомещение, в котором вправо и влево тянулись ряды таких же "запятых",как наш летательный аппарат.

Это был первый раз, когда я перемещалась по кораблю во вменяемомсостоянии. Поэтому, несмотря на неумолимый буксир, волокущий менякуда-то в неведомые дали, всё равно с любопытством озиралась посторонам. Впрочем, смотреть было особо не на что: однообразныебезликие светло-серые коридоры с тёмным покрытием на полу и поройпопадающимися на стенах иероглифами разных цветов. И люди. Огромноемножество совершенно разных и в то же время пугающе одинаковых людей.

Пугала эта похожесть по нескольким причинам. Во-первых, лица; разные,да, но при этом я не заметила ни одного отталкивающего, неприятноголица. Были просто приятные. Были симпатичные. Были откровеннокрасивые, и их было много. Может, у них тут, как в Спарте, некрасивыхмальчиков при рождении тоже куда-нибудь сбрасывают?

Во-вторых, все они без исключения были высокого роста. То есть, метрвосемьдесят — это минимум, причём редко встречающийся минимум;таким ростом отличался только мой провожатый да буквально паравстреченных мужчин в серых комбинезонах, похожих на мой.

А, в-третьих, они так на меня смотрели... Нет, всё былоисключительно прилично. Они просто вели себя также, как тотдесантник, Олег Лиходеев. Здоровались с моим спутником, но при этомне сводили с меня восторженных взглядов. Причём каких-то совершеннонечеловечески восторженных; это была реакция не на женщину, даже наочень красивую, а на сошедшее на землю божество. Причём не ихместное, которое на самом деле является пришельцем с другой планеты,а то самое, которое создало вселенную.

Поэтому к концу пути я уже, вовсе не оглядываясь, неотрывно пялиласьпод ноги, про себя отчаянно мечтая наконец-то добраться до цели пути,какова бы она ни была.

И почти обрадовалась, когда мы вышли к знакомому фонтану, а потомчерез белый коридор попали в знакомую камеру. Конвоир пропустил менявнутрь и вышел, не прощаясь, а я с облегчением опустилась на растущуюиз стены койку.

Было такое ощущение, что я после долгого сложного пути вернуласьдомой. Страшно подумать, до чего докатилась: отдельную камеру висследовательской лаборатории воспринимаю как дом. А уж что будетдальше, думать не хотелось совсем...

Долго унывать мне не дали. Дверь открылась, и на пороге появилсяулыбающийся Кичи Зелёное Перо.

— Здравствуй, Оля. Рад, что ты жива.

— Да, меня тоже этот факт успокаивает, — хмыкнула я. — А почему меняопять привезли сюда? — уточнила я, наблюдая, как одна из стенуползает в пол, расширяя мой ареал обитания. — Вроде же куда-тособирались отправить.

— Ну, сейчас немного не до того, — несколько смущённо признался Кичи.— Боевая операция ещё не закончена, да и везти тебя некому. До Террысейчас далеко, и ни один из кораблей туда не собирается. Так чтопридётся тебе поскучать с нами. Как ты себя чувствуешь? — участливоосведомился он, присаживаясь рядом со мной.

— Сносно, — я пожала плечами. — Очень хочется помыться, наконец, смылом и переодеться. А ещё заняться хоть чем-то полезным. Я думала,совсем рехнусь там от скуки.

— От скуки? — озадаченно вскинул брови мужчина. — Вот уж чего неожидал.

— Ну, сначала мы шли, потом кириос чёрный трибун оставил меня вкаком-то пустом здании, сообщив, что там безопасно, а сам отправилсявоевать, — вкратце пояснила я.

Опять поймала себя на мысли, что совсем не хочу, чтобы кто-то зналподробности нашего путешествия, и было в этом нежелании что-тосуеверно-потустороннее. Как будто если я скажу, то сглажу всё исразу. И себя, и его, и едва ли не весь мир.

Понятное дело, скоро тайное станет явным, тем более что, похоже, ядействительно беременна. Но скоро — это не прямо сейчас.

— Всё с тобой ясно, — сочувственно улыбнулся Кичи. — Я постараюсьпридумать тебе развлечение. Может, ты сама что-нибудь предложишь?

— Ну, я же не знаю, что у вас есть из того, что я умею делать, -хмыкнула я. — Что-нибудь для рисования, например. Или, может быть,много тонких красивых ненужных верёвочек? Или не очень красивых,главное, тонких, в пару миллиметров.

— Хорошо, — кивнул Кичи, поднимаясь. — Я что-нибудь поищу, заоднопринесу тебе новую одежду. А ты пока можешь помыться с дороги, — оншироким жестом указал на угол, в котором образовался небольшойплотный водопад. — Мыла нет, но там специальное излучение, и водасама отчищает, — напутствовал он и вышел.

Я извлекла из карманов своё небогатое имущество — пистолет дакороткая обойма пищевых концентратов, — и с наслаждением приняласьраздеваться. Какое удовольствие было стянуть опостылевший комбинезон,разломать хрупкую скорлупку заменившего мне обувь бинта на ногах ирасплести косу, — не передать словами!

Полоскалась я долго и с большим удовольствием. Потому что бассейнбассейном, но ощущения чистоты от него не было; а здесь я ощущаласебя практически рождающейся заново.

Когда я вышла из водопада и он за моей спиной буквально за считанныесекунды осел, на кровати уже лежала хорошо знакомая рубашка.Комбинезона и пистолета (что не удивительно) не было, а вотконцентраты мне почему-то оставили. А ещё на койке лежал мотокнепонятной мягкой белоснежной верёвки (откуда только взяли) инебольшой ножик. Видимо, приспособлений для рисования мужчина ненашёл. Ну и ладно, макраме — это гораздо лучше, чемничегонеделание.

В итоге день мой прошёл за плетением. Верёвки было много, свободноговремени — ещё больше, и начала я городить большую-пребольшую ипростую-препростую шаль. Чувствовала себя при этом весьмаумиротворённым и довольным жизнью пауком. Как же здорово занять себяхоть чем-то!

Пообщаться со мной и провести пару экспериментов никто не жаждал,только один раз из стены, напугав меня до чёртиков, выскочила порцияеды. В конечном итоге меня сморил сон, и я, бесцеремонно скинуврукоделие на пол, свернулась клубочком под одеялом, сжимая в рукецепочку таблеток пищевых концентратов как чётки. Почему-то к этиммаленьким похожим на пульки бусинкам я прониклась глубочайшейнежностью. Было в них что-то... жизнеутверждающее.

С моим пробуждением ничего не изменилось. Через некоторое времятолько зашёл Кичи с какой-то штукой, похожей одновременно на картинув раме и современный мне электронный планшетный компьютер.Приспособление оказалось голографическим проектором и использовалосьобычно для работы с трёхмерными картами, но для обыкновенногочеловеческого рисования тоже вполне подходило. Я клятвенно пообещаланичего не сломать, и весь день осваивала новое развлечение.

Рисовать я умела. Не гениально, не претендуя на звание художника; нохудожественную школу в детстве закончила, и дело это искренне любила.

Необычная игрушка всерьёз увлекла и заставила на какое-то времязабыть о всех проблемах и неурядицах. Трёхмерное рисование оказалосьвещью сложной, но интересной. С управлением разобралась быстро, а вотс результатом было уже сложнее, я всё-таки больше по плоским фигурам.По старой памяти начала с вазы, и получилось вполне сносно. Хоть икривовато, но узнаваемо!

Так мои дни и продолжались. Рисовала, спала, ела, плела шаль.Навещать меня никто не торопился; в свой единственный визит ЗелёноеПеро показался мне усталым и издёрганным. Видимо, у них действительнобыли какие-то проблемы; я в этом совсем ничего не понимала, забрали -и ладно.

Шаль была готова, и я, завернувшись в неё и уже почти рефлекторнымжестом перебирая ленту с концентратами, сидела в углу на койке,задумчиво созерцая своё творение. Над планшетом медленно вращаласьсиняя роза, а я пыталась понять, почему она кажется мне перекошенной.

Отвлекая меня от этого высокоинтеллектуального занятия, открыласьдверь. Внутрь расслабленной походкой дворового хулигана вошёлдовольно молодой мужчина невысокого (по местным меркам) роста и свесёлой ухмылкой оглядел место моего заточения. Я на всякий случайпоудобнее закуталась в шаль, вцепившись в свои чётки.

— А ничего у тебя тут. Уютненько. И, главное, тихо. В соседи что липопроситься? — весело хмыкнул он.

В военной форме белого цвета он смотрелся очень странно. Ярко-рыжий,с торчащими вихрами, в кителе нараспашку, он сильнее всего напоминалшпану послевоенных времён в форме с чужого плеча. Правда, умом японимала, что вряд ли он относился именно к этому типу людей: не томесто, не тот мир. Но справиться со стереотипами оказалось оченьтрудно.

— Зачем? — настороженно спросила я.

— Да хоть отдохну немного, — жизнерадостно рассмеялся он. -Интересное применение галапроектора, — фыркнул мужчина, кивнув на моётворчество. — Надо попробовать.

— А вы так, поболтать, или по делу? — не слишком вежливопоинтересовалась я. Тип был очень непонятный, совсем не похожий навсех остальных, кого я здесь успела встретить.

— Да я вообще познакомиться зашёл, пока минутка свободная выдалась, -он, аккуратно отодвинув планшет, плюхнулся на противоположном концекойки. — А то ты тут давно, мне столько уже всякого порассказали, а явсё никак не мог выбраться, своими глазами глянуть. Кеган. Можнопросто Кег. Кажется, так раньше называли бочку для пива, — белозубоулыбнулся он.

— Ольга. Можно просто Оля, — кивнула я.

Всё-таки, какой странный тип.

— Но как ты здесь, кроме шуток? А то тебя даже головастики забросили,— сочувственно хмыкнул он.

— Немного больше определённости в будущем, и я была бы счастлива, -чувствуя себя сапёром, неуверенно улыбнулась я.

— Да. Уверенность в будущем — это нынче роскошь, — задумчивохмыкнул он. — Ну, не унывай, тобой наше Велчество заинтересовалось.Оно у нас в принципе очень любопытное, так что ничего особо страшноготебе не грозит, а вот приятное — может.

— Спасибо за поддержку, — вздохнула я в ответ. — А вас никто непотеряет?

— Что, уже надоел? — хмыкнул он. — Да ты не бойся, я не опасный.

— Я не боюсь, я разумно опасаюсь, — честно ответила я. Он опятьрассмеялся.

— А ты правда забавная. И всё-таки, тебе что-нибудь надо?

— Да вроде меня тут всем обеспечивают, — пожала плечами я. — А тихийдомик в деревне мне вряд ли кто-нибудь сейчас подарит, и одежда моегоразмера у вас вряд ли есть.

— Это точно, — с улыбкой кивнул он. — Кстати, не к ночи будьпомянута, сейчас к нам присоединится Величество собственной персоной,а то в прошлый раз разговора не получилось. Ты, пожалуйста, не"вашествуй" ей; мы же помним, чем это в прошлый раззакончилось, да?

— Постараюсь, — окончательно деморализованная, я поплотнее вжалась вугол.

Будто за дверью специально дожидались именно этой команды, онаоткрылась, пропуская внутрь ту самую женщину, которую я в прошлый разтак и не смогла рассмотреть.

Беременность (судя по виду, до родов оставалось совсем немноговремени) несколько испортила её, но было видно, что она всё-такиочень красива. Невысокая, с гордо посаженной головой и безупречной(даже несмотря на внушительный живот) осанкой, она тем не менее неслишком-то походила на правительницу всего человечества.

— Привет, — улыбнулась женщина, вплывая внутрь и тоже с любопытствомозираясь. — Какая прелесть, — она кивнула на мою розу.

— Присаживайтесь, прекраснейшая, — несколько шутовски раскланявшись,подскочил с места Кеган. Императрица улыбнулась, кивком поблагодарилаи присела.

— Я, в общем, чего пришла-то, — с иронией начала разговор женщина(интересно, она тут во плоти, или всё-таки нет?). — Очень мне...

Но договорить ей не дали. Вновь открылась дверь, впуская ещё одногогостя. Долгожданного, что уж там, в отличие от всех прочих.

Чёрный трибун выглядел... хреново. То есть даже не "плохо",а именно так, если не сказать грубее. Одет он был в подобную моейробу и такие же белые свободные штаны, на ногах — нечто среднеемежду носками и бахилами; только ему всё это было впору. Правая руканаходилась на перевязи под робой, почти всю кожу покрывали жутковатыекрасно-белые разводы и пятна, делающие мужчину похожим на свежегопокойника. Он еле переставлял ноги, тяжело волоча их по полу, и струдом цеплялся здоровой рукой за стену. Глаза полубога имелижутковатый красный оттенок, а по кругу были очерчены глубокимитенями, как у больного с сердечной патологией.

Но самое главное, он был жив. Жив! И, значит, всё-таки ошиблисьместные боги!

— Во имя богов, ты-то чего приполз?! — праведно возмутился Кег. — Илиотлегло уже?

— В самом деле, — нахмурившись, проговорила Её Величество. — КириосЗелёное Перо мне очень много что высказал о тебе за время нашегоразговора.

— Вам ещё постеснялся, — насмешливо фыркнул рыжий.

— Го... лову. Оторву, — с огромным трудом проговорил сын Тора;медленно, с запинками, растягивая гласные, как будто его совсем неслушался язык.

— Ты ходишь еле-еле, — неодобрительно поморщилась Императрица. — Охуж мне эти мужчины! Почему надо героически превозмогать всё на светеи нарушать предписанный режим, вместо того чтобы дождатьсяотносительного выздоровления?

— И девушек пугать, — вставил с ухмылкой Кегар, косясь на меня.

Я, не отрывая взгляда от нового гостя, слушала все их переговорыотстранённо, не вдаваясь в подробности; но эта фраза меня неожиданноотрезвила. Я поднялась с койки, одной рукой машинально придерживаякрая шали, а второй судорожно сжимая свои импровизированные чётки, инеуверенно двинулась к замершему в дверном проёме мужчине. Этинесчастные два метра под испуганный стук сердца в ушах, -единственный оставшийся в окружающем мире звук, — показались мнебесконечными.

Осторожно, неуверенно протянула руку, боясь, что сейчас онапровалится сквозь возникший в дверях образ, и я проснусь в холодномпоту. На пару мгновений замешкалась, борясь со страхом, а потомвсё-таки рискнула. И пальцы подтвердили то, что видели глаза: подрукой была плотная ткань робы, под которой — вполнематериальное тело.

Судорожно выдохнув "я знала!", я качнулась вперёд, обеимируками обнимая мужчину чуть повыше талии, и молча уткнулась лицомкуда-то в его рубашку. Молча, потому что чувствовала: если хотьчто-то сейчас попытаюсь сказать, точно разрыдаюсь.

И в тот момент мне было плевать на присутствие посторонних и все моиконспираторские планы. Я по жизни всегда была очень падкой натактильные контакты; обнималась с подружками при встрече, да вообщепыталась лишний раз пощупать собеседника. Некоторых это раздражает,поэтому я обычно старалась следить за своей жестикуляцией. Но сейчасудержаться было решительно невозможно: рукам своим я верила гораздобольше, чем глазам.

Удивительно, но отпихивать меня не стали. Наоборот, я почувствовала,как мне на шею и затылок легла огромная лапища, а на плечо навалиласьтяжесть предплечья мужчины. Кажется, ему трудно было держать руку навесу.

— Изви... ниться. До-олжен. Был, — так же медленно, с трудом,растягивая и разрывая слова, проговорил он. — Обещ... ал. Не смог.Про-ос... ти.

Я только судорожно вздохнула, крепче сжимая объятья. Кажется, я былаопасно близка к слезам и без попыток что-то ответить.

Я чувствовала себя настолько лёгкой, будто вдруг пропала гравитация.Собакоголовый мутант ошибся, и, значит, они всё-таки не боги.И предопределённости никакой нет, и пусть они себе её куда-нибудьзасунут вместе со всеми своими планами!

— М-да, — прозвучал за спиной насмешливый голос. — Насколько удачно явсё-таки выбрал момент. Теперь смогу честно рассказывать своимвнукам, что Бич Терры умеет извиняться, и вообще ничто человеческоеему, оказывается, не чуждо. Но это, скажу я вам, всё-такинесправедливо! Я тут с трудом выкраиваю час времени, чтобы моральноподдержать несчастную девочку, героически выдержавшую две недели одинна один с моим страшным чёрным трибуном, а оказывается, девочке неподдержка нужна, а новости!

— Не. До. Живёшь. До. Детей.

— Хватит, — строго оборвала мужчин Императрица. — Ульвар, присядь,пожалуйста. И ты, Ольга, тоже. Я хочу услышать ответ на несколькосвоих вопросов.

— Вы думаете, он при вас будет сидеть? — с иронией поинтересовалсяКег.

— Да я всё это время сижу, — отмахнулась женщина. — Это вообще-топроекция, если ты не забыл.

Я, наконец, достаточно взяла себя в руки, чтобы без риска опозоритьсяпотоком слёз отстраниться от мужчины, и отошла к койке, сновавцепившись в свой "амулет".

На смену лёгкости и облегчению пришла неловкость: я не имела понятия,как теперь следует вести себя с Ульваром сыном Тора. Я даже непонимала, чего именно мне хотелось в этом самом общении, поэтомумалодушно решила просто его минимизировать. Тем более, что вряд ли,вот так высказавшись, он сам пожелает продолжить близкое знакомство.Кажется, невыполненное обещание мужчину всерьёз тяготило, как меня -его предполагаемая смерть. А теперь мы избавили друг друга от тяжёлойноши, и можно было спокойно жить дальше. Хотя бы некоторое время.

О ещё одной немаловажной проблеме, касающейся собственного здоровья,я вообще боялась думать. Потому что эти мысли грозили мне истерикой,бездной уныния и стыда.

Но начать допрос Императрица не успела. В дверном проёме, которыйтолько-только освободил пытающийся осторожно добраться до койкиабсолют, появился взъерошенный и крайне раздражённый Кичи ЗелёноеПеро.

— Ага, — решительно кивнул он, созерцая нашу компанию. — Вот ты где.Ульвар, я тебе что говорил? — ворчливо проговорил он. — Я на тебя недля того столько бесценного времени потратил, чтобы ты сам себяугробил при первой возможности. Ну-ка, ползком марш в палату! Геройбоевика, — процедил он.

И — вот же чудо! — сын Тора недовольно скривился, но безвозражений позволил индейцу себя утащить.

— Чудеса, — хмыкнул, повторяя мои мысли, Кег. — Извиняется, доктораслушается... Может, он действительно потихоньку превращается внормального человека?

— Не обольщайся, — махнула рукой Её Величество. — Извинился он простопотому, что нам больно от невыполненных обещаний, поэтому абсолюты ихпочти не дают. А послушался потому, что дураком Ульвар никогда небыл, и прекрасно понимает, что сейчас должен поберечься. Но моё времяна исходе. Ольга, расскажи, что произошло?

— Мы куда-то летели, — осторожно начала я. — Потом вдруг вокругначали возникать чужие корабли, и кириос чёрный трибун... кажется,это называется "прыжок", да? В общем, мы переместились.Выпали в самой атмосфере этой планеты. Кстати, а можно узнать, как мытак быстро туда попали? Вроде бы остальные летели значительно дольше.

— Со случайными векторами всегда так, — неожиданно серьёзно пояснилКегран. — На то они и случайные. Можно перепрыгнуть через половинуГалактики, но вряд ли при этом удастся выжить.

— Спасибо. Так вот, мы упали довольно удачно, в лесу, и долго шли.Кириос чёрный трибун за это время неоднократно спас мне жизнь, -честно сообщила я. — Потом мы пришли в какой-то странный город спирамидами. Там было очень большое похожее на дворец здание, мыпрошли внутрь, остановились в большом зале с бассейном. Там появилосьстранное существо; оно называло себя Симарглом и утверждало, что всёэто — предопределённость Ульвара, и что всё идёт правильно. Аутром, когда кириос чёрный трибун ушёл, этот собакоголовый опятьявился и сообщил мне, чтобы я не волновалась, что нашедший своюпредопределённость абсолют не способен от неё отказаться, а чёрныйтрибун ушёл, чтобы умереть, но меня заберут и без него. Собственно,вся история.

— Чую я, что-то ты недоговариваешь, — медленно качнула головойИмператрица. — Но да ладно, у меня уже нет на это времени. А Ульвар,стало быть, сумел переступить через предначертанную смерть? -идеально очерченные губы сложились в очень довольную, какую-топредвкушающую улыбку. — Это радует. Я к тебе обязательно загляну ещё,очень хочется узнать что-нибудь о твоём времени со слов свидетеля, -сообщила она и исчезла. На край кровати рядом со мной медленноопустился небольшой резной диск.

— М-да, — проговорил Кегар, поднимая странный приборчик иприсаживаясь на освободившееся место. — Я, конечно, всегда знал, чтоон крут, но чтобы настолько?

— А почему он сейчас... вот такой? — рискнула спросить я.

— Да его в таком виде притащили, — мужчина недовольно поморщился. -Вообще удивительно, что это было всё ещё живо. Пережить такойвзрыв почти под ногами, это, скажу я тебе, вообще-то чудо. Даже дляабсолюта. Даже для этого конкретного абсолюта. Ожоги, переломы,позвоночник вообще в труху, тяжелейшая травма головы, — он потому таки говорит. Речевой центр среди прочего здорово повредило, поначалувообще не мог. Да восстановится, куда денется! У нас либо мёртвый,либо здоровый, третьего не дано, — рассмеялся он.

— А откуда ты всё это знаешь?

— Работа такая, всё знать про своих бойцов. А уж про старших офицеров— особенно, — хмыкнул рыжий. — Я им заместо мамки и тятьки.

Кег ещё некоторое время развлекал меня пространными разговорами ни очём, после чего ушёл. И я, честно говоря, испытала настоящееоблегчение: оказывается, за время своего заточения я успела отвыкнутьот общения. Или просто рыжий был настолько утомительным собеседником?

Оставшись в тишине, я задумалась. Про Ульвара думать не хотелосьсовершенно: было элементарно страшно это делать, да и мало ли, дочего бы я додумалась. Поэтому я задумалась о богах, Императрице истранном рыжем типе.

С последним было проще всего. Кажется, я поняла, кто он такой. Ну, тоесть, не до конца, но примерно: какой-то очень выскоий чин, старшесына Тора по званию, и явно хорошо знакомый с Её Величеством.Наверное, что-то вроде генерала. Наверное, ко мне он пришёл именно вкачестве сопровождения для Императрицы, вряд ли его привело простоелюбопытство.

Об Императрице думалось с трудом. Я никак не могла принять мысль, чтоона может быть вот такой деловито-спокойной и даже немного озорной.Вообще она показалась мне очень весёлой и непоседливой по характеру,и в других обстоятельствах мы могли бы подружиться. Однако я встрашных снах не могла представить себя с ней на короткой ноге.Проскальзывало что-то эдакое в мимике, взгляде, жестах; что-то, отчего делалось почти жутко. Да и не удивительно: чтобы править, нужнажелезная воля и характер, которые, кажется, у этой женщины в наличии,просто она не всегда находит нужным их демонстрировать. Может, нехотела вот так с ходу меня пугать? Оставалось только уподобитьсяШахерезаде с её сказками и понадеяться, что Её Величествудействительно любопытно, и она не сдаст меня в утиль, когдалюбопытство будет удовлетворено.

С богами всё было вовсе грустно и тревожно. Я почему-то боялась ихмести, хотя никак не могла объяснить себе, за что. Ни с кем неспорила, ни с кем не ругалась, ничего плохого не делала, вела себяпослушной приличной девочкой. Найти бы где-нибудь место, в котороеэти существа не имеют доступа, и спрятаться бы там...

В общем, с такими тяжёлыми нервными мыслями я улеглась спать. Натворчество после всех переживаний не тянуло.

А утром всё вернулось в прежнее русло. Некоторое время я ещёдёргалась и вздрагивала, но постепенно успокоилась и взяла себя вруки. Добрый Кичи принёс мне ещё несколько мотков этой чудеснойверёвки (не знаю уж, откуда он её взял), и я предпочла занять головуи руки именно ей.

По моему субъективному времени прошла ещё неделя (я ещё от первогомотка верёвки отрезала кусочек, на котором завязывала узелки накаждый субъективный день своего заточения), когда наметилисьочередные изменения. С привычным едва уловимы шелестом открыласьдверь, являя моему взгляду Ульвара сына Тора в том самом чёрноммундире, в котором он был в первую нашу встречу. Чувство дежавюзаставило меня нервно вжаться в угол, где я и сидела со своимрукоделием.

— Пойдём, — мрачно буркнул мужчина, хмурясь. В его виде уже совсемничего не напоминало о недавних событиях; разве что и без тогокороткие волосы сменил вовсе уж тонкий несерьёзный пушок. Я,чувствуя, как в душу заползает страх, шумно сглотнула вязкую слюну итихо спросила:

— Что случилось?

— Вставай и пойдём, — повторил он, не меняя интонации.

Слепо шаря вокруг руками — не знаю уж, что я пыталась найти, -я медленно, по стеночке, встала. Но самостоятельно двинутьсянавстречу вдруг вернувшемуся жуткому чёрному трибуну так и не смогла.

Он недовольно поморщился, в один шаг оказался прямо передо мной.Огромная ладонь легла мне на горло и подбородок, заставляя вытянутьсяна носочках и вцепиться в неё обеими руками. Затылок и лопаткиоказались прижаты к стене, и шея тут же начала затекать.

И тем не менее, несмотря на весь пронзивший меня ужас, я понимала,что держит меня Ульвар сейчас очень осторожно, не причиняя боли.Просто таким вот образом фиксирует в пространстве.

— Я — говорю, ты — выполняешь. Понятно? — почти спокойно,с лёгким оттенком не то раздражения, не то досады, проговорил он,склонившись к моему лицу. Вблизи оказалось, что оправился мужчинавсё-таки не до конца; вокруг глаз всё ещё темнели пусть ипотускневшие, но довольно отчётливые круги, а кожа была покрыта едвауловимыми разводами.

— Да, — с трудом выдавила я.

Он удовлетворённо кивнул; но почему-то не торопился меня отпускать,пристально разглядывая со странным выражением. Внимательно, скакой-то непонятной задумчивостью, лёгкой досадой и чем-то ещё, что яистолковать не могла.

А потом вдруг поцеловал. Спокойно и уверенно, как будто проделывалподобное каждый день на протяжении по меньшей мере года. Вдумчиво,неторопливо, обстоятельно; и я не нашла в себе сил к сопротивлению.Наоборот, с тем же спокойствием, и — что уж там! — искреннимудовольствием ответила. Почему-то меня в тот момент совсем нетревожили мысли, что наша нынешняя поза не похожа на проявлениеискренней симпатии и нежности, и что кто-то вполне может всё этосейчас наблюдать.

Потом ладонь мужчины оставила моё горло и перебралась на затылок.Вторая же, уже совершенно по-хозяйски скользнув по груди, легла наталию. На какое-то мгновение к ней присоединилась и первая,последовало короткое ощущение полёта, и целоваться стало гораздоудобнее: сын Тора, похоже, именно для этой цели поставил меня накойку. Я уже вполне добровольно обняла мужчину за шею, и даже нерастерялась, почувствовав одну его ладонь на своих бёдрах, а вторую — вновь на затылке.

Прикосновения абсолюта действовали воистину магнетически. Очень скороя совсем перестала задумываться о посторонних вещах, полностьюсосредоточившись на приятных ощущениях. А когда возбуждение почтипереполнило чашу выдержки, и я начала шарить руками по груди мужчины,пытаясь нащупать и распознать на ощупь застёжку кителя, он вдруготстранился. И выглядел при этом совершенно спокойным, смотрел наменя с совсем уж неясным выражением и лёгким прищуром. Не тооценивая, не то планируя что-то.

Пока я пыталась волевым усилием собрать себя из тёплой лужицырасплавленного воска в какое-то единое существо, сын Тора всё с тойже поразительной невозмутимостью переставил меня с кровати на пол.

— Бери всё, что тебе нужно. Ты сюда больше не вернёшься, — огорошилменя чёрный трибун.

Я почувствовала себя так, будто из огня меня сунули в ледяную воду.Не вернусь? То есть — как?

Пока в голове судорожно метались мысли одна другой страшнее, рукидействовали. Да, впрочем, вещей у меня было прискорбно мало: парамотков верёвки, результаты моего рукоделия да пресловутые чётки.Галапроектор я брать не стала, мне же его никто не дарил, простоодолжили ценный прибор поиграться. Замотав макраме в шаль и стиснув владони бусинки пищевых концентратов, я вскинула встревоженный взглядна невозмутимого сына Тора.

Он едва заметно кивнул, бесцеремонно ухватил меня за запястье икуда-то потащил. Неприязненно морщась — ну, не люблю я ходитьбосиком! — я покорно плелась следом, не делая даже попыток привлечь ксебе внимание погрузившегося в мысли абсолюта.

Что это было? Что значило такое странное поведение чёрного трибуна?Что вообще происходит?

Вопросы в панике толкались в голове, и я предчувствовала, что ответымне не понравятся. Может быть, Императрица просто передумала, и менярешили убить? А поцелуй — это было так, утешение напоследок?Или, скорее, нечто вроде прощания. Мол, нам было хорошо вместе, носейчас пора расстаться навсегда?

Придавленная происходящим, я даже не смотрела по сторонам. И оченьудивилась, когда путь наш завершился не в холодной комнате скафельными стенами, где меня в моих мыслях уже пару раз расстреляли,а в знакомом длинном ангаре с одинаковыми серебристыми запятыми. Что,опять куда-то лететь?! В прошлый раз всё закончилось печально.

Высказывать вслух собственные опасения я не стала; в лучшем случаеменя просто проигнорируют. Этот человек, похоже, к окружающимприслушивался только тогда, когда ему это было удобно.

Поднявшись по совершенно примитивной лестнице (меня это и в прошлыйраз удивило) в шлюзовую камеру, мы попали в типовой крошечный салонкорабля. Здесь абсолют наконец выпустил мою руку, и я, не дожидаясьпоощрительного пинка устроилась, в правом кресле и пристегнулась.

— Куда мы летим? — я всё-таки рискнула отвлечь по-прежнемупогружённого в собственные мысли полубога, когда окончательноповерила, что убивать меня пока не собираются.

— Домой, — коротко ответил мужчина. Я поперхнулась воздухом, нервновцепившись в свои немногочисленные вещи.

Как — домой? Вряд ли мы собирались лететь лично к сыну Тора вгости; надо думать, он имел в виду более глобальные понятия, тоесть... В самом деле на Землю?!

Почему-то эта мысль вызвала у меня куда больше паники, чем радости.Во-первых, я опять с ужасом представила, на что стал похож мой мир, иокончательно расхотела с ним встречаться. Во-вторых, я подозревала,что встречи не будет: засунут в какой-нибудь сверхсекретный подземныйбункер, и поминай как звали. Впрочем, это мало отличалось от моегопрежнего бытия, но... На корабле я как-то уже привыкла. И люди тамбыли неплохие, меня никто не обижал. Ну, почти никто; а главныйобидчик никуда не делся.

— Происходит переброска сил, в последний момент выяснилось, что мыбудем пролетать недалеко от Терры, — вдруг нашёл нужным пояснитьмужчина, не отрывая взгляда и рук от панели управления. Пальцы егопорхали неожиданно быстро и легко; каждый раз удивляюсь, как такойогромный человек может быть таким ловким. И только сейчас,разглядывая его лицо, я сообразила, что викинг где-то потерял своютатуировку с непроизносимым названием. Похоже, она восстановлению неподлежала.

Дальше я расспрашивать не рискнула; викинг напряжённо хмурился ишевелил губами, будто не то что-то вспоминал, не то считал. Потом кгорлу на несколько мгновений подкатила невесомость, и япочувствовала, что приподнимаюсь над креслом.

Длилось это ощущение недолго, потом вес вернулся, уронив обратно вкресло (благо, невысоко), а по обзорному экрану рассыпались горстизвёзд. Широкой светлой полосой прямо поперёк экрана тянулся, надополагать, Млечный Путь.

Ульвар что-то одобрительно хмыкнул себе под нос и продолжил тыкать вкнопки и сенсоры. В какой-то момент огоньки звёзд вдруг одновременномигнули, вспыхнули ярче и исчезли.

— Удачно вышли, — разминая пальцы и морщась, мужчина откинулся наспинку кресла и расстегнул свои фиксирующие ремни. — Через четыречаса будем в своей системе. Зачем тебе это? — вдруг спросил он,рывком обернувшись ко мне вполоборота.

— Что? — озадаченно уточнила я, вздрогнув от неожиданности истремительности движения. Проследив за его взглядом, обнаружила, чтозаинтересовали мужчину мои "чётки". — Это? — на всякийслучай переспросила я. Он кивнул. — Не знаю, — с некоторым смущениемответила, пожав плечами. — Нервы. Надо что-то теребить в руках; неногти же грызть.

Мужчина почему-то неодобрительно скривился, и, пока я пыталасьпонять, что ему так не понравилось в моих действиях — не могуже я ему мешать этим, правда? — в два движения расстегнул ремни намне. А потом, не дав опомниться, легко подхватил и перенёс к себе наколени, устраивая верхом. Я от неожиданности даже не успела начатьсопротивляться. А Ульвар с той же невозмутимостью, пользуясь излишнешироким воротом рубашки, спустил рукав с моего плеча, обнажив однугрудь. После чего одна рука его скользнула вверх на шею, осторожномассируя её, а вторая — на бедро, под подол.

— Что ты делаешь? — не нашла ничего умнее спросить я, машинальноподдёргивая лямку. Мужчина недовольно нахмурился, отвлёкся от моейноги, и спустил плечо обратно.

— Нам долго лететь, я хочу провести это время с пользой, — спокойнопояснил он.

— Зачем тебе это? — пробормотала я, опять поправляя плечо.

— Что — это? — усмехнулся мужчина, разглядывая меня с почтигастрономическим интересом, вновь стаскивая рубашку.

— Ну... я. Зачем ты ко мне... со мной... — замялась я, пытаясьподобрать подходящее слово — не слишком пошлое, но отражающее суть.Это оказалось удивительно трудно, потому что никаким хорошим словомназвать действия мужчины я не могла: любовью тут явно даже близко непахло. Простое удовлетворение потребностей.

Противоестественно, но у меня совершенно не было сил сопротивляться.Как бы ни вёл себя Ульвар, что бы ни говорил и ни делал, но стоилоему ко мне вот так прикоснуться, и тело мгновенно и совершеннооднозначно отзывалось. А под напором гормонов и разум уже не оченьвозражал...

— Потому что мне это нравится. И потому что у меня есть такаявозможность, — насмешливо ухмыльнулся он. Потом взгляд полубогапострожел, а пальцы сомкнулись на моём запястье: я опять потянуласьпоправить плечо. — Не делай этого. Иначе я её просто разорву, и откосмопорта ты будешь добираться не только босой, но и голой.

От такой отповеди у меня даже в голове прояснилось, и я заёрзала,пытаясь выбраться из его рук.

— Пусти! — раздражённо прошипела я. — Ты... животное! Почему-то крометебя подобное и в голову не приходило, а ты... привык ковседозволенности, пользуешься своей силой, и никто тебе слова поперёксказать не может! — продолжала ругаться я, упираясь обеими руками вего плечи. Откуда только храбрость взялась всё это высказать!

— Да, — усмехнулся он, запуская обе руки под подол рубашки и прижимаяменя к себе за бёдра. При этом лицо его оказалось как раз на уровнемоей груди, чем мужчина с энтузиазмом воспользоваться. Кроме того, онрешил, что держать меня достаточно и одной рукой. Пальцы же второйруки начали очень осторожно и бережно ласкать меня, отвлекая отпопытки бунта. Я задохнулась — от возмущения и не только.

— Пусти! — изо всех сил упершись в плечи Ульвара, дёрнулась я.

— Хорошая попытка. Но — не верю, — довольно жмурясь, как сытыйкот, проговорил он, оставляя мою грудь в покое и поднимая на менявзгляд. — Тебе тоже этого хочется. А если ты хочешь поговорить -хорошо, я тебе кое-что объясню. Ты реагируешь на меня так же, как яреагирую на тебя; а страдать и терпеть я не намерен, поэтому лучшесмирись заранее. Что касается твоих иллюзий относительно благородствавсех прочих, вынужден тебя разочаровать. У нас нынче самка выбираетсамца, а самцам в голову не может прийти хотя бы даже намекнуть начто-то. Просто потому, что в противном случае мы бы между собойпередрались. Инстинкты сейчас очень жёстко регулируются свыше, иблагородство тут рядом не стояло.

— А ты, стало быть, особенный? — сквозь зубы процедила я. Вырыватьсябольше не было ни сил, ни желания. И я уже сама, отрывисто дыша,цеплялась за его плечи, с трудом пытаясь призвать мысли к порядку;пока мужчина говорил, его пальцы убедительно доказывали мне всюбезнадёжность собственных возражений.

— Не без этого, — усмехнулся он. Кажется, лекция доставляла емуудовольствие, или забавляло моё поведение. Я же совершенно непонимала, как могу вести себя подобным образом: он откровеннонасмехается, а я всё это выслушиваю и... плавлюсь от его ласк. — Но,самое главное, я несколько старше их всех, и у меня мышление ещёдовоенного образца, — он с несвойственной лёгкостью рассмеялся и, намгновение прервавшись, одним движением стянул с меня рубашку. Хорошохоть не порвал, как грозился!

— Подожди, но... — вновь почти очнулась я. Сколько там лет у нихдлится война? Двести пятьдесят? Сколько же ему лет?!

Правда, в этот момент, похоже, мужчине надоело разговаривать, и онрывком подался в кресле вперёд, плотнее усаживая меня к себе наколени и целуя.