Булавин.

Когда Булавин закончил говорить, казаки разразились приветственными криками:

— Станем заодно с донцами!

— Слава атаману Кондрату!

— Любо!

— Бери пушки!

— На Москву!

— Не дадим вольных казаков в обиду!

— Поможем братам!

Кошевой атаман поднял булаву и остановил выкрики:

— Не можем мы сейчас на помощь к донцам отправиться. Клятву царю давали, что мир не порушим, так негоже ее нарушать. На Сечи останемся.

Но тут Костины подручники из сиромашных закричали пуще прежнего и заглушили голос Финенко:

— Врешь!

— Уходи с кошевых!

— Собака!

— Разъелся на казацких хлебах!

— Пошел прочь, изменник!

— Променял братство казацкое на рубли московские!

— Отдай булаву, другого атамана изберем!

Кошевой атаман скинул свою шапку на пыльную землю, положил на нее булаву, поклонился всему кругу и молча отошел в сторонку. Возражать сечевикам было бессмысленно и просто опасно для жизни. Поэтому, отдал булаву и уходи подобру-поздорову. Окажешься правым, то через годик-другой снова кошевым станешь, а пока не перечь и прими решение рады.

Старейшины казацкие, которым от Кондрата, заранее, было многое обещано, на изгнание кошевого промолчали, не остановили сиромашных, а некоторые так и поддержали решение рядовых сечевиков:

— Правильно, так его собачьего сына!

— Постоим же, атаманы-молодцы, за казатство вольное!

— Царь Петрушка, Антихрист проклятый, веру православную на латинскую меняет, всю торговлю нам перекрыл и переправу днепровскую за собой держит!

— Не потерпим такого!

— Он сам клятвы порушил, и мы с ним более словом не связаны!

Финенко исчез, как его и не было никогда. Сечевики успокоились, а булаву подобрали куренные атаманы.

Тут же стали выдвигать первых кандидатов в кошевые атаманы:

— Симоненко!

— Горбатенко!

— Пилипа Диденко!

Однако сиромашные и богатые сечевики, в кои-то веки, объединившись ради общей цели, дружно поддержали Костю Гордеенко. Видя такое единодушие, казалось бы, непримиримых соперников, остальные запорожцы примолкли, и новым кошевым был избран Костя.

Сам же Гордеенко, как это было заведено с давних времен, лишь только стали выкрикивать его имя, раду покинул, и находился в своем курене. За ним были посланы несколько казаков, и опять же, как водится по обычаям, в первый раз он отказался. После отказа казаки схватили его под руки и потянули на круг силой, время от времени подталкивая в спину и бока, и при этом приговаривая:

— Ступай, сын собачий, будешь теперь атаманом нашим. Никуда не денешься, и не сбежишь. Сказала рада, что ты новый кошевой, так и не упрямься.

Наконец, Костю притянули на круг, и старейшины, подходя к нему, слегка стегали его по спине нагайками, а рядовые казаки мазали голову грязью, дабы не забывал новый атаман, откуда он вышел, и кто его избрал.

Костя при этом, только смиренно стоял и говорил:

— Благодарю браты. Все по воле вашей делать буду. Не посрамлю чести лыцарской.

Так Костя Головко по прозвищу Гордеенко стал кошевым атаманом на всей Запорожской Сечи, и первые его приказы на этом посту, были ожидаемы. Выделить пушки для донцов. Поднимать казацкие сотни. Готовить табор в путь-дорогу. Ремонтировать оружие. Делать запасы воинские. Ловить шпионов царских. И закипела Чертомлыкская Сечь, где тысячи людей, повинуясь воле Константина Гордеенко и своим собственным понятиям о правде, готовились к одному, к войне с Петром Романовым и его войсками.

Россия. Окрестности Пскова. 24.07.1707.

В конце июля 1707-го года, большинство донских полков находилось под Псковом. Жаркая и душная летняя ночь, а пуще всего злые комары, тучами налетавшие с болот, не давали казакам житья. И дабы защититься от безжалостных кровопийц они разводили дымные костерки и, сидя рядом с ними, вспоминали родину и свои семьи.

Однако не комары и духота мешали сегодня уснуть походному атаману Максиму Кумшацкому. Неясные шевеления среди казаков, сотников и полковников, и какие-то непонятные гонцы от одного полка к другому, вот что беспокоило атамана до такой степени, что трудно было глаза сомкнуть. Что-то затевалось среди казаков, что-то назревало, и самое плохое, что он об этом ничего не знал.

Словно вторя невеселым думам Кумшацкого, возле одного костра затянули песню, а еще за несколькими подхватили:

'Гой ты, батюшка славный Тихий Дон,

Ты, кормилец наш Дон Иванович!

Про тебя лежит слава добрая,

Слава добрая, речь хорошая.

Как бывало, Дон, ты быстер бежишь,

Колыхаешься волной светлою,

Подмываешь ты, бережки круты,

Высыпаешь там, косы мелкия,

А теперь ты, наш родной батюшка,

Помутился весь сверху донизу,

Струей быстрою уж не хвалишься,

Волной светлою не ласкаешь взор.

Аль надумали твои детушки,

Погонять свои струги легкие?

Засиделись ли твои соколы,

И расправили крылья быстрыя?

Не отняли ли у них волюшки,

Не задали ли чести рыцарской?

Да, отняли всю мою волюшку,

И поругана честь казацкая!

Я созвал своих лихих соколов,

И послал разить злых насильников,

Добывать себе славу громкую,

А мне почестей, волю прежнюю'.

'Хорошо поют, гладко, — подумал Кумшацкий, — но песня запрещенная, разинская. Не ровен час, услышит кто-то из пехотных офицеров, так греха не оберешься. Ладно, если немчура приезжая, эти ничего не поймут, а если кто из поместных дворян, так сразу к царю и его ближним людям жаловаться побегут'.

Выглянув из палатки, атаман позвал певунов:

— А ну, прекратить запретные песни! Отставить печаль! Давай что-нибудь развеселое.

— Так чего веселиться-то? — отозвались от ближайшего костра. — К хатам родным каратели царские подступают, а мы здесь, интерес чужой защищаем.

— Кто таков!? — озлился Кумшацкий. — Ко мне! Живо!

Походный атаман вышел из палатки и к нему подбежал молодой казак лет двадцати пяти.

— Кто таков? — повторил походный атаман.

Казак вытянулся во фрунт, пребывание в царском войске начинало сказываться на донской вольнице, и ответил:

— Третьей сотни, Черкасского полка, Зимовейской станицы, казак Степан Пугач, — представился он.

— Откуда сведения, что к Дону царевы войска идут?

Пугач замялся, но все же ответил:

— Люди с дому прибыли, вести принесли, по полкам ходят, да говорят такое.

Кумшацкий прижал голову казака к своей, и прошептал:

— Ты тех людей найди, да скажи, что я с ними сегодня поговорить хочу, ждать буду.

Казак кивнул головой:

— Сделаю.

Уже после полуночи, когда лагерь забылся тревожным и душным сном, к палатке походного атамана подошли двое. Один остался стоять в тени ближнего дерева, а второй направился к атаману, который, покуривая трубку, сидел на широком пеньке.

— Здорово дневал, атаман? — поприветствовал пришелец Кумшацкого.

— Слава Богу! — ответил тот. — Ты кто?

— Да ты меня знаешь, Максим. Я Некрасов Игнат, мы с тобой вместе у Шереметева служили.

— Вспомнил тебя, — атаман хлопнул по пеньку рукой. — Ты офицера-немца убил, когда он солдатам зубы палкой вышибал.

— Было такое, это я, — подтвердил Игнат.

— Ты зачем по полкам ходишь и людей разговорами смущаешь? Или ты подсыл царский, чтобы казаков на верность проверить?

— Нет, я не подсыл. Прямиком с Дона к вам. Сейчас, пока мы с тобой разговоры ведем, может статься, в твою станицу солдаты царевы входят, беглых ищут, а у тебя зять как раз из таких. Осиротеют твои внуки, когда батьку ихнего на цепи в Воронеж потянут.

Атаман весело усмехнулся:

— Сховают зятька дорогого до поры, и никто не отыщет.

— Не в этот раз, Максим. Царь князя Долгорукого послал, и когда мы сюда ехали, то в Воронеже солдат из его команды видели. И ты хочешь — верь, а хочешь — нет, но только этот отряд уже к Дону подходит.

— Кто из Долгоруких? — спросил Кумшацкий.

— Юрий Владимирович, полковник.

— Да, — задумчиво протянул атаман. — Тот шутить не станет, знаю его, будет зверствовать в полной мере. От кого вы прибыли и чего хотите?

— Нас послал бахмутский атаман Кондратий Булавин. Он собрал атаманов на круг, и там порешили, что надо дать царю отпор. Кондрат станет новым войсковым атаманом, это точно. Все казачьи полки верхами, с тороками на заводных лошадях, по пути сжигая все военные магазины и грабя обозы, должны вернуться на Дон. В серьезный бой не вступать. От Булавина к тебе письмо имеется.

Некрасов протянул походному атаману лист бумаги. Кумшацкий откинул полог палатки и, при свете горевшей внутри свечи, принялся читать послание, временами шевеля губами и про себя проговаривая слова. Наконец, он закончил и спросил:

— Полковники читали?

— Да, все, кроме тех, кто на финляндской границе службу несет. Но и к ним уже гонцы отправлены.

— Почему сразу ко мне не пришли?

Игнат усмехнулся и хмыкнул:

— Хм! А то я не понимаю, что ты бы нас сразу в колодки забил. Теперь-то казаки все знают, так что волнений все одно не избежать. И хоть как оно повернись, а половина полков все равно домой уйдет.

— А если я откажусь в вашем бунте участие принять?

— Неволить тебя не станем, — ответил Игнат. — Уведем казаков, сколько сможем, а когда Булавин с сечевиками на Дон придет, то помни, что у тебя там дом и семья, а здесь только ложь и враги. Выбирай, с кем ты будешь в одном строю стоять?

— Ладно, — сдался походный атаман — я с вами. Поутру соберем полковников и решим, как быть.

— Клянись! — потребовал Некрасов.

Кумшацкий вынул нательный крест и, поцеловав его, произнес:

— Клянусь быть заодно с атаманом Булавиным и стоять за вольный Тихий Дон до конца!

Чуть свет в палатке Кумшацкого собрались командиры всех казачьих полков и решили сегодня же в ночь, вернув все разъезды, уходить из расположения армии генерала Боура на Дон, для начала двинувшись на Старую Руссу. Дальнейший их путь лежал на Тверь, а затем, обходя Москву, взять которую наличными силами возможности не было, идти на Тулу, где разграбить и пожечь оружейные заводы. Потом Козлов, Липецкие заводы, Воронеж, а после него уже домой.

По дороге необходимо было распространять среди крестьян и рабочих воззвания атамана Булавина и забирать с собой всех желающих вступить в войско, молодых и крепких мужиков. Легкая казачья конница в количестве немалом, да еще и в центре России, многое натворить могла. Большая часть царских войск в это время находилась на границе и кроме дворянского ополчения, запасных и необученных солдатских полков, противостоять им было некому.

За кого действительно переживал походный атаман, так это за три полка стоящие на финляндской границе. Ждать их времени не было, а бросать братов жалко. Однако старшим командиром там был отличившийся в битве под Калишем Данила Ефремов, старый и очень опытный казак, так что шансы на прорыв у них имелись. Кумшацкий написал Ефремову письмо и посоветовал ему прорываться через Олонец и Лодейное поле на Белоозеро, а оттуда, или идти за ними вслед, или уходить через Вологду и Ярославль на Нижний Новгород, по пути поднимая крестьян и рассылая 'прелестные' письма.

К вечеру, стянувшись в кулак, армия Максима Кумшацкого, перебив всех приставленных для наблюдения за казаками царских людей, около двадцати офицеров, подожгла имущество, какое не смогла забрать с собой, без боя миновала охранные солдатские пикеты и покинула армию генерала Боура.

Войско Донское. Бахмут. 28.07.1707.

— Мы красные кавалеристы, трам пам-пам...

Сегодня лоскутовцы всем составом умчались за город, а сестра Галина у подруги, которая через пару дней замуж выходит, помогает с приготовлениями. Казаки чуют, что грядут некие события, которые в корне изменят их жизнь, и свадьбы будут играть не осенью и зимой, как обычно, а летом. Поэтому, напевая песенку из юности Богданова, и пользуясь тем, что сегодня дома никого и у меня своего рода выходной день, я сидел за столом и размышлял о том, о чем и каждый день, то есть о будущем. Если конкретней, то проводил ревизию собственных знаний и умений.

Чем я могу помочь Войску Донскому, если мы все же победим? Как выяснилось, не очень-то и многим. Богданов в жизни видел немало, да только он гуманитарий, а не технарь. Его знания о древних культурах пока не востребованы, и любой старик из казаков про те далекие времена, когда в Великой Степи правили князья-волки, знает никак не меньше чем он, а то и больше. Ну, а то, что ему известно из истории России и Европы, не столь уж и важно.

В связи с тем, что восстание Кондрата Булавина пойдет в ином русле и по другому сценарию, скорее всего, изменится весь ход истории. Люди, которые совершили определенные поступки, могут умереть раньше срока, или наоборот, не погибнут геройской смертью в битве, а проживут долгую и счастливую жизнь. Соответственно, появятся указы, которых никогда не было. Бездарный полководец, герой Северной войны, вместо того, чтобы воевать с Карлом Двенадцатым, будет находиться на юге. А иностранец, который спешит в Россию за длинным рублем, до пункта назначения может и не добраться.

Итак, я один. Достал бумагу и чернила, заготовил очиненные гусиные перья и давай писать все, что только помню и знаю.

История Государства Российского. Тоже мне, блин, Карамзин с Татищевым. Вспомнил несколько дат на ближайшие годы и, в общем-то, все. Остальное пока не актуально.

География. Могу нарисовать примерную контурную карту Сибири, Средней Азии и всего мира. Обязательно этим займусь, как времени будет больше.

Полезные ресурсы. Вот это важно. Где в Восточной Украине, на Дону, Кубани и Кавказе чего есть, я представление имею. Богданов этим вопросом интересовался, и как простой работяга, и как исследователь, так что, минимум сорок-пятьдесят месторождений полезных ископаемых мне известно. Нефть, газ, уголь, металлы, соль. В будущем все сгодится.

Сельское хозяйство и новые методы агрономии. Ну, как и большинство советских людей, про огородничество Иван Михайлович знал не понаслышке, так что кое-что можно двинуть в жизнь. И самое главное, он понимал значение картошки, которую вроде бы уже завезли в Россию, да вот только выращивать, пока толком не научились. Пометочка. В обязательном порядке уточнить этот вопрос и попробовать достать семенной фонд.

Банковское дело и экономика. Полнейшее фиаско. Ничего, кроме как купи дешевле и продай дороже, ссуди в долг и слупи проценты, я не знаю.

Искусство. В голове около сотни песен и еще такое же количество стихов. В общем-то, негусто, но не так уж и мало. Хоть и нехорошо воровать произведения классиков, того же Саши Пушкина, например, но если его предка Ганнибала после изменения истории, как царева холопа и арапское чудо-юдо прихлопнут, то великий человек может никогда и не родиться. И если рассуждать здраво, то можно не сомневаться, и использовать накопленный культурно-просветительский багаж без зазрения совести.

Еще одно направление, наверное, самое важное. Наука. Но что я помню из знаний Богданова? Столько же, сколько и он сам, то есть опять таки чрезвычайно мало. Таблицу умножения? Так ее еще Пифагор придумал. Менделеевскую систему элементов? Разрозненные отрывки и формула спирта. Паровой движок? Нет. Двигатель внутреннего сгорания? Тоже нет. Электричество? Где ток живет, понятие имею, но постольку поскольку. Схемы грозного стрелкового оружия, вроде автомата Калашникова или винтовок? Опять же полный мрак. Да и если бы я смог нарисовать схемы, то, что с того? Ничего. Ведь при современном уровне технического развития, отлить калиброванный до миллиметра патрон очень сложно, а может быть, что и невозможно. А помимо него нужны новые пороха, лаки и металлы. Хотя, вот про оружие задумался и осознал, что устройство простейшего гладкоствольного ружья-дробовика и патрона к нему могу расписать. Но сейчас все ружья и так гладкоствольные, и если вносить инновацию, то только в мелочах. Плюс к этому, со временем, можно будет обдумать создание простейшей игольчатой винтовки, вроде той, что Богданов некогда в краеведческом музее реставрировал, а так же ручных гранат и миномета. Но это все потом, а пока для этого нет ни влияния, ни денег, ни специалистов, которые по моим корявым рисункам и косноязычным описаниям могли бы сделать совершенно новый образец оружия.